КАК ФАКТОР ЭТНИЧЕСКОЙ КОНФЛИКТНОСТИ

(НА МАТЕРИАЛАХ КОСОВО И ЧЕЧНИ)

Федерализм является одной из широко распространенных стратегий управления этническими различиями. Вместе с тем институциональный смысл федерализма внутренне противоречив. Данная форма территориального устройства призвана реализовать принципы субсидиарности; равенства возможностей индивидов независимо от их места жительства и этничности; автономности и самоуправления; партнерства и равноправия субъектов федерации; законности и конституционности; политической культуры компромисса и сотрудничества.

Нетрудно заметить, что нормативная мировая модель федерализма с большим трудом сочетается с феноменами постсоциалистического пространства: этнократией, депортациями, гражданскими войнами и т.п. Классик современной школы сравнительного федерализма Д. Элазар еще до распада социалистических систем предостерегал: «Этнический национализм – наиболее эгоцентричная форма национализма: на его основе труднее всего возвести систему конституционализированного соучастия во власти»¹, т.к. национализм разъединяет людей и придает этнокультурным границам политический смысл. Цель статьи – проведение сравнительного анализа институтов федерализма как фактора этнорегиональной конфликтности в глубоко расколотом обществе. Для изучения выбраны случаи Косово и Чечни, имеющие большое сходство. Изучение обоих случаев хорошо обеспечено релевантными источниками, важными для понимания общих тенденций конфликтов в полиэтничных государствах. Оба конфликта имеют длительную историю развития и связаны с социокультурными расколами обществ. Наконец, как в Косово, так и в Чечне локальный конфликт был целенаправленно интернационализирован.

Автор поставил перед собой следующие задачи:

- выявить динамику влияния федерализма на развитие конфликтов, установив основные стадии коэволюции институтов и процессов;

- раскрыть стратегии основных внутригосударственных акторов конфликтов, их мотивы и идеологическую аргументацию требований;

- сделать теоретические обобщения о целесообразных формах государственного устройства в глубоко расколотых многосоставных обществах.

Методологическую основу статьи составляет неоинституциональный подход, опробированный в известных этноконфликтологических работах Д. Ротшильда, Х. Линца, Р. Брубакера, С. Ньюмана. Неоинституциональные теории позволяют уйти от догм юридического толкования федерализма и дают возможность сосредоточиться на реальных политических практиках в аспекте баланса между этнополитической мобилизацией и государственным управлением.

Тема может показаться на первый взгляд глубоко изученной, как и само сравнение Балкан с Северным Кавказом. Действительно, многие известные специалисты обращались к анализу этих конфликтов. Среди них выделю историков - Е.Ю. Гуськову, Н.Д. Смирнову, Н.В. Васильеву, В.А. Гаврилова, Ж.Ж. Гакаева ²; антропологов и этнопологов - Е.А. Бондареву, Д. Дмитрова, В.А. Тишкова, Н.Ф. Бугая и А.М. Гонова, Р.Г. Абдулатипова;³ конфликтологов - В.А. Авксентьева, В.М. Юрченко, Р.Ф. Туровского ⁴; политологов - Л.В. Сморугова, Г.В. Голосова, Д.Тэпса ⁵; религиоведов - А.В. Малашенко, А.А. Игнатенко, З.В. Арухова, И.П. Добаева; ⁶ аналитиков международных отношений Д.В. Тренина, Ю.В. Морозова, В.В. Глушкова, А.А. Шаравина, В.Н. Тетекина.⁷

И все же проблематика статьи далеко не исчерпана. Крайне редко проводится сравнительный анализ двух конфликтов: косовского и чеченского⁸. Одноаспектность публикаций, их акцент на задачах краткосрочной аналитики часто приводит к публицистически заостренным, малодоказательным выводам. Кроме этого, наблюдается феномен «фаталистических оценок» событий, когда заранее конструируется «безальтернативная ситуация». Мы полагаем, что конфликты в Косово и Чечне могут рассматриваться как модельные в ситуации «эрозии государственных суверенитетов» и фрагментации стран - неудачников глобализации. А значит, следует трезво анализировать политические институты конфликтных обществ и пытаться дать рекомендации по их изменению.

Начнем анализ с геополитического положения обоих внутригосударственных регионов и динамики их этнического состава. И Косово, и Чечня являются дальней периферией своих стран, не имеют доступа к ключевым потокам социальных капиталов (в категориях П. Бурдье) – власти, собственности, культурно-символического и статусного влияния. Однако они являются «ключевыми регионами»(key-points по С. Коэну) – небольшими зонами пограничного расположения, играющими важную роль в геополитической стабильности транснациональных пространств Балкан и Кавказа⁹. Именно эти ареалы могут (в зависимости от своих обладателей) играть роль либо плацдарма страны для внешнего геополитического влияния, либо рычага дезинтеграции внутреннего пограничья.

В обоих случаях конфликтными парами являются этнические группы: автохтонная с заниженной субъективной самооценкой и сформированными собственными интересами и группа этнического большинства в общегосударственном масштабе, имеющая низкие показатели статуса¹⁰. И в Косово, и в Чечне этнодемография региона многократно и радикально менялась вследствие войн, депортаций, манипуляций со статистическими данными в интересах сторон конфликта. Например, в Косово удельный вес албанцев вырос за 1978-1998 гг. с 10 до 90%, а сербов – обратным образом сократился¹¹. В Чечено-Ингушской АССР (1939 г.) доля «титульных» этнических групп составляла 58,4% населения (граница со Ставропольем проходила по реке Терек), в 1959 г. (в расширенных после реабилитации границах) – 41,1%, в 1989 г. – 70,7 % и по переписи 2002 г. в Чеченской Республике – 93,5 %¹². Сами по себе упомянутые цифры абсолютно нейтральны и характеризуют лишь динамику демографического роста. Другое дело, что часть этнических элит рассматривала установление однородного состава населения как важный ресурс обретения власти. Стереотипы традиционной культуры часто подпитывают подобное отношение к демографии и контролю над территорией.

Важный фактор зарождения и эскалации конфликта в обоих регионах – расположение Косова и Чечни на геополитическом «разломе» цивилизаций, использование религиозных стереотипов для собственной гиперидентичности и создания образа врага. Невозможно игнорировать и международный контекст конфликта: наличие долгосрочного тяготения к внешним игрокам на геополитическом поле: косоваров к Албании и чеченцев – к Турции и исламскому миру в целом.

Обозначив смысл данных факторов, мы сосредоточимся на институциональном аспекте. И Югославия, и Советский Союз применяли модели этнического асимметричного федерализма, основанные на марксистской идеологии¹³. Советско-югославский конфликт 1948-1955 гг. слабо отразился на федеративных структурах СФРЮ. Скорее, этот разрыв стимулировал дальнейший путь югославских коммунистов в тупик хаотической децентрализации и поощрения амбиций автономий (вплоть до реформ 1988 г.)¹⁴. Советская модель институтов федерализма так же, как и Югославская, восходила истоками к доктрине права наций на самоопределение. Но в отличие от СФРЮ, Советский Союз нес на себе имперское бремя мировой державы. Это создавало подчас причудливые эффекты «демонстративного федерализма». Например, Горская автономная республика, частью которой очень недолго была Чечня в 1921-1922 гг., задумывалась явно как противовес белому движению и казачьим повстанцам, как пример для «освобожденных масс» зарубежного Востока¹⁵. И напротив, когда потребовалось решать неотложные задачи внутреннего управления, пресечения повстанческого движения и сепаратизма, советская форма федерализма быстро стала номинальной.

Общие же черты советского и югославского федерализма мы оцениваем так:

Иерархичность и соподчиненность статусов территориальных единиц в составе государства.

Деление территории страны на субъекты и «несубъекты» федерации. Спорным остается вопрос о статусе автономного края Косово и Метохии (до 1974 г.) и автономных областей РСФСР (до 1936 г.).

Этнический принцип строения, территориального разграничения и полномочий субъектов федерации.

Этническая группа большинства в обоих случаях целенаправленно ограничивалась в своей правосубъективности, проводился курс «опережающего развития окраин».

Договорной тип федерации, доведенный в Югославии до предела: ежегодных ротаций руководителей федеральных структур власти по этническому признаку.

Разрыв между декларативно-правовым и реально-политическим институциональным строем в обоих случаях. Если бы правящие элиты скрупулезно соблюдали установленные ими же законы, СССР и СФРЮ распались бы гораздо быстрее.

Совмещение этнического и государственно-правового принципов строения, неизбежно привело в условиях полиэтничности к обострению фонового неравенства статусов регионов и этнических групп. Погоня за недостижимым идеалом «национально однородных» субъектов федерации поощряла этнократизм, а на стадии агонии социалистических федераций – и сепаратизм региональных элит.

Процессуально и в Косово, и в Чечне ярко проявился «эффект заражения». Так, непримиримая борьба Словении и Хорватии за независимость, действия единоверных боснийцев поощряли албанское движение. Аналогичную роль в случае Чечни играли сепаратистские организации Прибалтики, Западной Украины, Закавказья. В обоих случаях «социалистический» институциональный дизайн федерализма использовался местными этнодвижениями и их зарубежными покровителями как полезный рычаг для легитимации перемен, обвинений против «злокозненного» федерализма центра.

В обоих случаях победившие сепаратисты игнорировали одну из базовых технологий самоопределения – плебисцит по двойной процедуре: общегосударственный и местный. Ведь итоги такого голосования могли существенно урезать территорию самопровозглашенных государств. И в Косово, и в Чечне конфликт проходил фазу «эскалации» на фоне скоротечного распада союзного государства. Существенные различия советского и югославского «сценариев» в том, что косовский конфликт, по сути, не затухал в 1981-1990-е гг. в своих насильственных формах. Конфликт в Чечне – тоже «рецидивирующий», но произошел он после длительного перерыва почти в 60 лет.

Наиболее ярко роль геополитического фактора в разжигании сепаратизма видна на примере бывшей Югославии. Ещё в 1968-1970 гг. были организованы первые сепаратистские выступления: в автономном крае Косово и Метохии – при поддержке Албанией местных соплеменников, в Хорватии – при поддержке усташей-эмигрантов в странах Запада. Тогда же вырисовалась тактика сочетания подпольной деятельности террористов («Красный фронт», Освободительная армия Косова) с захватом органов региональной власти. Федеральные структуры Югославии были вынуждены в 1970 г. подавить сепаратизм. В 1981 г. террористические выступления в Косово повторились с нарастающей силой.

В основе сепаратизма в Косово и Метохии лежат следующие явления: разрушение старой патриархальной системы ценностей и образа жизни; чрезмерный демографический рост, поглощавший все инвестиции; растущее экономическое и социальное отставание от других республик и автономий Югославии; многовековые расколы общества по религиозному, этническому и культурно-историческому основаниям, причем эти расколы взаимно усиливали друг друга; традиции нетерпимости и этнократии, царившие в стане обоих противоборствующих сторон; взрывоопасная конструкция институтов югославского федерализма, которая дополнила советскую исходную модель своими «отягощениями»¹⁶.

Общая дезинтеграция СФРЮ в 1981–1991 гг. привела в Косово к формированию двух изолированных и взаимно непримиримых сообществ – сербского и албанского. В 1990 г. легализовались сепаратистские партии. Они избрали тактику мирного бойкота выборов и официальных институтов автономии. В сентябре 1991 г. албанская община провела незаконный референдум о независимости края, единодушно провозгласив суверенную республику. В мае 1992 г. были организованы незаконные выборы президента и парламента Косово при поддержке ряда стран и международных организаций: И. Ругова и ДСК победили почти с 100% результатом. Албанские лидеры уже в 1993 г. выдвинули идею разместить в Косово военные силы ООН и НАТО¹⁷, а позже – ввести «гражданский протекторат» стран блока в крае. Предъявлялись претензии на районы проживания албанцев в Черногории и Македонии, а после установления контроля над ними замышлялось создание «Великой Албании».

Иностранное вмешательство в дела автономии резко возросло с принятием Дейтонских соглашений 1995 г., увязавших снятие санкций с Югославии с решением «проблемы Косово». Весной 1997 г. Международный фонд Карнеги выдвинул на сербо-албанских переговорах посреднический план. Он означал превращение СРЮ в федерацию 4 республик, в т.ч. Косова и Воеводины; вывод армии и полиции из края. После переговоров и двухлетнего переходного периода надлежало провести референдум о будущем республики Косово. Будущий президент Югославии В. Коштуница назвал план «неприкрытой поддержкой сепаратизма косовских албанцев»¹⁸.

После кровавых столкновений Североатлантический блок предупредил в августе 1997 г. Президента СРЮ С. Милошевича о возможности вооруженного вмешательства. В январе 1998 г. резолюции по косовскому вопросу приняли Парламентская ассамблея Совета Европы, Совет министров ЕС, министерства иностранных дел стран Европы. Все документы настойчиво требовали «расширения» автономии Косово, т.е. на деле – превращения края в субъект рыхлой федерации с правом сецессии.

Получив мощную дипломатическую и информационную поддержку, боевики Освободительной армии Косова начали в феврале 1998 г. хорошо спланированный мятеж. Они справоцировали власти СРЮ на ответные меры. По мере втягивания в полномасштабную войну происходила радикализация албанского движения. Лидеры ОАК 12 раз срывали переговоры с властями Югославии. СРЮ неоднократно доказывала свою готовность решать косовскую проблему дипломатическими и внутриполитическими мирными средствами, но руководители НАТО уже осенью 1998 г. определили курс на интервенцию. Албанцы стали поводом для расчленения Югославии, выполняя роль «детонатора» военного конфликта.

24 марта 1999 г. НАТО начала войну против Югославии под предлогом невыполнения СРЮ ультиматума¹⁹. В итоге агрессии власти Югославии вынуждены были принять соглашение с НАТО о выводе сил безопасности СРЮ из Косово и о размещении в крае «миротворческих сил». Вопреки соглашениям НАТО и ОАК, после вывода югославских сил албанские сепаратисты сохранили свои военизированные структуры и беспрепятственно занялись террором против сербского и других этнических меньшинств.

В итоге парламентских выборов 2001 г. в автономном крае Косово создан законодательный орган (Скупщина), сформировано правительство. Они действуют на основе «Конституционных рамок временного самоуправления в Косово», принятых Миссией ООН по делам временной администрации края²⁰. По сути, край Косово выведен из правовой и политической системы Сербии, стал независимым государственным образованием под опекой стран Запада.

Косовская ситуация – пример крайне опасной легитимации права международного вмешательства во внутренний конфликт, отработки сценария и технологий расчленения стран, неугодных мировым «центрам силы». Аналогичные приемы попрания государственного суверенитета под предлогом права наций на самоопределение уже повторены в Восточном Тиморе, отделённом от Индонезии (1998–1999 гг.). Но цель вмешательства извне – конечно, не интересы обманутых сепаратистами этносов, а геополитический контроль над территорией враждебных государств. В нужных случаях риторика может быть заменена на противоположную: борьбу за единство Грузии, Молдавии, Филиппин, если это выгодно.

На пространстве бывшего СССР сепаратизм принял наиболее радикальные и насильственные формы в Чечено-Ингушской АССР. Причины и динамика этнополитического конфликта в регионе глубоко исследованы в работах В.А.Тишкова, А.В.Малашенко и Д.В.Тренина, В.А.Авксентьева, И.П.Добаева, Ж.Т.Тощенко и многих других аналитиков²¹. Вкратце можно определить следующие особенности политико-территориального развития, облегчившие сепаратистский мятеж в Чечне в 1991 г.:

· аграрно-сырьевой и «моноотраслевой» характер экономики региона;

· последнее место в РСФСР по уровню развития социальной сферы;

· демографическое перенапряжение, т.е. высокая рождаемость вела к устойчивой безработице и трудовым миграциям;

· потенциально выгодное геополитическое положение;

· сформированность «теневой» экономики и криминализация общества на основе кровнородственных и этнорелигиозных связей;

· устойчивая сегментация регионального сообщества по этническому и религиозному признакам;

· этнополитическая мобилизация в радикальных формах;

· дестабилизирующая роль исторического самосознания (устойчивая историческая память в отношении таких событий, как Кавказская война 19 века и депортация 1944-1957 гг.)²².

Многие исследователи (И.А. Задворнов, А.М. Халмухамедов, А.В.Малашенко) подчеркивают роль традиционной организации чеченского общества в конфликте. По мнению А.В. Малашенко и Д.В. Тренина, в основе традиционного сознания данного этноса лежат эгалитаризм и гипертрофия личной свободы. В итоге у чеченцев не сложилась устойчивая политическая иерархия²³. Сохраняются до 130 тейпов (родоплеменных союзов), объединенных в 9-11 тукхумов (племен, имеющих военно-хозяйственное и этноязыковое своеобразие). На этнотерриториальную структуру накладывается религиозная сегментация. Низовые религиозные сообщества (вирды) соединяются в тарикаты во главе с шейхами. Для Чечни традиционны суфийские религиозные объединения - накшбандийа, кадирийа²⁴. Альтернативу им составляет со времен «перестройки» движение салафитов (в прессе неточно называемых «ваххабитами»), проникшее из стран Ближнего Востока и нашедшее в Чечне благодатную почву²⁵.

На наш взгляд, решающую роль в эскалации сепаратизма сыграл стремительный распад союзных структур власти. В ноябре 1990 г. первый Чеченский национальный съезд сформировал Общенациональный конгресс чеченского народа (ОКЧН), который декларировал суверенитет республики Нохчи-Чо. 27 ноября 1990 г. Верховный Совет Чечено-Ингушской АССР под давлением националистов принял Декларацию о государственном суверенитете республики. В марте 1991 г. Чечено-Ингушетия отказалась участвовать в референдуме о введении поста Президента РСФСР, а в июле 1991 г. ОКЧН провозгласил независимость Чечни от СССР и РСФСР. Эти действия разворачивались на фоне массовых преследований русскоязычного населения.

Воспользовавшись тем, что Верховный Совет Чечено-Ингушской республики поддержал ГКЧП СССР во время августовских событий 1991 г., ОКЧН и радикальные группировки подняли вооруженный мятеж. 6 сентября 1991 г. Верховный Совет ЧИР был низложен, провозглашена независимость Чечни²⁶. 27 октября 1991 г. сепаратисты провели незаконные выборы президента Чеченской Республики Ичкерия, в которых участвовали лишь 12% электората. Президентом был провозглашен генерал Д.М. Дудаев²⁷. В эти месяцы российские институты власти проявили беспомощность и непоследовательность, упустив время для подавления сепаратизма. Введение чрезвычайного положения в Чечне 9 ноября 1991 г. через 2 дня было дезавуировано Президентом РФ Б.Н. Ельциным. Отказавшись признать сепаратистский режим юридически, федеральные институты власти не предпринимали мер по ослаблению режима Дудаева. Напротив, к лету 1992 г. российские войска выведены из Чечни. На действиях федеральной власти в Чечне сказалось отсутствие концепции долгосрочной политики РФ на Северном Кавказе.

В 1991-1994 гг. в Чечне окреп опаснейший очаг сепаратизма, угрожавший экспансией всему Северо-Кавказскому региону. Чечня превратилась в «непризнанное государство» - источник организованной преступности и террористической угрозы.

Данная ситуация приносила выгоду криминальным сообществам и внутри России. А.В. Малашенко резюмирует: «В отношении Дудаева Кремль проводил политику кнута и пряника, где роль последнего отводилась консультациям и переговорам с сепаратистами, а в качестве средства давления выступала поддержка антидудаевской оппозиции… Политическая культура чеченцев в принципе отторгает идею властной монополии. Авторитаристские и даже диктаторские черты, проявившиеся у Дудаева вскоре после его утверждения у власти, не нашли и не могли найти в чеченском обществе однозначной поддержки»²⁸. Оппозиция Дудаеву сформировалась уже к началу 1992 г., а после разгона «парламента» и введения прямого президентского правления перешла к военным действиям. К лету 1994 г. Чечня находилась в состоянии гражданской войны между территориально-клановыми группировками.

Периодизация военного конфликта в Чечне может быть дана по признакам соотношения сил участников и вектору развития политической ситуации.

1. Весна-осень 1994 г. Противоборство пророссийской оппозиции (Временного военного совета) и сепаратистского режима. Разгром оппозиции. Провал переговоров о разграничении предметов ведения и делегирования полномочий между РФ и сепаратистскими структурами власти.

2. С 9 декабря 1994 г. по 30 августа 1996 г. Полномасштабная война между РФ и сепаратистским режимом Чечни. Восстановление органов власти на основе законодательства РФ в освобожденных районах. Переход сепаратистов к тактике маневренной повстанческой войны. Распространение конфликта в сопредельные регионы - Ставропольский край, Дагестан, Ингушетию.

3. Сентябрь 1996 - август 1999 гг. Хасавюртовские соглашения 1996 г. между РФ и лидерами сепаратистов признают де-факто независимость Чечни. Конфликт в нарастающей мере интернационализируется благодаря вмешательству ОБСЕ и стран Ближнего Востока. Сепаратистский режим испытывает экономический и политический кризис. Изначальная модель светского государства заменяется на теократическое правление. Реальная власть сосредотачивается в руках салафитских эмиссаров и экстремистских лидеров движения (Хаттаба, Ш. Басаева). В поисках выхода из внутренних противоречий режима сепаратисты совершают нападение на Дагестан (лето-осень 1999 г.).

4. С осени 1999 г. по настоящее время. Смена стратегии российских элит в отношении Чечни: от вынужденного признания очага сепаратизма к восстановлению территориальной целостности государства (осень 1999 г.) Установление контроля федеральных войск над большей частью Чечни. Формирование выборных органов власти республики. Контртеррористические действия в пределах северокавказских регионов.

Следует признать, что сепаратистское движение в Чечне имеет глубокие корни. Конфликт в регионе может быть урегулирован только в долгосрочной перспективе²⁹. Для этого следует решить ряд взаимосвязанных задач:

- свести к минимуму иностранную военную и политическую поддержку сепаратизма;

- уменьшить социальную базу сепаратизма и этнорелигиозного радикализма, разобщая его сторонников и идеологически дезориентируя их;

- обеспечить восстановление экономики и социальной сферы региона, уменьшая дотационность республики;

- повысить эффективность контртеррористических действий вооруженных сил и органов государственной безопасности;

- заблокировать поддержку сепаратизма со стороны политических и бизнес-элит внутри самой России, обеспечить последовательность курса на восстановление конституционного порядка и мира.

Таким образом, влияние политических институтов федерализма на этническую конфликтность в случаях Косова и Чечни по базовым параметрам симметрично. Мы наблюдаем крайне интересный с точки зрения теории феномен архаизации смысла институтов модернизированного общества, когда институты создаются формально для примирения и компромиссов, а в реальной жизни отстаивают принципы этнократии и сепаратизма.. В условиях глобализации подобные постмодернистские «выворачивания наизнанку» демократических институтов становятся все более частой тенденцией и используются «мировыми центрами силы» в своих целях.

Полагаем, что в глубоко расколотых многосоставных обществах выходом из состояния конфликта может стать поэтапная «экономизация федерализма», острожное смягчение этнотерриториальных акцентов данной формы устройства. Каждый случай подобного рода своеобразен. Косовский конфликт находится на этапе «постконфликтного миростроительства». Но речь, увы, может идти реально только о международных гарантиях физической неприкосновенности сербского меньшинства, не более того. Чеченский конфликт еще находится в стадии «силового решения». Его интернационализация для России крайне опасна и поэтому неприемлема. Речь должна идти о квалифицированном предотвращении рецидивов насилия и комплексном восстановлении общественной инфраструктуры с подавлением очагов сепаратизма. В институциональном аспекте Косово, вероятно, получит статус субъекта федерации де-юре и независимого государства де-факто. Для Чечни оптимальным исходом»постконфликтного миростроительства» станет положение равноправного субъекта федерации, в котором гарантировано равноправие всех этнических групп.

Примечания

¹ Элейзер Д.Дж. Сравнительный федерализм // Полис. - М.,1995. - №5. - С.106-115.

² Гуськова Е.Ю. История югославского кризиса (1990-2000). - М.: Москва, 2001. - 720 с.; Смирнова Н.Д. История Албании в ХХ веке. - М.: Наука, 2003. - 431с.; Васильева Н.В., Гаврилов В.А. Балканский тупик?: (Историческая судьба Югославии в ХХ веке). - М.: Гея итэрум, 2000. - 480 с.; Гакаев Ж.Ж. Чеченский кризис: Тстоки, итоги, перспективы. - М.: Чечен.культур.центр, 1999.- 160 с.

³ Бондарева Е.А. Культурный геноцид сербского народа на территории Косова // Албанский фактор кризиса на Балканах : Сб. науч. тр.. - М.: ИНИОН РАН, 2003. - С.74-86; Димитров Д. Антропологический взгляд на албанский экстремизм // Там же. - С.104-110; Тишков В.А. Общество в вооруженном конфликте: Этнография чеченской войны. - М.: Наука, 2001. - 552 с.; Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Северный Кавказ: новые ориентиры национальной политики (90-е годы ХХ века). - М.: Новый хронограф, 2004. - 408 с.; Абдулатипов Р.Г. Этнополитология. - СПб.: Питер, 2004. - 313 с.

⁴ Авксентьев В.А. Этническая конфликтология: в поисках научной парадигмы. - Ставрополь: Изд-во Ставроп. гос. ун-та, 2001. - 268 с.; Юрченко В.М. Политика как фактор региональной конфликтности. - Краснодар: Изд-во Кубан.гос ун-та, 1997. - 273 с.; Туровский Р.Ф. Югославский разлом // Полис. – М., 1992. - №4. - С.74-84.

⁵ Сморгунов Л.В. Современная сравнительная политология. - М.: РОССПЭН, 2002. - 472 с.; Голосов Г.В. Сравнительная политология. - 3-е изд. перераб. и доп. - СПб.: Европ. ун-т в Петербурге, 2001. - 368 с.; Тэпс Д. Концептуальные основы федерализма. - СПб.: Юрид. центр Пресс , 2002. - 204 с.

⁶ Малашенко А.В., Тренин Д.В. Время Юга: Россия в Чечне, Чечня в России. - М.: Гендальф, 2002. - 267с.; Игнатенко А.А. Ислам и политика. - М.: Ин-т религии и политики, 2004. - 256 с.; Арухов З.В. Экстремизм в современном исламе: Очерки теории и практики. - Махачкала: Кавказ, 1999. - 164 с.; Добаев И.П. Исламский радикализм: генезис, эволюция, практика. - Ростов н/Д.: Изд-во Сев.- Кавк. науч. центра высш. шк., 2003. - 416 с.

⁷ Косово: международные аспекты кризиса / Под ред. Д. Тренина, Е. Степановой. - М.: Гендальф, 1999. - 309 с.; Морозов Ю.В., Глушков В.В., Шаравин А.А. Балканы сегодня: Военно-политические аспекты миротворчества. - М.: Ин-т воен. и полит. анализа, 2001. - 376 с.; Рыжков Н.И., Тетекин В.Н. Югославская голгофа. - М.: Фонд содействия развитию социал. и полит. наук: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. - 448 с.; Мир после Косово: Россия, СНГ, Латинская Америка / Под ред. Давыдова В. М. - М.: Ин-т Лат. Америки РАН, 2000. - 150 с.

⁸Отметим новаторские работы в аспекте сравнительного анализа: Кургинян С.Е., Бялый Ю.В. Анатомия безумия: Об истоках югославского кризиса и его влиянии на мировую и российскую политику // Россия – XXI. - М.,1999. - №1. - С.3-66; Лебедев А.М. Югославский сценарий на постсоветском пространстве // Мир после Косово…- С.80-96; Калоева Е.Б. Балканский кризис и ситуация на Кавказе: размышления об общности уроков // Россия и совр. мир. – М., 2004. - №3. - С.120-129.

⁹ Cohen S.B. Geopolitics in the new world: A new perspective on an old discipline // Re-ordering the world: Geopolitical perspectives on the XXI century /Ed. by Demko J., Wood W. - 3ed. - Boulder: Westview Рress, 1999. - P.60-66.

¹⁰ Подробнее об этностатусной асимметрии в Югославии ХХ в. и на Кавказе см.: Историja Савеза коммуниста Juгославиje.- Београд: Штамп СКJ, 1989. - 546.с.; Мартынова М.Ю. Федерализм по-югославски // Федерализм и региональная политика в полиэтнических государствах. - М.: XXI век - Согласие, 2001. - С.122-142; Савва М.В. Этнический статус. - Краснодар: Изд-во Кубан. гос. ун-та, 1997. - 172с.; Денисова Г.С., Уланов В.П. Русские на Северном Кавказе: Aнализ трансформации социокультурного статуса. - Ростов н/Д: Изд.-во Рост.гос.пед.ун-та, 2003. - 352 с.

¹¹ Терзин С. Историческая подоплека событий в Косове и Метохии // Обозреватель.- М., 1998. - №10. - С.37-41.

¹² Кабузан В.М. Население Северного Кавказа в XIX – XX веках: Этностатистическое исследование. - СПб.: Блиц, 1996. - 224 с.; Итоги Всероссийской переписи населения 2002г. – Режим доступа: http://www.perepis2002.ru/index.html?id=17

¹³ Подробнее о смысле и последствиях марксистского проекта федерализма см.: Баранов А.В., Вартумян А.А. Политическая регионалистика. - М.: Союз, 2004. - Вып.2. - 340 с.

¹⁴ Кржавац С. Тито на раскршhuма историje: Биографиja Jосипа Броза. Београд: Завод за уцбенике и наставна средства, 1985. - 179 с.

¹⁵ См.: Хлынина Т.П. Становление советской национальной государственности у народов Северного Кавказа, 1917-1937 гг.: Проблемы историографии. - М.: Изд-во МГОУ, 2003. - 268с.; Большевистское руководство: Переписка 1912-1927 гг. / Отв. ред. Соколов А.К.. - М.:РОССПЭН, 1996. - 423 с.

¹⁶ Гуськова Е.Ю. Албанские сецессионистское движение в Косове // Албанский фактор… - С.21-24.

¹⁷ Там же. - С.30-31.

¹⁸ Цит. по: Гуськова Е.Ю. Указ. соч. - С.32.

¹⁹ Подробнее см.: Морозов Ю.В., Глушков В.В., Шаравин А.А. Балканы сегодня и завтра: Военно-политические аспекты миротворчества. - М., 2001. - 376 с.; Гуськова Е.Ю. История югославского кризиса (1990-2000). - М., 2001. - 720 с.

²⁰ Клименко З.В. Парламентские выборы 2001 г. и строительство государственности Косова // Албанский фактор…- С.54-73.

²¹ Тишков В.А.Указ.соч.; Малашенко А.В., Тренин Д.В. Указ. соч.; Авксентьев В.А. Указ. соч.; Добаев И.П. Юг России в системе международных отношений: национальная и региональная безопасность. - Ростов н/Д.: Изд-во Сев.-Кавк. науч. центра высш. шк., 2004. - 144 с.; Тощенко Ж.Т. Этнократия: История и современность (социологические очерки). - М.: РОССПЭН, 2003.- 432с.; Кавтарадзе С.Д. Этнополитические конфликты на постсоветском пространстве. - М.: Экзамен, 2005. -224с.; Кавказский регион: пути стабилизации: Доклады междунар.науч.конф. / Отв. ред. Волков Ю.Г. - Ростов н/Д.: Изд-во Рост.гос.ун-та, 2004. - 288с.

²² Сарматин Е.С. Проблемы «чеченской революции» // Полис. – М., 1993. - № 2. - С.170-171; Он же. Чеченский государственный эксперимент: иллюзии и реальность // Науч. мысль Кавказа. - Ростов н/Д, 1995. - № 1. - С.64-72; Коротков В.Е. Чеченская модель этнополитических процессов // Обществ. науки и современность. – М., 1994. - № 3. - С.104-112.

²³ Малашенко А.В., Тренин Д.В. Указ. соч. - С.14.

²⁴ Задворнов И.А., Халмухамедов А.М. Тейпы и тукхумы // Родина. – М., 2000. - № 1-2. - С.28-30.

²⁵ Игнатенко А.А. Указ. соч. - С.8-39, 181-188; Поляков К.И. Арабский Восток и Россия: Проблема исламского фундаментализма. - М.: Эдиториал УРСС, 2001. - 160 с.

²⁶ Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Указ. соч. - С.225-226; Чечня в пламени сепаратизма / Сост. Сурков А.П. - Саратов: Изд-во Поволж. акад. гос. службы, 1998. - 424 с.

²⁷ Независимая газ. – М., 1996. - 13 сент.

²⁸ Малашенко А.В., Тренин Д.В. Указ. соч. С.18.

²⁹ Бабин И.А. Новые опасности и угрозы безопасности России на Северном Кавказе в военно-политической сфере // Угрозы безопасности России на Северном Кавказе /Под общ. ред. Медведева Н.П., Акинина П.В. - Ставрополь: Ставроп. кн. изд-во, 2004. – С.139-162; Добаев И.П., Немчина В.И. Новый терроризм в мире и на Юге России: Сущность, эволюция, опыт противодействия. - Ростов н/Д.: Ростиздат, 2005. -304 с.

Раздел третий

Поиск по сайту: