Проблемы внутрирегионального политического развития

Политическая жизнь российских регионов исследуется во многих плоскостях. Объектом изучения являются особенности политической культуры и избирательные компании в субъектах федерации; региональная власть и проблемы лидерства; партийное строительство и т.д. В настоящем обзоре нет возможности останавливаться на всех перечисленных направлениях. Выделю одно, которое представляется мне наиболее интересным и хорошо изученным, – феномене региональной власти.

В научной литературе региональная власть анализируется через такие понятия, как «региональный политический режим» (88; 21) или «модель политической власти» (49; 51). Оба они включают изучение институтов и акторов региональной политики, с той лишь разницей, что сторонники «модели политической власти» большее внимание уделяют субъектам политического действия, их мотивации, формальным и неформальным практикам, получившим распространение в региональной политической жизни. В исследованиях, посвященных феномену региональной власти, широко используется ресурсный подход. В политической науке ресурсы власти рассматриваются как средства, благодаря которым актор (или группа акторов) оказывает влияние на других акторов или их группы (1). Российские исследователи, занимающиеся изучением власти в российских регионах, ссылаются на устойчивость ее ресурсов, объясняя это действием следующих обстоятельств:

· Благодаря наличию формальной власти губернатор и члены его команды формируют сеть неформальных связей и отношений с представителями экономических элит, что позволяет им мобилизовать и использовать этот социальный капитал, минуя формальные процедуры (74; 33).

· Губернатор имеет существенное формальное и неформальное влияние на законодательную власть, на деятельность федеральных структур в регионе, а также на органы судебной и прокурорской власти. Если губернаторы ведут себя гибко, им удается адаптировать многие ситуации «под себя» (9).

· Во многих регионах доминирующей продолжает оставаться моноцентричная модель власти, распространяющаяся как на отношения губернатора с членами его команды, так и на его взаимодействие с другими ветвями и центрами власти. Это означает, что все стратегические, информационные, финансовые, кадровые потоки концентрируются в одних руках – губернатора, и без его контроля не решается ни один стратегически важный вопрос в регионе (52).

· Местные элиты жестко иерархичны. Это определяет стиль поведения, при котором они ориентируются скорее на первое лицо в регионе, чем на другие политические институты, усиливая тем самым власть губернатора (7; 9).

· Крупные экономические акторы, все активнее заявляющие о своем участии в политической жизни региона, в известном смысле остаются зависимыми от губернатора. В ситуации, когда конкуренция между экономическими субъектами нарастает, стратегию «разделения сфер влияния» крупного бизнеса невозможно реализовать без опоры на регионального руководителя, который становится главным арбитром в спорах (33; 74).

· Оставаясь координатором политических процессов в регионе, губернатор способен поляризовать или нейтрализовать политическое пространство региона. А это означает, что политическая стабильность в регионе – производная от линии поведения, избранной региональным лидером (9).

· Многие информационные акторы в регионе продолжают оставаться частично зависимыми от финансовых вливаний со стороны областной администрации и аппарата губернатора. Недаром департаменты, работающие с прессой и информацией, традиционно относятся к аппарату губернатора и весьма гибко реагируют на состояние медийного рынка. (51).

Эксперты и аналитики дают весьма противоречивые оценки того, как изменяются ресурсы губернатора в связи с построением «вертикали власти» и политикой «рецентрализации» России. Одни из них убеждены в том, что вслед за падением ресурса политического влияния губернатора в федеральном Центре произошло его симметричное падение на региональном уровне (О. Крыштановская (43), О. Гаман-Голутвина (17), А. Зудин (36;37). Другие считают, что уход губернаторов с поля федеральной политики не влияет однозначно на внутрирегиональный потенциал губернаторов, а в некоторых случаях приводит к его повышению. Остановлюсь на наиболее интересных выводах, к которым пришли сторонники этой позиции.

Первое. «Президентская вертикаль» не разрушила вертикаль региональной власти. В современной России параллельно с президентской в каждом регионе сохраняется собственная властная вертикаль.Политика централизации имела для губернаторов очевидные положительные последствия: значимость административного ресурса возрастает, а власть становится более иерархизированной. На региональном уровне от этого выигрывает губернатор, в подчинении которого находится исполнительная власть региона (17, С. 47). Политика централизации в масштабах России усиливает провинциальный централизм, в рамках которого неравноправие в отношениях между губернским центром и региональной периферией возрастает, а первое лицо региона получает дополнительные возможности контроля над местным самоуправлением (52).

Второе. В результате политики централизации, главы регионов утратили традиционные ресурсы: сократились финансовые возможности регионов; казначейский порядок исполнения бюджета и другие формы контроля снизили возможности «гибкого» использования финансовых средства; «силовые» структуры перестали подчиняться губернатору; в экономической жизни регионов все острее ощущается присутствие крупнейших российских интегрированных бизнес-групп, которые неподконтрольны региональной администрации. Но при этом у них появились новые ресурсы влияния: контроль за региональными отделениями «партии власти» и избирательными процессами, неформальное влияние на СМИ. Экономической опорой региональных режимов остается средний по масштабам региональный бизнес, а в случае достижения соответствующих договоренностей и крупные российские компании. Анализ внутрирегиональных процессов приводит авторов к выводу, что сильные региональные руководители стали еще сильнее (См. статью П. Панова в сборнике).

Третье. Региональное многообразие сохраняется, как сохраняются и авторитарные режимы, сложившиеся в субъектах федерации (См. статью В. Гельмана в сборнике). Однако региональным руководителям, чтобы сохранить власть, приходится отказываться от излишне откровенной региональной или национально-этнической идеологии и «вписываться» в новую политическую систему (54; 53).

Четвертое. Новые федеральные институты, которые были призваны контролировать внутриполитические региональные процессы, оказались недостаточно эффективными. Федеральные округа не смогли превратиться во влиятельные центры власти в регионах, а их ресурсный потенциал оказался несоизмерим с влиятельностью «сильного» регионального руководителя (52). Партийная система, сконструированная Кремлем, как считают специалисты, изучающие региональные избирательные кампании, оказалась крайне неэффективной (47).

Деятельность региональных властей, сохранение формальных и неформальных ресурсов ее влияния позволяют понять, за счет чего в условиях централизации регионы продолжают развиваться. Конечно фактор «сильной власти» еще не является гарантией сильной экономики, и ряд национальных республик, где сформировались авторитарные режимы и сохраняется слабая экономика, - яркий тому пример. Но практически во всех российских регионах-донорах действует профессиональная и влиятельная власть. Опыт функционирования эффективной региональной власти представляет, на мой взгляд, интерес не только академического свойства, но может быть полезен практикам, работающим в субъектах РФ.

Региональные элиты в годы правления В. Путина

Внимание российских исследователей к элитной проблематике не случайно. В отсутствие развитого гражданского общества, влиятельных общественно-политических организаций элиты явились главными субъектами политической трансформации в современной России. Для многих российских ученых анализ деятельности элит стал главной темой в изучении политических процессов в постсоветском обществе. Освоение нового научного направления происходило в рекордно быстрые сроки. В течение десяти лет произошла, как пишет один из наиболее авторитетных российских исследователей элиты В. Мохов, «институционализация элитологии» (60, С.3), нашедшая свое выражение в начавшемся преподавании новой научной дисциплины («основы элитологии»), проведении научных конференций, публикации учебных пособий, десятков монографий и сотен статей.

Определенную роль сыграли и условия, в которых осуществлялся научный процесс. Сократилось государственное финансирование социальных исследований, открылись возможности международного сотрудничества с западными научными центрами. Более компактные, чем масштабные опросы, исследования элит требовали меньших, как финансовых, так и человеческих инвестиций, а для их проведения можно было ограничиться небольшими научными коллективами. В этих условиях, как справедливо отмечают В. Гельман и И. Тарусина, «ценность изучения элит на рынке научной продукции» существенно возросла (20, С.7).

Для определения элиты в российской общественной науке используются различные понятия: «политическая элита» (В. Мохов: 63, С.44), «властные элиты» (А. Дука: 30), «правящий класс» (О. Шкаратан и В. Радаев: 84), О. Крыштановская (44). Ссылаясь на низкие профессиональные и моральные качества современной российской элиты, а также ее поведенческие особенности, некоторые российские ученые ставят под сомнение правомерность использования термина «элита» применительно к современному российскому обществу (97). Учитывая перечисленные особенности, М. Афанасьев определяет правящий класс России как «постноменклатурный патронат» (7, С. 276). Наряду с перечисленными для обозначения самого верхнего слоя властной пирамиды используются определения «топ-элита», «стратегическая элита» (44, СС. 78, 85) и «суперэлита» (111, С. 329.).

В рамках статьи нет возможности подробно остановиться на всех направлениях региональной элитологии, выделю четыре из них: стратификационное, структурное, социо-культурное и историко-культурологическое.

Стратификационное направление исходит из тезиса, что социальное происхождение, способы социализации и рекрутирования элитных кадров определяют особенности общественно-политического процесса в стране. В стратификационных исследованиях предметом анализа являются источники и каналы рекрутирования элитных групп, особенности циркуляции элит, механизмы элитообразования. Социальные изменения, как считают специалисты, происходят настолько быстро, что их надо постоянно отслеживать и анализировать. Этим вопросам посвящены работы А. Понеделкова, А. Старостина, О.В. Крыштановской, О. Гаман-Голутвиной, А. Дуки. В сборнике этим проблемам посвящена статья А. Быстровой и А. Дуки.

Основными механизмами формирования региональной элиты в постсоветской России стали назначения и выборы. Постсоветским парадоксом является обновление элит через назначение и возвращение во власть номенклатурных кадров, происходящее благодаря процедуре выборов. Анализируя эти процессы, О. Крыштановская еще в начале 90-х годов сформулировала концепцию воспроизводства и преемственности элит в постсоветском обществе и описала действие механизма конвертации капитала (42). Эта концепция получила широкое распространение в научной литературе (31), хотя и вызывает у некоторых авторов ряд вопросов и возражений (20). О том, как в годы правления В. Путина начался процесс «реноменклатуризации» региональной элиты пишут А. Быстрова и А. Дука в статье, помещенной в сборнике. Анализируя опыт Санкт-Петербурга, социологи пришли к заключению, что возвращение во власть бывших номенклатурных кадров напрямую связано с приходом на руководящий пост В. Матвиенко. В сочетании с шагами, направленными на повышение управляемости элитой, возвращение номенклатуры во власть в «путинской России» приводит аналитиков к различным выводам. Одни считают, что в современной России происходит «реставрация» (46). Другие полагают, что «реставрации» не происходит, а нынешние руководители лишь внешне напоминают «советских префектов» (См. статью В. Гельмана в сборнике; 53).

В литературе исследуется роль в формировании региональной элиты, которую играет федеральный Центр. До середины 90-х годов, пока действовал порядок назначения региональных руководителей, федеральная власть контролировала персональный состав региональной элиты. С утверждением выборности глав регионов (1996-1997 гг.) процесс элитообразования в субъектах РФ вступил в фазу саморазвития: в эти годы федеральная власть утратила контроль над каналами элитной мобильности в регионах. Анализируя нынешнее состояние региональной элиты, исследователи, работающие в рамках стратификационного подхода, фокусируют внимание на шагах, предпринятых Центром в целях восстановления контроля над процессом элитообразования в регионах (введение «института федерального вмешательства», отмена выборов глав регионов и др.) (44), и их разносторонних последствиях (сдерживание процесса «стихийной циркуляции» элит, стабилизация и институционализация элиты) (Подробнее об этом в статье А. Быстровой и А. Дуки).

Серьезные дискуссии ведутся вокруг вопроса о том, как политика «нового централизма» влияет на персональный состав региональной элиты. Существует мнение, что в перспективе политика централизации приведет к смене глав регионов, в ходе которой к власти придут руководители «путинского призыва». Одной из первых его высказала О. Крыштановская (49). Другая точка зрения сводится к тому, что центральная власть, коренным образом изменив принципы формирования региональных руководителей, оказалась либо не заинтересованной, либо недостаточно сильной, чтобы предпринять резкие шаги в отношении нынешней региональной элиты. В результате процедура увольнения региональных лидеров так и не стала практикой, а большинство руководителей в субъектах РФ были переназначены (См.: статьи А. Чириковой и В. Гельмана в сборнике; а также 95, С. 138-139; 41).

В литературе анализируются основные социальные группы, из которых происходит рекрутирование региональной элиты «путинского поколения». Ими стали военные и представители бизнеса (17). Некоторыми аналитиками даже высказывается мнение, что региональная элита и особенно представители президента в Федеральных округах стали наиболее «военнизированной» по своему социальному происхождению элитной группой (44). Вхождение бывших военных в структуры государственной власти продолжается. Однако, если судить по предыдущей профессиональной карьере назначенных региональных руководителей и полпредов, этот процесс достиг определенного предела[4].

Удельный вес выходцев из бизнеса в составе политической элиты за первые годы пребывания В. Путина у власти вырос в 6 раз (17, С. 49). Большое влияние на этот процесс оказывают расширение присутствия крупных российских компаний в регионах, а также упрочение политических позиций регионального бизнеса (11). Избрание бизнесменов (крупных предпринимателей и топ-менеджеров корпораций) на руководящие должности в регионах свидетельствует о том, что в обществе сохраняется ориентация на патернализм и помощь «извне» (51).

Структурное направление позволяет выделять группы, входящие в состав элиты, которые различаются между собой по масштабу и специфике политического влияния, особенностям формирования и способам осуществления власти. В состав элиты федерального уровня исследователи включают правительство, парламент, партийную элиту, высшее руководство (Президент РФ и его «ближайшее окружение»), бизнес-элиту (О. Крыштановская, Б. Макаренко, А. Макаркин, И. Бунин). По схожей схеме ведется анализ региональной элиты. В ее составе значатся: руководитель исполнительной власти (президент, губернатор) и его ближайшее окружение; руководители исполнительных органов региональной власти; руководители влиятельных экономических структур; мэры крупных городов региона; депутаты регионального парламента (17). Политика «нового централизма» усиливает позиции федералов – чиновников, которые в регионах России представляют интересы федерального Центра (полномочные представители Президента, главные федеральные инспектора) (44, С. 240). Все большую не только экономическую, но и политическую роль в регионах играют руководители и собственники крупных российских корпораций (17; 11).

В каждой элитной группе действуют свои правила отбора и удержания властных позиций. В связи с выстраиванием президентской «вертикали власти» применительно к первым лицам региона начинают действовать новые правила. Особую значимость при В. Путине приобретает политическая лояльность региональных лидеров. Но лояльность в современной России – не просто персональная преданность руководителя региона – главе государства, как это было во времена Б. Ельцина. Сегодняшняя лояльность – это еще и «встроенность» в систему, «членство в корпорации», если воспользоваться определением А. Илларионова. Ее формальными признаками становятся членство в «партии власти» и ее поддержка на выборах.[5] Порядок, при котором «высшие боссы определяют свое отношение к нижестоящим, учитывая электоральные способности последних», японский политолог К. Мацузато определил как «правила касикизма». Сопоставляя «эпоху Ельцина» и «эпоху Путина», ученый пришел к выводу, что при высоком рейтинге нынешнего Президента региональным лидерам легче демонстрировать ему безоговорочную поддержку (104, с.10).

Наряду с лояльностью выделяется и такое качество региональных руководителей, как профессионализм. Впервые тезис о «лояльном профессионализме» был сформулирован применительно к региональной элите во второй половине 90-х годов (49). Но тогда речь шла о профессионалах региональных администраций, лояльных первому лицу региона. Среди назначенных Президентом РФ новых руководителей субъектов федерации выделяется группа успешных профессионалов. Требования, предъявляемые федеральной властью к региональным руководителям, сформулированы А. Чириковой в интервью журналу «Эксперт». В новых условиях, считает эксперт, появляется запрос на «системного профессионала» – человека, «обладающего стратегическими качествами топ-менеджера корпорации, строгой дисциплиной военного и адаптивностью чиновника» (Цит. по: 41, С. 103). Однако остаются открытыми ряд вопросов. Прежде всего - являются ли профессионалы «путинского призыва» - «людьми президента»? А также, как в условиях централизации меняется и меняется ли «лояльный профессионализм» ответственных сотрудников региональных администраций.

Большое внимание в исследованиях, выполненных в рамках структурного направления, уделяется внутриэлитным конфликтам. Выделяются следующие линии размежевания внутри элитного слоя:

· конфликт между федеральной и региональной политико-административной элитой;

· конфликт властной элиты региона с крупными российскими компаниями;

· конфликт между руководством региона и руководителями местного самоуправления.

Проявлением первого из этих конфликтов в 90-е годы стала конкуренция между двумя элитными группами – элитой регионов и элитой федерального Центра (44, С. 233). В условиях политики рецентрализации этот конфликт приобретает новую глубину, не приводя, однако, к формированию региональной Фронды (52). Говоря об отсутствии открытого сопротивления региональных лидеров, эксперты отмечают, что «надо понимать различие между публичным поведением» региональных руководителей и «тихим саботажем» (68). Навязанный «сверху» «консенсус элит» (См. статью В. Гельмана в сборнике), по признанию исследователей, несет в себе высокую «конфликтогенность» (52) и может в перспективе вылиться в открытое столкновение, если экономическая ситуация в стране станет менее благоприятной (95).

Конфликт властной элиты региона с крупными российскими компаниями обострился в начале нового столетия, когда при поддержке федеральных властей российский бизнес стал активно осваивать региональное пространство (33; 34; 35). Наиболее острые формы он приобрел в тех регионах, власти которых противодействовали приходу новых собственников (51). В научном сообществе сложилось мнение, что нынешняя региональная власть не может влиять на крупнейшие компании. Однако более детальный анализ подтверждает сохраняющиеся ресурсы влияния региональных властей на крупные компании и продолжающие выстраиваться большие и малые «коалиции» в регионах (11).

Конфликт между руководителями регионов и главами местного самоуправления проявился в середине 90-х годов. Первоначально у его истоков стояла федеральная власть, попытавшаяся использовать глав местного самоуправления в целях «обуздания» региональных властей (80). В современной России этот конфликт, как считают аналитики, становится логическим следствием политики централизации, поскольку расширение полномочий региональных лидеров в отношении руководителей местного самоуправления является компенсацией снижения их собственного статуса (44, С. 244).

Социо-культурное направление в исследовании региональных элит основное внимание уделяет изучению моделей поведения и особенностям функционирования элиты. Этот подход предполагает, что внутри элиты и составляющих ее групп складывается своя организационная культура, действуют определенные нормы и правила поведения. Этим сюжетам посвящены работы О. Гаман-Голутвиной, А. Понеделкова, А. Старостина, В. Мохова, С. Барзилова, А. Чернышова, А. Дуки, А. Быстровой.

Одно из наиболее интересных исследований, посвященных ценностям и нормам, сложившимся в элитной среде, было проведено в 90-е годы научным коллективом Северо-Кавказской академии государственной службы (Ростов-на-Дону) под руководством А. Понеделкова и А. Старостина (82). В нем ученые попытались установить, как представители элитного слоя относятся к себе и власти. Десять лет спустя ими было проведено новое исследование, в котором анализировались сдвиги в ценностных установках современной региональной элиты. Оно проходило в 20 регионах России и охватило около 1 тыс. человек. Отмечается, что за прошедшие годы мозаичность административно-политической элиты регионов возросла, элита помолодела, в ее составе стало больше людей с непродолжительным стажем работы. Сами чиновники невысокого мнения о «новой волне» сослуживцев, из общего числа опрошенных только 28% считают их компетентными. В целом, как считают авторы доклада, «региональной бюрократии так и не удалось создать устойчивые механизмы рекрутирования административно-политической элиты. Ими не стали ни новая партийная система, ни сама система административной карьеры, ни силовые структуры» (3, С. 42-43).

Исследователи пытаются разобраться, как приток в элиту различных профессиональных, возрастных и иных групп влияет на ценностные установки и поведение представителей элитного слоя. Этим проблемам было посвящено масштабное социологическое исследование «Региональные элиты Северо-Запада России: политические и экономические ориентации», выполненное коллективом Социологического института РАН (Санкт-Петербург) под руководством А. Дуки ( 85). В нем обосновано деление элиты Санкт-Петербурга и Ленинградской области на три группы, различающиеся по ценностным ориентациям: демократов-рыночников, государственников, прагматиков. Для каждой группы, как установили социологи, характерны определенные возрастные характеристики, место рождения, полученное образование, первичная и вторичная социализация и т.д. В статье, опубликованной в сборнике, А. Дука и А. Быстрова продолжили свой анализ, сфокусировав внимание на тех изменениях в составе региональной элиты, которые характеризуют «путинскую Россию».

Некоторые исследователи наиболее значимым сдвигом в составе современной российской элиты признают ее пополнение за счет военных кадров. Военные, по мнению О. Крыштановской, являются носителями определенной идеологии, основу которой составляют патриотизм и государственность, совместившиеся в условиях постсоветской России с ценностями рыночной экономики. Ссылаясь на массовый приход во власть военных, О. Крыштановская сформулировала тезис о появлении в современной России нового властного слоя - «милитократии» (44, С.264). В профессиональном сообществе этот тезис не встретил поддержки. Идея о господстве в России «милитократии» оказалась не более, чем яркой журналистской формулировкой, не нашедшей подтверждения в политической реальности. «Силовики», выдвинувшиеся на высокие посты в регионах, не стали носителями какой-то одной идеи или стратегии, а политический курс губернаторов из военной среды не связан с их предшествующей биографией (17, С. 48-49). Но главное – в своей практической деятельности они выражают интересы тех групп, которые обеспечили им победу на выборах (54). Наши собственные исследования подтвердили, что выходцы из военной среды приносят в структуры власти высокую дисциплинированность, но не становятся носителями особой субкультуры и достаточно хорошо вписываются в сложившиеся управленческие структуры (51).

Анализируя социо-культурные сдвиги в элитном слое, политологи С. Барзилов и А. Чернышов, авторы книги «Безумство власти. Провинциальная Россия: двадцать лет реформ», связывают обновление региональной элиты с возрастанием доли выходцев из сельской местности. «Синдром сельских партней» привел к «соединению в элите полукрестьянской провинциальной ментальности, стандартов городского образа жизни и социальных технологий европейского качества». Эта элита, убеждены исследователи, становится «тормозом в развитии общества» – она не может ни серьезно противостоять зарубежной культурной и политической экспансии, ни сформировать собственный модернизационный проект (9, С. 15-16).

Историко-культурологическое направление в изучении элит исходит из принципа, что каждому типу организации общества соответствует определенный тип элиты. В ряде работ через призму функционирования элит рассматривается советская и постсоветская история России. В регионоведческих исследованиях большое внимание уделяется проблемам микроистории и региональной политической культуры. В них анализируются локальные процессы, происходящие на уровне отдельных территорий, особенности региональной идеологии. Большой вклад в развитие отечественной истории региональных элит внес В. Мохов. В его работах (61; 62; 63; 64) анализируются процессы формирования региональной элиты, ее особенности в советский и постсоветский периоды.

Одним из ключевых понятий, позволяющих на новом уровне осмыслить особенности регионального развития, становится «этнонациональная» и «региональная идентичность». Являющаяся своеобразным сплавом индивидуального и коллективного сознания, объединяющая исторический и новейший опыт, отражающая особенности географического расположения и экономического освоения территории, ее демографического, социального и политического развития, идентичность позволяет выявить специфику этнического и регионального сознания. Изучение этнической идентичности дает научный инструментарий для анализа природы этнических конфликтов и путей их разрешения. Обращение к региональной идентичности позволяет лучше понять, как функционирует региональная политическая система и какими мотивами руководствуются основные действующие на региональном уровне политические акторы (5).Однако остается неизученным вопрос, как будет меняться региональная идентичность в условиях централизации власти.

В региональных политических исследованиях элита предстает в качестве политического актора, который на основе сложившихся на данной территории политических традиций и исторического опыта закладывает в своем регионе новые или возрождает старые политические традиции (институты, мифы, представления), используя их для укрепления собственных позиций (28; 19). Роль политических элит в формировании регионального дискурса анализируется в статье А. Трахтенберг, публикуемой в сборнике. Этим вопросам посвящено исследование «Политика и культура в российской провинции. Новгородская, Воронежская, Саратовская, Свердловская области», в котором исследуются различные культурные паттерны, сложившиеся в регионах (79).

Анализируя научную литературу середины 90-х годов, М. Афанасьев пришел к выводу о существовании «содержательного разрыва» между эмпирическим и теоретическим осмыслением происходящей в России общественной трансформации (7). Суть его состоит в том, что эмпирический анализ отслеживает реальные процессы и в этом смысле адекватен происходящему, а при попытках теоретического осмысления социальной реальности в постсоветском обществе используются категории, взятые из другой – западной политической культуры (гражданское общество, публичная политика). Анализ состояния современной российской элитологии и, в частности ее регионального сегмента, свидетельствует о том, что в настоящее время этот «содержательный разрыв» успешно преодолевается. Это происходит благодаря расширению эмпирической базы политологических и социологических исследований, растущему интересу исследователей к особенностям политической жизни на микро- и мезоуровне (локальные, региональные процессы) и возросшему уровню концептуализации исследуемых процессов и явлений.

Поиск по сайту: