Так похожи на субъекты, только все же не субъекты

На сегодняшний день, согласно Конституции, в состав Российской Федерации входит 89 субъектов[22]. Все они имеют собственную территорию, которая демаркирована, титулизирована и в подавляющем большинстве случаев символизирована.[23] Все субъекты РФ имеют собственные органы управления, решающие вопросы регионального значения и поддерживающие, таким образом, внешнюю и внутреннюю автономию. Однако, с нашей точки зрения, ни в одном из российских регионов не существует своего политического сообщества, о чем свидетельствуют, в том числе и отечественные исследования региональной идентичности.

То, что в России обращение к региональной идентичности во многом стало следствием изучения федеративных отношений, является еще одним свидетельством наличия непосредственной связи между такими понятиями как «региональное политическое сообщество» и «субъект федерации». Однако одной из отличительных черт российских исследований является восприятие некоторыми исследователями возникающего самосознания локальных сообществ как свидетельства государственной дезинтеграции. Основной акцент делался «на ослаблении роли центральной власти и разрушении единого экономического пространства» (10, С. 40). Другими словами, формирование региональной идентичности рассматривалось рядом авторов как дестабилизирующий фактор, эффектом которого может быть если не распад страны, то формирование федерации, «грань которой с конфедерацией размыта» (23, С. 8).

К еще одной российской особенности можно отнести широко распространенное представление о том, что причиной формирования региональной идентичности «снизу» является кризис «системы политической идентификации на общенациональном уровне» (4, С. 131). После распада СССР, приведшего, в том числе, и к эрозии национальной (в смысле – государственной) идентичности, приверженность региональному сообществу позволило «индивиду локализовать себя в пространстве через призму близкой ему устойчивой коллективности» (5, С. 39). Такая постановка вопроса предполагает, что в российском обществе, по меньшей мере, в первое посткоммунистическое десятилетие существовала потребность в некой близкой, понятной и в определенном роде «доступной» идентичности. Однако данная точка зрения, во-первых, подразумевает, что «региональные идентичности … - суть явления временные и преходящие», так как, например, после возрождения общегражданской идентичности, в массовом сознании региональные сообщества перестанут играть значимую роль (2, С. 188).

Во-вторых, идентификация с регионом в российском случае не является автоматическим соотнесением индивидами себя с политическим сообществом. Несмотря на это, достаточно распространенным аргументом в пользу превалирования региональной идентичности выступают результаты массовых опросов населения. Например, Е. Мелешкина, ссылаясь на данные Фонда общественного мнения 1998 года, заключает: «в последнее время среди избирателей России появилась значительная доля тех граждан, у которых преобладает региональная идентификация (35% респондентов ощущают себя скорее жителем отдельного субъекта федерации, 29% - гражданами России и у 22% респондентов преобладает смешанная идентификация) (4, С. 131 – 132). На наш взгляд, речь здесь идет скорее о соотнесении индивидами себя с определенным территориальным пространством в границах республики, края, области или всей страны, чем с политическими сообществами регионального или федерального уровней. Подтверждением этому могут служить результаты других опросов, проведенных тем же ФОМ в 1999 и 2003 годах. По данным всероссийского опроса городского и сельского населения, «с утверждением, что “области и республики должны иметь столько прав, сколько пожелают”, согласилась лишь треть опрошенных (35%), тогда как с противоположным мнением – “у областей и республик должно быть столько прав, сколько им разрешат иметь центральные власти” – 41%» (24). Также когда участников другого аналогичного опроса «попросили оценить последствия гипотетического объединения их региона (края, области, республики) с соседними», то только 22% респондентов восприняли такую перспективу негативно. При этом 18% опрошенных предположили, что от этого ничего не изменится, а 21% респондентов посчитали, что от такого объединения будет больше пользы, чем вреда (22).

Таким образом, пока нельзя сделать вывод об успешном формировании региональной идентичности «снизу». Однако такой итог представляется нам закономерным, поскольку идентификация с политическим сообществом во многом является следствием «искусственного конструирования, целенаправленного изобретения и социальной инженерии» (13, С. 20). Здесь в центре рассмотрения оказывается «политика идентичности», понимаемая как «деятельность региональных элит по управлению информационной средой в целях создания у потребителей информационных потоков внутри и вовне региона желаемого представления о самом регионе, о самих себе в регионе и о месте региональных элит в прошлом, настоящем и будущем региона» (2, С. 192). В таком подходе центральное место занимают «агенты формирования региональной идентичности» (5, С. 36 – 43), стремящиеся посредством создания новых политических сообществ реализовать собственные интересы.

Процесс формирования региональной идентичности «сверху» является в России мало изученным отчасти «в силу новизны самого сюжета» (9, С. 125), а отчасти по причине доминирования социо-культурного подхода в исследованиях региональных сообществ. Поэтому на данный момент не представляется возможным сделать общие выводы о том, насколько региональные элиты действительно задействованы в данном процессе. Также зачастую нельзя оценить, насколько часто политические акторы сами приходят к идее «целенаправленного изобретения» региональной идентичности, а когда они умело используют уже созданные интеллектуалами основы регионального мифа.

Показательным в данном случае является пример Новгородской области, где в период перестройки идея восстановления святой Софии как действующего храма «стала постоянно освещаться местной прессой, подчеркивавшей ее символическую роль объединительницы и защитницы новгородских земель» (8, С. 221). Это время стало действительно «культурным ренессансом» (13,С. 155): в 1989 году новгородские писатели основали еженедельную газету «Вече», которая «быстро превратилась в форум, где разные группы местной интеллигенции могли выразить свое отношение к ключевым аспектам новгородского мифа» (8, С. 222). Этот миф продолжал оставаться привлекательным для интеллектуалов даже после того, как в 1990 году активисты регионального возрождения заняли руководящие посты в новгородском городском совете и, «несмотря на первоначальное нежелание администрации Прусака опираться на него» (8, С. 228). Так, в 1995 году при непосредственной поддержке университетского сообщества был разработан «Новгородский проект», являвшийся «попыткой местной интеллигенции… сделать средневековую историю Новгорода основой для новой региональной стратегии» (8, С. 228 – 229). Существовавший в поле общественных дискуссий, новгородский миф на первых этапах не использовался областной администрацией, в составе которой были как представители прежней номенклатуры, так и новые акторы.

Однако после того как в 1994 году «власти области начали активную политику привлечения инвестиций, прежде всего иностранных» (2, С. 199), история Новгорода как открытого для торговли ганзейского города оказалась той «символической продукцией», которая успешно реализовывалась на «внешнем рынке» (Там же, С. 200). Тем не менее, успешное проведение «политики региональной идентичности на внешнем рынке» долгое время никак не отражалось на использовании новгородского мифа на «внутреннем рынке»[24]. Так, в одном из интервью 1997 года М. Прусак «признает, что иностранцы с большей готовностью воспринимают новгородский миф, чем его соотечественники», и указывает, что «должно смениться по крайней мере одно поколение, чтобы новгородцы достаточно хорошо узнали свою историю и смогли ей пользоваться» (8, С. 234). Однако менее чем через два года, к моменту новых выборов главы региона, он начинает активно использовать новгородскую идею и на внутреннем рынке, что способствует «созданию атмосферы общественного доверия», как со стороны жителей Новгородской области, так и со стороны представителей областной и местной элит. Такая политика имела свои дивиденды: на вторых губернаторских выборах 1999 года М. Прусак заручился «феноменально высокой поддержкой избирателей – 91% голосов» (Там же, С. 239).

Данный пример позволяет говорить о том, что в ряде российских регионов сложилось то, что Э. Хобсбаум называл «политической нацией». В нее входят как интеллектуалы, формулирующие и изначально транслирующие в независимых средствах массовой информации региональную идею, так и политические акторы, умело использующие возникший миф для создания положительного имиджа своего региона (а, следовательно, и их самих) на внешнем и внутреннем рынках. Однако приведенные ранее опросы общественного мнения свидетельствуют об отсутствии в большинстве регионов «народа-нации» - собственного политического сообщества. Последние же президентские инициативы делают практически невозможным его появление, так как теперь губернаторам вряд ли потребуются общественная поддержка, а, следовательно, и региональная мифология.

Почему же в России так и не сложилось региональные политические сообщества? Ответ, который лежит на поверхности, – это отсутствие достаточного времени для завершения перехода от «политической нации» к «народу-нации». Однако, на наш взгляд, существует еще три фактора, замедляющие процесс становления региональных политических сообществ.

Первый фактор – это отсутствие в ряде регионов возможностей для бурного «культурного ренессанса»: являясь наследниками советского районирования, не все российские регионы имеют такую прочную основу для собственной мифологии, как Великий Новгород. Второй фактор – это невозможность реализации классического сценария децентрализации, так как в постсоветской России не существовало таких линий политического противостояния, которые могли бы стать основой для формирования сегментов, а затем и субъектов федерации. Изначально наметившийся раскол по этническому признаку мог привести, в лучшем случае, к возникновению форалистического территориального устройства,[25] при котором существовала бы унитарная «русская часть» и несколько национальных автономий. И, наконец, третий фактор – это сама логика формирования субъектов федерации в России, при которой предоставление автономии предшествовало возникновению региональных политических сообществ. Впрочем, последний фактор при наличии определенных условий мог бы способствовать формированию субъектов федерации. К таким условиям можно отнести: (1) заинтересованность региональных политических акторов в поддержке со стороны жителей региона, (2) наличие федеральной мифологии, имеющей широкую массовую поддержку и (3) разделяемое как жителями региона, так и политическими акторами представление о ценности автономии.

Как было показано на примере Новгородской области, умелое использование губернатором регионального мифа на внутреннем рынке было обусловлено его стремлением продлить срок собственных полномочий. Поэтому после 1997 года, когда все регионы обрели напрямую избираемых глав исполнительной власти, в России появились дополнительные условия для формирования политических сообществ. Однако на протяжении всего постсоветского периода в нашей стране не существовало широко поддерживаемой населением общенациональной мифологии. Поэтому в условиях слабой гражданской идентичности федеральный Центр не поощрял усиление идентичности региональной, так как вторая могла стать не просто конкурентом первой, но и полностью ее подменить. Так, все предпринятые в 1990-х гг. попытки сформулировать национальную идею потерпели фиаско. Не помогли ни создание специальной группы президентских советников, которой была поручена выработка основных положений общенациональной идеи (6, С. 432), ни проведение правительственной газетой открытого конкурса «Идеи для России».[26] В последние четыре года в России был взят курс на государственную консолидацию. Показательными в данном случае являются принятие законов о государственной символике, укрепление «властной вертикали», форсирование паспортной реформы и внесенные на самом последнем этапе принятия изменения в закон о гражданстве. Идея национальной консолидации является не просто проектом правящей элиты, но и востребована в обществе, о чем свидетельствуют, например, результаты выборов в Государственную Думу четвертого созыва, безоговорочным лидером которых стала «Единая Россия», а третье и четвертое место заняли ЛДПР и народно-патриотический блок «Родина».[27] Тем не менее, в современной России по-прежнему отсутствует четкая национальная идея. Так как усиление вертикали власти или борьба с международным терроризмом вряд ли смогут стать идеями, интегрирующими российское общество.

На наш взгляд, в России также не существовало и на данный момент не существует разделяемого как жителями региона, так и политическими акторами представления о ценности автономии. Связано это с самим процессом формирования федеративных отношений в нашей стране, который можно охарактеризовать как модель «Tertius gaudens» («третьего радующегося»). Особенностью данной модели является то, что приобретение российскими регионами автономии стало следствием конфронтации между (1) Арменией и Азербайджаном, а также Грузией, Прибалтийскими республиками и союзным Центром; (2) Союзным и российским Центрами власти; (3) Президентом РФ и Верховным Советом. Здесь регионы выступали не как активные агенты борьбы за собственные полномочия, а представляли собой третье лицо, извлекающее пользу из схватки двух противников. Другими словами, для большинства административно-территориальных единиц бывшей РСФСР автономия оказалась не завоеванием, чья ценность обусловлена борьбой, а своеобразным «даром», который можно было получить или не получить.

* * *

Все наши выводы относительно отсутствия в России, как субъектов федерации, так и разделяемого жителями регионов представления о ценности автономии ни в коей мере не являются свидетельством отсутствия в нашей стране самого федерализма как «взаимоотношения между различными правительственными уровнями» (14, С. 106). Однако данные факторы делают федеративные отношения в нашей стране крайне неустойчивыми: незавершенность процесса формирования региональных политических сообществ влечет за собой дефицит прочных гарантий того, что федеральный Центр не сможет узурпировать государственную власть.

Список литературы

1. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. – М.: Канон-пресс: Кучково поле, 2001. - 288 с.
2. Гельман В., Попова Е. Региональные политические элиты и стратегии региональной идентичности в современной России // Центр и региональные идентичности в России / Под ред. Гельмана В., Хопфа Т. – СПб.; М.: Изд-во Европ. ун-та в Санкт-Петербурге: Летний Сад, 2003. – С. 187 - 254.
3. Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: Сравнительное исследование. – М.: Аспект Пресс, 1997. - 287 с.
4. Мелешкина Е.Ю. Региональная идентичность как составляющая проблематики российского политического пространства // Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры в России / Под ред. Ильина М. и Бусыгиной И. – М, 1999. – С. 126-137.
5. Орачева О.И. Региональная идентичность: миф или реальность? // Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры в России / Под ред. Ильина М., Бусыгиной И. – М, 1999. –С.36- 43.
6. Пантелеев С.Ю. Государственная идеология в постсоветской России // Российское государство и общество, XX век. – М., 1999. – С. 417-436.
7. Перфильев Ю. Региональная символика: в поисках идеологии // Регионы России в 1999 году / Под ред. Петрова Н. – М.: Гендальф, 2001. – С. 234 - 337.
8. Петров Н. Взлет демократии: Новгородская модель ускоренных социальных изменений. – М.: Логос, 2004. – 150 c.
9. Петров Н. Формирование региональной идентичности в современной России // Центр и региональные идентичности в России / Под ред. Гельмана В., Хопфа Т. – СПб., М.: Изд-во Европ. ун-та в Санкт-Петербурге: Летний Сад, 2003. – С. 125 – 186.
10. Следзевский И.В. Концептуальные проблемы регионализации Российской Федерации // Регионы и регионализм в странах Запада и России. – М.: ИВИ РАН, 2001. - С. 39 – 44.
11. Федералист: Политические эссе Александра Гамильтона, Джеймса Мэдисона и Джона Джея. – М.: Прогресс: Литера, 1993. – 592 с.
12. Хабермас Ю. Европейское национальное государство: его достижения и пределы: О прошлом и будущем суверенитета и гражданства // Нации и национализм. – М., 2002. – С. 364 – 380.
13. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. – СПб.: Алетейа, 1998. – 305 с.
14. Элейзер Д. Сравнительный федерализм // Полис. – М., 1995. - №5. – С. 106–110.
15. Brubaker R. Nationhood and the national question in the Soviet Union and Post-Soviet Eurasia: An institutional account // Theory a. society. – Dordrecht, 1994. – Vol.23, N 1. – P. 47 – 78.
16. Dunn J.A. The revision of constitution in Belgium: A study in the institutionalization of ethnic conflict // Western polit. quart. – Salt Lake City, 1974. - Vol. 27, No. 1. – P. 143 -163.
17. Giddens A. The nation as power-container / Ed. by Hutchinson J., Smith A.D. – Oxford, N.Y.; Oxford univ. press, 1994. – P. 34 – 35.
18. Horowitz D. Ethnic groups in conflict. – L.: Berkeley, 1985. - 697p.
19. Loh W.D. Nationalist Attitudes in Quebec and Belgium // J. of conflict resolution. – New Haven, 1975. - Vol.19, N 2. – P.217 - 249.
20. Slezkine Y. The USSR as a communal apartment, or how a socialist state promoted ethnic particularism // Slavic rev. – Cambridge, 1994. -Vol. 53, N 2. - P. 414 – 452.
21. Stepan A. Federalism and democracy: beyond the U.S. model // J. of democracy. – Baltimore, 1999. - Vol. 10, N 4. – P. 19 – 34.
22. Польза и вред от укрупнения регионов. – Режим доступа: http://bd.fom.ru/report/map/projects/info/info2003/fi0344/of034403.
23. Хенкин С. Сепаратизм в России – позади или впереди. – Режим доступа: http://www.carnegie.ru/ru/pubs/procontra/55606.htm.
24. Центр и регионы: мнение россиян. – Режим доступа: http://classic.form.ru/fominfo/99/info-274.htm.

Баранов А.

Поиск по сайту: