Горе, которое заставило мою мать зачать меня

В 1943 году у моих родителей было трое детей: четы­рехлетняя Мэри, Эйлин, которой было два с половиной года, и восьмимесячный Чарльз. Мать была учительницей, а отец имел свой бизнес. Они были известны за свои музыкальные способности петь и играть на пианино. Отец был также актером в местном любительском теат­ре, а мама сочиняла песни и эскизы. Жизнь их радовала, в своей деревне они были известны и любимы.

Однажды, когда мама купала Чарльза, он забился в конвульсиях и умер у нее на руках. Она перепробовала все, что может сделать мать, чтобы воскресить своего ребенка. Отец чувствовал себя абсолютно беспомощным и обезумевшим. На краю могилы мать естественно, вып­лакивала свое горе, а отец стоял позади нее, поддержи­вая и крепясь ради нее, так как в те дни в этом заключа­лась роль мужчины. Однако приходской священник, подумав, что плакала она достаточно, подошел к ней, по­ложил руку ей на плечо и сказал: «Отныне, миссис Макгилл, хватит слез, или Бог пошлет вам еще один крест; это Воля Божья, и мы должны принимать ее».

Я могу только представить, какую боль вызывали эти два страдающих, печальных человека. Божья воля была жестока: он забрал их ребенка. Как только последний ко­мок земли упал на могилу, эти двое одиноких, печальных человека побрели домой. Бабушка посоветовала моим ро­дителям уехать на неделю к сестре отца, а она позаботит­ся о Мэри и Эйлин. Они решили ехать следующим утром. С пожеланиями девочек «быть уверенными и купить им меховые перчатки» во вторник утром мои родители отпра­вились в свое долгое путешествие в Дублин.

Они решили быстро вернуться домой, так как мама начала беспокоиться о девочках. Путешествие в Донегаль началось воскресеньем в феврале 1943.

— Почему все стоят около нашего дома, Джон? — не­рвно спросила мама.

— Вероятно, они не видели нас на похоронах и при­шли выразить почтение.

Брат матери, священник, взял ее за руку и рассказал о том, что ее крошечная дочка Эйлин умерла на следую­щий день после того, как они отправились в Дублин. Мама подавила крик и упала в обморок. Отец почувство­вал полную безнадежность и беспомощность и не мог по­казать признаки слабости. Агония должна быть подав­лена внутри, глубоко внутри и никогда не должна выр­ваться наружу. Представьте их печальными, как они стояли вместе у маленькой кроватки, в которой лежало их дитя. Вспоминали подснежники в ее руках, улыбку на лице и золотые кудри, спадающие на лоб.

Моя мать позже говорила, что желала умереть вместе с ребенком. Смерть была бы милосердием, но она по­мнила, что приходской священник в своей «Праведной мудрости» сказал насчет Воли Божьей. Поэтому родите­ли сдержали крик боли, который жаждал вырваться на волю. Сильное горе помогло их человеческим сердцам открыться, найти путь друг к другу.

После смерти малышей в нашем доме прекратилась музыка. Отец пил, чтобы справиться с горем. Мать про­водила все больше и больше времени в одиночестве, мо­лясь в часовне. Жили молча. С тех пор не включалось радио. Мэри должна была быть хорошей, тихой и играть в одиночестве. С тех пор «Воля Божья» стала девизом на­шего дома, и никому не позволялось ставить ее под со­мнение никогда. Иначе мог быть еще один крест, и на этот раз могла быть ... Мэри.

В мае того года, через три месяца после похорон двоих детей, была зачата я. Это было время «исполнения женс­кого долга по отношению к своему мужу». Моя мать, по-прежнему тихо скорбящая, боялась опять забеременеть.

Я родилась девять месяцев спустя. Если верить в то, что ребенок в утробе испытывает эмоции матери, тогда я точно ощущала ее невыплаканные слезы и ее глубокий, невысказанный и невыраженный страх. Я верю, что у меня была лучшая школа, где бы я могла постигнуть уро­ки потери, горя и страдания. Я выучила все это в утробе матери, прожив с родителями в доме, где Воля Божья уп­равляла всем. Слезы жалости к себе не допускались.

Великим утешением для меня, однако, были школь­ные каникулы с Нэнни Мак Дир. Она в своей ранней мудрости познакомила меня с еще одним путем суще­ствования, путем природы и ее исцеляющими ритуала­ми; вместе с безмерным запасом историй и цукатов она кормила мою восприимчивую душу тайнами и магией видимых вещей.

Мое богатое ирландское воображение, охраняемое го­рами и Атлантикой, погруженное в гаэльский язык, за­конченное в земной символике и суевериях, оставило глубокий отпечаток в душе ребенка, дар, который я осоз­нала только много лет спустя. Я благодарна, что мой ра­зум питался другой пищей, когда мир прямого доступа к информации и прочим так называемым технологичес­ким устройствам попытался отвернуть меня от тихого, слабого голоса, который информировал меня изнутри. Голоса предков оживали и эхом отдавались во мне, боль­ше чем самая громкая реклама.

Я пошла в школу-интернат, возглавляемую монахи­нями, в возрасте двенадцати лет. Эмблему ордена Луи­са, Dieu le veult, выбрать было нетрудно; он уже неизгла­димо отпечатался в моей душе. Годы спустя, побыв мо­нахиней и покинув монастырь, я вышла замуж за протестанта, прожила в Северной Ирландии 26 лет, ро­дила двоих детей, скорбела о смерти хороших друзей, по хоронила обоих родителей, развелась, была без дома, по­теряла друзей, не было денег. Потом я работала на меж­дународном уровне в Америке с Элизабет Кублер-Росс, доктором медицины, создала свои семинары, выпусти­ла три CD с собственной музыкой и песнями, написала автобиографию, книгу поэм.

Я все больше и больше осознавала глубину горя и изо­билие ресурсов, которые привлекла, чтобы помочь ис­целению собственной жизни. В 1993 я встретила Элиза­бет Кублер-Росс и начала исцеление прошлого горя, пре­дупреждая будущие страдания. Для меня казалось естественным работать в области смерти и увядания, а жизнь стала приобретать во мне свою натуральную фор­му. Прошлое помогло мне выяснить, кто я такая, и за это я очень благодарна. С помощью моей священнической инициации я смогла прочувствовать собственную душу. Ритуалы и церемонии более не были посторонними для меня; я была естественной seabhean (гаэльский, женское название шамана). Детские каникулы с Нэнни Мак Дир среди природы и мое богатое наследие ирландских танцев, поэзии, пения и привлекательность гаэльского языка явились могущественными катализаторами для моей последней работы. Пятьдесят лет спустя , Дева, Мать и Старуха, я была готова пустить свои кельтские корни, готова двинуться к новой жизни. Мое новое имя дало мне силу это сделать, а именно Anam-Aire, попечи­тельница души.

Поиск по сайту: