Глава 8. Два лика войны: «джентльмены» и герильясы

Война на Полуострове была конфликтом кричащих противоречий, поскольку два абсолютно различных типа противников сражались бок о бок. Вне поля боя, а иногда даже на нем, английские и французские войска частенько братались, доходя даже до совместных обедов в расположении вражеских частей, а обмен продуктами, спиртным, табаком, одеждой был обычным явлением. Обе стороны нередко договаривались о неформальных перемириях – как на личном уровне – между часовыми, так и на уровне командиров - с целью вынести с поля боя погибших и раненых. Полковник Вивиан пишет, что «мы могли скакать буквально бок о бок, ярдах в пяти друг от друга, с риском быть подстреленными не более, чем во время охоты в городских окрестностях. Все вели себя по-джентльменски. Они воистину были дьявольски учтивыми, благородными парнями, знавшими, как нужно вести войну…». Полковник Нэпьер, в свою очередь, не находил причин быть недовольным французами: «Мне ненавистна мысль сражаться из личной злобы или мести, но нет возражений воевать ради Развлечения или Славы». Парадоксальность ситуации иногда достигала поистине невероятных пределов: один из французских генералов получал через английские войска экземпляры лондонских газет, чтобы следить за курсом своих акций, вложенных в британские государственные облигации.

Нельзя вообразить ничего более отличного от этой «джентльменской войны», чем невидимый, но от того не менее важный «второй фронт», образованный отрядами герильясов, нападавшим на французов при первой возможности. Хотя корни партизанской войны уходят в далекое прошлое, именно война на Полуострове сделала этот феномен явлением, знакомым и в наши дни. Испанское слово guerrilla означает «маленькая война», ее участник назывался герильеро. Как правило, это были суровые, отважные люди. Одного из них английский солдат описывал следующим образом: «смуглый, диковатого вида испанец… до зубов вооруженный пистолетами, кинжалами… длинноствольным ружьем…подвязанный малиновым кушаком и развязный в поведении, что сразу выдавало в нем герильеро». В силу природы самой деятельности и размытой структуры (зачастую вовсе отсутствующей), определить хотя бы приблизительно численность участников партизанского движения не представляется возможным. Отряды могли иногда состоять из гости людей, а иногда из нескольких тысяч человек. Известно, существовало большое количество партидас (отрядов) под предводительством лидеров, использующих иногда колоритные прозвища типа «Эль Эмпесинадо» или «Эль Медико». При всей пестроте вождей партизанских отрядов – от настоящих патриотов до бандитских главарей или даже священников, их цели, методы и средства были в целом одинаковы: перерезать коммуникации, уничтожить небольшую группу солдат, напасть на конвой, перебить часовых, перехватить курьера или посланца. Число герильясов росло по мере продолжения войны, как минимум, затрудняя французам управление провинциями, а как максимум, делая его совершенно невозможным. Проще говоря, власть французов никогда не была твердой, ни в одной области они не могли чувствовать себя в безопасности. За любой скалой и за любым деревом могла скрываться засада, всякий безобидный на первый взгляд крестьянин мог оказаться лазутчиком или головорезом.

Один британский солдат образно описывает герилью:

«И ночью и днем французские войска подвергались не только атакам со стороны англичан, но и постоянной опасности со стороны местных жителей, враждебность которых толкала их пользоваться малейшей возможностью, чтобы причинить им вред. Ни один француз, как бы он ни устал, не смел отстать от своих, поскольку это означало для него мгновенную смерть. В то время испанские герильясы носили обычную крестьянскую одежду, а не мундиры, поэтому французы не могли отличить друзей от врагов. И герильясы, и крестьяне рыскали словно голодные волки, убивая всякого, кто попадал в их руки».

Меры, предпринимаемые французами для защиты от партизан, дают представление о размахе герильи: для обеспечения безопасной доставки почты курьера должны были сопровождать обычно 200 кавалеристов, и не меньше тысячи солдат выделялось для охраны генерала, решившего совершить поездку отдельно от своей армии. Летом 1813 года король Жозеф, отправляя сообщения в Париж, отряжал эскорт из 1500 человек для обеспечения его доставки до французской границы.

По большей части свирепость герильясов была естественным следствием грабительской политики французов: оккупанты зачастую подвергали города и деревни полному разграблению и опустошению. В 1809 г. некий британский офицер наблюдал последствия этого в одном португальском местечке, но описанная им сцена была обычной на всей территории Полуострова:

«Я ехал по месту, где располагался бивуак французов. По полю были разбросаны мебель и посуда, взятые в соседней деревушке. Кровати и матрасы валялись в грязи. Ящики из различных столов и комодов использовались как кормушки для лошадей. Гардеробы приспособили как основы для кроватей или как крыши для хижин. Осколки разбитой глиняной и стеклянной посуды лежали на земле. Стулья, лестницы, оконные рамы использовались как топливо для приготовления пищи или для костров, которые разожгли французы перед тем, как отступить… Не щадили даже могилы в церквях… Церковные подсвечники…облачения, потиры, молитвенники и прочая утварь валялись на полу вперемежку с соломой и отбросами».

Реквизиции и грабежи, устраиваемые французами, побуждали крестьян присоединяться к отрядам партизан, но жестокое обращение с самим населением – и документальных свидетельств этому миллион – вот что прежде всего служило топливом для костра герильи. К примеру, войдя в Сантарем в 1811 г. стрелок Костелло обнаружил фонтан, в котором разлагались останки убитого португальца. На городской площади он увидел «…мертвых изнасилованных женщин, орущих умирающих детей. Все жители деревни, кто остался в живых, горели неистовой жаждой убийства и мести».

Еще один подобный случай описал в своем дневнике Шауманн:

«За всю войну ни разу больше не видел я такого ужасного зрелища… Смерь и разруха, огонь и убийства, грабеж и насилие везде тянулись следом за вражеской армией… сожженные деревни, села, леса…выдавали путь, которым прошли французы. Повсюду лежали трупы мирных жителей».

В то же время, нельзя отрицать факт, что деньги играли важную роль в этих жестокостях: поживиться можно было не только за счет отдельных солдат, но и грабя обозы и конвои. Британские солдат, встретивший герильяса, только что вернувшегося с дела, заметил в шелковом кошельке у последнего человеческие уши и пальцы с золотыми кольцами, которые, как сказал партизан, были отрезаны у погибших в бою. «Наполеон, - с угрюмой улыбкой заявил герильяс, - любит своих солдат. Вороны тоже их любят. Мы снабжаем птиц пищей. Они не будут голодать, пока хоть один француз остается в Испании».

В большинстве случаев французам не представлялось возможности завязать бой с этими маленькими, неуловимыми отрядами людей без мундиров. В целях подавления партизанского движения оккупанты вынуждены были прибегать к крайне жестоким мерам, и бесконечное колесо репрессий и контррепрессий стало набирать ход. Насилие рождало насилие: где-то вырезали невооруженных французских обозников – в ответ сожжена деревня, а жители ее расстреляны – такой резкий контраст по сравнению с войнами восемнадцатого века, но такое точное предвестие войн двадцатого столетия. Обе стороны повинны в вызывающих дрожь убийствах и издевательствах. Французы оправдывались тем, что герилья нарушает общепринятые правила войны, тем самым делая законными любые меры против «бандитизма», партизаны же маскировали свои зверства под личиной борьбы за освобождение родины. Нельзя не отметить, что нередко герильясы были ни кем иными, как разбойниками, ищущими выгоды в грабеже или получающими деньги от Веллингтона за перехваченную французскую почту. Но каковы бы ни были мотивы сторон, герилья вскоре превратилась в водоворот насилия. В течение всей войны она обходилась французам примерно в 100 человек в день, не говоря уже об уроне, наносимом моральному состоянию войск.

Французскому солдату, попавшему в плен к партизанам, недолго приходилось там пребывать. Шауманн отмечает, что расправа была ужасной: «Жестокости, творимые португальцами по отношению к попавшим в их руки французским солдатам, просто неописуемы», - пишет он. Ему приходилось видеть людей, прибитых заживо гвоздями к двери. Рассказывали, что один из партизанских вожаков вешал всех мужчин и потрошил всех женщин, попавших в плен. Капитан Франсуа свидетельствует: «Французских офицеров, солдат и даже женщин буквально кромсали на куски… Некоторых привязывали к двум доскам и распиливали пополам… других закапывали по плечи в землю или подвешивали за ноги над огнем, пока не обуглится голова». Ему помнился и вызывающий ужас вид тел 400 больных из французского госпиталя, вырезанными на месте, когда госпиталь оказался в руках герильясов. Позже капитан встретил солдата, которому посчастливилось одному остаться в живых из 1200 больных.

Кого-то забрасывали камнями, других ослепляли, связывали и оставляли умирать под палящим солнцем, иных привязывали к деревьям, кастрировали и обрекали на смерть от потери крови. Капитан Шумахер, кавалерист из императорской гвардии, обнаружил пепелище военного госпиталя, сожженного вместе с 200 пациентами. В другом случае генерал Рене принял мучительную кончину, когда его привязали над котлом с кипящей водой и понемногу опускали вниз в течение нескольких часов. Иными словами, ужасная и мучительная смерть поджидала отставших, курьеров, солдат из маленьких отрядов, часовых – всякого, кто попадал в руки герильясов. В свой черед, возмездие французов было суровым. Франсуа вспоминает, как после обнаружения изуродованных тел группы отставших, ближайшая деревня была сожжена дотла, а ее жителей построили в ряд и расстреливали по очереди, пока виновные не признались в содеянном.

Поиск по сайту: