Го Сёгуна (3 года спустя) 11 страница

Вместе с тем Танака видел, что над вратами нависла ужасная опасность. Они находились в крайне хрупком равновесии и могли рассыпаться в любой момент. Лишь тонкий, крохотный росток, который обвивался вокруг стоек врат, поддерживал все сооружение. Росток безусловно обладал большой силой; но все же без надлежащего питания и ухода он не смог бы удержать мегалиты. Ростку требовалась любовь, и еще — чтобы кто-то направлял его.

Поначалу Танака был озадачен; затем его разум интуитивно осознал: именно на нем, Танаке, лежит ответственность за сам росток и правильное направление его роста. Свою силу и мудрость росток станет черпать из его собственной силы и мудрости. Он чувствовал, что видение совершенно верно — он был более уверен в нем, чем в собственном имени.

Затем в голове Танаки словно опять задули свечу, и тьма охватила его, подобно удовлетворенной недавним осознанием силе. Танака вновь погрузился в сон.

Просыпался Иэйасу Танака тяжело, словно после дурмана. Застонав, он открыл глаза и тут же увидел уже знакомый и почти родной вид своего снежного саркофага изнутри. Измученное тело затекло от сна, но, по крайней мере, в нем еще теплилась жизнь. Все еще оставаясь в палатке, он заставил себя подняться на ноги. Шатер палатки тут же выгнулся вверх, пронизав футовый слой снега. Иэйасу расстегнул застежки, и дневной свет, который хлынул в образовавшееся отверстие, больно резанул по отвыкшим от него глазам.

И снова Танака ощутил пронизывающий холод ветра поздней осени. Он едва не задохнулся, когда морозный порыв внезапно ударил прямо в лицо. Температура была гораздо ниже нуля, и, судя по тому, как начинался день, надеяться на потепление не стоило. Он быстро выбрался из палатки, быстро свернул ее в небольшой сверток и снова положил в заплечный мешок, теперь казавшийся странно пустым.

Солнце, как всегда, целиком скрылось под мутной пеленой природной дымки; сегодня она опустилась еще ниже, так что скрывала даже линию горизонта.

Был почти полдень, и Танака ругал себя, что потратил впустую уйму времени. Он пробрался туда, где вчера оставил лошадь, борясь с порывами метели, так и норовившими сбить его с ног. В одном отношении он был благодарен снегу — он заметал его следы, а значит, вероятно, мог сбить с толку преследователей.

Снежный сугроб перед ним зашевелился и поднялся, отряхиваясь. Танака с облегчением вздохнул: вообще-то его лошадь, покрытая длинной и густой шерстью, была специально выведена для того, чтобы выживать в неблагоприятных климатических условиях; однако он не кормил ее вот уже два дня, и теперь животное теряло силы с такой же скоростью, как и хозяин.

Он очистил кобылу от снега, ласково поглаживая холку и шепча на ухо разные нежные слова. Но только он собрался в путь, как в голове возникли смутные воспоминания о сне. Впрочем, времени на подобные размышления не было — он должен сегодня же выбраться к людям, к жилью, потому что следующую такую ночь ему не пережить.

Холод стоял такой, что кожаные тесемки на его пластинчатых доспехах йорои задубели, так что Танака двигался тяжело и неуклюже, будто был заключен в коробчатую раму.

Его йорои были великолепной работы: пожалуй, от таких не отказался бы и Сёгун. Помимо основной части доспехов — до — там было и несколько важных добавлений. Так, плечи защищались от ударов при помощи содэ — жестких и прочных пластин, сунэате защищали ягодицы, а голени были закрыты хайдате — кольчужными сетками, которые позволяли ногам сгибаться, но при этом надежно укрывали их от ударов. Левую руку традиционно прикрывал бронированный рукав-коте, а правая оставалась открытой, чтобы можно было натягивать тетиву большого лука. Правда, лука у Танаки не было.

Цурубасири — грудную пластину из толстой кожи, располагавшуюся в передней части до, — украшал великолепный орнамент в виде переплетающихся оранжевых и черных цветков тигровых лилий. В рисунке была зашифрована сама натура владельца — тигровые лилии символизировали мягкость и одновременно жесткость воина, достигшего совершенства в своем искусстве.

В кольцах на поясе крепились два самурайских меча — катана и вакидзаси. Это парное оружие было отличительным признаком самурая; простолюдин не мог даже надеяться завладеть этими клинками. Вместе мечи назывались парным оружием дайсе, потому что катана и вакидзаси всегда существуют вместе, рядом. Ни один из мечей не мог быть вынут из ножен просто так — только для битвы; кодекс Бусидо предписывал: только кровь может стать причиной извлечения оружия, так что самурай должен был хорошо подумать, прежде чем выхватить клинок.

Танаке было чуть больше сорока лет — вполне почтенный возраст для обитателей северной, покрытой снегом и льдами части страны Ниппон. Сейчас он выглядел худым и жилистым, но в свое время его считали одним из наиболее мощных воинов во всей Ниппонской империи. Темная, смуглая кожа выдавала в нем уроженца западных провинций. Волосы у Танаки были седыми и короткими, над губой красовалась густая щеточка усов. В бледно-голубых глазах светилась мудрость, и еще — глубокая печаль.

Он медленно двинулся навстречу ветру, щуря глаза от колючих снежинок. Вскоре он понял, что лес уже очень близко. Где-то там, за вершинами деревьев, находится деревушка Киото — конечная цель его путешествия. Его охватило ощущение, будто он однажды уже видел все это; по какой-то странной причине окружающий ландшафт вызывал в памяти сильные ассоциации. Внезапно он понял: сон! Он видел это в недавнем сне и чувствовал, что его путь, каким бы он ни оказался в итоге, неизбежно предопределен. Танака сразу почувствовал облегчение: чему быть, того не миновать, а страха он не ведал. Несколько недель он скакал наобум, желая только спастись, но ведь самурай должен иметь достойную цель — даже если ты ронин, грустно подумал он про себя.

Танака пришпорил кобылу, намереваясь поскорее попасть под покров леса. Он с удовольствием почувствовал, что лесная чаща хоть немного защищает его от колючего ветра. Несмотря на меховые рукавицы, пальцы уже онемели от холода и с трудом удерживали поводья. Хотя, что значили такие мелкие неудобства в сравнении с главной проблемой: как сохранить жизнь!

Больше часа он направлял лошадь по тропе, которая существовала лишь в его воспоминании, однако каждое встречавшееся на пути дерево казалось ему знакомым. Иллюзорная тропа все не кончалась, и Танака понемногу начинал сомневаться, сохранил ли он здравый рассудок после столь серьезного столкновения со стихиями.

Снег был глубоким, и лошадь с большим трудом преодолевала сугробы. Может, он заблудился в этой безлюдной местности? Танака уже не мог точно сказать, в каком направлении находится Киото. Теперь он пробирался по местам, которые казались знакомыми только из-за странного вещего сна...

Он потерял счет времени и в каком-то полузабытьи монотонно раскачивался в седле, как вдруг впереди показалась цель. Сердце забилось сильнее при виде небольшой долины, раскинувшейся прямо перед ним. Внутри бурлила теплая сила, и Танака решительно подстегнул совсем измученную лошадь.

Удивительно, но уже при его въезде в долину погода начала меняться. Воздух был значительно более теплым, выпавший снег постепенно таял. Танака заметил впереди то, к чему он стремился: двенадцать мегалитов, словно древние часовые, гордо высились, окружая то самое место Силы из его видения. Врат, как таковых, видно не было, но Танака знал, что это именно то место, которое указывала ему таинственная женщина.

Он подъехал ближе. Идеальное расположение мегалитов наполнило его душу благоговейным трепетом. На миг ему показалось, что он физически ощущает силу, истекающую из древних камней. В другой раз он даже не подумал бы приблизиться к этому месту, но сейчас он спокойно ехал вперед, чувствуя себя специально приглашенным.

Остановившись на почтительном расстоянии, Танака спешился, и последний кусок пути преодолел самостоятельно. Лошадь послушно ждала на месте, где ее оставил хозяин, — животное было слишком истощено длинным переходом, чтобы проявлять интерес к чему бы то ни было. Он видел, что кобыла из последних сил держится на ногах, и печально думал, что из этой долины он, пожалуй, уйдет уже пешком. Жаль, конечно: он всегда любил животных и заботился о них, а вот теперь самолично загнал лошадь почти до смерти.

Танака подошел к краю круга. Снега на земле не было вовсе, да и ветер куда-то исчез. Теперь ему было даже жарко, хотя частично виной этому были доспехи: его йорои были рассчитаны на выживание в условиях больших холодов.

И тут внимание Танаки привлек какой-то звук, доносившийся из самого центра круга. Там, скрестив ноги и привалившись спиной к одному из мегалитов, сидел мальчишка. Танака поразился: было совершенно непостижимо, каким образом ребенок мог оказаться один в такой глуши. Он осторожно приблизился, и ему показалось, что мальчик разговаривает сам с собой, причем на языке, которого Танака не понимал. Это было тем более необычно, что, несмотря на нелюбовь японцев к чужеземцам, за годы службы во Дворце Сёгуна Танака все же узнал множество чужих языков.

Мальчишка был крепкого сложения, с густой копной черных волос на голове и орлиным профилем. Он сидел, в чем мать родила, совершенно не обращая внимания на происходящее вне каменного круга. Можно было подумать, что он разговаривает не столько с собой, сколько с невидимыми товарищами по играм. Лицо у мальчика было очень печальным, и Танака решил, что он совершил какой-то серьезный проступок. Судя по интонации голоса и жестам, по уму и опыту мальчик мог сравняться с любым взрослым.

Неожиданная встреча озадачила Танаку. Его богатый воинский опыт, который не раз выручал его в прошлом, теперь оказался совершенно непригодным. Наконец он принял единственно правильное решение: вышел из-за своего укрытия и медленно направился к мальчику, стараясь не испугать его внезапным появлением.

Заметив его, мальчик вскинул голову и что-то произнес на своем необычном языке. Наверное, здоровается, решил Танака. Он опустился перед мальцом на одно колено, совершенно не представляя, как же вести себя с этим странным ребенком.

Больше всего его поразили глаза мальчика: синие и глубокие, они излучали невиданную силу, а ведь он, Танака, на своем веку повидал немало сильных мужчин. Этот пристальный взгляд напомнил ему выражение глаз незнакомки из сна — такой же глубокий и трагически печальный.

Танака опомнился от своих мыслей: ведь мальчик, наверное, ждет ответа на приветствие. Он попытался изобразить на лице ободряющую улыбку:

—Извини, малыш, я не понимаю тебя.

Мальчонка удивленно, по-птичьи склонил голову набок. Самурай ткнул себя пальцем в грудь:

—Танака, — медленно произнес он. — Танака.

Мальчик радостно заулыбался, будто вспомнил это имя, вскочил на ноги и с распростертыми объятиями бросился на шею старому воину. Танака изумленно замер: по роду своих занятий он никогда не имел дела с детьми, да и семьи у него не было. Как нужно откликаться на подобные изъявления чувств, он даже не представлял.

Наконец он осторожно взял мальца на руки и понес туда, где дожидалась лошадь. Вначале мальчик удовлетворенно улыбался, но стоило им пройти внешнюю границу круга, как в его поведении наступили странные и драматические изменения. Глубина мудрости вдруг исчезла из его глаз, сменившись совершенно необычным выражением страха. Воздух стал ощутимо холоднее, и тело найденыша пошло крупной дрожью.

Короче говоря, мальчик стал вести себя, как полагается обыкновенному пятилетнему ребенку. Однако его доверие к самураю не исчезло: он продолжал доверчиво прижиматься к Танаке, словно давал понять, что от этого теперь зависит его жизнь.

Кое-как завернув его в тряпье, Танака усадил мальчика в седло впереди себя. Казалось, за это время лошадь значительно восстановила свои силы — наверное, она почерпнула целительную энергию мегалитов. Танака уже понял, что им действительно удастся добраться до Киото. Судьба мальчика имела особое значение, и его, опытного воина, избрали защитником.

Весь мир — театр И люди в нем актеры...

—Вильям Шекспир

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Деревня Киото

Никогда еще Иэйасу Танака не чувствовал себя таким счастливым, как в момент, когда он наконец увидел мост к деревушке Киото. Он остановился на лесной тропе менее чем в двухстах футах от моста и вздохнул от нахлынувших воспоминаний — за десять с лишним лет здесь ничего не изменилось.

Он пришпорил кобылу, стараясь удержать поводья негнущимися пальцами. Судя по тому, как болели руки, обморожение он уже заработал.

А перед ним в седле сладко посапывал спящий малыш. Он был завернут в такую кучу тряпья, что трудно было даже сказать, где именно прячется маленькое тельце.

Вот уже несколько часов, как перестал идти снег. Толстое белое покрывало на земле успело заледенеть, покрыться плотной коркой наста, и теперь, когда лошадь приблизилась к крохотной речушке, снег вкусно хрупал под ее копытами. Обычно выпавший снег быстро промерзал; через неделю-другую земля будет укрыта сплошным ледяным панцирем. Покрытие плохонького деревянного мостика не внушало особого доверия, и Танака понимал, что лучше всего спешиться и перейти на ту сторону, ведя лошадь под уздцы. Однако он не хотел будить задремавшего пассажира, да и ноги одеревенели от холода настолько, что вряд ли послушались бы его. Мост они преодолели все же верхом, все получилось нормально, если не считать того, что лошадь несколько раз поскальзывалась.

Киото процветал. Лес, который давал достаточное количество валежника для топки и обеспечивал хорошую охоту, а также близость к воде помогали жителям селения полностью удовлетворять свои нужды. Всего здесь было около сорока домов, каждый из них представлял собой довольно крохотное, но крепкое деревянное сооружение. От столбиков дыма, поднимавшихся над каждой крышей, домики казались еще более желанными и гостеприимными, но в действительности жители этой удаленной от другого жилья деревушки были крайне нетерпимыми к чужакам.

В самом селении снега было относительно немного — и фута не набралось бы, — но все равно улицы были пустынными. Мужчины селения занимались заготовкой последних припасов перед затяжной, темной Зимой, а женщины в это время разбирались с провизией и проверяли, хорошо ли законопачены щели перед приходом больших холодов.

Танака направил лошадь вдоль шеренги домишек; теперь, когда цель была достигнута, силы совсем покинули его. Все тело ломило от боли и взывало об отдыхе, но Танака лишь скрипел зубами: самурай не должен обращать внимания на подобные мелочи. Он чувствовал, что его изможденная кобыла вот-вот упадет без сил: животное словно почувствовало, что выполнило свою миссию, и теперь спотыкалось на каждом шагу. Он был почти уверен, что лошадь не выживет, так как давно переступила грань крайнего истощения.

В центре селения находилась харчевня, которая при случае превращалась в постоялый двор для приезжих — в зависимости от того, соглашались их принять или нет. Естественно, самураев здесь принимали безоговорочно, хотя и не любили, как, впрочем, везде в Империи. Простой люд порядком устал от тирании самураев.

Танака дождался, пока лошадь поравняется с харчевней, натянул поводья и проверил, как там мальчишка — маленький попутчик все так же сладко спал. Вдруг они оба дернулись и вылетели из седла — это кобыла наконец-то поняла, чего от нее хотят.

Совсем обессилев, Танака некоторое время просто лежал на снегу. Как было бы приятно так и остаться, наконец-то отдыхая после дороги! Если бы не ужасный мороз, который пробирал до костей! Он с трудом поднялся на четвереньки, подполз к мальчику, поднял его и заставил себя встать на ноги. В дверь харчевни он буквально ввалился, а уже проснувшийся мальчишка все пытался зарыться в тряпки поглубже, беспокойно поблескивая из свертка полными беспокойства и смущения глазенками.

Хозяйка харчевни подоспела к двери, чтобы поприветствовать гостей. Увидев самурая, она удивленно округлила глаза и что-то пробормотала про себя.

Харчевня была хорошо знакома Танаке. Когда-то он был самураем этой деревни, только в то время нынешняя приземистая пышечка-хозяйка выглядела еще угловатой девчонкой-подростком. Ее мать была женщиной резкой и властной; вот и сейчас одного острого взгляда хватило, чтобы понять, что дочка во всем пошла в мать. Правда, увидев полузамерзшего ребенка, женщина сердобольно заохала:

— Скорее, заносите его вовнутрь! Так ведь и до смерти замерзнуть недолго!

Хозяйка немедленно крикнула взрослому сыну, чтобы он занялся лошадью, и закрыла за гостем тяжелую деревянную дверь.

Внутри харчевни почти никого не было — никто из мужчин в селении не мог позволить себе такую роскошь, как тратить впустую драгоценные относительно погожие дни. Трое единственных посетителей смерили Танаку недоброжелательным взглядом, но сразу же потеплели глазами, признав в чужаке ронина, и вежливо отвернулись.

Танаку трудно было не узнать по его одежде и непривычной в здешних краях смуглой коже. Теперь о его бегстве знал, наверное, не только Киото, но и вся Империя. Среди крестьян он слыл героем. В какую бы деревню он ни заезжал, жители стремились помочь ему и сбить с толку преследователей. Без такой поддержки он вряд ли смог бы выжить.

Отдав ребенка хозяйке, Танака устало побрел к очагу и повалился в глубокое кресло. Все тело горело от боли, словно в агонии. О том, чтобы снять доспехи, и думать нельзя было: из-за чрезвычайно сложной системы застежек даже в идеальных условиях на это требовалось около получаса. Впрочем, на лице Иэйасу Танаки не было видно ни следа переживаний: даже самурай, не имеющий господина, имеет собственную гордость.

Тем временем хозяйка усадила мальчонку подле очага и говорила ему что-то ласковое, утешающее. Тот явно ничего не понимал, но, впрочем, и не пытался избавиться от столь настойчивого внимания, только настороженно стрелял по сторонам темно-синими глазами.

Потом хозяйка вышла из комнаты и вернулась с чашкой дымящегося жаркого. Несмотря на то, что желудок давно мучился от спазм, Танака дал понять, что не голоден. Он не ел уже три дня, но распухшие пальцы все равно не смогли бы удержать деревянную ложку, а выглядеть дураком перед другими самурай не хотел. Зато его юный знакомец, обжигая рот, в мгновение ока расправился с едой. В это время на его лице появилось отсутствующее выражение, хотя мальчишка не забывал поглядывать на своего нового защитника, проверяя, рядом ли он. Хозяйка с неудовольствием и жалостью смотрела, как жадно уплетает ее маленький гость. Она, было, собралась пристыдить мальца, не умеющего вести себя за столом, но Танака заставил женщину промолчать, бросив на нее выразительный предупреждающий взгляд.

Дверь харчевни с треском распахнулась настежь, впустив внутрь облако холодного воздуха. В дверном проеме стоял сын хозяйки; в руках он держал седло и чересседельные сумки самурая. Пинком, захлопнув дверь, он бросил поклажу на пол и подошел переговорить с матерью. Тем временем Танаке удалось снять рукавицы. Он снял с поясной цепи два юаня. Медные монеты были увесистыми, с большим квадратным отверстием, вырубленным в центре, так что держать их в негнущихся пальцах было совсем даже не легко.

Хозяйка подошла к нему и взглянула на деньги.

—Не нужно, — резко бросила она. — Значит так, можешь остаться переночевать, но запомни, чтоб к завтрашнему утру и духа твоего тут не было!

Танака нахмурился.

—Значит так: в деревне теперь другой буси. И, хотя Горун Цзан достойнее многих, я полагаю, что он не сильно обрадуется, если тебя увидит.

Танака покорно кивнул. Завтра он отправится к Эканару — уж старый-то друг, точно примет его.

—Ты что — всю Зиму проторчать здесь собираешься? — голос у хозяйки был воинственным.

Самурай слабо кивнул.

Ладно. Думаю, мясо твоей кобылы пойдет в частичную оплату, — сообщила она. — Я имею в виду, если кто-нибудь спрячет тебя, понимаешь? И еще тебе придется работать.

Понимаю. Я знаю кузнечное дело, думаю, вам это придется кстати.

Какой-то миг хозяйка пристально разглядывала его.

—Хорошо, но это уж как Сайто-сан решит. Иди за мной, я покажу тебе твою комнату.

Танака взял мальчишку на руки и побрел за хозяйкой. Он чувствовал, что тело начинает понемногу оттаивать — только левая рука оставалась чужой. Иэйасу боялся худшего.

Тяжкие приглушенные удары пробудили Танаку от глубокого забытья без всяких сновидений. Сверкая во мраке белками, он попытался раскрыть глаза. Получалось с трудом. Затекшее тело ломило — Танака понял, что так и заснул в доспехах. Прошли еще несколько долгих секунд, прежде чем он понял, где находится. В дверь снова затарабанили, на этот раз весьма громко и нетерпеливо.

Собравшись с силами, он перевалился на бок; все мышцы и внутренности громко запротестовали, моля о пощаде. Наконец ему удалось подняться на четвереньки. В мутных багровых отсветах огня, мерцавшего в очаге напротив, Танака разглядел масляную лампу-ночник.

Он зажег ее, и тонкий язычок пламени окрасил все вокруг в бледно-желтые тона, мягко отодвинув по углам мрачные тени. Воздух в комнате был приятно теплым, с густым запахом дымка. Утвари в комнатушке почти не было, если не считать грубо сколоченной кровати, небольшого комода рядом, единственного простенького стула да очага. Деревянный пол был частично покрыт старой медвежьей шкурой. Окон не было вовсе, как в большинстве крестьянских домов, — самым главным была изоляция от холода, так что наружный свет почти не проникал внутрь.

Танака подполз к двери. Петли были практически новыми и противно заскрипели, когда он распахнул створки. Самурай прищурился, глядя на стоявшего в дверях посетителя — он казался немного знакомым.

Мужчина был довольно стар, лет эдак сорока пяти. Танака редко встречал кого-нибудь старше себя. Высокий и статный гость был широк в груди и плечах, вот только лицо его выглядело преждевременно постаревшим. Темная кожа была потрескавшейся и нездоровой. Практически лысый череп кое-где был покрыт седыми волосами. В глазах мужчины, голубых и прозрачных, светилась мудрость, расчетливость и еще недоверие. Жить в ледовых пределах Ниппонской империи было непросто, и человеку было нелегко взрастить в себе доверие.

Наконец Танака понял, почему вошедший показался ему знакомым: это был Йориэ Сайто, сын деревенского кузнеца, который, верно, уже и сам давно был кузнецом. Они никогда не были друзьями, но когда-то неплохо понимали друг друга. В годы юности Танака был слишком вспыльчивым и амбициозным, чтобы заводить настоящих друзей. Сейчас он с грустью вспоминал о прошлых ошибках.

На секунду взгляды двух мужчин встретились. Потом Сайто отвесил легкий поклон и заговорил.

—Приветствую вас, Танака-сан.

Обращение было вежливым, однако так обычно обращались равные по положению. Танака понял, что его испытывают. Он тоже поклонился, немного ниже, как кланяются вышестоящему начальнику — невиданное дело для самурая, который общается с крестьянином.

—Приветствую вас, Сайто-сан.

Сайто внимательно разглядывал самурая, не веря в происшедшие перемены. В свое время, занимая должность деревенского буси, Танака был горд и жесток; сейчас же, вернувшись сюда в опале, он был полон смирения. Танака изменился, это было видно по его глазам; но сама разница была столь огромной, что это вызывало беспокойство. Обычно смерть приходила за мужчинами слишком быстро, чтобы они успевали превратиться в философов, но этот воин все-таки успел.

—Заходите, пожалуйста, — произнес Танака, ступив в сторону. Сайто кивнул и последовал приглашению. Танака закрыл за ним дверь, а Сайто тем временем опустился на единственный стул. Гость сразу же заметил фигурку ребенка: тот, забыв обо всем на свете, все еще сладко спал. Сайто удивленно приподнял брови: он явно не ожидал увидеть ничего подобного.

Пока кузнец молча разглядывал самурая, тот принялся снимать доспехи.

—Погожие дни заканчиваются, — наконец подал голос Сайто. — Добраться до следующей деревни до больших снегов будет сложно.

Да. Я надеялся обрести приют в Киото.

Кузнец кивнул; было ясно, что слова Танаки нисколько не удивили его. Саньцзин был единственным городом в пределах пятидесяти миль от Киото, и слишком много самураев рыскало по округе, чтобы беглец мог надеяться на спокойное прибежище, где можно переждать.

—Нам опасно укрывать у себя ронина.

—Почти никто из самураев не знает, что я собирался в Киото. Они не станут искать меня здесь.

—Но ведь ты ронин?

—Да. — Не поднимая глаз на собеседника, Танака снимал цурубасири.

—А я теперь деревенский староста, так что мне решать, останешься ты или нет.

—Значит, в твоих руках моя судьба, — пожал плечами Танака. — И его тоже. — Он указал на спящего мальчонку.

Сайто что-то проворчал. Хладнокровное отношение ронина сбило его с толку. Танака никогда не был особенно вспыльчивым, а сейчас вообще был крайне невозмутим.

—Мы ничего не должны самураям. Вы все — жестокие насильники!

Обвиняющий взгляд Сайто обжег Танаку, однако выцветшие голубые глаза самурая спокойно приняли вызов. Он лишь кивнул.

—Но я больше не самурай. Я лишился чести.

Староста внимательно и остро поглядел на собеседника, потом кивнул.

—Ты действительно изменился: в твоих глазах бесчестье выглядит честью. Мы здесь, в Киото, слышали о том, что ты сделал; но те из нас, кто помнит тебя в прошлом, не верят в перемену.

—Что ж, это вполне понятно. Я не горжусь тем, кем я был когда-то. Я убил больше людей, чем было дуэлей у большинства самураев, и это тяжелым грузом давит на мое сердце. Однако я принял обет ненасилия и ничто не заставит меня его нарушить.

На несколько секунд в комнате воцарилась тишина. Староста Киото обдумывал свое решение.

—Если старый мудрец спрячет тебя, ты можешь пересидеть здесь Зиму.

Танака поклонился, демонстрируя, что высоко оценил вердикт Сайто. Кузнец ответил таким же поклоном, но в глазах его все так же светилось недоверие. Не сказав больше ни слова, Сайто вышел из комнаты.

Если понимаешь, то вещи оказываются такими, какими они есть на самом деле; если не понимаешь, то вещи оказываются такими, какими они есть на самом деле.

—Дзэнский коан

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Деревня Киото

После того как они, уединившись в своей комнате, расправились с роскошным завтраком, Танака одел своего юного протеже в одежду, которую любезно подарила хозяйка харчевни. Из-за отмороженной руки переодевание показалось Танаке долгим и мучительным занятием. Одежда была явно не по размеру; судя по всему, ее носил еще старший сын хозяйки.

Самурай попытался, было подбодрить мальчика словами, однако это оказалось не таким простым занятием.

Мальчик молча наблюдал за Танакой, позволяя ему обращаться с его телом как угодно. Темно-синие глаза внимательно изучали все вокруг, и в их глубине мерцал пугающе сильный разум.

Поверх своего кимоно Танака набросил серую тяжелую накидку и опустил капюшон, чтобы таким образом скрыть свое лицо — он понимал, что для многих все еще остается незнакомцем.

Танака погасил масляный светильник и взял мальчика на руки. Зал харчевни оказался пустым, что было вполне кстати. Огонь в очаге взбирался по кучке только что уложенных сучьев и тихо потрескивал, уютно разговаривая сам с собой. Деревенские жители по обыкновению не рубили деревья — всякая живая поросль обладала душой, так что для топки и обогрева собирали только сухой хворост и мертвые стволы.

Бережно неся найденыша на закорках, Танака вышел в морозный полдень. Слегка мело, хотя в целом погода была относительно хорошей: большие снега Зимы еще не пришли на эту землю. Как правило, в середине Зимы холод стоял такой, что недостаточно тепло одетый человек замерзал до смерти буквально за пару минут.

Деревушка активно готовилась к предстоящим морозам. Повсюду к небу вздымались клубы серого дыма — это груды собранного хвороста превращались в топочный уголь. Несколько крестьян волокли в деревенский амбар груз пищи и меховых шкур. Они даже не повернули голов в сторону Танаки, но он почувствовал, что ему не удалось остаться незамеченным.

Наконец, он пробрался через глубокие сугробы и очутился у цели. Дом был похож на жилье других жителей, разве что был чуть повыше и попросторнее. Над дверью был укреплен довольно странный рунический символ — крест Тау.

Танака постучал в дверь, и с крыши слетело облачко снежинок. Ветер тут же подхватил их и закружил в диком танце. В глубине дома послышалось шарканье, потом дверь отворилась, и на пороге возник вполне подтянутый старик. На вид ему можно было дать лет пятьдесят, что для Ниппона было довольно необычно. Особый колорит старику придавала серебристая седина, невероятно живая мимика и проницательные голубые глаза, сверкавшие из-под кустистых бровей, которые, словно две гусеницы, жили совершенно отдельной от хозяина жизнью.

Узнав Танаку, старец сердечно усмехнулся, схватил руку самурая и энергично затряс ее. Танака попытался, было сдержать невольную ответную улыбку, но ничего не смог поделать. В обществе Эканара нелегко было казаться несчастным.

Эканар был самым известным — и, в сущности, единственным — мудрецом в Империи. Мудрецы предпочитали жить в городах западной части страны, где цивилизация была более развита. Эканар был родом с запада, и Танака знал, что всегда может на него положиться, потому что его родной отец тоже родился в одной из западных провинций. Именно стремление Танаки реализовать себя, несмотря на то, что он не принадлежал к родовитому сословию, в свое время помогло ему подняться на самую вершину самурайской элиты.

Поиск по сайту: