Феномен культуры 1.1.1. Определения культуры

Культура принадлежит к разряду аксиоматических понятий, которые кажутся интуитивно прозрачными. Такие концепты (среди них «жизнь», «общество», «спра­ведливость») настолько широки и многозначны, что даже терминологически каждый исследователь может вклады­вать в них свой смысл и при этом долгое время вести дис­куссию, не входя в противоречие со смыслами, вклады­ваемыми другими. М. Агар, подчеркивая исключитель­ную комплексность этого понятия, назвал культуру «концептуальным монстром» (Agar, 1994, р. 109), базо­вым, фундаментальным и исключительно важным фено­меном, который никто не может понять {Agar, 1994, р. 120). Культуру часто описывают как «целостный образ жизни определенного народа» (Williams, 1981, р. 11), представляют как то общее, что объединяет различных людей, и то отличительное, что обусловливает различия между людьми подобными (Agar, 1994, р. 118). Метафо­рически она иногда изображается в виде айсберга, под­водная часть которого не видна, однако определяет то, с чем люди сталкиваются на поверхности.

Несмотря на бурный интерес к исследованию культур и большую популярность терминов, связанных с подоб­ными исследованиями, практическое положение дел, за­труднения, которые испытывают не только студенты, но и специалисты в области преподавания иностранных язы­ков при общении с представителями иноязычных куль­тур, дают основания полагать, что применительно к про­цессу преподавания иностранных языков мы находимся еще в самом начале понимания того, как целенаправлен-

ное исследование вещей, которые мы до сих пор применя­ли интуитивно, может значительно повлиять на наши уси­лия в этой области.

Дать определение такому комплексному понятию, как «культура», исключительно сложно, однако необходимо, поскольку от того, как мы его определим, зависит и то, гему мы будем обучать студентов, и то, как мы будем это делать.

В отечественной и зарубежной науке существует бо­лее 200 дефиниций понятия «культура», и при этом не су­ществует определения, которое можно было бы назвать всеобъемлющим или исчерпывающим. Примерами опре­делений понятия «культура» в отечественной научной мысли могут служить следующие: 1) культура — это «со­вокупность духовных ценностей, способами выражения которых являются наука, литература, искусство» (Азимов, Щукин, 1999, с. 128), в котором отчетливо прослеживает­ся отождествление культуры в широком смысле с культу­рой духовной и/или художественной; 2) культура — это «совокупность достижений человеческого общества в производственной, общественной и духовной жизни» (Большой толковый словарь, 1998, с. 478), здесь содержа­ние анализируемого понятия расширяется до включения в него культуры материальной, но теряет компонент зна­чения уникальности, имплицируя посредством употреб­ления слова «человечество» единообразную природу культуры различных национальных и/или этнических групп; 3) культура — это «исторически определенный уровень развития общества, творческих сил и способнос­тей человека, выраженный в формах и типах организа­ции жизни и деятельности людей, в их взаимоотношени­ях, а также в создаваемых ими материальных и духовных ценностях» (Российская педагогигеская энциклопедия, 1993, с. 486), в котором появляется понятие дискретной человеческой личности и имплицируются модели пове­дения. В целом отечественные определения тяготеют к комплексному характеру, к попытке охарактеризовать это сложное понятие на высоком уровне абстракции.

В зарубежной научной мысли представлено еще боль­шее разнообразие подходов, возникающее, в основном, из-за стремления сосредоточиться на одной или несколь­ких чертах понятия культуры. Существуют бытовые оп­ределения культуры, такие как «культура — это то, как мы живем здесь» (анонимное высказывание, цит. по Shanahan, 1998, р. 451), пытающиеся охватить всю мно­гогранность этого понятия без концентрации на каком-либо аспекте, или подчеркивающие всеобъемлющую и бессознательную природу этого феномена: «однажды ус­военная культура становится тем, при помощи чего че­ловек видит, но редко становится тем, что он видит» (Quinn, Holland, 1987,p. 14). Применительно к изучению иностранных языков культура начинается тогда, «когда мы учимся использовать иностранный язык» (Agar, 1994, р. 20). До этого момента культура часто воспринимается как нечто, присущее тем людям. Но когда мы начинаем иметь с ними дело, из разряда абстрактных понятий она переходит в нечто личное, в то, что происходит с нами. «Культура начинается, когда ты понимаешь, что у тебя проблемы с языком, и проблемы эти имеют отношение к тому, кто ты есть» (ibid.).

Первоначальный подход к определению культуры ба­зировался на представлении о том, что культура — это гомогенное явление, присущее всем обществам. Различия в обществах трактовались не как различия в сути, в со­держании, а как различия в степени развитости одного и того же явления — культуры. Мерой измерения служил прогресс от варварства к цивилизации. Чем больше при­знаков цивилизации имело общество в своем арсенале, чем более развитым считалось оно в культурном отноше­нии. Самое яркое выражение такой подход к пониманию культуры нашел в работах И. В. Тайлора. Его широко ци­тируемое определение культуры описывает ее как «ком­плексное целое, включающее знания, веру, искусство, мораль, закон, обычаи и любые другие черты (capabilities) и привычки, приобретаемые человеком как членом об­щества» (Tylor, 1903,р. 1). Согласно взглядам И.В. Тайло-

pa, общества не обладали дискретными культурами, а лишь большей или меньшей степенью общей культуры, которая была присуща человечеству в целом.

В конце XIX века с началом антропологических иссле­дований Ф. Боаса термин «культура» начинает применять­ся по отношению к различным обществам. Культура все еще рассматривается как состоящая из компонентов, вхо­дящих в определение И.В. Тайлора, но каждое общество обладает собственным стилем жизни, отличным от дру­гих. Такая модификация взглядов на культуру как явле­ние исключительно важна в силу того, какое значение при­обретает язык. С этого момента язык и культура рассмат­риваются в неразрывной связи, объяснению которой, в значительной степени, посвящена вся последующая линг­вистика.

С признанием существования огромного количества различных культур задача определения того, что состав­ляет суть исследуемого явления, не упростилась. В зави­симости от включаемых компонентов, целей изучения и школ, к которым принадлежали исследователи в различ­ных областях науки, культура, ее содержание и структура толковались по-разному. В 1952 году американские ант­ропологи К. Клукхохн и А. Кроебер предприняли попыт­ку проанализировать различные подходы к пониманию и определению понятия «культура» и предложили свое оп­ределение, основанное на поисках общих составляющих десятков определений этого концепта: «Культура состоит из моделей, эксплицитных и имплицитных, (абстрагиро­ванных от) поведения и существующих для (регулирова­ния) поведения, приобретаемых и передаваемых при по­мощи символов, составляющих собой достижения (distinctive achievement) в развитии человеческих коллек­тивов, включая их воплощение в артефактах; суть (essential core) культуры состоит в традиционных (т. е. исторически приобретенных и отобранных) идеях и особенно связан­ных с ними ценностях; системы культуры могут, с одной стороны, рассматриваться как производные от действий, а с другой, как обусловливающие элементы последующих

действий» (Kroeber, Kluckhohn, 1952, p. 134). Приведен­ное определение послужило основой развития многих последующих подходов к этому сложному явлению. В свою очередь сам подход зависит от того, какую задачу мы пытаемся решить, используя это понятие. Наша за­дача заключается в том, чтобы, во-первых, выяснить, ка­ким образом культура представлена в языке, и, во-вто­рых, на основе природы этой связи, установить, каким образом можно развить у студентов способность усво­ить неродную культуру посредством изучения языка этой культуры. Обратимся к определениям, так или иначе учи­тывающим роль языка в формировании и существова­нии культуры.

1.1.1.1. Социальный подход к определению культуры

Основа социального подхода к определению культуры состоит в рассмотрении этого явления как отличного от природы, от биологического и физиологического, не зам­кнутого на отдельной личности, но присущего группе лю­дей, связанных общением (Верещагин, Костомаров, 1990, с. 23). По определению В. Освальта «в антропологии куль­тура — это приобретенные общие модели поведения, при­сущие группе людей» (Oswalt, 1986, р. 25). В таком под­ходе в центре внимания находится тот факт, что люди не рождаются с определенной культурой, а приобретают ее в ходе общения, на основе социальной деятельности или, в другой терминологии, в ходе процессов «опредмечива­ния (создания ценностей, норм... ит. п.) и распредмечива­ния (освоения культурного наследия...)» (Зимняя, Боден-ко, Кривченко, Морозова, 1999, с. 12). Одним из важней­ших компонентов такой деятельности является деятельность речевая, в ходе которой индивид приобре­тает язык, являющийся компонентом культуры, и посред­ством его использования получает доступ к другим ее со­ставляющим. Процесс социализации имеет целью форми­рование мышления ребенка и моделей его поведения, которые приемлемы в соответствующем обществе. В этом

подходе социальная функция языка как средства обще­ния, обусловливающая, наряду с другими факторами, це­лостность общества, выступает на первый план. Такое по­нимание культуры долго доминировало в преподавании иностранных языков в виде бихевиористского подхода, который заключался в том, что культура рассматривалась как дискретные поведенческие практики, присущие груп­пе людей, — традиции и обычаи. В учебном процессе это нашло отражение в изучении обычаев, праздников и тра­диций страны изучаемого языка. С пониманием недоста­точности информации такого рода для адекватного вос­приятия изучаемой культуры на смену бихевиористско­му подходу пришел функциональный с его попытками понять действие правил, лежащих в основе наблюдаемо­го поведения. Ограниченность этого подхода заключалась в том, что правила извлекались из объяснений носителей культуры. Поскольку носители в принципе не могут осоз­нать большинства движущих механизмов собственной культуры и просто воспринимают ее как единственно воз­можную и естественную, практика такого рода приводи­ла лишь к укреплению стереотипов.

1.1.1.2. Когнитивный подход к определению культуры

Если культура усваивается, она может рассматривать­ся в терминах знания мира и о мире, т. е. в терминах мыс­лительных реалий, структур и процессов. Такой подход к пониманию культуры уделяет особое внимание культуре как знанию и познанию и называется когнитивным (Foley, 1997, р. 18). Ключевой фигурой когнитивного подхода в лингвистической антропологии является В. Гудинаф. Со­гласно его определению, «...культура общества состоит из того, что каждый должен знать для того, чтобы действо­вать таким образом, который приемлем для его членов... Культура... должна состоять из конечного продукта обу­чения: знания в самом общем смысле этого термина. <...> Культура не является материальным феноменом; она не состоит из вещей, людей, поведения или эмоций. Это, ско-

рее, организация этих вещей. Это формы субстанций, ко­торыми люди обладают в своем мышлении, их модели для восприятия и интерпретации...» (Goodenough, 1964, р. 36). По мнению сторонников этого подхода, культура является исключительно мыслительной реалией (см. так­же Shore, 1996, р. 209). В качестве ментального феномена культура лежит за пределами актуального социального поведения и представляет собой явление личное и инди­видуальное. Культура — это когнитивная организация концептов материальных и социальных явлений. Сторон­ники когнитивной антропологии пытаются определить, что именно представляется важным для носителей опре­деленной культуры и как это знание репрезентируется ментально в виде логических организующих принципов. Культуры, по их мнению, отличаются друг от друга раз­личными наборами таких принципов. Именно последние представляют собой объект исследования когнитивной антропологии, а задача исследователей заключается в эк­сплицитном представлении упомянутых принципов в виде системы правил в мышлении носителей культуры. Культура локализуется не в разнообразии практики и опыта каждодневной жизни, но в когнитивном мире ин­дивидуума.

Главным аргументом в пользу такого подхода является тот факт, что культуре можно научиться, а процесс обуче­ния индивидуален. Знание культуры рассматривается по­добным знанию языка, а ее исследование должно идти в поисках «культурных грамматик» — правил, описываю­щих и объясняющих взаимодействие компонентов куль­туры (Keesing, 1972, р. 302). Когнитивный взгляд на куль­туру представляет ее как суммированное знание, необхо­димое для адекватного участия человека в жизни общества. Это знание может быть пропозициональным и процедур­ным. Первая разновидность относится к знанию пропо­зиций: принципов, убеждений, постулатов, по которым живет общество. Вторая — к знанию того, как их приме­нять, т. е. как нужно вести себя, чтобы следовать им. В рам­ках такого подхода язык понимается как ментальный

конструкт, как система пропозиций, отражающая то, что говорящий знает как член общества и языкового ареала, и что детерминирует его интерпретацию окружающего мира. При современном увлечении компьютерной терминоло­гией когнитивные рамки такого рода даже называются ментальными программами — «mental software» (Hofstede, 1991).

Крайние варианты когнитивного подхода неоднократ­но подвергались критике. Основной аргумент заключает­ся в том, что существует множество объективных свиде­тельств того, что знания (эксплицитные и имплицитные) индивидуумов, принадлежащих к одной и той же культу­ре, могут значительно расходиться. А. Уоллес, чьи теоре­тические работы посвящены соотношению культуры и личности, первым ввел в научный обиход представление о культуре как «совокупности различий» (organization of diversity) (Wallace, 1961, p. 28). По А. Уоллесу, принадлеж­ность к одной и той же культуре определяется не единооб­разием мыслительных представлений, не тем, что все ду­мают одинаково, а способностью к взаимному предсказа­нию, к сосуществованию различных подходов в рамках одной базовой системы.

Когнитивное понимание культуры сближает ее с ког­нитивной функцией языка как средства формирования мысли.

1.1.1.3. Семиотигеский подход к определению культуры

Семиотический подход к определению культуры бази­руется на ее понимании, в первую очередь, как системы знаков, репрезентирующей мир, которая затем может ис­пользоваться как средство общения. Такое понимание вос­ходит к К. Леви-Строссу (Леви-Стросс, 1984). В соответ­ствии с его воззрениями, все культуры являются знаковы­ми системами, призванными выражать глубоко заложенные когнитивные предрасположения с целью категоризации мира (см. анализ его теории в Leach, 1970). К. Леви-Стросс считает, что человеческое мышление вез-

де, в принципе, одинаково. Различные культуры являют­ся различными воплощениями базовых абстрактных ло­гических свойств мышления. Эти воплощения адаптиру­ются к специфическим условиям жизни и разделяются все­ми членами соответствующего общества. Элементы семиотического понимания культуры можно найти у К. Прибрама в его сравнениях культур с невербальными языками, обладающими символическими и сигнификатив­ными аспектами и аналогией грамматических конструк­ций (Pribram, 1971,р. 376).

На современном этапе семиотический подход к пони­манию культуры получил дальнейшее развитие в трудах К. Гирца и его школы, которую иногда называют «симво­лической антропологией» (Foley, 1997, р. 16). В отличие от К. Леви-Стросса, К. Гирц не рассматривает культурные разновидности как вариации одной и той же бессознатель­ной человеческой способности к абстрактному мышле­нию. Культура для него — система общественных значе­ний, закодированных в символах и выражаемых в поведе­нии, которое рассматривается как символическое (знаковое) действие. Такие символы (знаки) являются пуб­личным выражением общепринятых подходов, убеждений и практик и гарантируют взаимопонимание среди тех, кого можно причислить к одной и той же культуре. Культурные значения, по К. Гирцу, это общественные публичные зна­чения, закодированные в известной всем системе симво­лов, а не замкнутые системы внутреннего личного пони­мания. Вместо того чтобы стремиться понять сходства меж­ду культурами, К. Гирц скорее заинтересован в постижении процесса интерпретации, характерного для человеческо­го опыта. Он говорит: «Понятие культуры, которого я придерживаюсь (espouse)... является главным образом семиотическим. ...Анализ (культуры) должен быть не экс­периментальной наукой в поисках закономерностей, а интерпретирующей — в поисках значения» (Geerts, 1973, р. 5). Культура для К. Гирца - продукт человеческого вза­имодействия. Он считает, что культура не находится в го­ловах индивидуумов, но представляет собой обществен-

ное явление. Люди и создают и интерпретируют культу­ру. В рамках этой концепции все проявления и продук­ты культуры, включая материальные, являются актами коммуникации, поскольку обладают значением и созда­ются с целью его передачи. Когда люди вовлечены в со­вместную деятельность, они не только воспроизводят отраженное собственным сознанием миропонимание, но и создают его. Для нас этот компонент понятия культу­ры особенно ценен. Когда в своей деятельности люди следуют культурным канонам, даже таким простым, как, например, входят в заднюю дверь автобуса, а выходят из передней или едят при помощи ножа и вилки, а не руками, они не только демонстрируют обладание зна­нием того, как принято себя вести в общественных мес­тах в соответствии с нормами данной культуры, но и при помощи такого знакового поведения передают значе­ние принятого общественного порядка дальше, равно как и свое согласие на участие в социальном сотрудни­честве. Семиотическое понимание культуры как систе­мы знаков, обладающих формой и значением, и опре­деление, данное К. Гирцем, представляется исключи­тельно ценным: «...Понятие культуры... обозначает исторически передаваемые модели значений, воплощен­ные в символах, систему наследуемых представлений, выраженных в символических формах, посредством ко­торых люди передают, сохраняют и развивают свои зна­ния о жизни и отношения к ней» (Geerts, 1973, р. 89; см. также Carbaugh, 1990).

Семиотическая и коммуникативная сущность культу­ры проявляется не только в том, что она репрезентирует различные аспекты реальности, но и в том, что она свя­зывает индивидуумов, группы, ситуации, предметы друг с другом и с другими контекстами. Значения сообщений, действий, ситуаций актуализируются не только через кон­венциональные связи между знаками и их содержанием, но и через связи различных аспектов текущих сообщений, действий, ситуаций с соответствующими аспектами дру­гих событий. Общение — это не только использование

знаков, которые замещают, представляют убеждения, чувства, события и т. д., это также способ указания на последние, способ привнесения их в существующий кон­текст посредством так называемого индексального зна­чения знаков. В этом типе значения знак не замещает объект или его концепт, а указывает на него, отсылает к соответствующему аспекту контекста. Это означает, что семиотические формы культуры (лингвистические выра­жения, графические презентации, переживаемые собы­тия) являются воплощениями культурной практики в той степени, в которой они либо предполагают, либо уста­навливают какие-то контекстуально значимые культур­ные аспекты, которые не описываются, не отражаются формальной стороной знака, однако понимаются всеми носителями данной культуры.

Представленное понимание культуры приводит его сторонников к позиции культурного релятивизма, кото­рая концентрирует внимание на различиях культур на основе произвольности культурных знаков; на поисках культурно-обусловленных значений; на вскрытии меха­низмов, которые лежат в основе различных значений од­них и тех же знаков. Релятивистская позиция не отрица­ет наличия культурных универсалий, но заинтересована гораздо сильнее в постижении природы и сути разнооб­разия культур (Becker, 1995, р. 420).

Если сравнить два подхода: когнитивное понимание культуры и семиотическое, то можно проследить, что ког­нитивная антропология во главе с В. Гудинафом строит свои теории на основе исследования ментальных харак­теристик человеческого организма, оставляя за предела­ми исследований социальное окружение. Семиотическая антропология, представляемая К. Гирцем и его сторон­никами, концентрирует свое внимание на социальной и знаковой природе общественных действий, оставляя вне поля зрения человеческий организм, его характеристики и пределы (Foley, 1997, р. 20). Сторонники когнитивной антропологии сосредоточивают свое внимание на процес­се препарирования действительности когнитивными

структурами индивида; сторонники семиотической антро­пологии — на том, что можно рассматривать как исход­ный материал и как продукт подобного процесса, — на выводимом культурном значении и далее на его взаимо­отношениях с опытом и реальностью.

Поскольку задача исследования заключается в том, чтобы в процессе обучения иностранному языку сформи­ровать такие качества вторичной языковой личности, которые позволят ей адекватно действовать в контакте с представителями иноязычной культуры, наше понимание феномена культуры сближает культуру с языком. Чело­веческий язык выполняет, как минимум, три основные функции: социальную функцию общения, семиотическую функцию репрезентации явлений различной природы и когнитивную функцию формирования мысли (см., напри­мер, Будагов, 1983, с. 250). Соответственно, наше пони­мание культуры отражает ее социальный характер, акцен­тирует ее релятивную знаковую природу, а также учиты­вает тот факт, что явление такой природы должно иметь отражение в когнитивных структурах индивида.

Мы берем за основу семиотическое (знаковое) пони­мание культуры, при котором все ее формальные прояв­ления, включая речевую деятельность, отсылают носите­лей этой культуры к системе присущих ей значений. При этом считаем, что конвенциональные культурные значе­ния, с одной стороны, кристаллизуются в ходе социаль­ной практики, а с другой, отражаются в ментальной ре­альности носителей культуры и обусловливают интерпре­тацию индивидами окружающей действительности. Однако культурные значения не замыкаются на мысли­тельных концептах, они обладают динамичной природой, связаны с действительностью и существуют во взаимодей­ствии с нею.

Для преподавания иностранных языков такое пони­мание культуры представляется наиболее продуктивным, поскольку оно открывает возможность исследования де­ривации культурного значения в ходе взаимодействия личности обучаемого, его родной культуры и изучаемой

культуры (Nemetz-Robinson, 1988, p. 11-12). Поскольку в ходе обучения иностранному языку невозможно обой­тись без сопоставления культур, необходимы параметры, по которым культуры могут сопоставляться, т. е. некото­рые культурные универсалии. Такими универсалиями могут служить компоненты, из которых складываются различные культуры.

1.1.2. Форма и содержание культуры

Как было продемонстрировано в предыдущих пара­графах и как отмечает ряд ученых (Розин, 1994, с. 15 и др.), многочисленные попытки исчерпывающего определения понятия культуры малопродуктивны в силу сложности самого феномена. Стремление ограничить поле деятель­ности и за счет этого повысить сфокусированность опре­деления приводит к тому, что исследователи пытаются сосредоточиться на содержании (vs. форме) явления. Так, в отечественной культурологии «культура» рассматрива­ется как «деятельностный и исторически развивающий­ся процесс», охватывающий:

1) качества самого человека как субъекта деятельности;

2) способы деятельности человека, не присущие ему, но
им изобретенные;

3) многообразие предметов — материальных, духовных,
художественных, в которых опредмечиваются процес­
сы деятельности;

4) вторичные способы деятельности, служащие уже не
«опредмечиванию», а «распредмечиванию» тех чело­
веческих качеств, которые хранятся в предметном бы­
тии культуры, т. е. их усвоению и присвоению людь­
ми;

5) функции человека, который обогащается, развивает­
ся, овладевает культурой благодаря распредмечиванию
и становится тем самым ее творением (Каган, 1993,
с. 9-10).

Как видно из приведенного определения, в основу классификационных признаков явления культуры поло-

жено понятие деятельности. Культура как динамическая сущность, включающая человека с его активным началом, несомненно обладает деятельностными характеристика­ми. Однако для ее описания в целях вовлечения ее изуче­ния в языковой процесс более продуктивным для данно­го исследования представляется поиск такого понимания, которое имеет точки соприкосновения с явлениями че­ловеческого языка и речевой деятельности.

В связи с этим в нашем понимании содержания культу­ры мы будем исходить из трактовки, предложенной В. Гудинафом. Причина, по которой предпочтение отда­ется этому подходу, заключается в том, что он позволяет проследить параллели с содержанием языка, рассматри­вая последний как одну из разновидностей культурных си­стем (Goodenough, 1981, ch. 5).

Совершенно очевидно, что культура представляет со­бой сложнейшее явление. Задача установления исчерпы­вающего перечня ее компонентов еще ждет своего реше­ния. Ограничимся такими аспектами ее содержания, кото­рые получили если не единодушное признание, то хотя бы признание большинства исследователей культурной ант­ропологии и антропологической лингвистики.

Прежде всего, на поверхности любой культуры как се­миотической системы находятся формы — материальные формы искусства и быта, ритуальные формы поведения, институциональные формы общества и т. д. При взаимо­действии с любой культурой мы сталкиваемся не только с дискретными формами, но с различными взаимоотно­шениями между формами. Эти отношения могут быть пространственными, временными, семантическими и символическими, отношениями включения или исклю­чения, инструментальными и другими и по аналогии с языком могут быть названы пропозициями.

В рамках культуры пропозиции, принимаемые как ис­тинные, представляют собой убеждения (beliefs). Истин­ность убеждений никак не связана с логикой или эмпи­рическими соображениями (Davidson, Thompson, 1980). Они истинны просто в силу того, что принимаются тако-

выми практически всеми носителями определенной куль­туры. Задача лингвиста не в том, чтобы установить при­чины конкретных культурных значений, а в том, чтобы определить сами эти значения, тем более что большин­ство из них абсолютно произвольны. В рамках каждой культуры убеждения группируются в когерентные и внут­ренне сбалансированные системы. Некоторые из убежде­ний коренятся в каждодневной практике, являются осоз­наваемыми и воспринимаются как самоочевидные исти­ны. (Например, в российской культуре большинство ее носителей убеждены в том, что если женщина переносит тяжелые вещи, мужчине следует ей помочь; в американ­ской культуре убеждение большинства состоит в том, что делать этого ни в коем случае не следует. Оба убеждения вполне осознаваемы.) Другие убеждения являются про­изводными от первых, логически с ними совместимыми и могут быть как осознаваемыми, так и бессознательны­ми. (Так, необходимость оказания помощи в российской культуре проистекает из убеждения в том, что женщины слабее мужчин и помощь есть проявление заботы; в аме­риканской культуре предложение помощи расценивает­ся как указание на женскую слабость, а значит, на превос­ходство мужчин и, в конечном счете, на неравноправие.)

Важной для существования человеческих сообществ является тенденция систематизации убеждений в ходе рационализации опыта. Персональное восприятие от­дельных пропозиций в системе убеждений отдельных личностей может сильно варьироваться, однако они раз­деляют общую приверженность системе убеждений как таковой. Существенным для координации социального взаимодействия и взаимопонимания является не всеоб­щая приверженность определенному набору пропозиций, но наличие у всех участников общения представления о таком наборе пропозиций, на основе чего действия или явления обладают предсказуемостью.

Эмоциональные факторы желания и нужды, привно­симые в убеждения, приводят нас в область ценностей. «Ценности — это внутренние... стандарты для направле-

ния действий... стойкая уверенность в том, что специфи­ческая модель поведения... лично и социально предпочти­тельнее альтернативных моделей...» (Rokeach, 1968, р. 160). «Ценности — это разделяемые (всеми) представ­ления о целях общественной жизни и средствах их дости­жения. Они выражают коллективное мнение о том, что важно и не важно, хорошо и плохо» (Gudykunst, Kim, 1992, p. 35) и являются одним из важнейших признаков этноса {Караулов, 1987, с. 47). Они могут быть представлены как сложные, но определенным образом смоделированные принципы, которые придают порядок и направление веч­ному потоку человеческих действий и мыслей. Люди не оценивают явления только как положительные и отри­цательные. Одни и те же объекты и события могут огор­чать и радовать одновременно. В восприятии и оценива­нии люди прибегают ко всевозможным психологическим механизмам, таким как сублимация, проецирование, ком­прессия и другим, которые в итоге могут привести к об­разованию убеждений, лишенных логики, и обычаев, ко­торые на поверхности кажутся непосвященному наблю­дателю совершенно нелепыми или даже болезненными. Для того чтобы ценности индивидов не входили в проти­воречия друг с другом, культура вырабатывает соци­альные правила, представляющие собой системы ценнос­тей. Правила носят конституирующий характер и накла­дывают ограничения на любую деятельность, в том числе и на импровизационную. Они придают деятельности все­объемлющую, определенную рамками каждой культуры, структуру.

Убеждения и ценности представляют собой точки от­счета и определяют все остальное поведение (Byrnes, 1995, р. 274). Индивид воспринимает ситуацию, включая по­ведение других, как совокупность или последовательность форм, отражающих пропозиции и интерпретируемых по определенным правилам. Убеждения, касающиеся взаи­моотношений форм, и ценности, которые ассоциируют­ся с этими убеждениями, и позволяют ему соотносить их со своим внутренним состоянием и конструировать свое

поведение. Поведение не является хаотическим, и инди­виды не строят его каждый раз заново, они «пользуются» тем, что В. Гудинаф называет рецептами (Goodenough, 1981, р. 81), а М. Агар (Agar, 1994, р. 119) - моделями. Последний приводит различные словарные определения модели, среди них такие релевантные для нас, как «соче­тание качеств, действий, тенденций и т. д., составляющее консистентное и специфическое образование», «оригинал или образец, заслуживающий подражания» (ibid.). Ис­пользование понятия модели представляется продуктив­ным в силу его всеобъемлющей природы. Модель носит и предписывающий и описывающий характер, она и иде­альна и реальна, она и целая организация и отдельное событие, она и теоретический конструкт и практическое воплощение, и термин, который интуитивно понятен всем. Модели обусловливают связь, когерентность, кото­рая, в свою очередь, обусловливает целостность культу-ры(ibid.,р.129).

Рецепты, или модели, относятся к знанию (осознан­ному или бессознательному) того, как надо действовать, вести себя, так чтобы поведение носило приемлемый ха­рактер. Само актуальное поведение относится к разряду обычаев и типичных действий. В рамках одной и той же модели в зависимости от качеств личности и обстоя­тельств возможны варианты обычаев и действий. Необ­ходимо отметить, что носители различных культур мо­гут обладать одинаковыми или похожими ценностями, но воплощать их в совершенно различных обычаях, и на­оборот. Обычаи, как большинство проявлений культуры, часто утрачивают ощутимую связь с лежащей в их основе моделью и породившей ее системой ценностей и рассмат­риваются просто как «естественные». Однако функция обычая всегда включает его значение и ценность которые являются релевантными для понимания того, почему оп­ределенная модель продолжает реализовываться в обы­чаях и составлять институт жизни.

Перечисленные компоненты характерны для любой культуры и составляют то, что можно назвать культурой

вообще (culture general). Наполнение и пропорции этих универсальных компонентов в отдельно взятой культуре будут уникальными и составят специфику конкретной культуры (culture specific).

Еще одно терминологическое разграничение, про­слеживаемое в западной научной литературе, относит­ся к пониманию «Культуры» с большой буквы и «куль­туры» с маленькой буквы (Alatis, Straehle, Gallenberger, Ronkin, 1995, p. 148). Первый термин относится к тому, что в российской научной традиции может быть соот­несено с художественной культурой, второй — к тому, что получило название культуры бытовой (Дешериев, 1978). Для данного исследования последнее разграни­чение представляется несущественным, поскольку оба пласта являются проявлениями конкретной культуры и отражают ее убеждения и ценности в своих моделях и далее, в обычаях и конкретных формальных манифес­тациях.

Кроме такого разграничения, существует разграниче­ние между объективной культурой и субъективной куль­турой {Cushner, Brislin, 1996, p. 6). Первый термин отно­сится к видимым и осязаемым сторонам культуры, таким как артефакты, созданные людьми, еда, одежда и даже названия, которые мы даем предметам. Выделять, анали­зировать и строить гипотезы относительно значений со­ставляющих объективной культуры довольно легко. Тер­мин «субъективная культура» относится к невидимым, неосязаемым аспектам культуры и характеристикам лю­дей, таким как ценности, отношения, нормы поведения, социальные роли. Людям гораздо труднее обсуждать, на­блюдать и понимать субъективные элементы собствен­ной культуры, особенно если они вступают в конфликт друг с другом. Именно в этой сфере и происходит боль­шинство случаев непонимания в ходе межкультурного общения (ibid.).

Итак, глобальный вопрос о соотношении универсалий и вариаций в области культуры приобретает форму соот­ношения некоторых универсальных составляющих, ко-

торые в каждой культуре наполняются специфическим образом. До некоторой степени такое деление можно со­поставить с предложенным В. П. Фурмановой «общече­ловеческим и специфическим в языке и речи» (Фурмано­ва, 1994, с. 21), если под «общечеловеческим» понимать не морально-этические ценности, а ценности, носящие универсальный характер в силу своего присутствия в каж­дой из отдельных культур. Иными словами, «универса­лии ни в коем случае не гарантируют единообразие, точ­но так же как вариативность не предполагает отсутствия универсалий. Не существует таких приобретенных чело­веческих навыков, которые одновременно не поддержи­вались бы когнитивными предрасположениями и не трансформировались бы специфической культурной тра­дицией» (Levinson, 1996, р. 141). Учет культурных универ­салий позволяет найти способы управления когнитивным диссонансом. Теория когнитивного диссонанса Л. Фестин-гера обосновывает положение о том, что «наличие взаи­моприемлемых идей в мышлении индивида гарантирует чувство уверенности, в противоположность которому ус­воение новых идей, которые не согласуются друг с дру­гом, ведеткдискомфорту» (Festinger, 1957;цит. поВуrат, Morgan, 1994, p. 37;Jervis, 1998, р. 452). Поскольку на­полнение различных культур может входить в противо­речие друг с другом, наличие культурных универсалий позволяет соотнести наполняемость культур не друг с другом непосредственно, а через культурные универса­лии и тем самым создать фундамент сначала для приня­тия, а затем и для усвоения двух или нескольких культур­ных систем.

Определив составляющие культуры, попробуем напол­нить «означаемое» — содержательную сторону культуры, ее систему ценностей — конкретными смыслами. В даль­нейшем термины «ценности» и «ценностные ориента­ции» употребляются в работе как синонимы, обозначаю­щие «системно связанные ценностные представления, реально детерминирующие поступки и действия челове­ка, проявляющиеся и обнаруживающиеся в практическом

поведении, определяющие качественное своеобразие жиз­недеятельности личности» (Бакиров, 1988, с. 152). Пара­метры, по которым будут определяться ценностные ори­ентации конкретной культуры, включают в себя отноше­ние к:

—природе,

—времени,

—пространству,

—деятельности,

—характеру общения,

—характеру аргументации в ходе общения,

—личной свободе и автономности личности,

—соперничеству,

—власти,

—природе человека.

(Перечень составляющих, некоторые толкования и примеры взяты из McNulty, Buckley, 1998; трактовка по­нятий базируется на работах Bennett, 1998 и др.; а также Hall, 1981;Hofstede, 1991; Samovar, Porter, 1997.)

По отношению к каждому из перечисленных парамет­ров, культуры находятся в некотором континууме от од­ного из полярных значений до другого.

Приведем краткое описание каждого из параметров.

Отношение к природе.Природа воспринимается либо как контролируемая человеком, либо как находя­щаяся в гармонии с ним, либо как ограничивающая его. Такое отношение к природе соотносится с более абстракт­ными понятиями, также расположенными на шкале за­висимостей от свободного волеизъявления до фатализ­ма. Примерами поведенческих реакций, включая вер­бальное поведение, демонстрирующими принадлежность к полярным точкам, могут служить следующие. В куль­турах, приписывающих ценность контролю над приро­дой и обстоятельствами, ожидается, что человеку все под­властно и все может быть исполнено в совершенстве, если приложить к этому достаточно усилий. Следовательно, если ситуации (природные, социальные или личные) вы­ходят из-под контроля, то выражается раздражение или

разочарование, в речи доминируют выражения, типа «If I had only...» (Ax, если бы я только сделал это...), «Why didn't you...» (Ну почему же ты не сделал этого...), «Next time I'll...» (В следующий раз я обязательно...). В фатали­стических культурах принимается неизбежность проис­ходящего в природе вообще и с человеком в частности, редко даются обещания, а если даются, то с оговорками типа «если ничего не случится...». Если что-то идет не по плану, то положение дел принимается как неизбежное, не подлежащее контролю: «Ну, что здесь можно поде­лать?» Планы как таковые имеют не слишком большое значение.

Отношение ко времени. Вконтинууме отношения ко времени на одном полюсе располагаются культуры, для которых время монохромно (Hall, 1981, р. 17), т. е. требу­ет концентрации на одном действии или событии в одну единицу времени. В таких культурах время фиксирова­но, люди пунктуальны, ценится соответствие планам и эффективность результатов. События происходят быст­ро, ибо время конечно, необратимо и поэтому очень ценно.

На другом полюсе находятся культуры с полихронным понятием времени, когда можно фокусироваться на не­скольких действиях одновременно, не всегда следовать запланированным срокам, изменять планы, делать вещи по мере возможности, часто медленно, поскольку время воспринимается как неисчерпаемый ресурс, оно никогда не кончается, оно «всегда под рукой».

Примерами поведенческих реакций в культурах пер­вого плана могут служить извинения, которые приносят­ся при малейших опозданиях, в тех случаях, когда встре­чи прерываются и графики изменяются. Во время разго­воров люди ожидают полного внимания собеседников, «делать два дела одновременно до некоторой степени аморально» (Hall, 1959, р. 7). Перебивать говорящего не принято. Одновременно фокус на соблюдении временных параметров может приводить к четким и даже резким высказываниям, к проявлениям нетерпеливости, к стрем-

лению все делать быстро: ходить, говорить, есть и т. д. От­сюда такие выражения как «Get to the point. Do not loose your time. Time is money» (Переходите к делу. Не тратьте попусту время. Время —деньги) и многие другие. На дру­гом полюсе отношения ко времени находятся привычки опаздывать и изменять сроки выполнения заданий без извинений и указания причин, частые переключения с одного собеседника на другого, вступление в разговор в середине фразы с целью помочь сформулировать мысль говорящего или продемонстрировать свое одобрение (см. Приложение, I, С, п. 8; I, D, пп. 3, 5, 6, 7, 12), попытка решения нескольких проблем одновременно, воздержи-вание от обязательств в терминах четко определенных сро­ков. На вербальном уровне это подтверждается частот­ностью таких выражений, как «Подожди минуточку. Сей­час буду. Давай как-нибудь обсудим это», в которых слова «минуточка» и «сейчас» совершенно десемантизированы и являются принадлежностью клише, указывающего толь­ко на то, что разговор или дело откладывается на неопре­деленное время.

Отношение к пространствуделит культуры на те, которые предпочитают так называемое общественное пространство и те, которые отдают предпочтение про­странству лигному (Hall, 1982, р. 1). Для первых харак­терно небольшое расстояние между говорящими, частые прикосновения друг к другу, совместное проживание в одной комнате, отсутствие личных офисов в помещениях для работы и замена их несколькими столами в одной боль­шой комнате. Для носителей таких культур посмотреть на личные вещи или даже прочитать то, что открыто лежит на столе, вполне возможно, равно как и заглянуть к дру­зьям без предупреждения.

В культурах, акцентирующих личное пространство, прикосновения характерны преимущественно для близ­ких людей или носят сугубо ритуальный характер, дис­танция при личных разговорах не менее, чем расстояние вытянутой руки (часто гораздо больше), в домах, как пра­вило, все члены семьи имеют отдельные комнаты, на ра-

боте все сотрудники — отдельные офисы; прочтение чего-либо, принадлежащего другому лицу, расценивается как очень грубый поступок, визиты заранее согласовывают­ся, поскольку появление без предупреждения расценива­ется как вторжение в личное пространство. В свете исклю­чительной популярности культурологических спецкурсов и семинаров, особенно в вузах, заслуживает внимания указание на то, что пространство столь же «культурно окрашено», как и время, и отличается при переходе от одной культуры к другой. Описывать его как универсаль­ное явление и характеризовать пространственные зоны человека без учета его культурной принадлежности, по меньшей мере, означает вводить слушателей в заблужде­ние (ср. Бергельсон, 1999, с. 34).

Отношение к деятельности.Этот параметр градуи­рует культуры от таких, в которых важно кем-то быть, что-то собой представлять, до таких, в которых важно что-то делать, производить, вне зависимости от того, кто ты есть. В серединной части континуума находятся культуры, в которых важно кем-то становиться.

Первые ценят спонтанность, сиюминутность, ориен­тированы на традиции, историю, родственные связи, на­личие прецедентов, на процесс, в целом ориентированы на прошлое. В таких культурах при принятии решений (скажем, относительно оценки, которой заслуживает сту­дент), часты ссылки на то, кто (чей сын или дочь) выпол­нял работу. Вторые ценят решительность, эффективность и продуктивность, сконцентрированы на решении про­блем, на результате, оптимистичны, рискованны, ориен­тированы на будущее. В таких культурах при оценке ре­зультатов работы родственные связи не имеют значения и указание на них совершенно неприемлемо. Третьи це­нят духовную жизнь, интуицию, размышления и рассуж­дения, ориентированы на сегодняшний момент, посколь­ку «завтра» может не наступить. В них логичность, кра­сота и изящество процесса может преобладать над ценностью результата.

Отношение к общению.Отношение к общению рас­полагает культуры в континууме от высококонтекстуаль­ных до низкоконтекстуальных, от таких, где значение со­общения заключено либо в словах и их организации, до таких, где оно преимущественно извлекается из контек­ста. Культуры, принадлежащие к первой группе, характе­ризуются большой ролью факторов, окружающих обще­ние (место, время, статус и взаимоотношения участников, предыдущий опыт и т. д.), традиций и иерархий взаимо­отношений, связей, невербальных элементов коммуника­ции; низкой толерантностью к расхождениям и конфлик­там; вниманием к формальностям; прямолинейностью, отражающей раздражение в случае неспособности собе­седника «дешифровать» содержание из контекста; эмо­циональностью, импульсивностью и частым восприяти­ем деловых отношений как личных.

Для противоположного полюса характерно пренебре­жение контекстом — все значения должны быть экспли­цированы вербально; для участия в общении не требует­ся предварительных общих базовых знаний, ибо все не­обходимое для общения оговаривается непосредственно в его ходе; типично терпеливое отношение к расхожде­ниям и к конфликту как таковому, поскольку он воспри­нимается как результат недостаточной вербализованнос-ти идей, а не малой компетентности личности; предпочи­тается неформальность общения; при этом предпочтения, в отличие от фактов, не выражаются открыто, а импли­цируются (чтобы не задеть чувств других); эмоциональ­ность не приветствуется.

Среди типичных поведенческих проявлений в культу­рах первого типа (высококонтекстуальных) «да» часто означает «нет» и наоборот, личное общение предпочти­тельнее письменного или по телефону, поскольку предо­ставляет больше возможностей извлекать значения из контекста; соблюдаются принятые формы обращения, при этом эмоции (недовольство, негодование, гнев, ра­дость и благодарность) могут выражаться довольно от­крыто.

В низкоконтекстуальных культурах упускаются из ниду непрямые сигналы и намеки, часты высказывания типа «Почему ты мне не сказал?» (см. Приложение, I, E, n. 9 — вторая часть), при этом, однако, типичны косвен­ные речевые акты, которые не называют действия напря­мую, но расшифровываются однозначно; эмоции не вы­ражаются. Самым простым примером демонстрации вы­сокой или низкой контекстуальнос^ти культуры могут служить описания рекомендуемых действий в книгах для учителя, служащих приложением к серийным учебникам. В российских учебниках рекомендации формулируются так: «Предложите учащимся обсудить в диалогах следу­ющую проблему» или «Проведите дискуссию, в ходе ко­торой учащиеся отстаивали бы противоположные точки зрения». Для носителей российской культуры подобные рекомендации считаются исчерпывающими. Каждому учителю понятно (из контекста), что в диалогах участву­ют пары учеников, а отстаивание противоположных то­чек зрения предполагает наличие двух или более групп учащихся, их разделяющих. В книгах для учителя англо­язычных авторов рекомендации даются с описанием каждого действия. Например, перед предложением со­ставить диалог дается рекомендация «Put the students into pairs» (Разделите учеников на пары) (Freeway. An Integrated Course in Communicative English. Teacher's Manual. Longman, 1995, p. 29), а при подготовке дискус­сии дается рекомендация «Divide students into groups» (Поделите учеников на группы) (ibid., р. 59).

Представленное выше отношение к характеру обще­ния тесно связано не только со следующим параметром — отношением к характеру аргументации в ходе общения, но и напрямую зависит от таких категорий, как личная свобода и автономность личности, о которых речь пой­дет ниже.

Отношение к характеру аргументации (слову) в ходе общениясопряжено с такими противопоставлени­ями, как линейность — холистичность, фактуальность — интуитивность, абстрактность — конкретность, отстра-

ненность субъекта — его вовлеченность. Линейность ар­гументации предполагает последовательное представле­ние аргументов, с большой детализацией в рамках одно­го и того же поля исследования; аргументы, которые не вписываются в логику изложения, исключаются; ценит­ся эффективность анализа. В противоположность линей­ному холистический подход рассматривает проблему с разных сторон, взаимоотношения «за» и «против» како­го-то довода могут быть весьма сложными; ценится тща­тельность анализа. Линейный подход связан с фактоло­гической ориентацией, вниманием к конкретным деталям и отстраненностью от фактов (но ответственностью за интерпретацию). Холистический подход связан с интуи­тивностью, оперированием абстрактными идеями и лич­ной вовлеченностью в дискуссию.

В поведении это проявляется в том, что при линейном характере аргументации, составляющие ее аргументы сле­дуют друг за другом и проистекают один из другого, под­крепляясь статистикой и прочими верифицируемыми дан­ными, множеством ссылок и цитат. Форма изложения ис­ключительно важна. Изложение ведется неэмоционально. В холистических культурах аргументация может быть весь­ма разнообразной по привлекаемым сферам и «калибру», она сопровождается использованием теоретических кон­цептов и принципов и апеллированием клогике, роль фак­тологических данных менее существенна. Содержание гораздо важнее формы, аргументация часто бывает эмо­циональной.

На бытовом уровне в культурах первого типа аргумен­тация в пользу путешествия на поезде (в противополож­ность, например, автобусу) может опираться на такие факты, как меньшая стоимость, большая частота отправ­лений, меньший контакт с другими пассажирами, боль­шая безопасность и др. В культурах второго типа она мо­жет сводиться к более эмоциональным аспектам, таким как «Красивая дорога», «Я так еще не ездил», «Да и про­сто мне так хочется сегодня».

Отношение к личной свободе и автономности лич­ностирасполагает культуры в континууме от индивидуа-листигных (в западной терминологии) до коллективист­ских. Для первых характерен акцент на личном «я» и на личности как основной единице общества. Личность не­зависима от других индивидов в рамках общественных правил и несет ответственность за все свои проявления; ценится личная инициатива, решения принимаются ин­дивидуально, преследуются личные цели, распростране­но стремление полагаться только на себя, одобряется кон­куренция с другими, высоко ценятся личные достижения.

В коллективистских культурах важно понятие «мы», достижения ассоциируются с совместной, групповой де­ятельностью; групповые цели, взгляды, нужды домини­руют над личными; личность зависит от коллектива и общества и делит с ними ответственность за происходя­щее; высоко ценится сотрудничество, совместная деятель­ность, компромиссы, а также скромность. Неприлично подчеркивать собственные достоинства и достижения.

В поведении представителей индивидуалистических культур прослеживаются действия, направленные на то, чтобы их заметили, для них характерны высказывания типа «I can do it (by myself)» (Я могу сделать это само­стоятельно), «I do not need to ask... (my parents, boss, wife). It is my decision». (Мне не нужно спрашивать (родите­лей, начальника, жену). Это мое решение). Приемле­мость такого поведения подтверждается такими харак­терными социальными действиями, как определение лучшего рабочего или студента месяца (года) и прове­дение церемоний признания, а также такими нормами поведения, как вопросы «What are your strengths?» (Ка­ковы ваши сильные стороны, достоинства?). Для кол­лективистских культур характерно ожидание признания собственных достоинств через оценки, высказанные дру­гими; подчеркивание коллективных действий и мотиви­ровка необходимости изменений в положении дел не личными («Мне так удобнее»), а групповыми интереса­ми («Так будет больше места/времени для дела»).

Отношение к соперничеству.Для высококонкурент -ных культур характерны представления о том, что сопер­ничество ведет к улучшениям, что всегда бывают победи­тели и побежденные, что деятельность должна быть ори­ентирована на выполнение задания (дело прежде всего), что напористость — норма. Низкоконкурентные культуры приписывают большую ценность сотрудничеству, комп­ромиссам, гармонии, сохранению и развитию отношений, личным качествам человека.

В моделях поведения это отражается в том, что пред­ставители культур первого типа стремятся сразу присту­пать к работе, без особого внимания к установлению или поддерживанию личных отношений, могут мириться с малоприятными личными качествами людей, если их де­ловые качества не вызывают сомнений, могут заставить себя работать в группе, если результат превзойдет полу­ченный индивидуально. Характерны высказывания типа: «Let's get right down to work» (Давайте сразу приступим к работе), «Let's cut the small talk» (Давайте не будем тра­тить время на пустые разговоры), «I do not have to like someone to be able to work with them» (Совсем необяза­тельно любить кого-то, чтобы с ним работать), «Не seems a little odd, but his company's products look good and the price is right. We can do business» (Он кажется немного странным, но продукты его компании хорошо смотрятся и цена подходящая. Мы можем иметь с ним дело).

Представители низкоконкурентных культур хорошо работают в команде, умеют учитывать нужды других, при­дают большое значение личным качествам и личным от­ношениям, стремятся развивать последние, приглашая сотрудников или компаньонов вместе провести время, посетив ресторан или посмотрев достопримечательнос­ти. Характерные высказывания в ответ на прямой воп­рос: «Я не знаю», «Вы решайте», «Я последую вашему предложению».

Отношение к властисопряжено с понятиями равен­ства или иерархичности. На одном полюсе находятся культуры, для которых характерен акцент на равенстве

всех членов общества. Люди, обладающие властью, воз­держиваются от внешних признаков ее проявления. Оце­нивание роли субъекта в обществе базируется на его лич­ных, индивидуальных достижениях, которые перевеши­вают возраст или прошлые заслуги. На другом полюсе находятся иерархичные культуры, в которых неравенство по отношению к власти принимается как должное; авто­ритарное поведение является нормой, правила и законы варьируются в зависимости оттого, к кому они применя­ются. Статус субъекта часто базируется на связях и лич­ных качествах, а не на личных достижениях.

В поведении представителей культур первого типа до­минирует тенденция одного итого же стиля общения, вне зависимости от рангов; руководители стремятся завуали­ровать команды и высказать их в виде просьб и предло­жений, а также вовлечь подчиненных в принятие реше­ний; авторитеты часто подвергаются сомнениям. В иерар-хичных культурах прямое выражение приказов, а также высказывание оценочных суждений по отношению к ни­жестоящим в административных или семейных структу­рах является нормой.

Отношение к природе человекаопирается на такое понятие, как сущность человека (изначально плохая или хорошая), и связанно с ним отношением к закону и по­рядку. Человек либо порочен и поэтому требует контро­ля, а в случае несоблюдения правил — исправления и на­казания, либо он является почти совершенством, а его слабости объяснимы и естественны.

На одном полюсе находятся культуры, считающие че­ловека изначально греховным. В этих культурах понятия «хорошее» и «плохое» должны быть четко определены, придается большое значение разработке, формулировке и выполнению законов.

На противоположном полюсе располагаются культу­ры, в которых сущность человека считается изначально положительной, а поскольку человек по природе хорош, понятие хорошего и плохого зависит от обстоятельств. Правила и законы должны применяться гибко, а их на-

рушение или несоблюдение может быть и во благо. При этом не надо смешивать культурные представления о че­ловеческой сущности и сложным образом базирующие­ся на них государственные и общественные институты, касающиеся соблюдения прав человека. Это одна из тех многочисленных областей, в которых трудно проследить путь от ценностных ориентаций, бессознательно разде­ляемых всеми носителями культуры, до институциональ­ных практик, принятых в обществе и часто кажущихся непосвященному, т. е. носителю другой культуры, нело­гичными, негуманными или просто лишенными смысла. Перечисленные ценностные ориентации определен­ным образом сопряжены друг с другом. Так, например, монохронная ориентация во времени чаще всего сочета­ется с линейностью аргументации, склонностью к личной свободе, автономности личности и высокой конкурент­ности, с низкой контекстуальностью в общении и тенден­цией к равенству по отношению к власти и закону. Поли-хронная временная ориентация, в свою очередь, чаще присуща коллективистским и высококонтекстуальным культурам с холистическими тенденциями в аргумента­ции и большой дистанцией во власти. Сама полихронная ориентация чаще всего связана с фаталистическим отно­шением к жизни, которое не позволяет контролировать ее события и, соответственно, их временные рамки. Од­нако нельзя упрощать и схематизировать картину. В ре­альных культурах пересечение ценностных параметров является весьма сложным и близость культуры к одному из полюсов по одному критерию совсем не означает того, что по другому критерию она также будет тяготеть к не­которой крайности. Например, индивидуалистичность культуры, которая подсказывает прямолинейность обще­ния, совсем не обязательно характеризуется такой чертой. Если индивидуализм сочетается с равноправием, т. е. низ­ким «дифференциалом» по отношению к власти, харак­тер общения может отражать уважение личной свободы других, стремление не навязывать собственных суждений и предложений и, в силу этих представлений, характери-

юваться косвенными речевыми актами, направленны­ми на то, чтобы исключить вмешательство в чужие дела. С другой стороны, высокая конкурентность может быть присуща как иерархическим, так и эгалитарным куль­турам.

Само определение базовых ценностей любой куль­туры даже при осознавании их весьма схематичного и приблизительного характера чрезвычайно трудно. Бу­дучи феноменом из области подсознательного, культу­ра и ее составляющие не могут определяться, скажем, посредством опросов. Нормальные индивиды неспособ­ны проанализировать сложнейший психический фено­мен, поэтому бесполезно спрашивать «Как вы оцени­ваете человеческую натуру, природу? К чему она тяго­теет, к доброму началу или к злому?». Большинство людей либо «примеряют» подобное положение на себя, либо отвечают, выдавая желаемое за действительное. Не случайно в прикладном по характеру исследовании М. Ле-бедько ответы россиян на подобный вопрос радикаль­но разошлись в российских и иностранных источниках (Lebedko, 1999, р. 34). И дело не в динамике отношения к концепту (один опрос датируется 1999 годом, дру­гой — 1987), а в том, как люди его рассматривают. Внут­реннее ощущение может быть одним, а реальность со­вершенно другой. Социально-культурная реальность России такова, что вне зависимости от политического устройства (тоталитаризм сменился незрелой демокра­тией) основным стимулом к работе, действию, даже учебному, является угроза неприятностей, перспектива провала или наказания. Естественно, осознанно или бессознательно, но такое положение дел исходит из та­кого ценностного постулата, как порочность человечес­кой личности, нуждающаяся в исправлении и наказа­нии для осуществления последнего.

Обобщая сказанное выше, можно утверждать, что культура является чрезвычайно сложным феноменом. Исследовать его можно с различных позиций. Наиболее

продуктивным для лингвистики является такое понимание культуры, которое демонстрирует сходство ее природы с природой человеческого языка. С этих позиций культура может пониматься в единстве трех функций: семиотической (как презентирующая во всех своих проявлениях систему заложенных в ней ценностей), социальной (как существу­ющая только в обществе, обеспечивающая его целостность и передачу системы ценностей от одного поколения к дру­гому) и когнитивной, заложенной в ментальных структу­рах индивида и позволяющей ему интерпретировать про­исходящее вокруг и с ним самим.

Все проявления культуры: материальные, духовные, речевые и прочие могут рассматриваться по аналогии с языком как «означающие», обладающие определенным культурным значением. Культурное значение носит ком­плексный характер. Его основной чертой является индек-сальная природа. Это означает, что в событиях, фактах, тенденциях зачастую невозможно вычленить такие ком­поненты, которые отражают в качестве «означаемого» некоторую культурную ценность. В большинстве случаев события, явления, институты общества, человеческое по­ведение отсылают к культурным ценностям, связывают посредством единой системы таких ценностей всех носи­телей конкретной культуры в единое целое — культурную общность.

Единство системы ценностей, имплицитно присутству­ющее в жизнедеятельности культурной общности, обес­печивает общее культурное значение конкретных прояв­лений культуры на различных уровнях, благодаря кото­рому индивиды и коллективы могут эффективно общаться в рамках одной культуры. При общении представителей различных культур на едином языке (либо родном для од­ной из сторон, либо иностранном для всех участников об­щения) культурный компонент значения определяется род­ной культурой, находится в области бессознательного и при его игнорировании может стать причиной разногласий в трактовках явлений и событий и привести к нарушению общения. Подлинное общение базируется на выработке,

создании общего для участников общения культурного компонента значения.

Создание такого значения возможно и реально проис­ходит в ходе совместной деятельности при доминирова­нии деятельности речевой. Для того чтобы обрести уме­ние создавать общее культурное значение при общении представителей различных культур, необходимо в первую очередь знать, каким образом и какие именно культурные ценности индексально представлены в языке, используе­мом для общения, и в речевых произведениях, исполнен­ных на этом языке. Рассмотрению вопроса манифестации конкретной (англоязычной) культуры в конкретном (анг­лийском) языке и посвящена следующая часть настоящей главы. Мы будем использовать приведенный аппарат для установления корреляций ценностных ориентаций куль­тур с лингвистическими моделями языковых систем и ре­чевого поведения.

Поиск по сайту: