Парадигмальные черты философии Нового времени (XVII век)

Творчество И. Канта и представителей немецкого послекантовского идеализма целиком вписывается в границы Нового времени, т.е. в тот период развития европейской философии, который находится в хронологических рамках от начала XVII до средины XIX века. Однако не всегда и не всем представляются вполне очевидными именно такие границы Нового времени. Тем более что его восход и закат достаточно неопределённы, оба конца размыты. К тому же этапы философского и социально-политического развития, хотя и имеют одинаковое наименование, могут далеко не совпадать. Напр., исторически эллинизм имеет границы между концом IV века до н.э. и концом I века до н.э., а в философском отношении эллинизм продолжается до конца II века н.э. Исторически и философски средние века тоже не совпадают. Так исторические рамки средних веков - от конца V до конца XVI века, а в философском отношении средние века начинаются гораздо раньше (I-II века) и заканчивается тоже раньше (XIV век).

Не вполне ясной с позиции философии представляется и история самого понятия «новое время», заимствованное когда-то из исторической науки, хотя историки теперь предпочитают говорить не о «новом времени», а о «новой истории». В отечественной исторической традиции начало «новой истории» относят к XVII веку, точнее даже ко времени английской революции, которая началась в 1642 году как гражданская война и закончилась в 1688 году так называемой «славной революцией», примирением королевской и парламентской власти. С этого момента в Англии началось быстрое становление капиталистического производства. Одновременно с падением системы промышленных монополий, поддерживаемых королями из династии Стюартов, а также системы цехов, господствовавшей в городах, активизировалась деятельность мануфактуристов-предпринимателей, что открывало путь свободной конкуренции в сфере производства. Понятно, что для объяснения причин английской революции тоже необходимо погрузиться в историю её предпосылок, а это влечёт за собой указание на некоторый переходный период. Поэтому историки всегда начинают изложение событий нового времени с предварительного анализа предпосылок, которые можно искать как угодно далеко, напр., с Нидерландской революции 1609 года, а её, в свою очередь, начинают рассматривать тоже с дальних подступов, с событий средины XVI века, без потенциала которых нельзя себе представить успеха первой сугубо буржуазной революции на европейском континенте.

Еще большую размытость границ эпох мы найдем в сфере европейской духовной жизни вообще и в философии в частности. Со строго формальной точки зрения к первому философу Нового времени можно было бы отнести французского скептика Пьера Шаррона (1541–1603), поскольку одна из его книг, а именно «О мудрости», вышла в 1601 году и, возможно, стала первой философской книгой начавшегося с XVII века Нового времени. Шаррон, как и его старший друг Мишель Монтень (1533–1592), был скептиком и усматривал мудрость в особом сочетании образа мыслей и образа поведения человека. Мудрый тот, кто живёт в соответствии с обычаями страны, чтобы не выпадать из сообщества себе подобных, и в то же время он внутренне свободен. Пользуясь разумом, мудрец постиг себя и своё предназначение, он постоянно заботится об освобождении от заблуждений и страстей, для него следовать разуму значит, следовать природе. Конечно, Шаррон еще далеко не на высоте Нового времени: в научное познание он не верит, ориентируется не на опытное (в естественнонаучном смысле) познание, а на самопознание, мудрость сводит к её житейской форме, к благонравному поведению и благополучному пребыванию в социуме.

Трактат П. Шаррона ознаменовал философское начало XVII, однако это еще не говорит о том, что автор ожидал от родившегося века чего-то необычного или предчувствовал его. Ожидания определённого рода были скорее у одного из последних философов эпохи Возрождения Томмазо Кампанеллы (1568-1639). 1600-й год, полагал он, будет необычным в силу особой значимости числа 16, сложенного из сакральных чисел 7 и 9. Человечество с 1600 года вступит в некую новую эру с лучшими нравственными законами и новым культом на основе природы и естественной религии. Такой вывод базировался на небесных знамениях и магических предсказаниях легендарного древнего автора Гермеса Трисмегиста (Гермеса Триждывеличайшего), жившего в Египте порядка 4 тыс. лет назад.[1] Кампанелла верил в магию, в способность искусственно создать объединенными в одно государство людьми (реальный «город Солнца») благоприятный расклад звёзд, и тогда в таком обществе путём постоянных магических процедур будут отводиться все неблагоприятные небесные влияния. Предложенный этим мучеником эпохи Возрождения политический идеал всемирной империи на основе то ли папства, то ли французской монархии был невероятно устаревшим на фоне формирующихся буржуазных общественных отношений. Для семнадцатого века такой пережиток как Кампанелла казался уже непонятно как сохранившимся реликтом XVI века. В частности для Декарта (1596-1650), классика философии Нового времени, Кампанелла, живший в то время во Франции и готовый приехать в Голландию, где жил Декарт, совершенно неинтересен и он наотрез отказывается встречаться с ним.

В своих лекциях по истории философии Гегель (1770-1831) не выделял время Возрождения в качестве особой философской эпохи, а историю философской мысли делил на три периода: от Фалеса (600 г. до н.э.) до неоплатоников (III-V вв.); средние века (эпоха схоластики); философия Нового времени. (См.: Гегель. Лекции по истории философии. Книга первая. – СПб.: Наука, 1993. – С. 154–155.) То, что иные считают философией Возрождения, Гегель именует «своеобразными философскими устремлениями», свойственными «эпохе необычайного брожения» и отводит ей всего порядка трех с половиной десятка страниц своих 3-х томных лекций, и из этих страниц примерно половина посвящена только одному Дж. Бруно (1548-1600). Гегель скорее склонен говорить о возрождении наук в XVI веке, а не об особой философии, и возвещение новой философии относит к следующему веку, допуская, таким образом, только небольшой переходный период между поздним Средневековьем и ранним Новым временем.

В условиях отсутствия четких границ между этапами развития какого-либо явления можно для фиксации перехода к новому использовать методологию, на которую указывал еще К. Маркс (1818-1883): «Анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны. Намёки же на более высокое у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если само это более высокое уже известно». - (Маркс К. Экономические рукописи 1857-1859 годов. // Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Издание второе. Т. 46, ч. I. – М.: Изд-во полит. лит-ры, 1968. – С. 42.) Только установив устойчивые существенные признаки нового, мы сможем отважиться искать их следы в прошлом в качестве тенденций. Пользуясь такой методологией, можно предварительно принять, что действительно XVII в. открывает очередной этап в развитии европейской философии и задаёт новую общую парадигму философствования. После выяснения характерных черт этой новой парадигмы можно затем поискать и те тенденции в прошлом, которые получили развитие в настоящем.

Несмотря на то, что Ренессанс всё ещё шествовал по Европе, заметно исчерпание его потенциала и одновременно рождение нового в жизни континента. Вызревший в период Возрождения духовный разрыв с затянувшимся Средневековьем, обмирщение гражданской жизни, массовый рост личностного самосознания требовали радикального подкрепления со стороны экономических, социальных и политических изменений для окончательного перехода европейского сообщества в качественно новое измерение.

Ремесленное производство, как уже отмечалось, интенсивно превращалось в мануфактурное, расцветала торговля, в особенности связанная с морем, поскольку открытые ещё со времён Возрождения новые территории требовали освоения. Изменялась социальная структура общества, формировались новые классы, соответствующие другой эпохе, и это давало возможность новой эпохе опереться на собственную социальную базу.

Наряду с изменениями в экономической и социально-политической области осуществлялся также переворот в духовной жизни, да и в культуре в целом. Он сказался, в частности, в возрастании объективной потребности в развитии естествознания. Промышленное производство требовало дальнейшего развития науки, и, прежде всего, в её прикладном аспекте. Необычайно возрастает спрос на истинное знание об объективном мире, и наука, наибольше отвечающая этому критерию, всё явственнее оформляется как непосредственная производительная сила. На её состояние начинают обращать внимание государственные деятели, она становится даже предметом государственной политики. Да и сами ученые осознают своё значение в обществе, что сказалось на появлении новых форм организации исследовательской деятельности – возникают академии наук, разнообразные научные сообщества. Первые научные общества появились в Италии ещё со средины XVI века. Напр., «Академия тайн природы» (Academia secretorum naturae) была утверждена в Неаполе ещё в 1560 г. В XVII веке возникает целый ряд академий в других городах Италии и в различных странах. В 1603 г. в Риме появляется «Академия Линчеев» (Accademia dei Lincei – дословно, «академия рысьеглазых», то есть тех, кто обладает особой, важной для ученого, зоркостью), в 1657 во Флоренции – «Академия опытных знаний» (Accademia del Cimento). Академии в Италии создавались для пропаганды научных знаний, обмена информацией и проведения экспериментов. В 1662 появляется Королевская академия Лондона, в 1666 г. Парижская академия наук, в 1700 г. – Прусская академия наук в Берлине и в 1724 г. в России (Санкт-Петербург).

Новое время ориентируется на то, чтобы с помощью науки, опираясь на разум и практический опыт, адекватно воспроизвести всю действительность. Это отличает его от традиций ученых-схоластов средневековья, которые больше заботились о сохранении и совершенствовании теологической формы своих исследований, зачастую далёких от действительности. Отличаются ориентиры Нового времени и от Возрождения, которое сосредоточивалось в основном на отображении в художественно-эстетической форме величия и достоинства человека, а собственно натурфилософское творчество сочеталось с магией.

Казалось бы, какое отношение к философии имеют наметившиеся изменения в статусе и уровне развития науки (естествознания)? Для нашего современника в этом вопросе нет ничего странного, поскольку сегодня связь естествознания и философии является не столь очевидной. Нынешнее массовое культурное забвение философии рождает у большинства представление, что её присутствие в научных дискурсах не вызывается никакой насущной потребностью и является старомодным. Однако странность поставленного выше вопроса явилась бы вполне естественной и понятной для мыслителей той давней поры. Ведь для них философия это и есть вся возможная наука. Когда Р. Декарт пишет в «Первоначалах философии», что философия «простирается на всё доступное для человеческого познания… и что каждый народ тем более цивилизован и образован, чем лучше в нем философствуют» и потому «нет для государства большего блага, как иметь истинных философов» (Декарт Р. Первоначала философии // Декарт Р. Сочинения в 2 т. Т 1. - М.: Мысль, 1989. – С. 302), то ясно, что он явно отождествляет науку с философией. Но тем не менее к XVIII веку разрыв между философией и наукой уже обозначился и, пожалуй, И. Ньютон (1642-1727) стал первым, кто осознал этот разрыв. Если поздняя схоластика в лице У. Оккама (1288-1348) и его последователей отделила от теологии философию, сохранив за последней научность, то Ньютон пошел еще дальше, отделив теперь уже от философии науку, точнее – естествознание.

Ориентация на естествознание все более ощутимо меняла соотношение собственно философских знаний и знаний о природе. Во времена античности и средневековья почти не было четких границ между философией и теми областями наук, которые изучали отдельные стороны действительности. С переходом же к Новому времени состояние дел в системе знаний начало коренным образом меняться, поскольку наряду с философией возникают и самостоятельно развиваются частные науки о природе и обществе. Постепенное обособление от некогда единой натурфилософии механики, астрономии, математики, физики, химии, физиологии с их специфическими методами познания вело к изменению самого статуса философии, её предмета и роли. И дело не столько в самом по себе статусе. Статус сам есть функцией от того, чем занимаются философы. Философы начинают больше уделять внимания вопросам методологии и теории познания, и делают они это не столько как чистые философы, сколько как философствующие ученые, осознавшие первостепенную роль в развитии науки методологии и гносеологии. Таковыми были Бэкон, Декарт, Лейбниц и т.д. Формулируются проблемы, которые касаются происхождения знаний, источников познания, соотношения чувственного, опытного и рационального, обостряется проблема истины, её демаркации от заблуждения. При ответах на вопросы теории познания философы склонялись либо к эмпиризму, либо к рационализму.

Эмпиризм (др.-греч. έμπειρία — опыт) – философская установка, согласно которой всё наше знание имеет своим источником опыт. Рационализм (от лат. rationalis — разумный) объединяет направления, считающие основой знания разум, который лежит и в основе нашего поведения. Эмпиризм и рационализм по сути дела представляют два полярных подхода к поиску путей прибавления знаний. Первые исходят из того, что знание формируется на основе привлечения новых данных о мире, получаемых целенаправленно проведенными процедурами (наблюдение, эксперимент). Последующие индуктивные обобщения приводят нас установлению определённых закономерностей относительно явлений действительности. Вторые полагают, что до всякого опыта (априорно) в разуме людей имеются некоторые общие положения (идеи), а дедуктивная развёртка (экспликация) этих положений и есть то, что можно назвать прибавлением знаний. Рационализм тоже широко использует понятие опыта, но значение его в познании считает вторичным, поскольку он служит средством демонстрации, иллюстрации общих идей, имеющихся до того в разуме .

В XVII в. эмпиризм больше отвечал задаче дальнейшего развития науки и потому был более прогрессивен. После того как натурфилософия Возрождения практически исчерпала античное наследие, на первый план вышла задача энергичного обновления и расширения естественнонаучного знания. Период становления науки современного типа и должен был необходимо пользоваться индуктивным методом с его апелляцией к опыту.

В свою очередь опытной ориентации молодой науки больше соответствовали материалистические философские установки. Материализм той поры имел механистическое лицо, поскольку опирался на наиболее развитую тогда науку - механику. Механика была лидером естествознания и ясно, что философы, систематизаторы знаний, распространяли „механистическое” мышление на все естественные и социальные явления. Достаточно вспомнить хотя бы философскую систему Т. Гоббса (1588-1679), в которой моделируется общество по образцу человека, а человек описывается по образцу механизма. Конечно, Гоббс использовал при построении своей системы и геометрию, которая представляла собой чисто дедуктивное, выводное знание, но она не сделала его таким же завершенным рационалистом, каким был Б. Спиноза (1632-1677).

В XVII в. философия занимает промежуточную позицию между религией и наукой. Среди философов и естествоиспытателей была по-прежнему распространена концепция „двух истин”, истоки которой восходят к Аристотелю, далее к Аверроэсу (латинизированное имя арабского философа Ибн Рушда, 1126-1198), Сигеру Брабантскому (1240-1281/1284) и другим аверроистам вплоть до Пьетро Помпонацци (1462-1525). Считалось, что существуют истины разума, которые открываются через науку, и истины веры, которые доступны только религиозному человеку. Несомненно, такая концепция позволяла ученым сохранить определённую независимость научного творчества от церкви.

Отмеченные черты философии и науки, которые в XVII в. фиксируются довольно четко, имели свои прообразы и в более ранний период и их надо иметь в виду, чтобы не множить иллюзии об абсолютно беспредпосылочном, а потому и непонятном, взлете науки в Новое время. Возьмем, скажем, понятие «опыт», которое по частотности является, наверное, самым распространённым в философских текстах того периода, а также базовым для становления науки современного типа.1 Как это часто бывает с популярными терминами, понятие опыта относится, по словам Г.-Г. Гадамера (1900-2002), «к числу наименее ясных понятий, какими мы располагаем» (Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. - М.: Прогресс, 1988. – С. 409.) Проясняя это понятие, Гадамер стремился расширить его смысл, включив в его содержание не только практику науки, но и опыт повседневности, указать на историчность опыта, открытость любого опыта к новым испытаниям. Такие смысловые уровни «опыта» одновременно подчеркивают и его богатую историю, которую следует учитывать при оценке обращения к опыту авторов различных эпох.

Наряду с известным греческим термином έμπειρία (опыт), который означал также и знание, полученное опытным путём, а также навык, привычку, издавна и в параллель ему, т.е. έμπειρία, был распространён ещё латинский термин experimentum – проба, опыт, где «ex» – приставка «ис», а «perimentum» происходит от «periculum» – проба, попытка, опыт, что дает возможность понимать experimentum как испробование, испытание. В английском языке общеупотребительное слово experience имеет значение опыта как накопленного знания, а также как переживания. В последнем случае experience-ом будет всякое пройденное в жизни испытание, всё пережитое, всё прочувствованное (даже во сне). Ныне же в методологии науки термин «эксперимент» употребляется в смысле специально организованного целенаправленного воздействия на объект познания путём его изоляции от влияния случайных привходящих факторов.

Кроме терминов έμπειρία и experimentum в литературе XVII и последующих веков употребляется французское слово essai (испытание, попытка). В XVI веке Мишель Монтень использовал это слово для наименования определённого литературного стиля (очерк), когда автор в кратких формах излагает своё мнение по общественно важным вопросам. По традиции сочинения философов, в названии которых содержится слово essai (англ. essay), переводятся на русский как опыт. Так в посвящении к изданию своей книге «Опыты или наставления нравственные и политические» Ф. Бэкон специально указывает, что essay - слово новое, хотя соответствующий ему стиль письма известен со времён античности, и означает оно «отрывочные размышления». (Бэкон Ф. «Опыты или наставления нравственные и политические» // Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. Т. 2. – М.: Мысль, 1972. – С. 350.)

Таким образом, термин «опыт» имел широкое хождение в разные времена и его использовали как представители зарождающейся науки современного типа, так и околонаучные интеллектуалы предшествующих эпох.

Так, напр., представитель английского сенсуализма и эмпиризма Джон Локк (1632-1704) подчеркивал: «На опыте основывается всё наше знание, от него, в конце концов, оно происходит». (Локк Д. Опыт о человеческом разумении // Локк Д. Сочинения в 3-х томах: Т.1. – М: Мысль, 1985. – С. 154.) Локк претендовал на объяснение истоков всякого знания, а не только научного. Знание как таковое зиждется на чувственных восприятиях (внешний опыт) и результатах деятельности ума (внутренний опыт): «Внешние вещи доставляют уму идеи чувственных качеств, которые все суть вызываемые в нас вещами различные восприятия, а ум снабжает разум идеями своей собственной деятельности». (Там же. – С. 156.) У Локка опыт как источник и критерий знаний характеризуется совпадением показаний различных людей, опирается на неоспоримые свидетельства, взаимное доверие наблюдателей и т.п. и касается в равной мере как деятельности ученого, так и повседневной практики каждого человека.

Локковская трактовка опыта в чём-то ещё очень близка представителям ренессансной натурфилософии, а именно тем, что и здесь и там опыт еще не понимается в смысле специально организованного практического мероприятия для получения научного знания. Такая универсальная личность Возрождения как Леонардо да Винчи тоже постоянно апеллировал к опыту, называя его наставником, учителем, истоком настоящей науки: «Истинная наука – та, которую опыт заставил пройти сквозь чувства и наложил молчание на языки спорщиков и которая не питает сновидениями своих исследователей …Мысленные вещи, не прошедшие через ощущение, пусты и не порождают никакой истины, а разве только вымыслы» (Леонардо да Винчи. Избранные произведения.- Мн.: Харвест, М.: АСТ, 2000. – С. 30, 31.) Убеждён был Леонардо и в роли математики для становления настоящей науки: «Никакой достоверности нет в науках там, где нельзя приложить ни одной из математических наук, и в том, что не имеет связи с математикой». (Там же. С. 46.) Несмотря на такие откровенные симпатии Вместе с тем мы знаем, что натурфилософии Возрождения свойственно было повсеместное увлечение магией, мистикой, астрологией, и занятия в этих областях тоже относились к опыту.

Такие откровенные симпатии ренессансного мыслителя к опыту не могут нас не восхищать, однако и не позволят забыть, что натурфилософии Возрождения свойственно было повсеместное увлечение магией, мистикой, астрологией, и занятия в этих областях она тоже относила к опыту.

Для становления науки Нового времени значение имело решительное перемещение опыта (эксперимента) из периферии учёных исканий в центр научных занятий и добавление новой атрибутивной характеристики опыта - измерения. То, что отныне учёные связывали с опытом в науке, уводило естествознание всё дальше и дальше от того образа философии, который сложился в предшествующие века. Философия стала перед задачей реформирования.

Поиск по сайту: