Советские экономисты и Советская власть

В 1970—1980-е годы существовали (пусть и ограниченные) возможности вести научные исследования и делиться своими взглядами с научным сообществом даже по таким очевидно чувствительным темам, как достоверность статистики. Еще до появления моей первой публикации по этой теме я мог публично и неоднократно говорить о своих исследованиях без риска подвергнуться преследованиям. Я думаю, что мой опыт был более типичным, чем случай вышеупомянутого украинского экономиста. КГБ Украины было известно своим рвением в искоренении диссидентов. Не стану преуменьшать достоинства моих непосредственных начальников, но я не слышал, чтобы они имели неприятности из-за моих исследований.

Советские официальные лица и ученые давно знали об искажениях в официальной статистике. Существовали многочисленные дискуссии по этим вопросам, продолжавшиеся и в период после 1920-х годов, концентрировавшиеся на вопросах методологии. Публикация альтернативных оценок была запрещена, однако такие оценки делались. Я знаю о таких оценках для всей экономики, сделанных С. Никитиным, С. Шаталиным и Б. Михалевским. Оценки для отельных отраслей были более многочисленны. Научное сообщество было чрезвычайно заинтересовано в этих результатах. А вот партийные и государственные органы чрезвычайно настороженно относились к альтернативным оценкам, ибо они разрушали миф о преимуществах плановой экономики. Особенно характерно это было для периода после 1960-х годов, когда СССР стал ощутимо проигрывать экономическую гонку с капиталистическими странами.

В то же самое время, когда государственные и партийные органы опасались альтернативных оценок, они испытывали необходимость в объективной информации. Во второй половине 1970-х годов официальная статистика воспринималась всеми информированными людьми как лживая. Существовало всеобщее согласие в констатации факта печального состояния экономики и ее неизбежного упадка. Однако, чем выше был уровень иерархии, тем более враждебным становилось отношение к обнародованию данных об истинном состоянии экономики, ибо это означало осуждение экономической политики «верхов».

Представляется, что КГБ и его высшее руководство были более заинтересованы в выявлении истинного положения в экономике, поскольку в меньшей степени участвовали в определении экономической политики. Кроме того, будучи хорошо осведомленными об ухудшении экономического положения, органы госбезопасности опасались за будущее всей системы. Но даже КГБ действовал со связанными руками, так как слишком большое проявление самостоятельности могло создавать проблемы. Странный случай, произошедший со мной летом 1982 года, показал, что не только экономисты интересуются моими работами. Во время прогулки ко мне подошел мужчина и заявил, что он полковник КГБ, в подтверждение показав служебное удостоверение. После невинного разговора он пригласил меня в воскресенье на прогулку на катере. Поскольку я опасался КГБ и его грязных трюков, я отклонил это приглашение. Никаких дальнейших попыток контакта не последовало.

Позже, обдумывая значение этого приглашения, я пришел к выводу, что КГБ интересовался моими исследованиями и хотел получить дополнительную и объективную информацию о действительном состоянии советской экономики. От Татьяны Корягиной, которая тогда работала в научно-исследовательском институте Госплана СССР, я узнал, что примерно в это же время КГБ проявил большой интерес к работе плановиков. Они беседовали со многими работниками института и самого Госплана, пытаясь выявить причины неудач экономики и низкой эффективности плановых учреждений.

При существовавшей тогда структуре партийных и государственных органов любая идущая вразрез с общей линией инициатива, даже высокопо ставленного чиновника, подавлялась — независимо от того, как это сказывалось на интересах системы в целом. Чиновники усвоили уроки многочисленных «антипартийных группировок». Система сама «загоняла себя в угол». К этому времени у советских официальных лиц высшего эшелона, как правило, не хватало гражданского мужества или приверженности коммунистической идеологии для совершения самостоятельных шагов, даже если они непосредственно не угрожали жизни или свободе. Чувство протеста, сложившееся в среде партийного и государственного аппарата, не материализовалось в конкретные действия.

Хотя советское руководство знало об искажениях советской статистики и ухудшающемся экономическом положении, истинные размеры надвигающегося кризиса недооценивались. Частично это было связано с отсутствием достоверных альтернативных оценок экономического роста. Более того, советское руководство не сумело осознать природу надвигавшегося общесистемного кризиса как следствия предшествовавшего развития. Официальный научный мир не смог предоставить ему необходимой информации, в то время как неофициальный — не имел доступа «наверх». Позитивное отношение к проведению рыночных реформ было распространено достаточно широко. Однако их сторонники не чувствовали себя в безопасности и боялись высказываться о них из страха быть обвиненными в ереси и исключенными из правящего слоя. Они уповали на смерть Л. И. Брежнева и предстоящий кризис, надеясь прорваться к власти, — и лишь после этого начать необходимые реформы.

В Туве 2012

Печ. по: Ханин Г. И. В Туве (1987-1990 годы) // Идеи и идеалы. 2013. Т. 2. № 2 (16). С. 116-127.

Поиск по сайту: