Спрашивается, чем объяснить целый ряд своеобразных черт психики у коми, также как и у других близких к природе народностей, проявляющихся в колдовских обрядах-поверьях? Почему подобие предмета заменяет весь предмет? Почему для воздействия на весь предмет достаточно воздействия на его часть? Каким образом получилось представление, что желаемое должно быть и реальным? Откуда такая внушаемость, которая в условиях коми действительности даёт такие разительные результаты в колдовских состязаниях (etsas’öm), в охотничьем быту (артели) и в vormdz’, откуда поверия о всемогуществе слова?
Объяснение всех поставленных вопросов нужно искать в явлениях социального порядка. Формы психических проявлений суть в известном смысле функции общественной жизни. Нормы мышления доисторического общества представляют аналогию формам и структуре этого общества.
В самом деле, что такое комплексность и нерасчлененность доисторического восприятия? Это есть соответствие нерасчлененности общества того времени. Почему мы встречаем “одноплоскостность” дологического мышления? Потому что и общество одноплоскостно, недифференцированно ни в производственном, ни в сословном, ни в классовом отношениях.
С.253.
Первоначальное расчленение появилось сначала только на основе полового и возрастного характера. Таким образом, для возникновения механизма аппарата мышления по нормам логики мы не видим в примитивном обществе ни объективных образцов, построенных но этому типу, ни сил, которые бы навязывали такой порядок мышления.
Общественная жизнь регулировалась требованиями простого сотрудничества, возникшего на почве стадного инстинкта. Однородность хозяйственной деятельности, однородность в правовом положении приводили к однородности психологического типа и умственных процессов. Общество представляло из себя в значительной мере простое собрание тождественных индивидуумов, связанных, однако, одинаковыми же интересами, инстинктами. Психологическая жизнь одного индивидуума в точности совпадала с таковой же у другого индивидуума и всего общества в целом. Интересы одного оказывались совпадавшими с интересами всех остальных порознь и всего общества в целом. Вместе с тем целое общество, коллектив не представляло собою чего-либо принципиально иного, кроме того, что оно состояло из ряда тождественных единиц. Таким образом, часть, индивидуум, качественно мало отличается от целого коллектива. Часть, действительно, то же самое, что и все целое.
Формула “часть замещает целое” целиком соответствует структуре недифференцированного общества, формула мысли имеет прототипом структуру общества.
Однородность психических типов и интересов является также достаточным условием для быстроты перехода переживаний от одного субъекта к другому. Для такого перехода отнюдь не требуется даже чле-
С.254.
нораздельной речи. Рефлексы, выражающиеся в телодвижениях, в инстинктивных выкриках отражаются на поведении остальных членов, как на резонаторах. Быстрота и сила перехода психических переживаний от одного индивидуума к другому обратно пропорциональна общественной, следовательно, и психической дифференциации.
Из-за отсутствия общественной расчлененности вытекает и невозможность критического подхода к переживаниям сочленов своей группы. Восприятие мира, несмотря на коллективность, является в высокой степени субъективным, оно определяется суммой тех представлений, которые человек выработал в результате своих ограниченных достижений трудового опыта плюс психических элементов “космического” мышления, причем эти элементы космического мышления часто перевешивают элементы трудового опыта.
До какой степени коллективно-субъективно может происходить психическое восприятие, показывает следующий рассказ закоренелого охотника из с.Важгорт (на Вашке), Черноусова, на тему о посещении его и его товарища во время ночлега в лесной избушке лесным духом (verzitts’em). [Сноска: Передается со слов Д.А.Пантелеева, близкого знакомого Черноусова, которому последний сообщил приводимый случай.] Однажды осенью собрался Черноусов промышлять вместе со своим соседом. На счастье они наткнулись на такое место, которое изобиловало белкой. К сожалению, в эту осень рано выпал снег и поэтому выловить всех белок не удалось. [Сноска: Обычно истребление белок выражается в такой мере, что количество оставшихся, ускользнувших от меткой пули, известно охотникам данного района наперечет.] Охоту прекратили в надежде на то, что, авось, весной, по насту им снова удастся здесь поохотиться. На этом и
С.255.
порешили. Весной Черноусов успел прибыть на место охоты раньше своего товарища-соседа. Между прочим, на дороге его все время беспокоила мысль о том, не разведал ли уже кто-нибудь о намеченном ими с осени месте охоты и не предупредил ли их в его использовании. Как бы то ни было, переночевав в баньке, на утро Черноусов выходит на промысел и слышит по соседству лай собаки, который подтвердил его опасения относительно того, что он уже прозевал: кто-то раньше успел уже занять намеченное место. Прислушиваясь к доносившимся звукам, характеризующим темп охоты (сначала лай собаки, затем, через некоторое время, выстрел охотника, потом пауза, соответствующая новым поискам собаки, и новое повторение тех же звуков, но уже с другой белкой), Черноусов окончательно установил присутствие стороннего охотника. Для установления личности отбившего их охотничий район, охотник направляется в ту сторону леса, откуда доносились звуки, но не находит ни следов какой-либо собаки, ни следов человека. На завтра повторилось те же самое. Немного обеспокоенный охотник тогда дает по направлению подозрительных звуков уже большой круг, но и при этом никаких следов не обнаруживает. Прибывший к вечеру товарищ, более знающий охотник, установил, что в данном случае они имеют дело с vörsa (verzhitts’e). Легли спать. Поместились в избушке на верхние нары. [Сноска: На Удоре нары в охотничьих избушках устраиваются в два этажа.] Ночью Черноусов слышит, кто-то начал подходить на лыжах к баньке. Подошел. Сбросил с ног лыжи. Вытащил из скобы, пришитой на спине лузана, топор, поколотил им лыжи, встряхивая приставший к ним снег. Затем лыжи поставил на место
С.256.
(прислонил к стенке избушки), а топор всадил и стенку избушки. После этого из двустволки дал два выстрела настолько сильных, что сажа с потолка посыпалась на лица спавших товарищей, так что даже пришлось им встряхнуться. [Сноска: У охотников коми употребляются пистонные дробовики, а раньше были в ходу винтовки, двустволок почти нет в обиходе.] Прошло затем уже довольно продолжительное время, но в избу никто не заходил. Тогда напуганный Черноусов толкает тихонько своею товарища, стараясь его разбудить. Тот отвечает, что он уже давно не спит и все знает. Дальше велит он Черноусову скорее слезть с нар и бросить наотмашь в печку крошку хлеба, а также выполнить все то, что полагается в таких случаях. Черноусов вытаскивает из своего мешка хлебные крошки и бросает в печку, а затем открывает двери, становится задом к ним, спускает штаны и показывает на улицу свой зад. После этого, — говорит Черноусов, — vörsa (лесной дух) больше не являлся.
Утром охотники обследовали происшествие, но, однако, никаких следов ни приходившего челопека, ни выпавшей с потолка сажи не заметили. Тем не менее объективность происшествия они не могли подвергнуть сомнению, так как при сличении своею воображаемого восприятия друг с другом находили полную их тождественность, хотя никакой договоренности между ними заранее не было. Тот и другой слышали одно и то же.
Весь вопрос, на самом деле, объясняется одинаковыми воззрениями охотников и большой податливостью их к внушению и самовнушению, в данном случае даже фантазия их, настроенная в известном направлении, работала вполне тождественно.
С.257.
Восприятие субъективно не только у одной личности, но оно оказывается субъективно даже и у коллектива (однородного).
УСЛОВИЯ ВНУШАЕМОСТИ
В условиях однородного состава общества мы получаем исключительное проявление внушаемости. В связи с этим же становится понятной сила слова, как выражение тождественных, — одинаковых у всех индивидуумов, составляющих коллектив, — психических процессов. Для проявления личной обособленности в первобытном обществе мы не находим ни хозяйственных, ни общественных, ни психологических условий. Слово, возникавшее в устах одного из членов, получалось в результате побуждения, имевшего одинаковое значение и для остальных членов. Поэтому слово, сказанное одним, было в то же время точным выражением того же психического состояния другого. Слово должно было немедленно вызывать реагирование.
Психическая жизнь настолько функционально связана с материей, что раньше она могла совершаться исключительно в связи с конкретным раздражением. Раздражения нет, нет и психической жизни. Отделить предмет от его представления, благодаря их неразрывной связанности, было очень трудно. Представление о предмете поэтому совершенно не должно было поддаваться отделению от самою предмета. Предмет и его изображение создают почти одинаковое психическое состояние. С изображением предмета перед глазами автоматически воспроизводятся все случаи его восприятия или наиболее яркие из этих случаев.
С.258.
Если формула симильной магии “подобное вызывает подобное” в настоящее время нашей логикой не принимается, как норма вообще, то в некотором смысле эта формула верна и в настоящее время. Подобное, действительно, может вызывать подобное, только не объективно, а субъективно, в нашей психике. Ассоциации по сходству суть нормы психической работы, без которых трудно представить мышление вообще. Если субъективно эта формула имеет резон для своего существования, то при скудости психической жизни, при чрезвычайно большой податливости к самовнушению первобытного человека, одно фиксирование мысли на каком-либо неблагоприятном для него предмете должно было действительно отражаться губительно на его организме.
Сила внушения во многих отраслях медицины и в настоящее время является могучим орудием в руках опытных психиатров. Таким образом, “подобное”, как средство внушения, есть закономерное явление для известной эпохи.
Податливость к внушению есть результат неустойчивости и непосредственности психики. Культурно-исторически это есть следствие неподготовленности к переходу от первобытного общества космического, основанного на инстинкте, к обществу авторитарному. Если по отношению к борьбе с природой, с животными человек выработал в себе устойчивость, закаленность и выносливость, то по отношению к новому виду борьбы, борьбы социальной, он должен был начать сначала, привыкать уже в процессе своего культурного совершенствования и поэтому психологические симптомы начавшейся социальной борьбы проявлялись в высокой степени интересных и своеобразных формах.
С.259.
В этом отношении человек индивидуально оказался беззащитен.
Простота, легковерие, непосредственность дают возможность злоумышленнику пожать богатую жатву. Единственное спасение от злонамеренного внушения заключается в том, чтобы вызвать в себе инстинкт борьбы, перейти из состояния пассивности в состояние активное, в противном случае злое желание как насилие психологически неминуемо вызовет плохие результаты. Отсюда — формулы защиты от vomidz’, которые выражаются в том, что человек, осознавший опасность пагубного внушения, немедленно или направляет мысленно болезнь на другой объект (“kas’lys’”), или говорит враждебное слово к неосторожному собеседнику: “s’ir pin’ gorshad” (щучий зуб тебе в глотку), “kuz’ purt gorshad” (длинный нож тебе в глотку) или у удмурт: “s’inmad jur ts’ag, sitanad kojtyl” (в глаза твои жгучую лучину, а в задницу сальную свечу). [Сноска: Сообщение К.М.Баушева. По Выми говорят: ”Kört n’ov s’ölömad, pym pyridz’ pitshögad” (железную стрелу тебе в сердце, горячую пешню — в пазуху).]
В других случаях против наступления пагубного результата враждебного слова немедленно принимаются магические меры (тоже проявление активности). Плевок через отверстия между скрещенными пальцами должен выразить недоброжелательное отношение, вызов, одним словом, активное настроение находящегося под угрозой человека и притом усиленное магическим значением отверстия. Опрыскивание, которому подвергают заболевшего от внушения, должно напугать мыслящуюся в материальной форме болезнь. И, наконец, окуривание частями одежды или вещами, причастными к лицам, виновным в наступлении бо-
С.260.
лезни (обычно двум субъектам), имеет целью одновременно и желание выгнать болезнь дымом, в буквальном смысле слова выкурить, и в то же самое время окуривание дымом, происходящим от сжигания предметов, принадлежащих виновникам болезни, — по-видимому, должно означать уничтожение болезни, через уничтожение части, относящейся к виновнику.