Причины низкой эффективности советской экономики

В конце 20-х годов они очевидны. Это крупнейшие бюрократические препоны. Хотя они были меньше, чем при военном коммунизме и в 30-80-е годы, по весь букет прелестей раздутого бюрократизма был налицо. Об этом имеется масса свидетельств в литературе того периода: чудовищно раздутые отчетность, штаты, невозможность предприятию решать даже самые мелкие вопросы, Например, списание лошади продолжалось полгода, па слом плохой уборной стоимостью 5 рублей нужен был декрет ВСНХ. Намного снизилось качество управленческих решений. Среди членов правления промышленных трестов велика была доля рабочих, основная часть которых (94,8%) имели начальное образование. Энтузиазм но мог восполнять их низкий профессиональный п образовательный уровень, Многие опытные руководители производства погибли в гражданскую войну или эмигрировали.

Высшие государственные и хозяйственные органы были лучше обеспечены кадрами. Но отсутствие последовательности, импровизация, а часто и просто неразбериха, хаос были характерны для их деятельности. Достаточно прочитать письмо Ф. Э. Дзержинского В. В. Куйбышеву, написанное незадолго до смерти (3 июля 1926 г.),

В нем отражается то отчаяние, которое охватило руководство партии перед трудноразрешимыми задачами. Мы в оцепенении - вот вывод, к которому приходил Дзержинский. А ведь после смерти Дзержинского положение в руководстве страны еще ухудшилось. За один 1926-й год умерли или были устранены с руководящих должностей такие сильные хозяйственные руководители, как, например, Красин и Сокольников.

После гражданской войны снизилась квалификации рабочих, место многих старых, опытных рабочих, погибших на войне или умерших от голода и болезней, заняли недавно пришедшие из деревни. На эффективности производства в сельском хозяйстве ощутимо сказывалась ликвидация в период «военного коммунизма» высокоэффективных хозяйств, принадлежащих помещикам и зажиточным крестьянам. Совхозы и колхозы оказывались малоэффективными. Потерн периода гражданской войны и эмиграции тяжело сказывались на развитии науки, научно-технического прогресса. Новое пополнение инженеров и ученых зачастую имело невысокую квалификацию.

Из-за низкой эффективности экономики крайне ограниченными оказались финансовые ресурсы для расширения производства. С. Г. Струмилин в конце 20-х годов сопоставил рентабельность советской экономики того времени с дореволюционной. Результаты оказались обескураживающими. По отношению к основным фондам в 1913 г. рентабельность промышленности составляла 19,7 %, в 1928 г.- 10,9 %, на железнодорожном транспорте (к основным и оборотным)-- соответственно 8,2 % и 2,5 % .

В абсолютном выражении получаемая прибыль (с учетом роста цен) оказалась значительно ниже, чем до войны. Поскольку прибыль главным образом шла на расширение производства, воспользуемся для переоценки ее величины строительным индексом. Тогда окажется, что в промышленности создавалось прибыли на 20 % меньше, чем до войны, на железнодорожном транспорте даже в 4 раза меньше, в обеих отраслях вместе - в 2 раза меньше.

На уровень рентабельности в 1928 г. влияли не только отставание в уровне использования ресурсов по сравнению с дореволюционным уровнем. Сказывался и чрезмерный (по сравнению с изменением производительности труда) рост оплаты труда рабочих. Реальная заработная плата рабочих превзошла довоенный уровень на 20- 30 %, в то время как годовая производительность труда, по реальным оценкам, в лучшем случае осталась на уровне 1913 г. Немного ниже, чем розничные, выросли оптовые цены промышленности и транспортные тарифы, но зато очень сильно, как мы докажем ниже, недооценивался объем основных производственных фондов. Так что все же решающим фактором пониженного уровня рентабельности в 1928 г, была низкая эффективность использования ресурсов.

В 1928 г. прирост основных фондов равнялся 3,3 млрд руб., что составило 3,3 % к объему основных фондов на начало 1928 г. При таком росте они за пятилетку могли вырасти лишь на 17-18 %• Это, конечно, было намного меньше намечавшихся фантастических темпов 70-90 % (опи означали прирост за пятилетие почти такой же, как за всю многовековую историю России), но все же были довольно

внушительными. Однако и такой заметный рост был иллюзией. Он определялся во многом занижением оценки основных фондов. На это указывали ряд советских экономистов, в том числе крупнейший знаток этой проблемы Я. Б. Кваша ,э. Можно привести ряд доказательств такого занижения. Начну с самого простого. А. А. Аракелян в конце 30-х годов приводил данные о том, что ватера старых предприятий (вид текстильного оборудования) числятся на балансе в сумме 3- 4 тыс. руб., а произведенные в 1936-1937 гг. той же мощности стоят 45-50 тыс. При росте розничных цеп в 5-6 раз (а оптовые росли примерно в таком же размере) с момента генеральной инвентаризации основных фондов промышленности в 1925 г. до 1936- 1937 гг. получается недооценка оборудования в промышленности чуть ли не в два раза.

Занижение статистическими органами оценок объема отдельных элементов основных фондов отмечалось уже в конце 20-х годов. Так, С. Г. Струмилин противопоставил оценке ЦСУ СССР стоимости городских жилищных фондов по восстановительной стоимости без учета износа в 1926-1927 гг. в размере 13,9 млрд руб. оценку Госплана СССР в размере 20,2 млрд руб., т. е. на 45 % больше [21].

Для проверки правильности указанных оценок мы рассчитали стоимость 1 м введенного в 1928 г. жилья. Оказалось, что в 1928 г. в частном и обобществленном секторе в городах было введено 5,3 млн м2 жилья стоимостью 603 млн руб. , т. е. 114 руб. за 1 м2. Между тем, в 1926-1927 гг. стоимость 1 м2 жилья в городах оценивалась ЦСУ СССР в 64 руб. (216 млн м2 23 жилой площади стоимостью в 13,9 млрд руб.).

Для переоценки сельского жилого фонда Е. М. Тарасов, данными которого пользовалось ЦСУ СССР, исходил из индекса цен строительства в 1926-1927 гг. по отношению к 1913 г. в размере 1,73 [22] в то время как в действительности он составлял 2,47 , что также занижало объем основных фондов более чем на 40 %.

Для определения размера недоучета стоимости основных фондов в промышленности был проведен следующий расчет. Определялась стоимость 1 м2 зданий в составе промышленных фондов по результатам генеральной инвентаризации 1925 г. и новых фондов, введенных в середине 20-х годов. К сожалению, статистические данные не позволяют установить стоимость самих зданий. Поэтому их стоимость определяется по общей стоимости основных фондов. Вряд ли за небольшой период доля в их стоимости могла существенно измениться. По данным, приводимым в книге Я. Б. Кваши «Амортизация и сроки службы основных фондов», было определено, что промышленные основные фонды, построенные до 1917 г., составили £20 млн м², а в 1918-1927 гг.- 31,9 млн м². В 1922-1923 гг. восстановительная стоимость промышленных основных фондов составила свыше 7,8 млрд руб.25, или 35 руб. за 1 м2. За 1922-1923-1927- 1928 гг. было введено в действие 2,5 млрд руб. промышленных основных фондов, что в расчете па 1 м2 составило 78 руб., т. е. в два с липшим раза больше, чем по результатам генеральной инвентаризации.

Из сказанного вытекает, что стоимость основных фондов в результате генеральной инвентаризации была занижена, как минимум, и 1,5 раза. Это значит, что их реальная стоимость (с учетом износа) составила в 1928 г. не 70 млрд руб., а как минимум 105 млрд руб., но возможно, и значительно больше.

Заниженность оценки основных фондов приводила к недооценке амортизации основных фондов. Объем амортизации в 1928 г. определялся в размере 3,5 млрд руб.27. По отношению к первоначальной восстановительной стоимости в более чем 100 млрд руб. {при 30 % износа) получается размер амортизации, равный 3,5 %, что является обоснованным. Однако при заниженности основных фондов в 1,5 раза размер амортизации увеличивается на 1,75 млрд руб., а размер накопления в основные фонды сокращается до 1,55 млрд руб., т. е. не выше 1,5 % к стоимости основных фондов с учетом износа и еще меньше к их первоначальной стоимости.

В конце 20-х годов при сохранении нэпа не было условий для увеличения доли основных производственных фондов. Только для поддержания мизерного уровня обеспеченности населения жильем и другими культурно-бытовыми учреждениями при росте населения в 2 % в год требовалось увеличить непроизводственные фонды на 10 % за пятилетку.

Однако реальные возможности значительного роста определяются активной частью фондов - оборудованием. А возможности роста парка оборудования были еще меньшими, чем всех основных фондов. Б результате первой мировой и гражданской войн из процесса обновления оборудования выпало 10-15 лот. Парк оборудования исключительно сильно износился. В конце 20-х годов по многим видам оборудования потребность в замене износившегося оборудования оказалась больше, чем возможности по их замене. , По такому важному виду оборудования, как паровые котлы, потребность в их выводе (со сроком службы более 25 лет) за пятилетку составила более 900 тыс. м2 площади нагрева28, в то время как объем отечественного производства - 83 тыс. м-, а импорта, по нашим подсчетам,- 100 тыс. м2, иначе говоря, производство и импорт лишь покрывали выбытие. Примерно такое же положение складывалось и но первичным двигателям, но металлорежущим станкам.

Еще хуже было положение в других отраслях. При парке паровозов более 20 тыс. штук и необходимом выбытии как минимум 600 паровозов, производство составляло лишь 477 против 479 штук в 1913 г. В конце 1928 г. практически прекратился рост поголовья скота. Рост объема жилья в городе и на селе с учетом реального размера амортизации прекратился.

5-10% роста основных производственных фондов - вот что ожидало народное хозяйство СССР при сохранении нэпа в сложившемся его виде в предстоящую пятилетку.

Трудно было ожидать в первую пятилетку роста фондоотдачи. Ее возможный рост должен был компенсироваться падением вследствие высокой фондоотдачи в тяжелой промышленности, куда предусматривалось направить значительно часть фондов, и ухудшением использования новых фондов, неизбежным на первом этапе их освоения. К тому же и рост фондов в размере 5-10 % за пятилетку не был гарантирован. При длительных сроках строительства значительная часть капитальных вложений в новое строительство могла материализоваться ужо за пределами первой пятилетки.

Таким образом, объективно складывалась ситуация практического застоя, ведь рост национального дохода оказывался меньше, чем рост населения (2 % в год). К концу пятилетки не достигался даже уровень национального дохода предреволюционной России, а доля национального дохода СССР могла составить лишь 15 % уровня США, в то время как в 1913-г. эта доля составляла 30 %. Еще хуже складывалось положение по новейшим отраслям промышленности: электроэнергии, химии, автомобильной, тракторной и авиационной промышленности. Здесь отставание измерялось уже десятками раз, и даже сокращение его казалось невозможным. При такой отсталой экономике невозможно было иметь не то что сильные, а минимально допустимые для любой страны вооруженные силы. И по численности, и по вооружению в сравнении с другими крупными странами их отставание было гораздо сильнее, чем в дореволюционной России, численность Красной Армии была намного ниже, чем в дореволюционной России (0,50 вместо 1,4 млн человек перед первой мировой войной и 0,9 млн в начале XX века). У Красной Армии практически не было танковых войск, современной авиации, тяжелой артиллерии, автомобилей, радиосвязи.

Перед партийным и государственным руководством в конце 20-х годов вырисовывалась перспектива экономической стагнации, военного бессилия. Это делало неизбежным рано или поздно внутренний социальный взрыв или поражение при первом же военном столкновении, которые возникали часто и между капиталистическими странами и тем более были вероятны между социалистической страной и капиталистическим миром 29.

Не знаю, имело ли тогдашнее руководство полностью правдивую картину положения в экономике страны. Скорее всего, имело. Тогда еще было немало прекрасных экономистов и внутри страны, и в эмиграции. Но оно знало цену нашей статистике и верило не благополучным цифрам в рублях, а грубой натуре, которая уже тогда длинными очередями в городах, «хлебными забастовками») в деревнях и авариями в промышленности говорила о кризисном состоянии дел в экономике.

Внимательное изучение работ Н. И. Бухарина 1927-1928 гг. показывает, что он в полной мере понимал безмерную сложность реконструкционного периода и низкую эффективность советской экономики. Много правильного говорилось им о путях преодоления трудностей. Это повышение культурного уровня населения, расширение инициативы трудящихся и предприятий, большая роль статистики, науки и т. д. Однако «план» Бухарина скорее указывал, что надо делать, чем как делать. Н. И. Бухарин не был готов к коренным изменениям сложившейся модели государственного и хозяйственного строительства. Он скорее призывал к частным, хотя и крупным реформам. И не было никакой уверенности, что даже их проведение, крайне сложное при реалиях того периода, резко и быстро повысит эффективность производства и решит проблемы накопления. Думаю, именно этим в решающей степени объясняется то, что большинство в Политбюро и ЦК в конце концов приняло сторону Сталина.

Партийному и государственному руководству СССР в конце 20-х годов пришлось решать экономические и социальные проблемы, оставленные им в наследство предшествующим периодом революции и социалистического строительства. К экономической и культурной отсталости дореволюционной России добавились огромные .материальные, людские и культурные потери гражданской войны, эмиграция значительной части русской интеллигенции, выпадение более 10 лет из экономического и культурного развития. Принятый в конце 1920-х годов курс был следствием отнюдь не только авторитарных наклонностей значительной части руководства этого периода. Он был еще и актом отчаянии люден, поставленных пород выбором: медленная агония или отчаянная попытка вырваться из отсталости, несмотря на возможные жертвы населения. Партийное руководство выбрало после колебаний второй вариант. Напомню, что этот выбор вовсе не был неожиданным. Он в общих чертах представлен еще в 1924 г. Е. Преображенским, который ясно видел, что самая сложная проблема возникнет в конце восстановительного периода, при решении проблемы источников накопления. Не обольщаясь эффективностью общественного сектора и возможностью притока иностранного капитала, Е. Преображенский уповал в основном па перекачку средств из несоциалистического сектора, главным образом из сельского хозяйства. С глубоким пессимизмом в связи с отсталостью Советской России 1лядели на перспективы социалистического строительства и Троцкий, Каменев и Зиновьев, которые уповали па мировую революцию.

Уже в год «великого перелома» (1929 г.) стало ясно, что, отказавшись от нэпа, гораздо легче решить проблему накопления. Сталин в статье «Год великого перелома» торжествующе приводил данные о росте объема капитальных вложений в крупную промышленность с 1,6 млрд руб, в 1928 г. до 3,4 млрд в 1929 г., или более чем в 2 раза. Даже с учетом немалого (не менее 20 %) скрытого роста цен результат поражал. Намного легче стало решать проблемы строительных рабочих. Ими стали репрессированные зажиточные крестьяне и нэпманы, а также крестьяне, отчаявшиеся от непосильных поборов. В 1,5 раза (!) за один год выросла вывозка древесины. Это позволило п обеспечить прирост строительных работ, и почти вдвое увеличить экспорт древесины , в результате чего впервые поело нескольких лет застоя существенно вырос экспорт. Он имел ключевое значение для индустриализации, для которой требовалось большое количество иностранного оборудования и материалов. Кто же добывал тот лес? Те же заключенные и подневольные крестьяне, которых насильно загоняли на лесозаготовки . При росте городского населения на 1,5-2 млн человек в год в городах вводилось примерно 5,3 млн м2 жилой площади, т. е. по 2,5-3 м2 на человека, при средней обеспеченности одного городского жителя в 8 м2. На такой жилплощади могли жить только отчаявшиеся люди. По-видимому, заключенные не включались в городское население. Она жили в еще худших условиях.

Выскажу предположение: раскаяние Н. И. Бухарина п его сторонников в конце 1929 г. не было только результатом давления партийного аппарата. Думаю, что па них действительно произвело огромное впечатление благополучное (пусть и с жертвами, какая же революция без жертв!) решение проблемы финансирования накопления. И не так уж и лукавил Н. И. Бухарин в своем предсмертном письмо, что семь лет (т. е. с 1929 г.) у него не было никаких политических разногласий со Сталиным. Другое дело, что после первой пятилетки, когда основы тяжелой промышленности были созданы, II. И, Бухарин считал возможной «оттепель» в экономике и политике.

Поиск по сайту: