А. И. Солженицын Выступление в Государственной Думе 28 октября 1994 г

По роду моей работы, за много лет я прочел сплошь все стено­граммы четырех дореволюционных Государственных Дум, мне при­шлось узнать и безудержную конфликтность с властями 1-й и 2-й Дум, неработоспособных. Хорошо работоспособную 3-ю Думу, кото­рая, однако, три года бессмысленно тормозила целительные земель­ные столыпинские реформы; двойственную роль 4-й Думы, зарвав­шейся вздорной мыслью свергнуть верховную власть в стране во время войны из расчета, что после войны это не удастся. И эта победа ей удалась. По историческому возмездию или исторической иронии сама 4-я Дума в тот самый день вместе с падением верхов­ной власти кончила свое существование и больше никому не была нужна ни одного дня. Весь этот парламентский опыт российский не слишком вдохновляет нас и являет нам суровое предупреждение на будущее. Я рассматриваю вас сегодня как 5-ю Государственную Думу на продлении той же линии развития. Я сознаю свою ответст­венность выступать сегодня перед вами здесь, но еще большая от­ветственность лежит на вас перед народом, страдающим и ожида­ющим. Проехав много российских областей, через сотни встреч и потом четыре тысячи писем в нагонку, я вынес ощущение, что наша народная масса обескуражена, что она в ошеломлении, в шоке от унижения и от стыда за свое бессилие: в ней нет убеждения, что происходящие реформы и политика правительства действительно ведутся в ее интересах. Людей низов практически выключили из жизни; все, что делается в стране, происходит помимо них. У них остался небогатый выбор – или влачить нищенское и покорное существование, или искать пути незаконных ремесел: обманывать государство или друг друга.

Статистика сегодня приносит нам известия, что у нас увели­чилось число самоубийств, и именно среднего мужского возраста, то есть кормильцев. Статистика говорит, что у нас сегодня (все это знают уже в мире) смертность превзошла рождаемость, то есть мы начали вымирать. Сегодня рождение ребенка в России уже рас­сматривается почти как подвиг. А кто не в отчаянии (конечно, есть и такие), то те в апатии, в безразличии ко всей этой московской политике, ко всем московским партиям. Может быть, мы неизбежно должны были выйти такими после 70-летнего духовного вымаривания нас. В тюремных камерах 1945–46 года мы, ровесники рево­люции, и люди старше нас ломали головы (нам было уже тогда понятно, что коммунизм обречен, что выход из него будет болез­ненным), как выйти из этого наименее болезненным путем. Увы, сегодня надо признать: мы выходим из коммунизма самым ис­кривленным, самым болезненным, самым нелепым путем. Из всех моих встреч я вынес впечатление, что центральные органы влас­ти, исполнительной и законодательной, имеют слабую связь с болями страны, что они вот это состояние народа не впускают в свой замкнутый эллипсоид власти. Поразишься этому. Очевидно, здесь слишком толстые стены. Мне по всему моему пути говори­ли, требовали, убеждали, умоляли: выскажите в Государственной Думе, скажите президенту, что накопилось, что накипело в душе простого человека. Да, мы все хорошо знаем наши беды и наши язвы. И сокрушительное падение производства – промышленного и сельскохозяйственного, и разгул чужой валюты по нашей стране. Какая дикость! Совсем недавно объявили справедливо: падение рубля – национальная катастрофа. Но, простите, национальная катастрофа с падением рубля произошла гораздо раньше, когда рубль стал равен центу. Вот тогда надо было говорить и спохваты­ваться. Мы все знаем: план экономических реформ никогда не был объявлен. Почему? Если его нет – тогда это авантюра, если он есть – тогда почему его скрывают? Мы все знаем: цены освобож­дены в угоду монополистам, ни по какому ваучеру ни один гражда­нин не получил и отдаленно своей доли в национальном достоянии. Нам известно из прессы: то там, то здесь происходят скандальные случаи приватизации за бесценок, кто-то взял почти бесплатно, а государство не получило ничего. Государство ограбило 70 миллио­нов вкладчиков, самых добросовестных, самых лояльных, самых доверчивых своих граждан. Дало жестокий урок: никогда не верь государству и никогда не работай честно. И мы знаем, как катас­трофически падает наша рядовая и блистательная наука, падает наше образование, падает медицина, миллиарды долларов в год разграбляются и куда-то увозятся из страны и как по стране свободно шествует преступность. Третий год мы слышим и от правительства, и от президенской команды, и от так называе­мой непримиримой оппозиции одно и то же: борьба с преступнос­тью. Скажите, где открытые суды, где грозные приговоры? Можете вы назвать, слышали вы их? И нет уголовных законов, соответст­вующих невиданной криминальной ситуации, которая сегодня пу­гает уже и Америку, и Германию – она уже и туда плеснула. Нет нового уголовного кодекса, нет уголовно-процессуалъного кодекса, может быть, потому, что у Государственной Думы нет времени.

А Столыпин в 1906 году вот такой же начинавшийся хаос, вот такой же вихрь безумной преступности остановил в пять месяцев. Наши законы увы, не определяют обязанностей государства. Госу­дарство – это первый невыполнитель всех обязательств, и это вызывает хаос. Государственные структурные чиновники не отве­чают перед простым гражданином. Это беспредельность начальст­вования. Мы сейчас на переходе, кажется, к демократии, увели­чили нашу бюрократию вдвое и втрое, а она сама сверху вниз наращивает себе кадры. Скажите, кто сегодня занимается кон­тролем расширения штатов? Скажите, где сегодня есть конкурс­ные условия для занятия должностей? Ничего подобного. Как скажет очередной начальник! А немало чиновников и немало ад­министраторов дозволяют себе коммерческую деятельность, что вообще немыслимо нигде на Западе, а только у нас.

Я напомню: 4 апреля 92-го года был указ президента о борьбе с коррупцией в государственной службе. Прошло два с половиной года. Скажите, какой абзац, единственный абзац из этого указа приведен в действие? За два с половиной года судебная власть, прокуратура, следственные органы, правоохранительные меньше всего затронуты реформами. То и дело мы слышим, из каких-то мест до нас доносится: там суды по-прежнему, по-советски, зави­сят от администрации. В другом месте ведут незаконное следствие, едва ли не с пытками, чтобы выудить ложные показания. А состо­яние мест заключения, вы читали в газетах об этом достаточно! Я получаю писем несчетное число. Это просьбы о заступничестве в инстанциях. Бедняки не имеют никакого пути разговаривать с ис­ковой инстанцией. С ними никто не разговаривает, и они в отчая­нии собирают пачки своих дел и посылают писателю: разберись, писатель.

Государственное устройство, оно первей и важней экономики, потому что это условие, чтобы вообще можно было жить. Часто звучала и звучит фраза: «За что вы беспокоитесь?» Рынок все рас­ставит на свои места. Рынок государственного устройства не рас­ставит. И нравственных основ общества рынок не укрепит. Это опас­ная пассивность государственной мысли. А у нас вообще нет единой государственной мысли, как, кстати, нет ее и в экономике. Если это правда, что мы хотим идти к демократии, то есть к полной власти народа над собственной судьбой, так дайте нам идти к ней. Наконец давайте начнем – этот исторический шанс сегодня еще не упущен.

А какой у нас строй сегодня? Никак не демократия. Сегодня у нас, признаем честно, олигархия. То есть власть ограниченного зам­кнутого числа персон. На таких огромных пространствах, как Рос­сия, с нашими нынешними язвами нам никогда не справиться при пассивности народа. Дайте народу реальную власть над своей судь­бой. Допустите – каждому гражданину быть экономической лич­ностью! Мы себя успокаиваем, будто у нас сегодня потому демокра­тия, что у нас демократическая система выборов. Но нынешняя система выборов не дает выхода активным народным силам по всем просторам страны. В чем пороки? Московские партии рассматрива­ют народ как материал для избирательной системы. Не случайно у нас загуляло снобистское словечко «электорат». А народ рассмат­ривает: «Партии, – а-а-а! Кто бы из них ни победил, все равно это будет одно и то же. Партия – начальство». А еще добавьте к этому инерцию голосования, которую мы вынесли из большевистских де­сятилетий. Мне пришлось говорить с рабочими. Они сами удивля­ются, говорят: вот мы сейчас при вас кроем свое начальство; свобо­да слова есть, правильно. Но доходит дело до голосования, что с нами происходит? Нам предлагают резолюцию, мы поднимаем руку.

Всюду меня спрашивали, всюду и везде: так что же нам де­лать? Я отвечал: только не насильственным путем, только не революционным путем, только никаких новых чисток. А тогда, спрашивают, какой выход? Где искать ключ? Я находил такой ключ. Не пропускайте местных выборов. Вам даны выборы мест­ные. Я понимаю, когда вы выбираете в Москву, вы, в общем, никог­да не знаете, что это за люди, откуда они взялись, что они будут делать. Но местные выборы для вас: не будьте пассивными, не на­казывайте сами себя, вы же видите этих людей, их лица, их по­ступки, их действия. Смотрите в их глаза, выбирайте тех, кто чес­тен, бескорыстен, умен и, очень важно, стоек перед начальством, мужественен перед начальством. Это нужно. А мне разумно отве­чали: вот именно, на местных выборах самое страшное, потому что на местных выборах, как выступишь, завтра тебя лишат работы, если не вообще сживут со света.

Да, в августе 91-го года мы упустили направить народ к сво­бодному волеизъявлению, открыть самому народу управлять са­мим собой, на постах мы тогда оставили все ту же номенклатуру и крашеных демократов, перебежавших в демократы. Теперь это на­следие нам на 10, на 20, на 30 лет. Сейчас везде обсуждается очень живо вопрос о следующих местных выборах. Я нахожу этот вопрос совсем непростым. Недавно был указ президента о невыборности губернаторов. Надо сказать, что при огромных просторах нашей страны, при разнообразии населения нам одновременно нужны и сильная центральная власть, вертикальная власть, и широкая ак­тивность народа, тоже с поднимающейся вертикалью. В Конститу­ции записано буквально: «Формы местного самоуправления изби­раются самим населением». Так дайте населению действительно избирать и действительно осуществлять. Вот это есть путь – от­крыть населению самодеятельную народную власть. Это главное впечатление всей моей поездки. Сколько я видел повсюду людей активных, деятельных, инициативных, энергичных, показывающих, что потенциал народа нашего не уничтожен всеми уничтожениями, и все эти люди без места, без пути не знают, куда себя приложить. Сейчас в Думе, я знаю, готовится проект местного самоуправ­ления, очень важный. Я в контакте с этим комитетом, мы с ним будем еще немножко консультироваться. Но я нахожу, что местное самоуправление – это узкий термин, ибо он ограничивает местное самоуправление сверху. Местное, и хватит. Я считаю гораздо более удачным термин «земство». Он существует много веков. Земство – это совокупность всех людей, живущих на данной земле. Земст­во – это форма самоорганизации населения. Земство в смуту XVII века спасло Россию. Тогда пали цари, разбежались самозванцы, разбежались бояре. Обезглавленная Русь, земская Русь подняла сама себя, нашла ополчение, изгнала иностранцев, очистила Мос­кву, установила твердое государство. Увы, уже тогда, в петербург­ский период, земство начали подавлять и сильно подавили. При Александре II произошло его счастливое возрождение. Правда, час­тично. Не на все области России, не на все губернии, не во всю высоту – без волостного земства и без общероссийского. Но какое было плодотворное это земство! Сколько накопило оно ценнейшего опыта и сколько оно воспитало деятелей, устраненных от полити­ческой власти. Чем занималось земство? Перечислить все нельзя. Я немножко прочту. Дорогами, мостами, почтами, противопожарны­ми мероприятиями, мелиорацией, продовольственными запасами, складами, помощью нуждающимся – бедным, больным; здравоо­хранением (наши русские земские врачи – это наша слава), шко­лами, библиотеками. Дело в том, что 80, если не 85, процентов жиз­ни простого человека происходит только на местном уровне. Это неудивительно. Сегодня в Соединенных Штатах или в Швейцарии 80–85 процентов всех вопросов решаются на месте местными людь­ми, местным самоуправлением, не ожидая никаких указаний из Вашингтона. Так было, и так могло работать и наше земство. Затем большевики земство раздавили, как самого вредного себе соперни­ка. Год назад формально земство у нас зарегистрировано Минис­терством юстиции и стало немножечко восстанавливаться кое-где по областям. В некоторых еще робко, а в других его уже сейчас давят, предполагая себе соперника. Но весь путь земства впереди. Только нужны законодательные рамки, юридические права земст­ву и собственность. В нижних слоях жизни земство должно взять все главные отрасли жизни, отобрать их у правительственной вер­тикали. Правительственная вертикаль должна остаться, должна быть сильная президентская власть – и потом вертикаль вниз, но она книзу сужается, компетенция ее, функции ее сужаются. У земства наоборот. У земства наиболее широкая компетенция внизу, но она растет кверху до всероссийского уровня, хотя тут компетентные функции ее уменьшаются. И на всей высоте, на всех уровнях пра­вительство должно контролировать земство, чтобы оно выполняло правительственные законы, а земство должно контролировать пра­вительственную линию на ответственность и честность ведения дел. Вот тогда никакая коррупция не станет у нас возможной. Именно в нашей ситуации земство – единственная возможность реализо­вать в действии потенциал народной энергии, сознания и сил народа. При разбухающем, при коррумпированном, при мертвен­ном сегодняшнем бюрократическом аппарате я не вижу другого выхода, как можно иначе справиться с этим наследием комму­нистической номенклатуры. Этот аппарат сам по себе не доведет нас до добра. Сам по себе он вообще никуда нас не выведет. Вве­дение земства соответствует единственно верному общечеловеческому пониманию, что власть государственная не может быть вообще никогда источником народной жизни. Она может только или помогать ей, или вредить.

Откатываясь от советского обморочного сознания, усвоим на­конец, что правительственная власть не должна распространяться на области, где свободное дыхание людей и их самоопределение. Земская деятельность вовлечет множество людей, которых сегодня и близко не подпускают к власти, не только к власти – к решению малейших важных вопросов. Она раскроет силы народа, она разо­вьет его государственное самосознание. У нашего народа слабое правосознание, но его нельзя иначе развить, как только начать при­менять на деле. А параллельно тому мерами экономическими должна быть обеспечена экономическая независимость каждого граждани­на; собственность, и особенно земля, должны достаться людям тру­да и умения, а не каким-то перелетным химерам.

Без экономической самостоятельности масс никакой демокра­тии у нас никогда не будет. К сожалению, в сегодняшнем государ­ственном устройстве России во многом нет ясности. Ну, например, соотношение центра и регионов. Ведь нет определенных рамок рас­пределения бюджета и прав. Нет, во многих регионах мне просто стоны раздавались: хотя бы были точные рамки закона, что центру идет, что нам. А сегодня так: существует 89 так называемых субъ­ектов федерации (великолепное слово!); из этих 89 только 15 реги­онов – кормящие. То есть не берущие дотаций, а дающие больше, чем они берут. И вот эти 15 кормят все тех же 74. И скажите этим кормящим регионам, какой для них смысл развивать производство, какой для них смысл получать новые доходы, ведь все загребет центр, а потом, по советскому порядку, надо идти туда и кланять­ся: пожалуйста, дайте нам, сколько вы можете отпустить.

Сегодняшние областные администраторы (и крупные!) жало­вались мне: «Какая-то безотзывность центрального аппарата. Бывает так, что и в аварийных ситуациях нельзя докричаться. Секре­тари, секретари, секретари…»

Неясность нашего государственного устройства во многом про­истекает из так называемого федеративного устройства России. Десятки регионов у нас объявлены автономными республиками, национальными округами, причем чаще всего так называемая ти­тульная нация, то есть та, по которой названа республика, – она составляет много-много-много меньше 50 процентов. И тем не ме­нее создается антидемократия: меньшинство должно управлять большинством.

Да, нация должна контролировать, административно контро­лировать, только ту территорию, где она составляет ясное боль­шинство, а лучше – квалифицированное. Две трети, три четвер­ти – тут не может быть спора. И никто не говорит о культурном развитии. Культурному развитию я посвятил в свое время много выступлений; я за расцвет культур всех наций, даже тех, которые 500 человек в себе содержат. Но сегодня в этих республиках рус­ское большинство утеснено и унижено. А между тем русские в Рос­сии составляют более чем квалифицированное большинство – че­тыре пятых. В 93-м году обе тогда непримиримо боровшиеся груп­пировки в страстной охоте за голосами автономных республик до­пускали им подачки, обещания, – и гуляли такие фразы: «Само­стоятельные международные шаги автономий»… Да ведь это сума­сшедший дом! И вот тогда края и области – наши, русские! – в отчаянии стали объявлять себя тоже республиками, чтоб тоже по­лучить какие-то права. Я издали наблюдал и это; сердце разрыва­лось. Я убежден, что в то время, во второй половине 93-го года, Россия начала распадаться. И в считанные месяцы ей предстояло распасться. А еще эти отдельные договоры центра с автономиями. Ну кому в голову придет, чтоб Вашингтон пригласил Техас для равных государственных переговоров! Или чтобы боннское прави­тельство стало на равных разговаривать с землей Фальц? А имейте в виду: и Соединенные Штаты, и Швейцария, в отличие от нас, – самые настоящие федеративные государства. Но они понимают, что такое унитарное начало. Унитарного начала если не будет – госу­дарство развалится. А у нас вот так.

А еще эти национальные округа. Я насмотрелся во многих мес­тах, но скажу про Тюменскую область два слова. В Тюменской об­ласти – два национальных округа. Целых два. Они соответственно имеют своих представителей в Тюменской областной Думе. И вот они приезжают, голосуют и принимают какое-то решение Тюмен­ской областной думы по Тюменской области. Потом они уезжают к себе и заседают в своих Думах, там выносят прямо противополож­ное решение. После чего говорят: мы – субъекты федерации. И сразу едут жаловаться в Москву. Что остается от Тюменской об­ласти? Это еще больший сумасшедший дом.

Но, отходя от этих политических противострастий, признаем нашу всеобщую великую дремоту всех нас: и законодательной власти, и исполнительной власти, и всего нашего народа в нашем чудо­вищном равнодушии к 25 миллионам отрезанных от нас соотечест­венников. Три года назад наше руководство с легкостью признало фальшивые административные границы, навязанные Лениным, его последователями; признало их государственными. И в 24 часа наши соотечественники оказались за границей (в кавычках) иностранца­ми (в кавычках), многие в тех местах, где жили отцы их и деды, – а теперь они притесняемые, а теперь они изгоняемые. А мы? Эта глухота национального сознания, которую я не могу назвать иначе как национальным безумием. Где вы видели такое вообще в мире? Попадают в беду один, два, три, четыре гражданина какой-нибудь страны. Собирается чрезвычайный совет министров, посылаются флоты на устрашение и для демонстрации. Или когда-нибудь Гер­мания признавала ГДР заграницей? А мы все признали. Мне при­шлось сильно столкнуться с этим на сибирском пути. На сибирском пути я контактировал с федеральной эмиграционной службой – раз, – и, во-вторых, ко мне приезжали делегации из Южной Сиби­ри (так называемого теперь Северного Казахстана) с рассказами о своем утеснении – национальном, культурном, духовном, служеб­ном, финансовом… Я с этим сильно столкнулся: я брал цифры и видел, как мало мы отпускаем на помощь нашим соотечественни­кам, какие жалкие пособия в размере минимальной зарплаты дают ограниченному числу категорий: сиротам, инвалидам, матерям, пен­сионерам, и кому это удается – получить ссуду, – это счастлив­чик. А мы никого не освобождаем от налогов. Говорят, нет денег. Да, – у государства, допускающего разворовку национального иму­щества, не способного взять деньги с грабителей, нет денег.

Говорят: «Нет денег». Да, – у государства, которое, переходя к демократическому строю, утроило свою бюрократию. Говорят: «Нет денег»… Но пустуют – я ехал! – пустуют, пустуют российские земли. Так помогите нашим соотечественникам их заселить! И это мы отвергаем их при нашей смертности; мы отвергаем их – при том, что едет наилучший профессиональный элемент, все еще не потерявший вкуса к творческому труду. Опять нет законодательст­ва. Есть еще встречная волна так называемых мигрантов. Объяви­ли себя республики суверенными государствами. Но почему-то их граждане приезжают к нам с большими деньгами и не идут в ка­кую-нибудь федерально-эмиграционную службу, и не идут вообще ни к каким властям, – а просто сразу покупают дома, квартиры, земельные участки и место для своей работы. И мы ничего не мо­жем сделать, нет – потому что нет законодательства об иностран­цах: Государственная Дума опять не успела дать закон об ино­странцах. И я сегодня столкнулся в Ставропольском крае (я не буду отвлекать ваше внимание)… Они подробно описали, насколько это незаконная эмиграция. (Это горячая точка. Там рядом все.) Насколько эта незаконная эмиграция ущемляет коренное население: в жилье, в коммунальных услугах, в транспорте, в медицине, в образовании, в имущественных объектах. Они пытались ввести квоты, визы; пытались установить срок оседлости, после которого приезжий мо­жет требовать участия в приватизации. Некоторое ГПУ (надо же насколько потерять чувство языка!), ГПУ при президенте – это главное правовое управление – поставило «нет». Нет, потому что это нарушает права человека. Ну поезжайте в Америку с любыми деньгами без разрешения, – посмотрим, будут с вами разговари­вать о ваших правах человека или не будут: «в 48 часов назад!»

Наконец, мы же страна без контролируемых границ. Как и во всем мы вышли из коммунизма самым искривленным, самым неле­пым, самым болезненным образом, так и здесь.

Россия из самых первых республик объявила свою «независи­мость». От кого независимость – от 25 миллионов брошенных со­отечественников? В Беловеже близоруко не позвали Назарбаева. Почему? В Беловеже близоруко поверили Кравчуку – безо всяких гарантий, что действительно будет реальный государственный союз. («Действительно будет»… Он на второй день рассыпался.) А потом кинулись в другую крайность. Создали хрупкое безжизненное СНГ. Вы сами видите: кто серьезно верит в СНГ или что оно будет суще­ствовать?

Надеюсь, в моей последней недавней статье – «Русский во­прос в конце XX века» – мне удалось показать, что это были исто­рические ошибки России: проникать в Закавказье и проникать в Среднюю Азию. Так вот: пришла пора эти ошибки исправлять. Из Средней Азии и из Закавказья пришла пора нам полностью ухо­дить. Средняя Азия и Азербайджан сегодня со страстью идут в мусульманский мир. Они неизбежно туда вольются. Мусульман­ский мир растет. Это будет великое явление XXI века. Не надо нам там путаться. Но нельзя же при этом отказывать Белоруссии. Бе­лоруссия тянулась к нам, мы отказались из соображений кармана и экономики, которые, конечно, у нас выше всего. Мы как будто не видим, что сегодня в массах белорусского и украинского народов растет понятие, что это – болезненный разрыв многомиллионных родственных связей, что мы – родные народы, что мы должны быть вместе.

А вот из Казахстана – из Казахстана нам никак нельзя бе­жать. И я говорил это делегациям, приезжавшим ко мне. В Казах­стане казахи составляют еле-еле 40 процентов. А 60 процентов – неказахов. И Назарбаев прекрасно это понимает. И Назарбаев все время предлагает кооперацию нам. Только кооперацию, я бы ска­зал, не в тех формах. Он предлагает кооперацию в виде: вот сверх всех наших бюрократий, которые уже невыносимы, построить еще наднациональную, из пятнадцати государств еще бюрократию, еще много там советов и организаций, – и вот там по праву единоглас­но голосовать: если кто вето положил – в лоб вето, а иначе (пугает он нас), а иначе соединимся с Турцией, – то есть сделают наших соотечественников подданными будущей Турецкой империи.

Назарбаев чувствует необходимость кооперации, и мы долж­ны ему эту кооперацию дать. Мы должны ему прежде всего дать кооперацию, это уж безусловно и в первую очередь. Но я бы сказал, мы должны ему дать и такую кооперацию: совместную с Казахста­ном охрану южной и юго-восточной границы Казахстана. Нелепо и бессмысленно нам строить границу от Казахстана, где столько на­ших; но и нелепо, бессмысленно и преступно нам ронять россий­скую кровь между Таджикистаном и Афганистаном. Какое наше дело, что там происходит между группировками? Какое наше дело в той войне? Не там нам стоять. Я думаю, что мы должны с Казах­станом заключить вот такое соглашение: кооперативное, по грани­цам. И защита притесняемых сегодня культурно, и служебно, и духовно наших соотечественников в Казахстане должна быть глав­ным содержанием нашей внешней политики вот тут, – а меньше всего мы ее чувствуем!

Я четыре года назад говорил и повторю сегодня: надо стре­миться к единому государственному союзу трех славянских рес­публик и Казахстана. На пути моем я встречал еще такие очень резкие высказывания от простых, бесхитростных людей, но и от весьма грамотных, но и от наших, отечественных предпринимате­лей – и тамошних. Они говорили: «Поймите, поймите! Россию разваливают с умыслом; это не может быть чьим-то задуманным планом, но слишком последовательно разваливают, чтобы все это было только безмозгло». Я всюду спорил. Я везде отрицал. Я гово­рил: нет заговора, нет умысла. Но если столько недомыслия, тогда что есть? А вот что, очевидно, есть: необузданные корыстные ин­тересы поднялись высоко-высоко по ветвям власти – и многие в сетях корысти.

Вот в 93-м году Краснодар, Краснодарский и Ставропольский края изобиловали зерном – а у нас почему-то покупали за грани­цей. Сегодня пропадает оренбургское зерно – а мы покупаем за границей. Это почему?

Сравню – еще раз вспомню российских либералов 1917 года. Они были незадачливые. Они, взяв власть, растерялись. Они дове­ли Россию до хаоса, но ни один из министров Временного прави­тельства не был взяточник; ни один из министров Временного пра­вительства не был вор.

Мне уже не остается времени о многом сказать. И я больше всего хотел бы сказать о грядущем – все о грядущем, но к счастью, еще не состоявшемся, – законе «О земле».

Говорил и буду еще говорить. Да, строго говоря, если в тре­тьей Государственной Думе, вот тут, в зале, сидело 50 натураль­ных крестьян-хлеборобов, – сидит ли сегодня здесь один-два хле­бороба натуральных? Или только представители совхозно-колхозного начальства?

Продавать землю с аукциона, скороспелым нуворишам, – это значит продать саму Россию.

Остальные станут батраками, но страна земельных батраков никогда не станет демократией.

А в заключение разрешите перейти снова к вашей пятой Думе. Я не могу скрыть огорчений, что здесь происходят время от време­ни скандалы: бойкоты, спектакли демонстративных уходов или из­нурительные процедурные споры. И это при вялом темпе законода­тельной работы и поверхностном характере иных, уже принятых законов.

Еще есть одна общая с прежними Думами сторона. Я отмечал в тех Думах: из 400 депутатов на трибуне всегда мелькало каких-то 15–20 – одних и тех же, одних и тех же… Боюсь, что это немно­го наблюдается и у вас.

Еще сравню с прежними Думами. Дореволюционные думцы име­ли весьма скромное жалованье; они не имели ни казенных квартир, ни казенного транспорта, ни череды оплаченных заграничных коман­дировок, ни устройства на летний отдых… К сожалению, ныне личный пример думцев не дает образца самоограничения другим ветвям цент­ральной власти и эшелонам региональной власти. Небольшая часть депутатов в свое время, я знаю, пыталась протестовать против приви­легий, но смолкла, а жаль. Меньше было бы привилегий у власти, не стало бы в избирательных кампаниях пустопорожних, ложных канди­датов, которые только болтаются ради себя. Власть – это не добыча в конкуренции партий. Это не награда, это не пища для личного често­любия. Власть – это тяжелое бремя, это ответственность, обязан­ность, – и труд, и труд. И пока это не станет всеобщим сознанием властвующих, Россия не найдет себе благополучия.

Я, однако, сохраняю веру, что путь к исцелению России не закрыт. И через все развращения, и через все уничтожения, пере­житые нами за 70 лет, наш народ еще удивительно сохранил и разнообразный духовный потенциал. Я верю, что он одолеет и этот новый вид духовной заразы и презренных соблазнов.

Я неоднократно повторял: наша высшая и главная цель – это сбережение нашего народа, столь уже измученного. Сбережение его физического бытия, его нравственного бытия, его культуры, его традиций. И может быть, еще нынешнему составу законодателей предстоит сделать первые исторические шаги на пути к подлинно­му, а не показно-фальшивому, народному самоуправлению.

Поиск по сайту: