Письма, записки, поздравления

Этот раздел открывает переписка М. Юдиной и Б. Пастернака: точные, теплые, человечески емкие фразы Б. Пастернака и пре­дельно искренняя, эмоциональная, содержательно развернутая речь М. Юдиной.

Письма известного культуролога, литературоведа и лингвиста Юрия Михайловича Лотмана к его другу Борису Федоровичу Его­рову, доктору филологических наук, профессору, представляют со­бой яркие талантливые произведения эпистолярного жанра. В них проявилась вся многогранность натуры Ю. Лотмана. По свидетель­ству Б. Ф. Егорова, «здесь и глубокие научные рассуждения, и по­лемика, и описания быта, настроений; серьезное перемешано с юмором» (Звезда. 1994. № 7. С. 160). Б. Ф. Егоров был единственным близким другом Ю. Лотмана, с которым он делился всеми своими мыслями, чувствами, тайнами. Письма Ю. Лотмана вводят нас в атмосферу жизни научной общественности 70–80-х гг., в историю публикаций работ тартуской лингвистической школы, в проблема­тику научных интересов Юрия Михайловича, в подробности его семейной жизни, открывают заветные мысли автора. Тексты этих писем показывают сложность и нетривиальность внутреннего мира Ю. Лотмана, широкую ассоциативную палитру его замечаний.

Последующие письма и записки характеризуются такими осо­бенностями композиции, как фрагментарность изложения, ситуа­тивная вынужденность. Тематическая дискретность зависит не только от индивидуальной манеры пишущего, но и от особенностей эпис­толярного жанра: в письме затрагиваются все темы, общеинтерес­ные для автора и адресата, причем для высказывания мнений, со­общения о тех или иных событиях избрана та форма, которая является традиционной для участников переписки. Непринужденность отношений, близость интересов – главные условия для переписки.

Характерны устоявшиеся этикетные формы приветствия и прощания.

Для записок главным фактором организации их содержания является информация, которая обусловлена известными адресанту и адресату обстоятельствами.

Поздравления могут представлять собой мини-письма, тема­тически дискретные, отражающие поток мыслей, или собственно поздравления, форма которых в значительной степени ритуализована, содержит триаду: обращение, поздравление, пожелания – и этикетные формулы прощания.

Б. Пастернак – М. Юдиной

22 янв<аря> 1955.

Дорогая Мария Вениаминовна!

От души благодарю Вас за письмо! Ваши обращения, то, как Вы титулуете и величаете Вашего покорного слугу, не испортят меня, я люблю Вашу доброту и восторженность, светящиеся в них.

Я зимую на даче. Мне хорошо. Особенно большое спасибо Вам за широту, с какою Вы сформулировали Ваши новогодние пожелания мне. Вы пожелали: «исполнения моих любых желаний, Вам неведо­мых». Мне хочется, чтобы все было хорошо. В такой полноте это жела­ние наверное недостижимо, но оно достигается в таком большом при­ближении, что уже и это сверхсчастье, так что просто не верится.

Я очень много работаю. Внешне и по имени эта работа не пред­ставляет ничего нового. Это вторая книга «Жеваго» во второй ее ре­дакции, перед перепиской окончательно начисто, к которой я наде­юсь приступить через месяц и предполагаю довести до конца через два-три, к весне. Но внутренне, в действительности это труд такой же новый, как если бы я начинал что-нибудь новое и по названию, так много я изменяю при отделке, и столько нового вставляю.

Эта книга будет очень большая по объему, страниц (рукопис­ных) до пятисот, тяжелая, сумбурная и вряд ли кому понравится.

У нас на даче два или три раза собирались. Ловлю Вас на выраженной Вами готовности повидаться, так сходящейся с моим желанием, и как только что-нибудь наметится, Вас извещу и поза­бочусь о технике доставления Вас к нам.

Вы сами знаете, как Вы тронули меня своей доброй памятью, как я предан Вам и как Вас чту.

Ваш Б. Пастернак.

Дневниковые записи

Подраздел открывают дневниковые записки А. Ахматовой, представляющие собой творческие размышления, раздумья о ходе работы над поэмами.

Дневник М. С. Волошиной, вдовы поэта Максимилиана Воло­шина, писавшийся ею в годы войны в Крыму, представляет собой, разговор с альтер-эго, искреннее описание душевных мук, немощи, переживаний и надежд в тяжелые годы Отечественной войны. Ма­нера письма свидетельствует об эмоциональности натуры М. С. Во­лошиной (градация, цепочки синонимов, восклицательные предло­жения, повторы), ее образованности, тонкости восприятия.

А. Ахматова «Из дневника» (1959–1962)

31 мая 1962.

«… Там в Поэме («Поэме без героя». – Е. Л.) у меня два двой­ника. В первой части – «петербургская кукла, актерка», в Третьей – некто «в самой чаще тайги дремучей». Во второй части (т. е. в Решке) у меня двойника нет. Там никто ко мне не приходит, даже призраки («В дверь мою никто не стучится»). Там я такая, какой была после «Реквиема» и четырнадцати лет жизни под запретом («My future is my past»), на пороге старости, которая вовсе не обещала быть покойной и победоносно сдержала свое обещание. А вокруг был не «старый город Питер», а послеежовский и предвоен­ный Ленинград – город, вероятно, еще никем не описанный и, как принято говорить, еще ожидающий своего бытописателя».

18 дек. 1962.

«И наконец произошло нечто невероятное: оказалось возмож­ным раззеркалить ее, во всяком случае, по одной линии. Так возникло «Лирическое отступление» в Эпилоге и заполнились то­чечные строфы «Решки». Стала ли она понятнее – не думаю! Ос­мысленнее – вероятно. Но по тому высокому счету (выше полити­ки и всего…) помочь ей все равно невозможно. Где-то в моих проза­ических заметках мелькают какие-то лучи – не более».

Дневниковые записи вдовы поэта Максимилиана Волошина М. С. Волошиной в Коктебеле

12/XI 42 г.

Милый мой, только твой образ, только мысль о тебе и с тобою дают мне силы как-то брести, что-то делать. Изнемогаю от бесси­лия, обиды, непонимания. С тобой не расстаюсь. А как бы поступил Мася, а что бы он сказал? Макс бы объяснил. Макс бы сказал. Масенька бы пожалел, помог! Вот только это и твержу себе, изнемогая. И сейчас ничего не могу, не хочу, не мыслю. А только к тебе, и вот писать стала, чтобы хоть как-нибудь себя обмануть, за что-то заце­питься, что-то делать. Милый, сколько горя, бессилия, обиды!

Писать изо дня в день нельзя, потому что нет слов и руки не поднимаются – вот сесть и писать. Это больше чем немыс­лимо. Это невозможно. Мой маленький ум, мои больные нервы, боль­ная психика не вмещают, не могут справиться с ужасами творяще­гося и творимого. Времена апокалипсические. Страны нет. Россия растоптана, поругана германским сапогом. Мы оккупированы, за­воеваны. Все, все непереносимо! Ну, как же слова? Ну, как это все рассказывать? Больно, страшно, оскорбительно, возмутительно. Это все только приблизительные определения. Да и зачем и кому пере­давать? Собственное бессилие, слабость? Конечно, вот это верно и хочешь передать. Хочется поддержки, ласки, логики. Ощущаешь только свое бессилие и боль. Эти унизительные состояния. Мизер своего духа. Ах, я всю жизнь жила в иллюзиях, что что-то могу, понимаю! И теперь, на старости лет, вижу всю иллюзорность своих представлений. Жизнь – ужас. Война – реальность.

Как человечество может быть в таком ужасе? Вся Европа! Весь мир. Да что же это такое? Насилие, насилие, смерть, убийства, раз­гром, грабеж, разорение стран – и так годы. Да что же это такое? Неужели нет умных, гуманных, понимающих? Ведь весь мир! По­чему Гитлер, Сталин, 3, 4, 10 – сколько их, могут посылать на убийства, на смерть, разорять, словом, делать войну и все ее ужа­сы? Почему миллионы не могут сказать: не можем больше так жить! Не сказать, а заставить не убивать, не разорять, не делать войны? Почему нет 10–100 таких, которые сказали <бы> «не надо вой­ны!»? Господи! Я бесплодно думаю день и ночь все об одном и том же…

Вот и сейчас: пишу, а над ухом, вблизи и вдалеке, все выстре­лы, выстрелы. Вся дрожу. Все время дрожу, когда стреляют, физически и морально так подавлена. И так второй год, с большими или меньшими интервалами.

II. Ораторская речь

Характерные черты ораторского стиля определяют особенности его конкретных воплощений и бытования. Прежде всего, ораторская речь является одним из видов публичной живой речи. В качестве обязательного признака ораторского стиля выступает, как известно, целевая установка, т. е. то, что называется ораторским намерением (интенцией). В зависимости от характера аудитории, жанра и цели воздействия говорящий избирает стиль речи, включающий сумму художественных приемов оформления темы. В самом публичном выступлении как специфическом акте речи следует выделять:

1) субъекта речевого действия,

2) массового слушателя как объекта речевого действия,

3) устное живое слово (канал воздействия),

4) цель речевого воздействия, которая определяется нередко профессиональными и личностными качествами оратора – чело­века определенной эпохи,

5) выбор темы и жанра выступления, которым соответствуют приемы логического, орфоэпического, синтаксического и стилисти­ческого оформления речи.

Своеобразие устройства системы ораторской речи и отмечен­ная релятивность ее компонентов обусловили критерии отбора об­разцов современной ораторской речи для хрестоматии. Прежде всего, материал в хрестоматии представлен по родам и жанрам оратор­ской речи, имеющим большое общественное значение. Имеются в виду такие разновидности речей, которые относятся к: а) социаль­но-политическим, б) академическим и лекционным, в) судебным и г) духовным (церковно-богословским).

Поиск по сайту: