Колыбельная песня и заговор

В большинстве исследований колыбельной песни прямо или косвенно утверждается тезис о происхождении ее из заговора.

В качестве аргументов, во-первых, отмечали семантическую и этимологическую связь слов "байкать" и "баить", что не вызывает возражений. В словаре В.И. Даля мы находим толкование: "местами, баить употребляют в старинном значении шептать, знахарить, заговаривать". Этот факт действительно свидетельствует о этимологической связи, но еще не позволяет делать выводы о их общем генезисе. Во-вторых, фиксировали наличие общих формул только на уровне текста. Сам метод сопоставления только на уровне текста нельзя признать продуктивным. Авторов таких предположений не смущало крайне ограниченное количество формульных пересечений. В колыбельной песне не реже встречаются и формулы других жанров, но на это внимание не обращалось. Факты использования общих формул и мотивов, разумеется, не случайны. Они свидетельствуют о функциональных связях, но еще не позволяют говорить о функциональном и генетическом родстве. Для осмысления дан­ной проблемы необходимо кратко сравнить природу функционирования колыбельной песни и заговора в традиционной культуре.

Заговор – прямое воздействие на действительность. Колыбельная также функционально воздействует на действительность, но не исправляет и не изменяет негативную ситуацию, а стимулирует текстом развитие позитивного.

Заговор, в большинстве случаев, (а в отношении младенца практически во всех) применяется в случае нарушения нормального хода жизни. Колыбельная песня не имеет таких черт и является функционально насыщенным, но достаточно бытовым текстом. Знание колыбельных не является сакральным знанием. Колыбельная песня в отличие от заговора не имеет четких правил исполнения и сценария сопутствующих действий. Заговор неразделим с заговорным ритуалом, колыбельная аналогичного ритуала не имеет. Она неразделима только с качанием, которое в традиционной культуре, преимущественно, связано с символикой роста. Заговор произносится только осознанно, он имеет свойство терять силу. Заговор может бытовать в письменной форме. Этими значимыми признаками колыбельная не обладает.

Колыбельная постоянно воздействует на ребенка, заговор окказионален. Колыбельная песня в отличие от заговора более вариативна в исполнении,[79] для заговоров необходима определенная неизменность их воспроизведения в соответствии с событием. В колыбельной песне, в отличие от заговора почти не встречается архаизмов.

Колыбельная песня в силу своей природы не может использовать символику заговора. Слово, даже случайно или "не в час" сказанное, может повлиять на судьбу ребенка (именно в силу его незавершенности) и обернуться проклятием, странствием в чужом пространстве и в чужом статусе. Колыбельная песня, как свидетельствует составленный нами словарь тихвинских колыбельных и проанализированные тексты, "весьма осторожна" и, следовательно, ограничена в лексике. Повторим, что в традиционной колыбельной (в отличие от литературной) нет даже упоминания такого времени как ночь, практически отсутствует черный цвет, встречается узкоограниченный "демонологический" ряд. Такие образы как девки-пустоволоски, змеи-скоропеи, тридцать три мертвеца, обычные для заговора, в колыбельной невозможны. Многие заговорные формулы противоестественны колыбельной. Младенец (переходное и недооформленное существо) крайне открыт для "действий против него", и постоянное использование сильной заговорной формульности, где открывается иное, опасное, пространство ("На море на Окиане, на острове, на Буяне...", "болота, гнилые колоды.."), иные опасные реалии и образы (например, полуношница) могут разрушить все "охранительные" границы, которые устанавливает колыбельная песня. Только если ребенок "опризорен" или заболел, когда создается безвыходное положение, только тогда прибегают к столь сакрально мощному и насыщенному "чужими" образами жанру заговора.

Нельзя сказать, что у колыбельной и заговора нет пространственных совпадений: в колыбельных встречаются сюжеты о серых котах, из-за моря несущих сон, о "путешествии" кота во лесок, волчок утаскивает во лесок. Но другое пространство в отличие от заговоров не усиливается определениями, а наоборот, часто благодаря экспрессивным суффиксам с него снимается "страшный" потенциал (не "темный лес" как в заговоре, а лесок). Пространственный образ центра мира в колыбельной и заговоре разные. В колыбельной это зыбка с ребенком, в заговоре это конкретные локусы сакрального пространства: остров, камень, дерево и др.

Данное введение написано отнюдь не для того, чтобы разъединить заговор и колыбельную. Мы критикуем лишь теорию о происхождении колыбельной из заговора.

Колыбельная песня (как и всякий жанр фольклора) – явление гетерогенное, и в ней встречаются не только заговорные формулы, но и формулы лирической песни, свадебной лирики, сказочные формулы, формулы колядок и других жанров. Все эти явления не случайны и в каждом случае обусловлены функциональными соответствиями на уровне традиции. Взаимосвязи заговора и колыбельной также имеют место. Очевидны и некоторые общие принципы – акцентация имени собственного (прямое воздействие на конкретного адресата), обязательное исполнение ряда заговоров на стыке дня и ночи. Колыбельная песня начинает исполняться младенцу сразу после ряда заговоров, которые используют в родильных и крестильных обрядах.

В колыбельной песне мы встречаем реминисценции из строго ограниченного комплекса заговоров, имеющих свою специфику: это обереги, заговоры на сон ребенка и заговоры при обмывании (купании) ребенка. В данных заговорах и колыбельных совпадает адресат. Обратим внимание на то, что заговор, которым пользуют младенца, значительно ограничен, в отличие от обычного, в использовании демонологических персонажей.

Итак, первая группа заговоров, формулы которых проявляются в колыбельной песне, это весьма специфические, близкие к приговорам, заговоры во время обмывания младенца. Обмывание – второй ритуал, или элемент протяженного ритуала маркирования младенца после захоронения "последа". Только что родившегося ребенка во всех севернорусских районах парили (мыли) в бане, печке. Тело ребенка (еще хрящевидное, "мягкое") правили, обмеряли, т. е. формировали. В традиционной культуре физическое, умственное, духовное состояние осознается в единстве, таким образом, мы можем с некоторыми оговорками сказать, что ритуал обмывания начинал формировать необходимый статус. Колыбельная песня имеет аналогичную функцию, и она, как мы покажем ниже, через текст синтезирует в себе "формирующие" ритуалы. В ней есть мотив купания-обмывания (см. подр. в главе "Прогностическая функция колыбельных песен") и встречаются формулы близкие к заговорным. Отметим также, что все эти формулы имеют повелительное наклонение (доминирующее наклонение колыбельных песен), что подчеркивает "магию" текста. Характерный пример – вятский заговор, когда парят ребенка:

"Спи по дням, рости по часам. То твое дело, то твоя работа, кручина и забота. Давай матери спать, давай работать. Не слушай – где курицы кудахчут, слушай пенья церковнаго да звону колокольного."(Майков 1992, № 53).

У Л.Н. Майкова зафиксирован вятский текст, но можно привести множество записей не только вятских, а всех севернорусских колыбельных песен, где близкая формула "Спи по ночам, расти по часам" часто повторяется. В тихвинской коллекции, примеры из которой будут приводиться, настоящая формула встречается в каждом пятом тексте убаюкивания. В антологии А.Н. Мартыновой "Детский поэтический фольклор" (Мартынова 1997) с ориентацией на сюжетное многообразие, в 544 разнолокальных текстах колыбельных настоящая формула встречается более 50 раз. Например:

"А-баю-баю-баю,

Баю-баиньки, баю.

Уж ты спи по ночам,

Ты расти по часам;

Как ты вырастешь большой,

Станешь в серебре ходить..."

(ТФА, 101)

"Дай и мне(вариант– нам)поспать" – также часто употребительная формула в колыбельной песне. Встречается в колыбельной и колокольная символика (напр.: "На погосте кузнецы // Колокольчики куют"), которая по значению коррелирует с ритуальными действиями, ускоряющими речевое развитие ребенка: "Если ребенок долго не говорит, то поят водой, которой был окачен колокольчик. Если узнают, что где-нибудь льют колокол, то делают "жертву на колокол" (Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 348. Л.8. Вологод., Тотемский, 1898. Жуков А.). Колокольный звон вообще связан с благожелательной прогностикой: примета на удачное сватовство, знак будущей свадьбы при "подслушивающих" гаданиях (Тихвинский уезд). Детям даже вменялось звонить на Святой неделе (звонильной) на "добрый лен".

Можно привести и другие аналогичные примеры параллельных формул колыбельной и заговоров при мытье младенца:

"Матушка Пресвятая Богородица, Царица Небесная, своего сына мыла да парила и тебе, имярек, водушки поставила."(Шумов 1997, № 182). Мы уже приводили в пример новгородский колыбельный текст: "... Богородица с тобой...// Никола милостивой. // Тебя вырастила, // На пычи поставила, // Жить заставила." (ИРЛИ, к. 261, п.1, № 221. Новг., Пестовский, Беззубцево. Туманова А.Т. 1896. Зап. Митрофанова В.В. 1968)

В таких примерах следует говорить не столько о путях проявления заговора в колыбельной, сколько об их взаимосвязях. Этот тип заговора, возможно, менее устойчив текстуально; приговор при купании ребенка, скорее, связан с "формированием", чем с "исправлением случившегося". Мы не исключаем и влияния самой колыбельной на такие заговоры, в силу их специфичности и функциональной тождественности с колыбельной. Заговор и колыбельная, возможно, черпают определенный формульный ряд из некого "фонда формул" при возникающей функциональной потребности.

Параллели между заговором на обмывание и колыбельной можно найти и в их общей "векторности", связанной с общей прогностической функцией. Например, можно привести такой заговор во время купания ребенка: "Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. Вода книзу, а имярек кверху расти. Аминь."(Шумов 1997, № 197). Здесь также, как и в колыбельной, фиксируется "векторность" – ребенок всегда направляется вверх, на рост: "У кота колыбель высока, // У мово Ванечки выше того"; "Спи по ночам, // Расти по часам"; "Я качаю, зыбаю"; "Качь-качь"; "Я качу, // На высоком оцепу". Символика качания в традиционной культуре связана с прогностикой роста, устремлением вверх.

Следующий аспект, который соединяет функционально заговор на обмывание ребенка и колыбельную песню, связан с "раскрыванием органов". В заговоре, зафиксированном у Л.Н. Майкова, текст "способствует" раскрытию органов: "…Ручьки, ростите, толстейте, ядрянейте; ножки, ходите, свое тело носите; язык, говори, свою голову корми. Бабушка Соломоньюшка парила и правила, у Бога милости просила. Не будь седун, будь ходун... Живи да толстей, да ядряней." (Майков 1992, № 51). Текст очень отчетливо подчеркивает переходное и недооформленное состояние ребенка. Колыбельные также способствуют "раскрытию органов", но что очень важно, они не фиксируют сам процесс, а заявляют об этом как о состоявшемся факте. Это не значит, что ребенок уже вышел из состояния переходности и недооформленности, но в песне "будущая нормальность ребенка" утверждается как состоявшийся факт. В состоянии перехода (младенческий период ребенка) идет утверждение желаемой доли. Это известный "прием" традиционной культуры – утверждение желаемой доли в момент переходного состояния: величальные песни в свадебной обрядности, святочные колядки, рефрен из подблюдных песен "Кому поем, тому с добром // Кому вынется, тому сбудется // Кому сбудется не минуется". "Магия" текста очевидна, в колыбельной ребенка одевают во взрослые одежды, фиксируют пол, обозначают его собственность, будущий социальный статус.

Более того, как и в заговоре, в утверждении данного статуса ребенка в колыбельных участвует Богородица, уже совершившая "правление" (Богородица с тобой...// Тебя вырастила, // На пычи поставила...) и раскрывшая органы. "Божественное", "Ангельское" участие усиливает это утверждение состоявшегося статуса ребенка ("Богородица с тобой"; "Богородица у тя"; "И к обиденки свела"), например:

"Баю-баю, на спокой,

Богородица с тобой.

Она милостива,

Тебя вырастила.

На ноги поставила,

Его ходить заставила."

(ТФА, 3)

"Спи, дитя, спи, дитя,

Богородица у тя.

Она милостива,

Тебя вырастила.

Тебя вырастила,

Ручки, ноженьки дала

И к обиденки свела."

(ТФА, 6)

Контекст "раскрывания органов" посредством их обозначения фиксируется во множестве часто исполняемых текстов:

"Кую-кую ножку,

Поеду в дорожку.

Надо ножку подковать,

Чтобы дома ночевать."

(ТФА, 49)

"Баю-баю, баенки,

Я скатаю валенки

Я скатаю валенки

Не велики маленьки.

В аккурат по ноженькам,

Бегать по дороженькам."

(ИРЛИ, к. 261, п.1, № 220. Новг.,
Пестовский, Елкино. Воронова Е.А. 1906. Зап. Петрова Л.Я. 1968)

Общий мотив "парильного" заговора, сопутствующих ему действий и колыбельной – мотив битья ребенка веником на рост. Такие заговоры используются не только в первое парение ребенка, но и в случае его болезни:

1. "Шелковые веники, бумажное тело, чтобы тело не болело, доброго здоровья, ума-разума, из-за горья, из-за моря" (Шумов 1997, № 156). Вар.: "... Шелковый веник на бумажное раба (имя рек) тело с добрым здоровьем, ради нашего дела" (Шумов 1997, № 173).

2. "Бабка садится в бане на полок, кладет на колени ребенка и, взяв в левую руку веник, ударяет обрубленным концом в полок, нашептывая трижды следующее: "Как эта белая береза стояла во чистом поле, не знала ни уроков, ни призоров, так и ты, младенец, раб Божий (имя рек), не знай ни уроков, ни призоров и будь здоров и долголетен. Тьфу! Свят Дух, аминь!" Затем ребенка парят и окачивают с веника водой." (Майков 1992, № 229)

В колыбельных мы также встречаем тему битья ребенка, есть и конкретные проявления битья веником: "проводили голичком", "били голиком".

Вторая группа заговоров, повелительные мотивы которых часто проявляются в колыбельных, – заговоры на крепкий сон младенца, если он кричит, плачет и не спит. Из экспедиционной практики известна частота использования заговоров "под поток" от бессонницы. Большая часть младенцев прошла через этот заговор. Использование общих формул здесь естественно – сон главная цель как такого заговора, так и колыбельных. Они близки и по времени исполнения. Например:

1. "Шутуха-бутуха, полуношница! Не шути, не греши, малого младенца имярек не тронь, не шевели, за волосьица не тереби, за бока не щипли, за подошвицы не щепоти, не шути, негреми. В теплой бане, над белым паром, в темном лесе, в синем море, над сырым камнем тут тебе и спокой, где собаки не лают, петухи не певают." (Шумов 1997, № 184).

Текст колыбельной:

"Бай-бай-бай-бай,

Ты, собачка, не лай,

Белолапа, не греми,

Петушок, не кричи,

У мня Веру не буди.

Вера выспитцы-

Не куражитцы,

А на улицу пойдёт,

Разбумажитцы."

(ТФА, 185)

Можно привести еще множество примеров[80]. Повторение функционально значимых слов и словосочетаний: собачка не лай, не греми, петушок не кричи, явно свидетельствуют о взаимосвязи данного заговора с колыбельной. Но для этой взаимосвязи нужны еще и определенные условия. Такой заговор не может быть насыщен крайне опасной символикой как в пространственном, так и в образном отношении. В колыбельную попадают только функционально значимые для нее элементы заговора (функция успокоения, тишины, защиты); принятый ряд образов совпадает с устойчивым образным рядом колыбельной и не разрушает ее (собака, петух, курица).

Можно заметить еще одну концептуальную связь колыбельной и заговора на крепкий сон, которым пользуют детей. В заговорах обращаются к явлениям природы и просят их средства для "сна" и "покоя": "Заря-заряница, дай мне водицы, для моего младеня, для сну и покоя." (Шумов 1997, № 186). Сравним начальную формулу многих колыбельных, где просят покоя, "спокоя": "Баю, баю на спокой". В других случаях обращаются к персонифицированному и мифологизированному существу – "бессоннице" ("крикливице"), отгоняя ее в леса и желая "ребенку хорошего сна" (Шумов 1997, № 188); обращаются к "полуночнице", "ночнице" с просьбой о сне, с повелением "не буди", приготовляя для нее, например, миниатюрную прялочку, кудель или соху, лук и стрелочки (в зависимости от пола ребенка) из лучины и втыкая их за матицу; обращаются к "заре", которая должна взять "бессонницу" ("ночницу") и дать сон (не будить).

Аналогичным образом призывается Угомон. Ребенка от криков кладут под куриный нашест (3 раза по зорям) и приговаривают: "Куры белы, куры серые, куры пестрые возьмите от младенца (такого-то) крик, а дайте ему гомон." (Успенский 1895, 85); "Зоря-зоряница! возьми бессонницу, безугомонницу, а дай нам сон-угомон." (Савушкина 1993, № 27).

В колыбельной песне мы также обнаруживаем такое же повеление, как и в заговорах – "не буди" (об этом просят голубей, собак, петухов и т.д.) и реальный призыв мифологических персонажей, присутствующих в заговорах на сон и от криков, – пары Сон-Дрема и Угомона.

В колыбельной песне отсутствует сюжетная линия изгнания "бессонницы" (полуношницы, крикливицы), этих слов и персонажей нет в жанре. Это объясняется его иным смыслом. Заговор обозначает "вредителя" и изгоняет его. Колыбельная не имеет безысходной причины (ребенок не болен) обозначать вредителя, иначе на ее месте появился бы заговор, его упоминание без крайней необходимости может и призвать "чужого". Колыбельная исполняется в другой обстановке, без конкретных действий по установлению контакта (выход под поток, на девятую половицу), в другой вербальной форме исполнения по ритмике, не на едином вздохе. Тем не менее надо отметить, что заговоры на сон, также как и колыбельные, исполняются на стыке дня и ночи. Но колыбельная осуществляет частый призыв только "своих" мифологизированных успокоителей (Сон, Дрема, Успокой, Угомон). Эти успокоители, в отличие от заговоров, не имеют признаков возможной агрессии:

"... На Ванюшку сон-дрема.

Сон ходит по сеням,

Дрёма по новым.

Сон и ищет

Дрёма спрашивает:

Ванюшкина где

Колыбелушка?

Сон говорит:

"Усыплю, усыплю".

Дрема говорит:

"Удремлю, удремлю..."

(РГО, ф. 24, оп. 1. Ед. хр.39, л. 250. Тихвин.

Зап. Невинским. 1852.)

Угомон более строгий:

"... Уж ты глазаньки зажми

Угомон тебя возьми..." (ТФА, 111)

Можно обнаружить аналогии в следующем заговоре и колыбельной: ребенка, который кричит, кладут под куриный нашест и приговаривают: "... Крик, крик, поди на Окиан море..." или ", "Куры... вазмитя сваи криксы"(Майков 1992, № 57, 59). В колыбельных мы постоянно встречаем обращение к курам: "Тише, куры не шумите" или "Шишь, вы куры, не шумите" (обратим внимание на звукоряд, аллитерация с основой на шипящие, что соответствует звукоряду бытовой команды на успокоение ребенка).

Как мы уже говорили, контакт колыбельной и заговора строго ограничен. Более того, в колыбельных нет даже намека на заговоры на обмывание и сон, если они нарушают ее пространственное поле и не соответствуют ее образному ряду (есть заговоры по тому же поводу, использующие традиционный зачин "На море, на окиане... там живет", с "девками-пустоволосками" и т.д. и т.п.)

Вместе с тем, следует отметить еще некоторые единичные примеры параллелей заговоров и колыбельных. Это встретившийся нам мотив избиения Христа в заговорах на ураз (ушиб, порез, рану): "Били Христа // Колотили Христа // На широкой улице // Железной палицей..." (Адоньева 1993, № 463-466). Эта же формула, казалось бы, часто повторяется и в колыбельной, но с другим героем: "У кота, у кота, // Была мачеха лиха // Она била кота, // Колотила кота...". Комментировать тексты таких колыбельных следует, исходя из мотива битья, о котором сказано выше. Связь с заговором возможна только по ритмически-звуковым ассоциациям, поскольку сопоставлять лихую мачеху с избивателями в заговоре на ураз и соотносить логику заговора (Христа били – у него не было ран – так и у тебя не будет), и наказание кота за воровство сметаны в колыбельной будет неверным.

Еще один момент – в колыбельных часто призываются в успокоители или успокаиваются животные, которые являются избавителями или передают свои качества в заговорах – это кот (например, заговор от грыжи), собака, петух, курица.

Совершенно очевидно, что колыбельная наиболее часто контактирует не с заговором, а с оберегом. Оберег постоянен, его произнесение (как и исполнение колыбельной песни) содержательно связано с будущим, а не исправляет случившееся. В контекст оберега, как и колыбельной, как правило, не входят другие действия. Пространство оберега достаточно нейтрально: оно, в отличие от заговора, не вторгается в "чужое" пространство. Приоритет в нем получают божественные образы (Господь, Богородица, Никола, Ангел, Архангел), которые отгоняют "вредителей". Ангел-охранитель постоянно призывается и в колыбельной, которая также входит в систему оберегающих действий. В обереге и колыбельной разные иерархии функций, но есть и пересечения – охранительная и прогностика будущего благополучия. Приводим в пример ряд текстов оберегов:

1. Оберег на сон:

"Ложусь спать

В Божьих горах,

Иисус Христос в головах,

Божья матерь – в ногах,

Ангелы над головой

Говорят со мной.

Христос осеняет,

Врагов отгоняет:

Уходите, враги,

От окон, от дверей,

От постели моей.

Аминь."

(Адоньева 1993, № 179)

Более короткие тихвинские обереги, которые произносятся на сон младенца: "Ангел мой, ляг с тобой"; "Улегся спать, // Под Божью печать.// Под Господен мост, // Благослови тебя Христос".

2. "Ребята будут, читай:

"Богородица кормилица,

Никола много милостив,

Ангел и власые все святые.

Спасите и сохраните на денек и ноченьку..."

(Адоньева 1993, № 236)

3. На дорогу:

"Господь со мной,

Иисус Христос над головой,

Ангелка под пазухами.

Святитель отче Микола,

В путь дорожку со мной."

(Адоньева 1993, № 206)

4. Оберег на благополучные сутки:

"Никола на руках, Богородица на кресте. Чуден крест – на семь верст!Ангел мой, сохранитель мой, сохрани мою душу, просвети мое тело на сутки без греха, аминь!"

(Майков 1992, № 240).

5. Оберег дома (когда одна остаешься ночевать):

"Господи, благослови, Христос!

Домочек-избушечка,

Окладны бревешечка,

Наокруг домочка,

Наокруг дворочка

Крыша медна,

Тын железный,

Ограда каменна.

Анделы в окошко,

Богородица во двери,

Сам Иисус Христос

В большом углу сидит

Со анделами,

Со арханделами. "

(Обереги 1994, 23)

Как видим, все приведенные обереги соотносятся с колыбельной в функциональном и ситуативном контексте. Сон и "обережение" детей (№ 1,2,5), путь-дорога (№ 3), благополучие следующего дня (№ 4), охрана своего пространства (№5) – это устойчивые функциональные задачи и колыбельной. Можно привести и другие дополнительные комментарии. Мы постоянно видим в оберегах "ангельский контекст", а ребенок – это "ангельская душа". Если во сне он улыбается, то его "ангелы тешат"; если младенец умирает, то он становится Ангелом или Архангелом. Для Ангела-хранителя в день именин ребенка ставят воду на окно. Колыбельная очень часто призывает и "обозначает" Ангела, он становится охранителем и сна, и младенца, не допускает к нему "нечистых вредителей", могущих испортить, подменить его. Более того, в первом тексте мы видим обозначение границы, где "поджидают" враги – окно, дверь – и здесь оберег работает в функциональном контакте с колыбельной ("Ангелы в окошечке") и с "детскими пугалами", которые устанавливаются на окнах и отгоняют нечистую силу (Бушкевич 1997, 17). С другой стороны, именно в окно кличут "Буку" для не засыпающего младенца (Тихвинский уезд). Еще раз выделим ряд ключевых, функционально значимых формул оберега и их "характеристик": Ангел мой; Богородица с тобой; Никола милостивый; Ангел мой, сохранитель мой; Ангелы на голову; С Ангелами, с Архангелами. Достаточно привести всего несколько примеров из сотен колыбельных, чтобы доказать включение в них формульного ряда оберега:

1. "Я уж милую дитю убаюкаю,

Спи – ка Геня, со Христом.

Богородица с тобой,

Поиск по сайту: