Корона из снега и льда

Первые бледные лучи солнца полосами легли на воду, покрытую крупной рябью. На свету гребешки волн сверкали, как хрусталь. Проснувшись, Эрагон сразу посмотрел на северо-запад: не видно ли в морском просторе долгожданной земли?

То, что он увидел, особой радости ему не принесло: груда облаков закрывала почти половину горизонта, и эти облачные горы казались столь высокими, что даже Сапфире было бы через них не перелететь. Чистое небо виднелось только позади, на юге, но было ясно, что и там его вскоре закроют тучи неумолимо надвигавшейся бури.

«Нам придется лететь в грозу», – сказал Глаэдр, и Сапфира, явно волнуясь, спросила:

«А может, попробовать ее облететь?»

Глаэдр не ответил, и Эрагон понял, что старый дракон изучает характер облачности. Наконец он с явным сомнением в голосе сказал:

«Нет, лучше не слишком отклоняться от заданного направления. Нам еще далеко до цели, и если у тебя не хватит сил…»

«Тогда ты одолжишь мне немного, и мы полетим дальше».

«Хм… Даже если и так, лучше все же проявить осторожность. Мы и так были достаточно беспечны. Я видел подобные штормы и раньше. На самом деле он гораздо сильнее, чем тебе кажется. И грозовой фронт у него очень широкий. Чтобы его облететь, тебе пришлось бы так сильно отклониться к западу, что вполне можно и мимо Врёнгарда пролететь. Если бы это случилось, мы бы еще по крайней мере день до суши добирались».

«Но ведь до Врёнгарда не так уж и далеко», – сказала Сапфира.

«Да, не очень далеко, но этот ветер наверняка сильно замедлит наш полет. И потом, чутье подсказывает мне, что шторм бушует сейчас на всем протяжении пути до Врёнгарда. Как ни крути, придется лететь сквозь бурю. Впрочем, нырять в так называемое око бури нет никакой необходимости. Видишь впадину между вон теми двумя небольшими вихрями на западе?»

«Вижу».

«Держи курс прямо на нее, тогда нам, возможно, удастся благополучно пройти между самыми мощными тучами».

Эрагон крепче ухватился за луку седла, и Сапфира, резко опустив левое крыло, свернула на запад, направляясь к указанной впадине, и вскоре вновь выровняла полет. Эрагон зевнул, протер глаза и вытащил из седельной сумки яблоко и несколько полосок вяленого мяса. Завтрак, конечно, довольно скудный, но есть ему не очень-то хотелось. Во время полета он вообще старался не есть досыта, чтобы потом не мучила тошнота.

Он неторопливо жевал, глядя то на клубившиеся впереди тучи, то на сверкающую поверхность моря под ними. Ему становилось немного не по себе, когда он вспоминал, что вокруг одна вода и ближайшая суша – покинутый ими материк – находится примерно милях в пятидесяти от них. Эрагон представил себе, что падает и погружается все глубже и глубже в эти холодные тяжелые воды. Его даже озноб пробрал. Интересно, что там, на дне? А ведь, наверное, с помощью магии можно было бы совершить путешествие на дно морское и все выяснить. Впрочем, особого энтузиазма у него эта мысль не вызвала. Бездонные морские глубины казались ему слишком темными и опасными. Он чувствовал, что ему там совершенно не место. Лучше уж пусть в этой бездне спокойно живут те странные существа, которые всегда там обитали.

К полудню стало ясно, что мощная гряда облаков находится дальше от них, чем это казалось сначала, а грозовой фронт, как и говорил Глаэдр, гораздо шире, чем это представлялось Эрагону и Сапфире.

Поднялся небольшой встречный ветерок, несколько замедливший полет Сапфиры, однако она по-прежнему летела с весьма неплохой скоростью.

Когда они находились все еще далеко от переднего края бури, Сапфира удивила Эрагона и Глаэдра тем, что резко спустилась и полетела совсем низко, скользя над самой поверхностью воды.

Когда она выровняла полет, Глаэдр спросил:

«Ты что это задумала?»

«Мне интересно, – ответила она. – И потом, я хочу дать крыльям отдых, прежде чем нырять в бурю».

И она продолжала скользить над волнами, а отражение в воде повторяло все ее движения, как некий призрачный двойник. Казалось, летят два дракона – один светлый, другой темный. Затем Сапфира, сложив крылья, аккуратно села на воду и, взметнув тучу брызг, поплыла, рассекая грудью волны.

В результате Эрагон оказался мокрым с головы до ног. Но хоть вода и была весьма прохладной, воздух после долго полета на большой высоте казался приятно теплым – Эрагон даже расстегнул плащ и стащил с рук перчатки.

Сапфира мирно плыла, покачиваясь в такт волнам, и Эрагон, поглядывая по сторонам, заметил справа несколько пуков коричневатых морских водорослей, ветвистых, как деревья. Концы ветвей были украшены метелками и какими-то странными пузырьками, похожими на ягоды.

А высоко над головой, примерно на той высоте, где до этого летела Сапфира, Эрагон увидел пару альбатросов. Их широкие крылья по краю были украшены черной полосой. Птицы явно уходили от надвигающейся грозы, и это усилило его беспокойство. Альбатросы напомнили ему, как однажды в Спайне он видел бегущих рядом оленей и волков, вместе удиравших от лесного пожара.

«Если бы мы были достаточно благоразумны, – мысленно сказал он Сапфире, – мы бы повернули назад».

«Если бы мы были достаточно благоразумны, мы бы навсегда покинули Алагейзию и никогда больше туда не возвращались», – ответила она.

Изогнув шею, она коснулась мордой поверхности воды и тут же недовольно тряхнула головой и принялась облизываться, словно попробовала нечто чрезвычайно неприятное на вкус.

И вдруг Эрагон почувствовал, как в душе Глаэдра волной поднимается страшная паника.

«Взлетай! Немедленно взлетай! Слышишь? Немедленно!» – взревел старый дракон, и Сапфира не стала задавать лишних вопросов. С громовым грохотом распахнув свои огромные крылья, она забила ими, чтобы поскорей подняться с поверхности воды, и подняла в воздух целые тучи водяной пыли.

Эрагон наклонился вперед и вцепился в луку седла, чтобы не упасть. Густая, как туман, водяная пыль слепила глаза, и ему пришлось воспользоваться внутренним видением, чтобы выяснить, что же так встревожило Глаэдра.

Откуда-то из невероятных глубин прямо к Сапфире с невероятной скоростью поднималось нечто холодное, огромное, исполненное хищного, неутолимого голода! Эрагон попытался заклятием спугнуть неведомую тварь, заставить ее повернуть назад, однако она, похоже, не замечала его усилий и казалась совершенно неуязвимой. На мгновение проникнув в лишенные света глубины сознания странного существа, Эрагон мельком успел прочесть его воспоминания о бесчисленных годах, проведенных в полном одиночестве в ледяных морских глубинах, где оно охотилось или уходило от преследования других, еще более крупных охотников.

Эрагону стало страшно. Он уже почти выхватил из ножен Брисингр, но как раз в этот момент Сапфира окончательно вырвалась из объятий морских волн и стала быстро подниматься к облакам.

«Скорей, Сапфира! Скорей!» – мысленно кричал Эрагон.

Вдруг на том месте, где они только что были, взлетел белый от пены фонтан воды, и Эрагон успел заметить лишь две сверкающие серые челюсти, разинутые так широко, что меж ними легко мог пройти всадник вместе с конем. Челюсти были буквально усеяны сотнями сверкающих белых зубов.

Сапфира, глазами Эрагона увидев страшного преследователя, резко метнулась в сторону, уходя от разинутой пасти подводного хищника, и невольно задела крылом поверхность воды. Тут же с громким щелканьем захлопнулись чудовищные челюсти, и острые как иглы зубы морского чудовища на какой-то дюйм промахнулись мимо хвоста Сапфиры.

Хищник снова рухнул в воду, и теперь стала видна большая часть его туши и длинная, какая-то угловатая голова. Над глазами монстра торчал, как гребень, костистый нарост, из которого во все стороны вились толстые, как канат, длинные щупальца. Шея чудовища напоминала тело огромного удава и, как и все его тело, была очень гладкой и мускулистой. По обе стороны груди торчали крупные ласты, похожие на весла, которые довольно беспомощно колотили по воздуху.

Перевернувшись набок, чудовище взметнуло в воздух еще одну тучу брызг и скрылось в волнах. Перед этим Эрагон успел заглянул в его единственный, обращенный вверх, глаз, черный, как капля дегтя. В этом немигающем глазу было столько злобы, ненависти, бешеного гнева и разочарования, что Эрагона пробрал озноб, и ему вдруг захотелось оказаться где-нибудь в самом центре пустыни Хадарак, где они уж наверняка были бы в полной безопасности от этой твари, измученной многовековым голодом в своих темных глубинах.

С бешено бьющимся сердцем он сунул в ножны Брисингр и, навалившись на луку седла, спросил:

«Что это было?»

«Нидхвал», – ответил Глаэдр.

Эрагон нахмурился. Он не помнил, чтобы в Эллесмере ему доводилось читать о подобных существах.

«А что такое нидхвал?» – спросил он.

«Они крайне редки, и о них почти нигде не упоминается. В море они примерно то же самое, что фангхуры – в воздухе. Те и другие – родственники драконов. Хотя различия в их внешнем облике весьма велики. Пожалуй, нидхвалы все же ближе к драконам, чем визгливые фангхуры. Они очень умны, и у них даже есть в груди нечто, подобное Элдунари, которое, как мы полагаем, и позволяет им большую часть времени находиться не только под водой, но и на невероятной глубине».

«А они огнедышащие?»

«Нет, но, как и фангхуры, они часто используют силу мысли, желая обездвижить свою жертву. Это довелось испытать на себе далеко не одному дракону».

«Так они поедают себе подобных?!» – воскликнула Сапфира.

«Нидхвалы отнюдь не считают нас себе подобными, –. возразил Глаэдр. – Впрочем, они действительно порой поедают и своих собратьев. Кстати, именно поэтому они так редко встречаются. Они не питают ни малейшего интереса к тому, что происходит за пределами их водного царства, и каждая наша попытка вступить с ними в диалог заканчивалась неудачей. Очень странно, что мы повстречались с нидхвалом так близко от берега. В мое время они встречались только на расстоянии нескольких дней полета от суши, где море особенно глубоко. Похоже, после падения Всадников они либо слишком осмелели, либо окончательно впали в отчаяние».

Эрагону стало не по себе, когда он вспомнил свое прикосновение к сознанию нидхвала.

«Почему же ни ты, ни Оромис никогда нам о них не рассказывали?»

«Мы еще много чего тебе не рассказывали, Эрагон. Если ты помнишь, у нас тогда было слишком мало времени для того, чтобы хоть как-то вооружить тебя самыми необходимыми знаниями для борьбы с Гальбаториксом. Мы не могли тратить это драгоценное время на разговоры о всяких мрачных тварях, наводящих ужас на дальние пределы Алагейзии».

«Значит, есть и другие? Не только этот нидхвал?»

«Не очень много, но есть».

«А ты нам о них расскажешь, Эбритхиль?» – спросила Сапфира.

«Давайте договоримся так: подождем неделю, и если по-прежнему будем живы и свободны, я с удовольствием в течение последующих десяти лет буду рассказывать вам обо всех известных мне народах, включая все великое разнообразие жуков. Но до тех пор давайте сосредоточимся на нашей основной задаче. Согласны?»

Эрагон и Сапфира, хоть и без особой охоты, согласились с ним и более разговоров на эту тему не заводили.

…Встречный ветер заметно усилился, и его порывы становились все более яростными по мере того, как они подлетали все ближе к грозовому фронту; порой этот ветер настолько замедлял полет Сапфиры, что скорость ее снижалась вдвое. Время от времени ветер вдруг начинал так раскачивать ее, словно хотел опрокинуть, а иногда она словно повисала в воздухе на несколько секунд. Они, правда, всегда знали, в какой момент налетит очередной порыв ветра, потому что с высоты им было видно, как по серебристой, похожей на чешую поверхности воды к ним приближается новая воздушная волна.

С самого утра количество облаков в небе постоянно увеличивалось, и теперь, в непосредственной близости, они казались особенно грозными. Брюхо этой облачной горы было почти черным с красноватым отливом, и из этого брюха свисала завеса плотного дождя, как соединявшая грозовую тучу с морем прозрачной пуповиной. Выше грозы облака были цвета тусклого серебра, а самые их верхушки сияли ослепительным белым светом и казались твердыми, как отроги Тронжхайма. На севере, над самым центром бури, облака образовали нечто вроде гигантской плоской наковальни, тяжело повисшей над миром – казалось, сами боги выковали этот необычный гигантский инструмент для своей небесной кузницы.

Когда Сапфира летела между двумя гигантскими белыми колоннами облаков – рядом с которыми она казалась не более чем песчинкой, – а моря не было видно из-за скрывавшей его сплошной облачности, встречный ветер еще усилился, а воздух стал невероятно холодным и каким-то хрустким. Холод окутывал Эрагона со всех сторон, и он стиснул зубы, чтобы ими не лязгать. В животе у него противно екало, когда Сапфира то резко падала вниз, то столь же резко взмывала вверх.

«Вам еще когда-нибудь доводилось попадать в грозу кроме того раза, когда вы летели из долины Паланкар в Язуак?» – спросил Глаэдр.

«Нет», – коротко и мрачно буркнула Сапфира.

Глаэдр, казалось, ожидал подобного ответа, ибо тут же начал давать ей всякие советы насчет того, как пробиться сквозь такую густую облачность и не потерять ориентации.

«Следи за направлением и примечай каждое крупное скопление облаков поблизости, – говорил он. – С их помощью ты сможешь догадаться, в каком направлении дует ветер и где он сильнее всего».

Многие из этих правил были Сапфире уже известны, но, поскольку Глаэдр продолжал свой неторопливый урок, спокойствие и самообладание старого дракона передались и Сапфире с Эрагоном. Если бы они почувствовали в мыслях Глаэдра тревогу или страх, то и сами, несомненно, заразились бы этими чувствами, и он, похоже, отлично это понимал.

Клок облака, оторванный ветром от основной груды, пересек путь Сапфиры, и она, вместо того чтобы его облететь, пронзила его, точно сверкающее синее копье. Серый туман окутал их со всех сторон, даже вой ветра вроде бы стал звучать глухо; сморщившись, Эрагон прикрыл рукой лицо, защищая от излишней слепящей влаги глаза.

Когда они стрелой вылетели из облака, оказалось, что тело Сапфиры покрыто миллионами крошечных капелек, и теперь она сверкала так, словно ее и без того ослепительную чешую усыпали алмазной крошкой.

Но по-настоящему выровнять полет она так и не могла; то недолго летела по прямой, то порыв яростного ветра швырял ее резко в сторону, то неожиданный восходящий поток воздуха заставлял ее подняться вверх, а потом на одном крыле сворачивать вбок и вниз. Даже просто сидеть у Сапфиры на спине, когда она сражалась с бесконечной турбуленцией, было достаточно непросто, а уж для нее самой эти хаотические воздушные потоки и вовсе стали чистым мучением. Бороться с ними ей становилось все трудней, однако Сапфира понимала, что эта буря и не думает кончаться, так что у них нет иного выхода, кроме продолжения полета.

Часа через два Глаэдр сказал:

«Нам придется повернуть. Ты и так уже слишком сильно отклонилась к западу, и если мы все еще намерены преодолеть бешеный напор этой бури, то лучше сделать это сейчас, пока ты совсем не выбилась из сил».

Не говоря ни слова, Сапфира повернула на север, навстречу огромным, громоздящимся друг над другом грудам облаков, верхушки которых были ярко освещены солнцем. Эта облачная гора находилась как раз над сердцем бури. Эрагон ничего подобного в жизни не видал; груда облаков была выше и больше даже Фартхен Дура; в ее складках мелькали голубые вспышки молний, зигзагами пронзавших самую верхнюю часть темной «небесной наковальни».

Следом за вспышками молний чудовищные удары грома сотрясали небеса, и Эрагону приходилось затыкать уши руками. Он знал, что магические стражи защитят его от молний, но ему все-таки страшновато было находиться так близко от этих трескучих сгустков энергии.

Если Сапфира и была напугана, то он этого не чувствовал. Он чувствовал только ее решимость. Набирая скорость, она быстрее замахала крыльями, и через несколько минут они оказались уже перед самим этим грозовым «утесом», а потом и нырнули в него, очутившись в самом центре бури.

Их со всех сторон окутали сумерки, серые и единообразные.

Казалось, весь остальной мир перестал существовать. Серый туман был таким плотным, что Эрагон не видел ни носа Сапфиры, ни ее хвоста, ни крыльев. Они летели абсолютно вслепую; и лишь сила тяжести позволяла им определять, где верх, а где низ.

Эрагон, открыв свои мысли, позволил им охватить как можно большее пространство вокруг, но не ощутил рядом ни одного живого существа. Поблизости не было даже ни одной птицы, случайно угодившей в бурю. К счастью, Сапфира полностью сохраняла чувство направления, так что они вряд ли сбились бы с курса. Но Эрагон все же продолжал мысленно «ощупывать» все вокруг в поисках любой живой души, хотя бы растения или животного, опасаясь, что при такой видимости они запросто могут врезаться в какую-нибудь гору.

Он также произнес заклинание, которому научил его Оромис; это заклинание давало ему и Сапфире возможность понять, насколько близко к поверхности воды – или земли – они в данный момент находятся.

С той минуты, как они вошли в сердцевину огромной тучи, постоянно висевшая в воздухе влага насквозь пропитала шерстяную одежду Эрагона, сделав ее страшно тяжелой. Это было очень неприятно, но он смог бы, наверное, не обращать на это внимания, если бы влага не начала, скапливаясь на коже, стекать ему за шиворот, что в сочетании с ветром давало ощущение прямо-таки смертного холода. Казалось, этот холод вот-вот высосет из него остаток жизни. И Эрагон, не выдержав, произнес еще одно заклинание, как бы фильтровавшее воздух вокруг него, освобождая его от мелких, но заметных капелек влаги; а также – по просьбе Сапфиры – он оградил тем же заклятием ее глаза, потому что скапливавшаяся на веках влага заставляла ее слишком часто моргать, сбивая с толку.

А вот внутри той черной «наковальни» ветер оказался на удивление слабым. Эрагон попросил Глаэдра объяснить это явление, но старый дракон был мрачен и отделался кратким замечанием:

«Самое страшное нам еще предстоит».

Правдивость его слов вскоре стала очевидна, ибо яростный восходящий поток воздуха с такой силой ударил Сапфире в брюхо, что подбросил ее аж на тысячу футов; воздух там оказался настолько разреженным, что Эрагону стало трудно дышать. Туман тут же превратился в бесчисленное множество ледяных иголок, коловших ему нос и щеки, а также мягкие перепонки на крыльях Сапфиры.

Прижав крылья к бокам, Сапфира плавно нырнула вперед, пытаясь уйти от этого восходящего потока, и через несколько секунд стало ясно, что ей это удалось. Однако она тут же попала в новый поток, на этот раз нисходящий, и его мощное давление стало с пугающей скоростью прижимать ее к самой воде.

Стремительный спуск заставил ледяные кристаллы растаять, и они превратились в крупные круглые дождевые капли, которые, казалось, плыли в невесомости рядом с Сапфирой. Совсем рядом сверкнула молния – фантастическим голубым светом вспыхнули облака, и Эрагон вскрикнул от боли в ушах, такой оглушительный гром раздался вслед за этим. В ушах у него все еще стоял звон, когда он решительно оторвал край своего плаща, разделил этот кусок ткани пополам и засунул затычки как можно глубже в уши.

Лишь у самого нижнего края облака Сапфире удалось свернуть и вырваться из-под нисходящего потока, и ее сразу же подхватил следующий восходящий поток – точно чья-то гигантская рука швырнула ее ввысь, и Эрагон надолго утратил всякое ощущение времени.

Бешеные порывы ветра были так сильны, что у Сапфиры не хватало сил им сопротивляться; она то взлетала вверх, то резко падала вниз в сменявших друг друга воздушных потоках. Ее швыряло, как кусок плавника, угодивший в водоворот. Она, правда, сумела немного продвинуться вперед – на какие-то несколько жалких миль, выигранных дорогой ценой и огромной затратой сил, – но воздушные потоки продолжали играть с ней, как с игрушкой.

На Эрагона это действовало весьма удручающе. Оказалось, что все они – он сам, Сапфира и Глаэдр – совершенно беспомощны перед этой бурей и при всем их общем могуществе даже надеяться не могут справиться с силами природы.

Дважды ветер едва не швырнул Сапфиру прямо в бушующие волны. Оба раза нисходящим потоком воздуха ее вырывало из подбрюшья грозовой тучи и бросало под потоки чудовищного ливня, яростно молотившего по поверхности моря. Когда это случилось во второй раз, Эрагону показалось, что он видит среди волн длинное темное тело нидхвала. Однако когда снова блеснула молния, темный силуэт чудовища исчез, и Эрагону осталось только размышлять, не сыграли ли с ним шутку быстро движущиеся по воде тени.

Силы Сапфиры истощались; она все слабее сопротивлялась порывам ветра; теперь уже ветер сам тянул ее, куда ему хочется, а она пыталась ему противодействовать, лишь когда ее прибивало уж слишком близко к поверхности воды. Во всех остальных случаях она почти переставала махать крыльями и старалась экономить силы. Эрагон чувствовал, что Глаэдр начинает подпитывать Сапфиру своей энергией, давая ей возможность как-то продержаться, но этого ей хватало лишь на то, чтобы просто поддерживать высоту.

Вскоре даже тот слабый свет, что их окружал, стал меркнуть, и Эрагона охватило отчаяние. Большую часть дня они потратили на борьбу с этой бурей, а она по-прежнему швыряла их, как игрушку, и не думала успокаиваться; да и Сапфире, похоже, никак не удавалось хотя бы приблизиться к краю грозовой тучи.

Когда солнце село, вокруг воцарилась такая темнота, что Эрагон не мог разглядеть даже собственного носа. Собственно, было все равно, открыты его глаза или закрыты. Ему казалось, будто их с Сапфирой закатали в плотные слои черной шерсти; окружавшая их непроницаемая тьма действительно давила на них физически, словно некая вполне ощутимая субстанция.

Каждые несколько секунд очередная вспышка молнии вспарывала мрак, порой скрываясь за пеленой облаков, а порой сверкая прямо перед Эрагоном и Сапфирой, ослепляя их своим сиянием, равным дюжине солнц; после такой вспышки во рту оставался железистый привкус, а ночь казалась в два раза темнее. Эрагон с Сапфирой не знали уже, что хуже – этот ослепляющий свет или кромешная тьма. Но как бы близко ни ударяли молнии, ни одна из них не задела Сапфиру, хотя постоянные раскаты грома уже вызывали у них обоих дурноту. Сколько им еще так лететь, Эрагон даже представить себе не мог.

Затем где-то среди ночи Сапфира угодила в бешеный восходящий вихрь, который оказался сильнее и обширнее всех тех, с которыми они встречались до того. Как только они в него попали, Сапфира сразу начала яростно ему сопротивляться, пытаясь из него выбраться, но сила ветра была так велика, что ей едва удавалось удерживать крылья в горизонтальном положении.

Наконец, отчаявшись, она выбросила из пасти длинный язык пламени, осветив небольшое пространство вокруг, полное ледяных кристалликов, которые сверкали, как драгоценные камни, и взревела:

«Помогите! Мне самой с этим не справиться!»

И все трое объединили свои усилия, а Глаэдр еще и уделил Сапфире очередную порцию своей энергии.

«Ганга фрам!» – воскликнул Эрагон, и это заклинание буквально швырнуло Сапфиру вперед, однако ее движение почти сразу снова замедлилось, потому что лететь под нужным углом к ветру было столь же трудно, как переплывать через Анору во время весеннего паводка. Даже когда Сапфира летела параллельно земле, восходящий поток воздуха упрямо толкал ее вверх. Вскоре Эрагон заметил, что начинает задыхаться, ему не хватало кислорода, но выбраться из этого воздушного потока им никак не удавалось.

«Это отнимает у тебя слишком много сил и слишком давно продолжается, – сказал ему Глаэдр. – Останови действие заклятия».

«Но ведь…»

«Останови. Мы ничего не выиграем, если вы с Сапфирой окончательно лишитесь сил. Придется оседлать этот ветер и скакать на нем до тех пор, пока он сам не устанет и не даст Сапфире возможность с него соскочить».

«Как это Сделать?» – спросила Сапфира. Усталость и ощущение близкого поражения явно затуманили ей мозги, и Эрагону стало жаль ее. Он сделал то, что велел ему Глаэдр, и золотистый дракон сказал:

«Теперь ты должен усилить действие того заклинания, с помощью которого согреваешь себя, и распространить его действие на Сапфиру и на меня, ибо сейчас нам всем станет еще холодней, куда холодней, чем самой суровой зимой в Спайне, и без магической защиты мы попросту замерзнем до смерти».

«Даже ты?»

«Мое Элдунари попросту треснет и расколется, точно кусок горячего стекла, если его бросить в снег. Затем тебе с помощью заклинания нужно собрать воздух вокруг тебя и Сапфиры в некий пузырь и удерживать его там, чтобы вы оба имели возможность дышать. Но из этого пузыря обязательно нужно удалять уже использованный воздух, иначе вы задохнетесь. Произносить такое заклинание нужно очень внимательно и осторожно, ты ни в коем случае не должен сделать ни одной ошибки. Слушай внимательно. Начинается оно так…»

И Глаэдр произнес все нужные фразы древнего языка, а Эрагон старательно повторил их, и лишь после этого старый дракон разрешил ему применить магию. Затем он по совету Глаэдра усилил согревающее заклятие, чтобы защитить всех троих от смертоносного холода.

А ветер тем временем поднимал их все выше и выше, и Эрагон уже начинал думать, что это никогда не кончится, они так и будут подниматься по спирали все выше и выше, пока не достигнут луны и звезд.

Эрагону вдруг пришла в голову мысль, что, возможно, так и создавались кометы: птицу, дракона или еще какое-то вполне земное существо с такой скоростью уносил ввысь безжалостный ветер, что они вспыхивали, точно огненные стрелы, которые используют при осаде крепости. Если это так, решил Эрагон, то мы трое окажемся одной из самых ярких и прекрасных комет в истории земли, если, конечно, кому-нибудь удастся увидеть ее полет, а это вряд ли возможно над бушующим морем, вдали от всех берегов.

Постепенно вой ветра стал стихать. Даже зубодробительные раскаты грома стали, похоже, звучать несколько глуше, и Эрагон, осмелившись наконец вытащить из ушей затычки, был поражен тем, какая тишина их теперь окружала. Где-то далеко позади еще слышалось слабое бормотание грома, точно журчание лесного ручья по каменистому ложу, но в целом вокруг установилась благословенная тишина.

Когда умолк грохот и свист сердитой бури, Эрагон заметил, что созданные им заклятия забирают у него слишком много сил – меньше то, которое их согревало, но значительно больше то, которое собирало и удерживало в «пузыре» вокруг них пригодный для дыхания воздух. По неведомой причине энергии на поддержание действия этого заклятия требовалось во много раз больше. Вскоре Эрагон почувствовал, что использованная им магия лишила его последних сил: руки у него стали ледяными, сердце билось неровно, и страшно хотелось спать, что было, пожалуй, самым тревожным признаком.

И тут он ощутил помощь Глаэдра – казалось, с его плеч будто сняли тяжкую ношу. Энергия старого дракона стала вливаться в него, точно прилив лихорадочного жара, и мгновенно унесла прочь всю сонливость и восстановила в теле нормальное кровоснабжение. Полет продолжался.

Через некоторое время Сапфира заметила ослабление ветра, хоть пока и незначительное, и стала готовиться к выходу из восходящего потока.

Тем временем облака над ними почти развеялись, и Эрагон заметил несколько крупных сверкающих звезд, белых и серебристых, светивших, как ему показалось, гораздо ярче, чем когда-либо.

«Смотрите!» – воскликнул он, и вдруг облака окончательно расступились, и грозовой фронт остался далеко под ними, а Сапфира словно повисла в воздухе, балансируя на вершине восходящего потока.

Глянув вниз, Эрагон увидел весь грозовой фронт целиком. Он простирался на сотню миль в каждую сторону. Центр его был похож на выгнутую шляпку гигантского гриба, гладкую, но несколько разлохмаченную по краям злобными перекрещивающимися потоками ветра, с бешеной скоростью летевшими с запада на восток и угрожавшими сбросить Сапфиру с ее не слишком надежного воздушного «шеста». Облака как вблизи, так и вдали были молочного цвета и светились так, словно внутри каждого был эльфийский беспламенный фонарь. Сейчас эти облака казались прекрасными, мирными, спокойными, а не грозными громадами, мгновенно меняющими свои очертания. Но по их виду невозможно было предположить, что творится у них внутри и за ними.

Когда Эрагон посмотрел вверх, у него просто перехватило дыхание от восторга: там было столько звезд! Куда больше, чем, как ему казалось, может вообще существовать. Красные, синие, белые, золотистые, звезды всех размеров были разбросаны но небесному своду, точно горсти сверкающей пыли. Там были и знакомые ему созвездия, но теперь они были окружены тысячами более мелких звездочек, которые он видел впервые. Здесь не только звезды светились ярче, но тьма между ними казалась гораздо темнее. У Эрагона было ощущение, что раньше, когда он смотрел на звездное небо, глаза его застилала некая пелена, не дававшая ему насладиться всей красотой и великолепием этого зрелища.

Он был до глубины души потрясен неожиданно открывшимся ему миром бескрайнего космоса. А когда он опустил глаза и посмотрел вниз, его поразило нечто необычное, связанное с изгибом линии горизонта, скрывавшейся в пурпурной дымке. Да, та знакомая линия, где море и небо как бы сливаются воедино, странным образом закруглялась, словно край какой-то невообразимо большой окружности.

Это было так неожиданно, что Эрагону понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что именно он видит вдали, и когда он это понял, волосы у него на голове зашевелились, а в груди вдруг перехватило дыхание.

– Наш мир круглый! – прошептал он. – Небо пустое, а наша земля круглая!

«Похоже на то, – согласился с ним Глаэдр, похоже, не меньше Эрагона впечатленный этим зрелищем. – Я слышал, как об этом рассказывал один из диких драконов, но никогда не думал, что увижу это собственными глазами».

На востоке слабое желтое сияние окрасило часть горизонта, предвещая возврат солнца, и Эрагон понял, что если Сапфира удержится в том же положении еще минут пять, то они увидят, как солнце поднимается над краем земли, хотя там, внизу, пройдут еще долгие часы, прежде чем теплые, дающие жизнь солнечные лучи достигнут поверхности моря.

Сапфира еще несколько секунд балансировала на вершине воздушного столба, как бы повиснув между звездным небом и землей. Эрагону казалось, что они плывут в этих безмолвных сумерках, точно вольные духи, находясь как бы нигде. Что они – просто пылинка, пролетающая по границе, разделяющей два необозримо огромных пространства…

Затем Сапфира, резко нырнув вперед, стала спускаться к земле, держа курс точно на север. Воздух на такой высоте был настолько разреженным, что даже ее мощные крылья не в силах были должным образом поддерживать ее вес, как только она вышла из восходящего потока.

Теперь она осторожно, хотя и несколько неровными рывками, спускалась все ниже и ниже, и Эрагон со вздохом заметил:

«Если бы у нас было много драгоценных камней, можно было бы собрать в них большой запас энергии и попытаться взлететь еще выше. Как ты думаешь, Глаэдр, мы могли бы долететь до луны?»

«Кто знает, что еще возможно на этом свете?» – сказал Глаэдр.

В детстве Эрагону казалось, что Карвахолл и долина Паланкар – это и есть весь мир, во всяком случае тот мир, что ему понятен и известен. Он, конечно, слышал об Империи, но она не казалась ему реально существующей, пока он не начал странствовать. Потом его представления о мире значительно расширились, включив всю Алагейзию, а также, пусть и не слишком отчетливо, иные земли, о которых он успел прочесть в книгах. Но только теперь он понял: то, что казалось ему чем-то невероятно большим, бескрайним, на самом деле является лишь малой частью неизмеримо большей Вселенной, словно само его мировоззрение в течение нескольких мгновений изменилось от мировоззрения муравья до мировоззрения орла. Ибо небо оказалось пустым, бескрайним и бездонным, а земля – круглой.

Это заставляло Эрагона переоценивать все и для всего определять в жизни новое место. Война между варденами и Империей уже не казалась ему такой уж значительной по сравнению с истинными размерами мира. А какими незначительными и мелкими могли бы показаться людям те беды и заботы, которые порой сводят их с ума, если бы они посмотрели на все это с такой высоты!

И он сказал Сапфире:

«Если бы каждый смог увидеть то, что видели мы! Возможно, тогда в мире было бы куда меньше войн и сражений».

«Вряд ли можно ожидать, что волки станут овцами».

Нет, не станут. Но даже волки могут быть не столь жестокими по отношению к овцам».

…Вскоре Сапфира вновь нырнула в черные тучи, успешно избежав при этом как восходящих, так и нисходящих потоков воздуха. Она стрелой промчалась с десяток миль, лишь изредка задевая верхушки воздушных потоков, прятавшихся в недрах бури, и отчасти используя их как трамплины, которые давали ей возможность поберечь собственные силы.

Через час или два туман вокруг них почти рассеялся. Сапфира вылетела из густых облаков, собравшихся вблизи центра бури, опустилась на невесомые «предгорья» той гигантской облачной горы, которую ветры постепенно превращали в нечто, более похожее на рваное одеяло, не затрагивая при этом лишь ту страшную черную «наковальню», что осталась позади.

К тому времени, как солнце наконец появилось над горизонтом, ни у Эрагона, ни у Сапфиры не осталось сил, чтобы обращать внимание на то, что происходит вокруг. Да, собственно, в монотонной поверхности моря внизу и не было ничего такого, что могло бы привлечь их внимание.

Глаэдр первым заметил остров и сказал:

«Сапфира, вон туда, правее. Ты его видишь?»

Эрагон моментально встрепенулся, поднял голову, лежавшую на скрещенных руках, и, прищурившись на ярком свету, посмотрел на север. В нескольких милях от них из облаков поднималось кольцо горных вершин, покрытых снегом и льдом. Все вместе это было похоже на старинную зубчатую корону, покоившуюся на мощных слоях тумана. Склоны гор, обращенные на восток, ярко сверкали в лучах утреннего солнца, а западные их склоны были еще окутаны темно-синим плащом сумерек. Горные отроги темными кинжалами с извилистым лезвием пересекали заснеженные долины.

Эрагон выпрямился в седле, едва осмеливаясь поверить, что их путешествие подходит к концу.

«Осторожней, – сказал Глаэдр, – берегитесь Арас Тхелдуин, тех огненных гор, что стерегут сердце Врёнгарда. Быстрее, Сапфира, нам осталось совсем немного».

Хищные личинки

Ее поймали на пересечении двух совершенно одинаковых коридоров – с одинаковыми колоннами, одинаковыми канделябрами и алыми знаменами на стенах. На знаменах были изображены пересекающиеся языки золотого пламени – эмблема Гальбаторикса.

Насуада, в общем-то, и не надеялась, что ей действительно удастся от них сбежать, и все же испытывала глубокое разочарование, когда ее побег не удался. Уж во всяком случае, она рассчитывала убежать гораздо дальше, прежде чем ее схватят.

И пока солдаты тащили ее обратно в зал Ясновидящей, ставшей ее тюрьмой, она упорно им сопротивлялась. Солдата были в доспехах и латных перчатках, однако она все же ухитрилась здорово исцарапать им физиономии, а кое-кому и искусать руки.

Войдя в зал, солдаты в ужасе закричали, ибо увидели, что Насуада сотворила со своим тюремщиком. Очень стараясь не ступать в огромную лужу крови, они подтащили ее к серой каменной плите, привязали и поспешно ушли, оставив наедине с трупом.

Она кричала, глядя в потолок, рвалась в своих путах и сама на себя злилась, ибо из ее побега все-таки ничего не вышло. Потом она глянула на тело тюремщика и тут же отвела глаза. После смерти лицо его приобрело какое-то обвиняющее выражение, и смотреть на него было просто невыносимо.

После того как Насуаде удалось украсть ту ложку, она потратила немало времени, затачивая конец черенка о каменную плиту. Ложка была из мягкого металла, и придать черенку соответствующую форму оказалось нетрудно.

Она полагала, что теперь к ней заявятся Гальбаторикс и Муртаг, но вместо них пришел все тот же человек в сером и принес ей нечто вроде позднего обеда. Он начал расстегивать ее кандалы, готовясь сопроводить ее в уборную, но в ту же минуту, как ее левая рука оказалась на свободе, она ударила его под подбородок заостренным концом своего оружия и до упора погрузила черенок ложки в мягкую плоть. Тюремщик завизжал – жутко, пронзительно, как поросенок, когда его режут, – три раза крутанулся вокруг собственной оси, взмахнул руками и упал на пол, дергаясь, суча ногами и отбивая пятками барабанную дробь.

Все это продолжалось как-то невероятно долго и здорово выбило Насуаду из колеи. Ей этот человек в сером вовсе не казался таким уж плохим или злым – она вообще представления не имела, какой он на самом деле, – и было в нем еще некое простодушие, заставлявшее ее думать, что она, по сути дела, воспользовалась им по праву более сильной. И все же она сделала то, что сделать было необходимо, и хотя теперь ей даже думать об этом не хотелось, она по-прежнему была убеждена, что действовала вполне оправданно.

Пока тюремщик дергался в предсмертных конвульсиях, Насуада расстегнула свои путы и спрыгнула с плиты. Затем, взяв себя в руки, выдернула острый черенок ложки из шеи убитого – точно затычку из бутылки вытащила: кровь хлынула фонтаном, забрызгав ей ноги и заставив отскочить назад. Насуада шепотом выругалась и двинулась к двери.

С двумя стражниками, стоявшими снаружи, она расправилась довольно легко. Того, что стоял справа, ей удалось застигнуть врасплох и прикончить тем же способом, что и человека в сером. Затем она выхватила у него из-за пояса кинжал и бросилась на второго стражника, пока тот возился с копьем, тщетно пытаясь ее проткнуть. Однако Насуада находилась от него так близко, что орудовать копьем было куда труднее, чем кинжалом, и она заставила его замолчать, прежде чем он успел убежать или поднять тревогу.

После этого ей удалось пробежать довольно далеко. Но то ли благодаря магии Гальбаторикса, то ли из-за простого невезения в одном из коридоров она налетела на пятерых солдат, которые довольно быстро, хотя и не без ущерба для себя, скрутили ее.

Должно быть, через полчаса она услышала топот множества подкованных железом сапог у дверей своей комнаты, и туда ворвался Гальбаторикс в сопровождении стражи.

Как и всегда, он остановился почти за пределами ее видения – высокая темная фигура с угловатым лицом. Насуада видела лишь часть его силуэта, но все же заметила, как он поворачивается, осматривая то, что творится в зале Ясновидящей. Затем он ледяным тоном спросил:

– Как это могло случиться?

Один из воинов в украшенном плюмажем шлеме упал перед ним на колени, протягивая заостренный черенок ложки.

– Сир, мы нашли это в теле одного из стражников.

Гальбаторикс взял черенок, задумчиво повертел его в руках и промолвил:

– Ясно. – Затем он повернулся к Насуаде и, стоя так, чтобы ей было видно, легко согнул черенок и сломал его пополам. – Ты же понимала, что сбежать тебе не удастся, и все же из упрямства предприняла такую попытку, – сказал он ей. – Я не позволю тебе убивать моих людей только для того, чтобы досадить мне. Ты не имеешь права отнимать у них жизнь. Ты вообще ни на что не имеешь права, пока я тебе этого не позволю! – Он швырнул на пол обломки ложки, развернулся и, широко шагая, удалился из зала Ясновидящей, хлопая своим тяжелым плащом.

Двое солдат унесли тело тюремщика, убрали кровавую лужу на полу и, осыпая Насуаду проклятиями, ушли.

Оставшись одна, она наконец-то вздохнула с облегчением и позволила себе немного расслабиться.

Ей очень хотелось есть. Особенно сильно она это почувствовала теперь, когда несколько улеглось возбуждение, владевшее ею. Насуада, правда, подозревала, что поесть ей дадут, скорее всего, нескоро. Если вообще дадут. Гальбаторикс вполне может наказать ее пыткой голодом.

Впрочем, мечты о хлебе, жареном мясе и вине в высоких бокалах оказались недолговечны, ибо за дверью зала вновь послышался грохот сапог. Сильно этим удивленная, Насуада попыталась внутренне собраться и подготовиться к любым неприятностям – в том, что ее ждут исключительно неприятные вещи, она не сомневалась.

Затем двери с грохотом распахнулись, и вошли двое – Муртаг и Гальбаторикс. Муртаг остановился там же, где и всегда, но без жаровни ему явно нечем было заняться, и он, скрестив руки на груди, прислонился к стене и уставился в пол. Та часть его лица, которая была видна Насуаде, не внушила ей никаких особых надежд: его черты показались ей еще более резкими, чем обычно, а в изгибе губ было что-то поистине сатанинское, у нее даже мурашки по всему телу поползли.

Гальбаторикс не сел, как обычно, в кресло, а остался стоять, находясь где-то чуть в стороне от ее виска, и она скорее чувствовала его присутствие, но самого его почти не видела.

Затем он простер над нею руки с длинными, тонкими, похожими на когти пальцами, и она увидела, что в руках у него какой-то маленький ларчик, украшенный инкрустацией из резного рога, очень похожей на иероглифы древнего языка. Из ларчика доносился какой-то в высшей степени неприятный, хотя и довольно слабый скрежет; казалось, там скребется мышь.

Одним движением большого пальца Гальбаторикс открыл крышку и вытащил из ларчика нечто, похожее на крупную личинку цвета слоновой кости. Тварь была почти три дюйма в длину, и на одном ее конце виднелась крошечная пасть, с помощью которой личинка и издавала тот противный скрежет, словно выражая крайнее неудовольствие миром, в который попала. Личинка была пухлая и складчатая, как гусеница; если у нее и имелись какие-то ножки, то глазу они были почти незаметны; и она отвратительно извивалась, тщетно пытаясь освободиться из цепких пальцев Гальбаторикса. А он сказал, обращаясь к Насуаде:

– Это весьма занятная и весьма хищная личинка. Мало что на свете действительно соответствует своему внешнему облику, но в данном случае это особенно очевидно. Эти твари очень редки, и найти их можно только в одном месте, а поймать гораздо труднее, чем может показаться с первого взгляда. Можешь считать, Насуада, дочь Аджихада, что это знак моего особого к тебе расположения, ибо сейчас я намерен воспользоваться одной из этих личинок, применив ее к тебе. – И он гораздо тише, почти интимным тоном прибавил: – Признаюсь, не хотелось бы мне сейчас оказаться на твоем месте!

Скрежет, издаваемый мерзкой тварью, стал громче, когда Гальбаторикс посадил ее на правую обнаженную руку Насуады чуть пониже локтя. Она вздрогнула, ибо личинка оказалась гораздо тяжелее, чем с виду, и цеплялась за кожу сотней каких-то острых маленьких крючков.

Личинка еще немного поскрежетала, а потом, собравшись в плотный комок, прыгнула вверх по руке Насуады, разом преодолев несколько дюймов.

Насуада дернулась, пытаясь сбросить личинку, но та держалась крепко, глубоко вонзая в кожу свои ножки-крючочки.

А потом снова прыгнула.

И еще раз, и вскоре уже оказалась у Насуады на плече; крючки на брюшке цеплялись за гладкую кожу, точно колючки репья. Краем глаза Насуада заметила, что личинка подняла свою безглазую головку, словно принюхиваясь, и нацелилась прыгнуть прямо ей на лицо. Крошечная пасть приоткрылась, и Насуада увидела там острые режущие жвала.

«Скри-скри? – как бы спросила личинка. – Скри-скра?»

– Не туда, – сказал ей Гальбаторикс и еще что-то прибавил на древнем языке.

Услышав знакомые звуки, личинка повернула в сторону от лица Насуады – к огромному облегчению девушки – и снова стала спускаться по ее руке.

Мало что могло действительно вызвать у Насуады страх. Прикосновение раскаленного железа. Мысль о том, что Гальбаторикс будет править в Урубаене вечно. Смерть… Ну, смерть, конечно, тоже ее пугала, хотя и не так сильно; скорее уж, она боялась, что завершит свое существование раньше, чем закончит все те дела, которые надеялась довести до конца.

Однако по какой-то неведомой причине уже один только вид этой личинки, не говоря уж о ее прикосновениях к телу, пугал и нервировал Насуаду куда больше, чем что-либо другое. Каждый мускул ее тела прямо-таки жгло от напряжения; ей невыносимо хотелось вскочить и убежать, спрятаться, спастись от этого жуткого существа. Было нечто глубоко неправильное и непонятное в самом поведении личинки: она и двигалась как-то не так; и ее отвратительная маленькая, но хищная пасть странным образом напоминала ротик ребенка; и звуки, которые она издавала, вызывали в душе какие-то первобытные страхи.

Личинка остановилась на сгибе локтя и что-то проскрежетала.

Затем ее толстое безногое тело собралось, содрогнулось, и она, подпрыгнув дюймов на пять вверх, как бы нырнула вперед головой и приземлилась на внутренней стороне руки Насуады ближе к плечу.

И там хищная тварь вдруг разделилась на дюжину маленьких ярко-зеленых сороконожек, которые моментально расползлись по руке Насуады и впились в ее плоть своими жвалами, прогрызая себе путь под кожу.

Боль была невыносимой. Насуада забилась, пронзительно закричала, глядя в потолок, но вырваться и прекратить эту пытку не могла. Этот кошмар, как ей показалось, продолжался бесконечно долго. Раскаленное железо, возможно, причиняло ей более острую боль, но сейчас Насуада предпочла бы даже прикосновения раскаленного прута, ибо железо было безликим, неживым, да и боль от него – вполне предсказуемой, а от этих тварей можно было ожидать чего угодно. Особый ужас вызывало то, что источником боли являлось нечто живое, и эта неведомая тварь пожирала ее плоть; мало того, вгрызалась в нее, проникая внутрь!

Наконец, забыв о гордости и умении держать себя в руках, Насуада громко закричала, призывая на помощь богиню Гокукару и умоляя ее о милосердии, а потом забормотала, точно малое дитя, прося пощады и не в силах остановить поток жалких слов, так и рвавшихся изо рта.

Она услышала, как рядом с нею смеется Гальбаторикс, явно наслаждаясь ее мучениями, испытала невероятный прилив ненависти к нему и потеряла сознание.

Насуада приподняла веки и моргнула, медленно приходя в себя.

Через несколько секунд ей стало ясно, что Муртаг и Гальбаторикс ушли. Но как они уходили, она не помнила.

Боль перестала быть такой острой, но все-таки здорово чувствовалась. Насуада скосила глаза, чтобы осмотреть себя, и тут же отвела взгляд, чувствуя, что вот-вот снова потеряет сознание. Сердце лихорадочно забилось: там, где хозяйничали эти многоножки – она не была уверена, что всех их по отдельности можно называть личинками, – плоть сильно вспухла, и наполненные кровью бороздки отмечали путь этих тварей, проложенный у нее под кожей. Каждый такой след жгло, как огнем. Насуаде казалось, что всю верхнюю часть ее тела исхлестали металлическим бичом.

А что, если эти личинки все еще у нее внутри? Что, если они просто уснули, переваривая ее плоть? Или просто проходят некие метаморфозы? Ведь превращаются же обычные личинки в мух. Впрочем, эти могут превратиться и во что-нибудь похуже. А может – и это казалось Насуаде наихудшей из всех возможностей, – они просто откладывают внутри ее свои яички? Тогда вылупится еще больше таких тварей, и все они начнут пировать в ее теле…

Насуада содрогнулась от отвращения и страха и беспомощно заплакала.

Вид этих кровавых бороздок, этих ходов, не позволял ей сохранять здравомыслие. Перед глазами у нее все плыло, слезы текли ручьем, и как она ни старалась, как ни ругала себя, но;плакать не переставала. Чтобы хоть как-то отвлечься, она стала разговаривать сама с собой – в основном говорила всякие глупости, лишь бы хоть немного полегчало, лишь бы внимание переключилось на что-то другое. Это немного помогло, хотя и не очень.

Насуада понимала, что убивать ее Гальбаторикс пока что не хочет, но все же боялась, что в гневе он зашел несколько дальше, чем намеревался. Ее бил озноб, тело горело огнем – казалось, ее покусали сотни пчел. В таких обстоятельствах силы воли ей явно хватит ненадолго. Как бы решительно она ни была настроена, даже у ее выдержки имелся определенный предел, и она чувствовала, что давно уже этот предел преодолела. Что-то словно надломилось в глубине ее души, и ей казалось, что после всех этих пыток ей уже не оправиться.

Дверь в зал Ясновидящей тихо приотворилась…

Насуада вся напряглась, пытаясь разглядеть сквозь пелену слез, кто к ней приближается теперь.

Оказалось, что это Муртаг.

Он смотрел на нее, плотно сжав губы, и ноздри его гневно раздувались, а между бровей пролегла глубокая сердитая складка. Сперва Насуада решила, что сердится он на нее, но потом поняла: его страшно тревожит ее состояние, и он, пожалуй, чуть ли не смертельно испуган тем, что Гальбаторикс сотворил с ее бедным телом. Сила его искреннего сочувствия удивила ее, хотя она давно уже поняла, что он относится к ней с явной приязнью – почему же иначе он убедил Гальбаторикса оставить ее в живых? – но не подозревала, что до такой степени ему не безразлична.

Она попыталась подбодрить его улыбкой. Но, должно быть, улыбка у нее не очень-то получилась, потому что при виде ее улыбки Муртаг стиснул зубы, и у него так и заходили желваки на щеках. Затем, явно стараясь сдерживаться, он сказал ей: «Постарайся не двигаться», – и простер над нею руки, что-то шепча на древнем языке.

Словно она может двигаться!

Магия вскоре подействовала, и боль утихла, но не совсем.

Насуада нахмурилась и вопросительно посмотрела на Муртага.

– Прости, но больше я ничего не могу сделать, – сказал он. – Гальбаторикс, конечно, мог бы, а мне такое не под силу.

– А как же… твои Элдунари? – спросила она. – Они, наверно, могли бы тебе помочь.

Он покачал головой:

– В моем распоряжении только Элдунари молодых драконов, то есть они были молодыми, когда умерли их тела, и они довольно плохо разбираются в магии. Гальбаторикс их тогда почти ничему не учил… Прости.

– А эти… штуки все еще во мне?

– Нет! Конечно же нет! Гальбаторикс сразу их удалил, как только ты сознание потеряла.

Насуаде сразу же стало значительно легче.

– Почему же тогда боль не проходит? Даже твое заклинание не помогло. – Она очень старалась, чтобы это не прозвучало как обвинение, но все же не сумела сдержать себя, и Муртаг, заметив в ее голосе легкое раздражение, поморщился.

– Я и сам не знаю, почему оно не помогает, – сказал он. – Должно было помочь. Видимо, эта тварь, кем бы она ни была, просто не соответствует законам нашей природы.

– А ты знаешь, откуда она взялась?

– Нет. Я сам только сегодня впервые ее увидел, когда Гальбаторикс ее из своих личных покоев вынес.

Боль все-таки была еще очень сильной, и Насуада на мгновение зажмурилась, а потом попросила:

– Помоги мне встать.

– А ты…

– Пожалуйста, помоги мне встать.

Муртаг без лишних слов снял с нее кандалы и помог подняться. Некоторое время она постояла, чуть покачиваясь, возле своего каменного ложа, пережидая приступ головокружения.

– Вот, возьми. – Он подал ей свой плащ, и она с благодарностью его приняла и тут же в него завернулась. Ею руководили самые разнообразные чувства – и чувство скромности, и желание согреться, и ужас, который вызывали в ее душе следы от ожогов, и особенно эти наполненные кровью бороздки в ее плоти.

Прихрамывая – ибо проклятые многоножки «посетили» и подошвы ее ног, – Насуада добрела до стены и по ней медленно опустилась на пол.

Муртаг сел с нею рядом, и некоторое время оба молчали, глядя прямо перед собой на противоположную стену.

А потом Насуада, сама не зная почему, вдруг расплакалась.

Через несколько минут она почувствовала, что Муртаг тронул ее за плечо, и резко отстранилась. А что она могла с собой поделать? В конце концов, именно он за эти несколько дней причинил ей столько боли, сколько она за всю свою жизнь не испытала! Даже понимая, что он делал это не по своей воле, она не могла забыть, что это он жег ее каленым железом!

И все же, заметив, как больно ужалила Муртага ее неприязненная реакция, она не выдержала: коснулась его руки, словно извиняясь, и он в ответ ласково пожал ее пальцы. А потом вдруг обнял за плечи и притянул к себе. Она хотела было вырваться, но потом, смирившись, прижалась к нему и, положив голову ему на грудь, продолжала плакать; ее тихие рыдания гулким эхом отдавались в пустой комнате.

Через несколько минут Муртаг шевельнулся и сказал:

– Я найду способ освободить тебя! Пока ты не принесла Гальбаториксу клятву верности, у меня еще есть шанс выкрасть тебя из Урубаена.

Насуада изумленно на него посмотрела и поняла, что он действительно собирается это сделать.

– Но как? – прошептала она.

– Понятия не имею! – Он пожал плечами и грустно усмехнулся. – И все же я это сделаю, чего бы мне это ни стоило. Но и ты должна пообещать мне, что не сдашься – по крайней мере до тех пор, пока я не попытаюсь тебя отсюда вытащить. Договорились?

– Но я вряд ли смогу снова вынести… это. Если он снова это принесет и посадит на меня, я скажу ему все, что он захочет, и принесу любую клятву.

– Этого ты можешь больше не опасаться. Гальбаторикс больше не собирается использовать ту мерзкую личинку.

– А что же он собирается использовать?

Муртаг помолчал. Потом все же сказал:

– По-моему, он хочет попробовать манипулировать твоим зрительным восприятием, а также твоим слухом, вкусом и прочими органами чувств. Если этого будет мало, он атакует твой разум. И в таком случае ты наверняка не сможешь долго ему сопротивляться. Да и вообще не сможешь. Никто и никогда этого не мог. Но пока что до этого еще не дошло, и я уверен, что сумею тебя спасти. Ты только не сдавайся! Продержись еще несколько дней. Да, хотя бы несколько дней.

– Как же я смогу продержаться, если сама себе теперь не доверяю?

– Есть одно ощущение или чувство, которого Гальбаторикс ни изменить, ни исказить не в силах. – Муртаг повернулся и посмотрел ей прямо в глаза. – Ты позволишь мне проникнуть в твое сознание? Обещаю, что не стану читать твои мысли. Я хочу лишь, чтобы ты поняла, что именно чувствую я сам – по-настоящему, в глубине души. Чтобы ты смогла узнать мою душу… потом; чтобы ты смогла узнать меня самого… Это, возможно, понадобится нам обоим.

Насуада колебалась. Она понимала, что это поворотный момент в ее судьбе. Либо она согласится ему довериться, либо откажется, и тогда, возможно, потеряет свой последний шанс на спасение и будет вынуждена стать рабыней Гальбаторикса. Однако она всегда опасалась чьих бы то ни было проникновений в ее душу и никому этого не позволяла. А что, если Муртаг попытается убаюкать ее сознание и убедит ее снять оборону? Или, может, он просто надеется выудить нужные ему сведения, шаря в ее мыслях?

Но потом она подумала: «А зачем Гальбаториксу прибегать к подобным хитростям? Он все это с легкостью может проделать и сам. Муртаг прав. А я вряд ли смогу долго сопротивляться Гальбаториксу… Если я приму предложение Муртага, это, возможно, станет моим приговором, но если я откажусь, тогда мой смертный приговор неизбежен. Гальбаторикс» любом случае сломит меня. Это всего лишь вопрос времени…»

– Поступай, как считаешь нужным, – сказала она Муртагу. Тот кивнул и прикрыл глаза веками.

А Насуада принялась вспоминать про себя кусок одной поэмы, который всегда повторяла, желая скрыть свои истинные мысли или защитить свое сознание от чьего-то вторжения. Она сосредоточенно повторяла эти строки, готовясь в случае чего оказать Муртагу решительный отпор, и очень старалась не думать ни об одной из тех тайн, хранить которые было ее священным долгом.

Жил в Эльхариме человек желтоглазый.

Меня он учил: – Слухи – это проказа;

Слухи – демоны тьмы,

Они губят умы.

Ты не слушай тех демонов, детка,

Вот и будешь ты ночью спать крепко.

Когда Муртаг коснулся ее сознания, Насуада вздрогнула, замерла и снова, еще быстрее, начала повторять знакомый стишок. К ее удивлению, мысли Муртага показались ей странно знакомыми. Его сознание удивительно напоминало ей сознание… Нет, нет, она не должна вспоминать об этом человеке! И все же сходство было поразительным, как, впрочем, и отличия. И самое яркое из этих отличий – гнев, который, казалось, лежал в основе характера Муртага, как некое холодное черное сердце, зажатое в кулак, неподвижное, но порождающее такое количество ненависти и гнева, что эти чувства, растекаясь по венам, змеями опутывали его душу и разум. И все же его тревога, его искренняя забота о Насуаде сияли ярче этого гнева. И это ее окончательно убедило. Невероятно трудно, почти невозможно притворяться, лицемерить, показывая кому-то свое внутреннее «я». И Насуаде не верилось, что Муртаг способен так ее обманывать.

Как и обещал, он не предпринял ни единой попытки проникнуть в ее мысли или в ее воспоминания и уже через несколько секунд прервал их мысленную связь, вновь оставив ее наедине с собственными мыслями.

Открыв глаза, он посмотрел на нее и сказал:

– Ну вот. Теперь-то ты, наверное, сможешь меня узнать, если я вновь проникну в твои мысли?

Она молча кивнула.

– Это хорошо. Гальбаторикс способен на многое, но даже он не умеет имитировать чужое сознание. Я попытаюсь предупредить тебя до того, как он предпримет попытку изменить твое восприятие действительности, и мысленно свяжусь с тобой, как только он эти попытки прекратит. Таким образом, ему не удастся окончательно тебя запутать, и ты, надеюсь, все же сумеешь отличить реальное от вымышленного.

– Спасибо тебе! – Насуада попыталась вложить в эту короткую фразу всю силу своей благодарности.

– К счастью, немного времени в запасе у нас пока есть, – сказал Муртаг. – Вардены отсюда всего в трех днях пути, а с севера к Урубаену быстро приближаются эльфы. Гальбаторикс сейчас наблюдает за подготовкой к обороне столицы, а потом будет обсуждать различные стратегические планы с лордом Барстом, командующим столичного войска.

Насуада нахмурилась. Она много слышала о лорде Барсте. Он пользовался поистине устрашающей репутацией среди придворных Гальбаторикса, хотя все считали, что ум у него весьма острый. Однако он был на редкость кровожаден и жесток. Тех, кто имел глупость ему противиться, он без малейших сожалений попросту стирал в порошок.

– А почему во главе его войска стоишь не ты? – спросила она.

– На мой счет у Гальбаторикса иные планы. Вот только со мной он ими пока что не делился.

– Долго он будет занят на подготовительных работах?

– Весь сегодняшний день и весь завтрашний.

– И ты думаешь, что успеешь спасти меня до его возвращения?

– Не знаю. Возможно, и не успею. – Они помолчали. Затем Муртаг сказал: – Знаешь, я бы хотел задать тебе один вопрос: зачем ты убила этих людей? Ведь ты же понимала, что выбраться из цитадели не сможешь. Неужели только для того, чтобы насолить Гальбаториксу? Он так и сказал.

Насуада вздохнула и, оттолкнувшись от груди Муртага, села прямо. Он с некоторой неохотой убрал с ее плеча руку, и она. шмыгнув напоследок носом, посмотрела ему прямо в глаза.

– Не могла же я просто так лежать, как бревно, и позволять ему делать со мной все, что он захочет! Я должна была сопротивляться, драться; я должна была показать ему, что он меня не сломил. Да, я действительно хотела причинить ему боль – любым способом, каким только смогу!

– Значит, тобой действительно руководила просто злоба?

– Отчасти. Ну и что? – Она ожидала от него презрения, возмущения или еще чего-то подобного, однако он оценивающе посмотрел на нее, и губы его изогнулись в понимающей усмешке.

– Ну что ж, тогда я вынужден признать, что это была отличная работа! – сказал он.

Она не сразу, но все же улыбнулась в ответ и пояснила:

– И потом, все-таки в глубине души я надеялась, что у меня есть хоть какой-то шанс и я смогу убежать.

Муртаг фыркнул:

– Ну да, а драконы смогут начать травой питаться!

– И все равно я должна была попытаться!

– Да, я понимаю… И я бы сделал то же самое, если б мог. И пробовал – когда близнецы еще только притащили меня сюда.

– А потом? А теперь?

– Нет, теперь не могу. Но даже если б мог – какова была бы цель моего освобождения?

На это у Насуады ответа не было. Они помолчали; потом она попросила:

– Муртаг, если ты не сможешь освободить меня, тогда пообещай, что поможешь мне спастись… иным способом, хорошо? Я бы не стала просить тебя… не стала бы взваливать тебе на плечи столь тяжкое бремя, но твоя помощь может оказаться бесценной, особенно если у меня не будет возможности сделать это самостоятельно. – Она сурово поджала губы, но он и не думал прерывать ее. – Что бы ни случилось, я не позволю себе стать игрушкой Гальбаторикса, его рабыней! Я пойду на все, лишь бы избежать подобной участи. Ты можешь это понять? – Он слегка кивнул. – Ты мне поможешь? Ты даешь мне слово?

Муртаг потупился, сжимая кулаки; дыхание его стало хриплым.

– Да, я даю тебе слово, – выдохнул он.

Муртаг был не особенно разговорчив, однако Насуада вскоре сумела его разговорить, и они довольно долго болтали о всяких пустяках. Муртаг рассказал ей, как он переделал седло для Торна, которое подарил ему Гальбаторикс, – этими усовершенствованиями он по праву гордился. Они позволяли ему гораздо быстрее вскакивать в седло и спрыгивать с него, а также без малейшего неудобства пользоваться в полете мечом. А Насуада рассказывала ему о лабиринте рыночных улиц Аберона, столицы королевства Сурда, и о том, как в детстве частенько удирала от няньки, чтобы этот лабиринт исследовать. Ее любимцем был один торговец-кочевник по имени Хадаманара-но Дачу Таганна, хотя он настоял, чтобы она называла его просто Таганна, как звали его в семье. Этот Таганна торговал всякими ножами и кинжалами и с огромным удовольствием показывал ей свои товары, хотя она никогда ничего не покупала.

Чем дольше они с Муртагом беседовали, тем легче и свободней текла их беседа. Несмотря на весьма неприятные обстоятельства, Насуада обнаружила, что ей очень приятно с ним разговаривать. Он был умен, хорошо образован и обладал цепким умом и житейской смекалкой, что было особенно ценно в нынешнем ее, весьма затруднительном, положении.

Муртагу, похоже, беседовать с нею было ничуть не менее приятно. И все же в какой-то момент оба поняли, что ведут себя глупо и беспечно, продолжая болтать о пустяках. Их вполне могли застать врасплох, и Насуада нехотя вернулась на свое каменное ложе, позволила Муртагу застегнуть ее оковы и прикрепить голову ремнем к проклятой серой плите.

Когда он собрался уходить, она вдруг окликнула его. Он замер в дверях, потом обернулся и вопросительно посмотрел на нее. Насуада, собрав все свое мужество, все-таки задала вопрос, который давно вертелся у нее на языке:

– Почему? – Ей казалось, он непременно должен понять, какой смысл она вкладывает в это слово: почему именно ее? Почему он спасает именно ее? Почему хочет помочь ей бежать, рискуя всем на свете? Она, конечно, догадывалась, но все же хотела услышать его ответ.

Муртаг долго смотрел на нее, потом тихо, с трудом, вымолвил:

– Ты сама знаешь почему.

Среди развалин

Плотные серые облака расступились, и Эрагон увидел с высоты почти весь остров Врёнгард.

Остров имел форму чаши, в центре которой расстилалась огромная долина, со всех сторон окруженная крутыми горами, вершины которых уходили за облака. Склоны гор были покрыты густым лесом, состоявшим в основном из елей и сосен. Лес спускался и в холмы предгорий, точно огромная армия колючих воинов в остроконечных шлемах. Деревья были высокими и какими-то сумрачно-печальными, даже с такого расстояния Эрагону были видны густые бороды моха и лишайников, свисавшие с мощных ветвей. Кое-где к щекам гор будто прилипли клочки белого тумана, а в некоторых местах над долиной из проплывающих облаков тянулись нити дождя.

Высоко над днищем этой огромной чаши среди деревьев Эрагон заметил немало каменных строений, стоявших весьма обособленно друг от друга, а также обрушившиеся, заросшие молодняком входы в некогда жилые пещеры. На склонах гор виднелись остатки сож

Поиск по сайту: