Под горой и под камнем

Эрагон пошевелил плечами, поправляя металлическую кольчугу, которую на всякий случай надел под рубаху.

Вокруг них лежала тьма, тяжелая, давящая. Толстый слой туч скрывал луну и звезды. Без того красного колдовского огонька, который держала на ладони Анжела, даже Эрагон и эльфы ничего не смогли бы разглядеть.

Воздух был влажный, и пару раз на лицо Эрагону упали капли дождя.

Эльва только рассмеялась, когда он попросил ее о помощи, и отказалась пойти с ними. Он долго и упорно убеждал ее, но безуспешно. Даже Сапфира вмешалась, подлетев к той палатке, где жила девочка-ведьма. Она пристроила голову буквально в футе от Эльвы, так что бедняжке пришлось смотреть прямо в сверкающие, немигающие глаза драконихи.

В присутствии Сапфиры Эльва не осмеливалась смеяться в открытую, но идти с ними по-прежнему отказывалась. Ее упрямство приводило Эрагона в отчаяние. И все же он не мог не восхищаться силой ее характера; сказать «нет» в ответ на просьбу Всадника и дракона было не так-то просто. С другой стороны, несчастная девочка за свою короткую жизнь испытала столько боли! И этот печальный опыт закалил ее так, как не были закалены даже самые отчаянные и храбрые из варденов.

Шагавшая рядом с Эрагоном Арья плотнее запахнула свой длинный плащ. Эрагон тоже был в плаще, как и Анжела, и черноволосый эльф Вирден, которого Блёдхгарм выбрал им в компанию. Эти плащи не только защищали их от ночного холода, но и должны были скрывать от любопытных глаз их мечи, что было особенно важно в городе – если, конечно, им удастся туда войти.

Насуада, Джормундур и Сапфира проводили их до границы лагеря. В самом лагере царила суета: люди, гномы и ургалы готовились идти на штурм Драс-Леоны.

– Очень вас прошу, – сказала Насуада, и ее дыхание тут же превратилось в облачко пара, – если не сумеете к рассвету добраться до ворот, найдите местечко, где можно было бы переждать до утра, а к ночи предпримете новую попытку.

– Вряд ли мы сможем позволить себе такую роскошь, как ждать до утра, – возразила Арья.

Насуада потерла замерзшие руки и кивнула. Она казалась какой-то необычайно встревоженной.

– Да, наверное. Так или иначе, мы будем готовы выступить, как только вы с нами свяжетесь – вне зависимости от времени суток. Ваша безопасность важнее взятия Драс-Леоны. Помните это. – Ее взгляд скользнул на Эрагона.

– Нам пора идти, – сказал Вирден. – Близится рассвет.

Эрагон на мгновение прижался лбом к Сапфире.

«Доброй охоты», – ласково пожелала она ему.

«И тебе доброй охоты».

Обоим не хотелось расставаться, и Эрагон догнал Арью и Вирдена, следовавших за Анжелой, уже на некотором расстоянии от лагеря. Они направлялись к восточной окраине города. Насуада и Джормундур шепотом пожелали им счастливого пути и удачи, и все вокруг окутала тишина, в которой слышалось лишь учащенное дыхание четверых варденов и шорох их шагов.

Анжела совсем уменьшила свечение волшебного огонька, и он был теперь едва виден, так что Эрагон с трудом различал во тьме собственные ноги. Приходилось сильно напрягать зрение, чтобы не натыкаться на валуны и завалы ветвей.

Примерно час они шли в полном молчании, потом травница вдруг остановилась и прошептала:

– Все. По-моему, мы пришли. Я довольно хорошо определяю пройденное расстояние, хотя, конечно, могла и просчитаться на добрую тысячу футов. В такой темнотище ни в чем нельзя быть полностью уверенной.

Где-то слева от них над горизонтом проплыл десяток крошечных, с булавочную головку, огоньков – единственное свидетельство того, что они находятся рядом с Драс-Леоной. В темноте эти огоньки казались совсем близкими.

Эрагон, Арья и Анжела окружили Вирдена, который опустился на колени и стянул с правой руки перчатку. Приложив ладонь к земле, эльф принялся выпевать заклинание. Пока он пытался определить, где находится подземный ход, Эрагон внимательно всматривался в окружающую тьму и чутко прислушивался, опасаясь возможного появления городской стражи. Капли дождя стали теперь падать все чаще, но Эрагон надеялся, что к моменту штурма погода улучшится – если, конечно, штурм вообще начнется и они сумеют объединиться с остальными варденами.

Где-то загукала сова, и Эрагон невольно схватился за рукоять Брисингра, но вовремя остановился. «Барзул!» – произнес он про себя любимое ругательство Орика. Он явно слишком нервничал, понимая, что ему, возможно, вот-вот придется снова вступить в схватку с Муртагом и Торном.

«Я же наверняка проиграю, если буду так психовать», – думал он. Он постарался замедлить дыхание и приступил к тем мысленным упражнениям, которым научил его Глаэдр. Эти упражнения помогали восстановить контроль над собственными чувствами.

Старый дракон без особого восторга отнесся к тому заданию, которое им было поручено, но и препятствовать не стал. Обсудив с Эрагоном кое-какие тонкости, Глаэдр сказал: «Опасайся темных мест, Эрагон. Там порой шныряют очень странные существа». Подобное напутствие несколько удивило Эрагона: вряд ли оно могло показаться ободряющим.

Он вытер мокрое от мороси лицо, но руку с рукояти меча так и не снял. Кожа перчатки была приятно гладкой и теплой на ощупь.

Сунув руку за пазуху, он поддел большим пальцем перевязь Белотха Мудрого, с удовольствием ощутив тяжесть двенадцати безупречных алмазов, спрятанных в ней. Ранним утром он пошел на задний двор, где повара забивали кур и овец, чтобы накормить варденов завтраком, и перенес энергию умирающих животных в алмазы Белотха. Он ненавидел подобные операции. Когда он вступал в мысленный контакт с умирающим животным или птицей – если у того, разумеется, еще была цела голова, – то страх и боль несчастного существа становились его страхом и болью, а потом бедняга ускользал в пустоту, и Эрагон каждый раз чувствовал, будто умирает с ним вместе. Это было просто ужасно, и душу его охватывала паника. Поэтому, когда было возможно, он старался шепнуть обреченным животным несколько слов на древнем языке, чтобы хоть как-то успокоить их, утешить и умерить их боль. Иногда ему это удавалось, а иногда – нет. Хотя все эти животные, так или иначе, должны были умереть, он все равно каждый раз страдал: ему казалось, что это он виновен в их смерти. И он чувствовал себя нечистым, словно выпачканным в грязи.

Теперь перевязь Белотха Мудрого стала намного тяжелее, ибо в ней была спрятана сила многих убитых животных. Но даже если бы спрятанные в перевязи алмазы сами по себе ничего не стоили, для Эрагона эта перевязь все равно была бы дороже золота – ведь сколько жизней было отдано, чтобы наполнить ее могуществом!

Когда Вирден перестал петь, Арья спросила:

– Ну что, нашел?

– Сюда, – указал Вирден и встал.

Облегчение и одновременно волнение охватили душу Эрагона: «Джоад оказался прав!»

Вирден повел их по дороге через холмы, затем они спустились в какой-то овраг, почти незаметный в складках земли.

– Вход в туннель должен быть где-то здесь, – сказал эльф и указал на западный край оврага.

Анжела усилила волшебный свет, и они принялись искать вход, прощупывая берег оврага и тыкая в землю палками. Дважды Эрагон обдирал лодыжки, спотыкаясь о стволы упавших деревьев, и порой даже шипел от боли, жалея, что не надел поножи. Но поножи, как и прочие доспехи, а также Щит остались в лагере. Подобное облачение привлекло бы к ним в городе слишком много ненужного внимания.

Искали они минут двадцать, двигаясь плотным строем, и наконец Эрагон услыхал звон металла и тихий окрик Арьи: «Сюда!»

Все поспешили к ней. Арья стояла у небольшой, заросшей кустами ложбинки. Раздвинув ветки кустов, она показала им вход в выложенный камнями туннель в пять футов в высоту и три в ширину. Вход прикрывала ржавая металлическая дверца.

– Смотрите, – сказала Арья, указывая на землю.

Эрагон присмотрелся: к туннелю вела тропинка, явно протоптанная множеством прошедших здесь ног. Даже в неясном красноватом свете волшебного огонька, горевшего на ладони у травницы, эта тропинка была видна достаточно отчетливо. Кто-то, видимо, не раз пользовался этим туннелем, незаметно проникая в Драс-Леону и выходя из нее.

– Продвигаться будем очень осторожно, – прошептал Вирден.

Анжела слабо хмыкнула.

– А как же еще? Или, может, ты хотел идти под звуки труб и громкие крики герольдов?

Эльф отвечать не стал, но явно был смущен.

Арья и Вирден осторожно отворили дверцу и первыми вошли в туннель. Оба зажгли по огоньку, и эти беспламенные светлячки поплыли у них над головой, похожие на маленькие красные солнца, хотя света они давали не больше чем горсть углей.

Эрагон, чуть задержавшись, спросил у Анжелы:

– Почему это эльфы обращаются с тобой так уважительно? Они тебя, похоже, чуть ли не боятся.

– А разве я не заслуживаю уважения?

Он улыбнулся и спросил:

– Может быть, ты когда-нибудь все-таки расскажешь мне о себе.

– С чего это ты решил, что я стану о себе рассказывать? – И Анжела, чуть оттолкнув его в сторону, вошла в туннель. Плащ так и взвился у нее за спиной, точно крылья Летхрблака.

Эрагон только покачал головой и последовал за ней.

Травница была такого маленького роста, что ей даже особенно наклоняться не приходилось, чтобы не стукнуться о потолок туннеля, а вот Эрагон был вынужден довольно сильно пригнуться и шел, сгорбившись, как старик; то же самое, впрочем, пришлось сделать и эльфам. Подземный ход был практически пуст. Пол в нем был покрыт тонким слоем засохшей глины. У самого входа валялось несколько палок и камней да сброшенная змеиная шкурка. Внутри пахло сырой соломой и дохлыми ночными бабочками.

Эрагон и его спутники старались идти как можно тише, но туннель весьма усиливал любой звук, так что каждый легкий удар или шорох отзывался гулким эхом, похожим на странный повторяющийся шепот, живущий как бы сам по себе. Из-за этого шепота Эрагону казалось, что они окружены неким сонмом бестелесных духов, которые, переговариваясь, комментируют каждое их движение.

И вынюхивают, и подсматривают. Вдруг он споткнулся о камень, который отлетел и ударился о стенку туннеля с громким стуком, в сотню раз усиленным проклятым эхом.

– Ох, простите, – почти беззвучно прошептал Эрагон, поскольку все разом на него оглянулись.

«Вот черт! – Он усмехнулся. – Что ж, теперь по крайней мере понятно, откуда на поверхности земли слышатся эти странные звуки, которые так пугают жителей Драс-Леоны. Надо будет непременно сказать об этом Джоаду».

Когда они прошли по туннелю довольно далеко, Эрагон остановился и оглянулся на вход, уже совершенно невидимый в темноте. Тьма, казалось, была уже ощутимой на ощупь, точно тяжелая ткань. А еще эти тесные и низкие проходы… У Эрагона было ощущение, что его проглотило некое чудовище и вот-вот начнет переваривать. Обычно он спокойно относился к пребыванию в замкнутом пространстве, но этот туннель чем-то напоминал сеть грубо вырытых проходов внутри Хелгринда, где они с Рораном сражались с раззаками, а это воспоминание было отнюдь не из самых приятных.

Эрагон глубоко вздохнул и хотел было уже идти дальше, как вдруг увидел два больших блестящих глаза, сверкавших в темноте, точно два золотистых топаза. Эрагон схватился за меч и вытащил было его из ножен, но тут из мрака прямо перед ним появился Солембум, неслышно ступая мягкими лапами.

Затем, остановившись на границе светового круга, кот-оборотень насторожил уши с черными кисточками и принял такую позу, словно был чем-то приятно удивлен.

Эрагон, вздохнув с облегчением, приветливо поздоровался с ним.

«Как это я сразу не догадался: раз с нами пошла Анжела, то следом за ней, разумеется, направится и Солембум. – И снова в голову Эрагона полезли мысли о загадочном прошлом травницы. – Интересно, как это ей удалось завоевать такую верность кота-оборотня?»

Когда их маленький отряд двинулся дальше, Солембум опять исчез во мраке, но явно шел следом за Эрагоном, и тот был очень доволен тем, что кот теперь прикрывает ему спину.

Перед их выходом из лагеря Насуада собрала всех на короткое совещание, напомнив, сколько точно солдат имеется в городе, где они расквартированы, чем обычно заняты. А также – где живет Муртаг, где он ест и какое у него вчера было настроение. Все эти сведения были невероятно ценны, но когда Насуаду спросили, откуда она все это знает, она с улыбкой объяснила, что с тех пор, как вардены расположились близ Драс-Леоны, коты-оборотни постоянно там шпионят, и пообещала, что, когда Эрагон и его спутники окажутся в пределах города, коты будут сопровождать их до самых южных ворот, но своего присутствия постараются не показывать – слишком они важны были в качестве постоянных шпионов. И действительно, кому придет в голову, что какой-то бродячий кот, пусть даже крупнее обычного, на самом деле является вражеским шпионом? После этого короткого совещания у Насуады Эрагону вдруг пришло в голову, что одна из самых больших физических слабостей Гальбаторикса – это то, что ему по-прежнему необходимо спать, как и обычному человеку.

«Если мы сегодня же не возьмем его в плен или не прикончим, – думал он, – то в следующий раз, возможно, эта его слабость нам поможет. Если его постоянно будить среди ночи и несколько ночей подряд не давать ему спать, то вряд ли он будет способен должным образом сражаться».

А туннель все не кончался и был прямым, как стрела, нигде не сворачивая и не изгибаясь. Эрагону, правда, показалось, что они понемногу начинают подниматься в гору – и это действительно имело бы смысл, если бы этот туннель был предназначен для сброса городских сточных вод, в чем Эрагон вовсе не был уверен.

Через некоторое время земля у них под ногами стала более мягкой и начала прилипать к подошвам, точно мокрая глина. С потолка капала вода, порой попадая Эрагону за шиворот и скатываясь по спине, противная, как прикосновение холодного пальца. Один раз он поскользнулся в лужице, а когда протянул руку и коснулся стены, чтобы восстановить равновесие, то обнаружил, что стена покрыта мерзкой слизью.

Прошло еще сколько-то времени – казалось, они могли провести здесь и час, и десять часов, и десять минут, – и у Эрагона заболели шея и плечи, поскольку ему постоянно приходилось идти в согнутом положении. А вокруг были все те же стены, грубо вырубленные в скальной породе.

Наконец он заметил, что эхо их шагов становится все глуше и все чаще между каждым отдельным звуком возникают паузы. Вскоре они действительно вышли в некое довольно просторное помещение прямоугольной формы с ребристым куполообразным потолком футов пятнадцать высотой. Там никого не было, только в углу виднелся какой-то полусгнивший бочонок. А в противоположной стене имелось три одинаковых арочных прохода, ведущих в три совершенно одинаковые комнаты, маленькие и темные. А вот куда можно было пройти из этих комнаток дальше, разглядеть было невозможно.

Все остановились. Эрагон наконец-то смог выпрямить спину и даже поморщился от боли в мышцах.

– По-моему, эти помещения вряд ли были задуманы самим Эрстом Серобородом, – сказала Арья.

– И какой же из проходов нам следует выбрать? – спросил Вирден.

– Разве это не очевидно? – вмешалась травница Анжела. – Левый, конечно! Всегда нужно выбирать левый. – И она устремилась к левому проходу, хотя с виду он был точно таким же, как и два других.

Эрагон не сумел удержаться:

– Ну, это с какой стороны смотреть? Если смотреть с той, тогда левый – это…

– Левый – это правый, да, да, – тут же остановившись, подхватила Анжела. И прищурилась. – Порой ты что-то больно умен, Губитель Шейдов! Смотри, как бы тебе это не повредило. Ну, хорошо, попробуем по-твоему. Но не говори, что я не предупреждала тебя, если мы несколько дней будем ходить тут кругами.

На самом-то деле Эрагон предпочел бы пойти по центральному коридору. Ему казалось, что именно он может вывести их на улицы города. Но вступать в споры с травницей ему не хотелось.

«Так или иначе, мы вскоре должны выйти к лестнице, – думал он. – Не может же быть под Драс-Леоной слишком много таких помещений».

Повесив у себя над головой волшебный огонек, Анжела решительно возглавила их отряд. Вирден и Арья следовали за ней, а Эрагон оказался замыкающим.

Комната за правой аркой оказалась более просторной, чем можно было предположить. Шагов через десять она еще и заворачивала, заканчиваясь очередным коридором, на стенах которого висели канделябры, но без свеч. Коридор привел их в еще одно маленькое помещение, где в стене тоже имелись три арочных прохода, каждый из которых вел в очередную комнату с арочными проходами, и так до бесконечности.

«Кто же все это построил и зачем?» – растерянно спрашивал себя Эрагон. Все эти помещения казались совершенно заброшенными, и в них не было ничего, кроме одного-единственного стула с уцелевшими двумя ножками, который развалился при первом же прикосновении, да груды битой глиняной посуды в углу, покрытой густой темной паутиной.

У Анжелы, похоже, даже сомнения не возникло насчет того, какое направление выбрать. Она безошибочно находила нужный коридор. Эрагону даже возразить было нечего, хотя порой он сомневался в правильности ее выбора. Все равно он не мог придумать никакой альтернативы ее способу поиска выхода из туннеля.

Травница остановилась, когда они вышли в некое округлое помещение с семью арочными проходами в стенах, расположенными на равных расстояниях друг от друга. За арками виднелись семь коридоров, включая тот, по которому они сюда пришли.

– Отметь тот, по которому мы только что прошли, иначе мы так и будем ходить по кругу, – сказала Арья.

Эрагон вернулся в коридор и острием Брисингра нацарапал на каменной стене крест. Он все время вглядывался во тьму, надеясь, что там мелькнет Солембум, но даже усов кота-оборотня разглядеть не смог. Опасаясь, что кот мог заблудиться в лабиринте похожих друг на друга коридоров и комнат, Эрагон хотел было мысленно заговорить с ним, но вовремя подавил в себе это желание. Если бы кто-то перехватил их обмен мыслями, слуги Империи сразу поняли бы, где они находятся.

– Ага! – воскликнула Анжела. Тени так и заходили вокруг Эрагона, поскольку травница приподнялась на цыпочки и свой волшебный фонарь тоже подняла как можно выше.

Эрагон поспешил в центр комнаты, где уже стояли Анжела и Вирден.

– Что это? – шепотом спросил он.

– Потолок, Эрагон, – прошептала Арья. – Посмотри на потолок!

Он посмотрел, но увидел только старинные каменные плиты, покрытые плесенью и многочисленными трещинами. Странно еще, что этот потолок давным-давно не обвалился.

Потом Эрагон проследил взглядом чуть дальше, и у него перехватило дыхание.

Это были не трещины, а очень глубоко вырезанные в потолке руны! Ряды мелких и аккуратных остроугольных рун. Плесень и минувшие века несколько затрудняли их чтение, но все же большая часть высеченного в камне текста была вполне читаемой.

Эрагон некоторое время мучительно сражался с древней письменностью, но сумел разобрать лишь несколько слов, да и те были написаны несколько иначе, чем он привык.

– Что там сказано? – спросил он. – Это что же, язык гномов?

– Нет, – ответил Вирден. – Это язык твоего народа, только очень древний. На таком языке говорили и писали много веков назад. Да и диалект к тому же весьма необычный: диалект того племени, к которому принадлежал зелот Тоск.

Это имя словно задело некую струну в душе Эрагона, и он вспомнил:

– Когда мы с Рораном спасали Катрину, то слышали, как жрецы Хелгринда упоминают некую книгу, написанную этим Тоском!

Вирден кивнул:

– Да. Она служит фундаментом их веры. Тоск был не первым, кто предложил жрецам Хелгринда те молитвы, которые они произносят, но он первым кодифицировал их верования и обряды, и с тех пор остальные лишь подражали ему. Те, кто поклоняется Хелгринду, считают Тоска священным пророком. А это, – и эльф обвел рукой потолок, покрытый рунами, – жизнеописание Тоска от рождения до смерти: истинная история, которой его ученики и последователи никогда бы не стали делиться с теми, кто не входит в их секту.

– Мы могли бы немало узнать из этих надписей, – сказала Анжела, точно завороженная не сводя глаз с потолка. – Если бы только у нас было время… – Эрагон был поражен тем, как сильно все это ее заинтересовало.

Арья, с сожалением оторвав глаза от потолка, посмотрела на семь коридоров, лежащих перед ними.

– Сейчас, еще несколько секунд, – сказал Вирден, вместе с Анжелой упорно разбиравший руны. И Арья, подойдя к одной из арок, стала вполголоса напевать какое-то заклятие, видимо, желая получить некое указание на то, куда им следовать дальше. С помощью подобных заклинаний, как знал Эрагон, обычно ищут спрятанный предмет. Потом она умолкла, выждала с минуту, склонив голову набок, и перешла к следующей арке.

Эрагон еще некоторое время рассматривал руны, а потом вернулся к тому коридору, по которому они сюда пришли, и прислонился плечом к стене. И сразу же почувствовал леденящий холод, исходивший от камня.

Арья тем временем дошла до четвертого прохода и возобновила свое монотонное пение, похожее на вздохи ветра.

И снова не получила никаких указаний.

Слабое щекочущее прикосновение к правой руке заставило Эрагона посмотреть вниз. Огромный бескрылый сверчок прицепился к его перчатке. Насекомое выглядело ужасно: черное, раздувшееся, с зазубренными лапками и массивной головой, похожей на череп. Его панцирь блестел, точно намазанный маслом.

Эрагон содрогнулся от отвращения и щелчком отправил сверчка куда-то в темноту.

Тот приземлился с хорошо слышимым шлепком.

Пятый коридор принес те же результаты, что и первые четыре. Арья обошла выход из того коридора, где стоял Эрагон, и остановилась у седьмой, последней, арки.

Но свое заклинание она произнести не успела: горловой вой эхом пронесся по дальним коридорам. Казалось, этот вой слышится отовсюду одновременно. Затем раздалось шипение, плевки, царапанье когтей, и от этих звуков каждый волосок на теле Эрагона, казалось, встал дыбом.

Анжела волчком завертелась на месте:

– Солембум!

Все четверо, как один, тут же выхватили мечи.

Эрагон отступил спиной к центру комнаты, его взгляд метался с одного прохода на другой. Гёдвей Игнасия чесалась у него на руке, точно укус блохи – но это предупреждение об опасности было бессмысленным, ибо он никак не мог понять, что это за опасность и откуда она грозит.

– Сюда! – сказала Арья, направляясь к седьмому коридору.

Но Анжела сойти с места не пожелала.

– Нет! – упрямо прошептала она. – Мы должны помочь Солембуму!

Только сейчас Эрагон заметил у нее в руке короткий меч со странным, почти бесцветным лезвием, которое в лучах волшебного света переливалось, как драгоценный камень.

Арья нахмурилась.

– Если Муртаг узнает, что мы здесь…

Все произошло так быстро и так бесшумно, что Эрагон ничего не успел бы заметить, если бы не смотрел в нужном направлении… Полдюжины дверей, скрытых в стенах трех различных коридоров, резко распахнулись, и тридцать или сорок людей в черном выбежали оттуда и бросились на них с мечами в руках.

– Летта! – крикнул Вирден, и люди в черном стали налетать друг на друга, поскольку первые из них внезапно остановились, словно споткнувшись о невидимую стену.

Но остановились далеко не все. Люди в черном бросились вперед, и времени на магию попросту не осталось. Эрагон легко отразил колющий удар и, совершив хитрый обманный пас, ловко вывернул своему противнику руку, а потом отрубил ему голову. Как и у всех остальных, лицо этого человека было закрыто платком, видны были только глаза, и эти глаза все еще смотрели на Эрагона поверх платка, когда голова уже катилась по полу.

Эрагон испытал даже некоторое облегчение, почувствовав, как Брисингр пронзает человеческую плоть, ибо весьма опасался, что напавшие на них люди в черном защищены магическими чарами или, в крайнем случае, доспехами; или же – что самое страшное – они вовсе не люди.

Он рубанул второго противника по ребрам и как раз вовремя успел обернуться, чтобы вступить в схватку еще с двоими, и тут чей-то меч, описав арку, полетел с другого конца помещения прямо ему в горло.

Магическая защита спасла его от неминуемой смерти, и все же меч почти коснулся его шеи, повиснув в воздухе. И Эрагон, не совладав с собой, пошатнулся и чуть отступил назад. К его удивлению, тот, кого он только что рубанул мечом, все еще стоял на ногах, хотя по боку у него ручьем текла кровь, и явно не обращал никакого внимания на рану.

Эрагона охватил леденящий ужас.

– Они не чувствуют боли! – крикнул он, яростно сражаясь сразу с тремя противниками. Если кто-то его и услышал, то отвечать все равно возможности не было.

Эрагон пошел в наступление, рассчитывая, что товарищи в случае чего прикроют ему спину. Он размахивал Брисингром так, словно тот весил не больше щепки. Обычно в случае столь активной атаки он в один миг мог расправиться с любым противником. Но то, что эти люди оказались невосприимчивы к боли, означало, что ему нужно либо обезглавить каждого, либо нанести удар в самое сердце, или надеяться на то, что от потери крови воин потеряет сознание. Во всех иных случаях люди в черном оставались на ногах и по-прежнему стремились его прикончить, несмотря на полученные увечья. Их было слишком много, и Эрагон просто не успевал отвечать на сыпавшиеся со всех сторон удары. Он мог бы, конечно, перестать обороняться, уповая на магическую защиту, но поддержка такой защиты, пожалуй, отняла бы у него больше сил, чем любые активные действия. И поскольку Эрагон не мог предсказать, в какую минуту откажет его невидимая защита – а она, безусловно, должна была рано или поздно отказать, иначе он попросту рухнул бы замертво, – было ясно, что силы понадобятся и их надо беречь. А потому сражался яростно, но весьма осторожно, стараясь лишний раз не прибегать к магической защите и понимая, что люди в черном в любой момент могут его искалечить или прикончить.

А из потайных дверей все выбегали слуги Хелгринда. Они толпились вокруг Эрагона, грозно тесня его, тянулись к его рукам и ногам.

– Кверст (что значит «режь, руби»), – прорычал он себе под нос. Это было одно из тех двенадцати смертельно опасных слов, которым когда-то научил его Оромис. Однако, как он, впрочем, и подозревал, это магическое слово никакого эффекта не имело: люди в черном были защищены какой-то особой магией. Тогда Эрагон быстро произнес то заклинание, которое однажды применил против него Муртаг: – Триста виндр! – Это заклинание сработало – ему удалось как бы оттолкнуть нападающих с помощью мощной волны сжатого воздуха.

Вой ветра наполнил помещение, срывая с Эрагона плащ и путая волосы. Тех «черных», что были ближе всего к нему, приподняло над полом и швырнуло на их же соплеменников. Теперь перед ним была свободная полоса футов в десять шириной. Сил у него, правда, стало ощутимо меньше, но не настолько, чтобы он не мог продолжать сражаться.

Эрагон обернулся, чтобы посмотреть, как дела у его спутников. Он был не одинок в своих попытках разрушить чары, охранявшие людей в черном. Яркие молнии, вылетая из правой руки Вирдена, обвивали тела нападающих и стекали по ним, подобно светящейся жидкости. Но это не спасало положение, потому как из боковых коридоров выбегали новые воины.

– Сюда! – крикнула Арья, указывая на седьмой коридор – тот самый, к обследованию которого она перешла в тот момент, когда на них напали.

Вирден с Эрагоном сразу же последовали за ней. Анжела шла последней, прихрамывая и зажимая рукой рубленую рану на плече. Люди в черном, упорно их теснившие, вдруг, словно заколебавшись, остановились у входа в туннель. А затем, издав страшный рев, и вовсе прекратили преследование.

Мчась по коридору, Эрагон пытался восстановить одно из наиболее ранних своих заклинаний, которое позволяло сразу убивать людей, а не просто отшвыривать их в сторону. Это ему удалось, и он держал заклинание наготове, намереваясь в случае опасности сразу же пустить его в ход.

«Кто они, эти люди? И сколько их там?» – думал он.

Впереди виднелся конец коридора, освещенный неярким пурпурным светом. У Эрагона как раз хватило времени догадаться об источнике этого свечения, когда Анжела вдруг громко вскрикнула… Затем последовала ярко-оранжевая вспышка света, зубодробительный грохот, и в воздухе отчетливо запахло серой.

Эрагон резко повернулся и успел увидеть, как пять человек уволакивают Анжелу в какой-то боковой коридор.

– Нет! – завопил Эрагон, но остановить их не успел. Потайная дверца захлопнулась прямо у него перед носом столь же бесшумно, как и отворилась, и стена вновь стала казаться идеально целостной. – Брисингр! – вскричал он, и на лезвии меча заплясало яркое пламя. Приставив острие к камню, Эрагон попытался нащупать там хоть какую-то щель и открыть дверцу. Но плиты были подогнаны слишком плотно, а стена была слишком толста, чтобы растопить ее с помощью этого пламени. Эрагон вскоре понял, что подобная попытка отнимет гораздо больше сил, чем он был готов – и имел право – пожертвовать.

Затем рядом с ним возникла Арья. Приложив руку к тому месту, где только что была дверца, она прошептала: «Ладрин!», но дверь открываться упрямо не желала. Зато Эрагон был весьма смущен тем, что сам не догадался в первую очередь применить это простое заклинание.

А преследователи уже снова были так близко, что им с Арьей оставалось лишь развернуться и принять бой. Эрагон хотел применить заклятие, которое только что вспомнил, но в узком коридоре места хватало только для двоих, и он не сумел бы убить всех врагов, поскольку даже не видел их за первыми рядами. Так что он решил пока приберечь это заклятие на тот случай, когда можно будет разом прикончить большую часть воинов в черном.

Они с Арьей обезглавили двоих, напавших на них первыми, затем, переступив через их тела, прикончили и двоих следующих, и еще двоих, однако нападающим, похоже, не было конца.

– Сюда! – крикнул им Вирден.

– Стенр слаута! – воскликнула Арья, и Эрагон машинально перевел про себя: «Камни, скрежещите!»

И тут же вдоль всего коридора – за исключением того маленького участка, где они стояли, – стены словно взорвались, обваливаясь в проход. Град острых каменных осколков посыпался на людей в черном, заставляя их приседать и закрываться руками. Многие были серьезно ранены и попадали на пол.

А Эрагон и Арья бросились следом за Вирденом, который бежал к дальнему концу коридора, где был виден новый проход. Эльф был от него уже всего шагах в пятнадцати.

В десяти…

В пяти…

И тут целый куст каменных пик аметистового цвета вырос из щелей в полу и потолке, и Вирден попал точно между ними. Эльф, казалось, взлетел в воздух и завис посреди коридора. Острия полупрозрачных пик почти касались его кожи, но магическая защита не давала им впиться в его плоть. Затем по остриям с треском пробежали искры неведомой энергии, концы их ярко вспыхнули, и они с отвратительным хрустом, разрушив магическую защиту Вирдена, пронзили его насквозь.

Эльф пронзительно вскрикнул, дернулся и больше не пошевелился.

Эрагон смотрел и не верил собственным глазам, стоя перед этими вылезшими из трещин каменными пиками. Ни разу ему не доводилось видеть гибели эльфа. Вирден и Блёдхгарм, как и все остальные в их маленьком отряде, были столь совершенны, что, как казалось Эрагону, смерть могла их настигнуть только в сражении с Гальбаториксом или, в крайнем случае, с Муртагом.

Арья, похоже, была потрясена не меньше. Однако же, довольно быстро взяв себя в руки, она потребовала:

– Эрагон, расчисти проход своим Брисингром!

Дело было в том, что меч Эрагона, в отличие от меча Арьи, был невосприимчив к любой, даже самой черной магии, которую могли источать волшебные острия.

Он отвел руку назад и изо всех сил ударил по каменным пикам. Полдюжины треснули сразу. Ломаясь, волшебный аметист издавал звон, подобный колокольному, осколки его звенели на каменном полу, как ледышки.

Пробиваясь сквозь эту преграду, Эрагон старался держаться правой стены коридора, чтобы случайно не задеть те окровавленные острия, что пронзили тело Вирдена. Снова и снова наносил он удары, вырубая сверкающий лес, и с каждым ударом осколки аметиста со свистом разлетались все дальше по коридору. Один из них задел Эрагону щеку, и он поморщился, удивленный тем, что магическая защита не сработала. Острые обломки сломанных «пик» заставляли его двигаться с особой осторожностью. Они легко могли насквозь проткнуть его сапоги и пропороть ступни, а те, что свисали и падали сверху, могли сильно поранить шею и голову. И все же, двигаясь по краю этих жутких каменных зарослей, он ухитрился получить лишь небольшой порез правой голени, который, правда, довольно сильно жгло, когда он опирался на ногу.

Воины в черном почти настигали их. Эрагон помог Арье пробраться сквозь последний ряд аметистовых «пик», и они, вырвавшись на свободу, ринулись к выходу из коридора, навстречу пурпурному свету. Впрочем, Эрагон более чем когда-либо жаждал не бежать, а развернуться, чтобы дать бой своим преследователям, убить их и отомстить за смерть Вирдена.

Коридор вывел их в большой и темный, с тяжелыми массивными стенами зал, который очень напоминал пещеры под Тронжхаймом. Крупные плиты, выложенные по кругу – мрамор, халцедон, кровавик, – занимали всю центральную часть. Вокруг этого странного мозаичного диска были как бы расставлены крупные необработанные куски аметиста размером с кулак взрослого мужчины, оправленные в серебро. Каждый из них слабо светился. Это и был тот источник света, который они увидели с противоположного конца коридора. По ту сторону диска у дальней стены высился большой черный алтарь, накрытый алой тканью с золотой вышивкой. Вокруг алтаря стояли столбы с канделябрами, по обе стороны от него виднелись закрытые двери.

Все это Эрагон увидел, едва влетев в зал и за мгновение до того, как понял: сейчас он по инерции вбежит прямо в кольцо этих аметистов, в самый центр диска. Он попытался остановиться или свернуть в сторону, но это оказалось уже невозможно: он бежал слишком быстро.

И тогда в отчаянии он прибегнул к единственному средству, которое у него еще оставалось: прыгнул вперед по направлению к алтарю, надеясь, что сможет одним прыжком перескочить через этот проклятый диск.

Когда он пролетал над светившимися внизу аметистами, последнее, что он успел почувствовать, это сожаление, а его последней мыслью была мысль о Сапфире.

Накормить бога

Первое, что заметил Эрагон, это смену цветов. Каменные плиты, из которых был сделан потолок, выглядели гораздо богаче, чем раньше. Детали, которые прежде были толком не видны, теперь казались какими-то особенно яркими и живыми, тогда как другие, прежде бросавшиеся в глаза, теперь словно померкли. У него под ногами роскошная мозаика диска стала еще более четкой.

Он достаточно быстро понял причину этих превращений: красноватый магический огонек, зажженный Арьей, погас, и теперь в зале лишь приглушенно светились аметисты, да в канделябрах вдруг вспыхнули свечи.

В этот момент Эрагону что-то сунули в рот, и кляп до боли распял ему губы. Он понял, что вовсе не летит над полом в прыжке, а висит, подвешенный за запястья, на цепи, вделанной в потолок. Он попытался шевельнуться и обнаружил, что и лодыжки его тоже прикованы к металлическим скобам, вделанным в пол.

Беспомощно извиваясь и будучи не в силах изменить свое положение, он увидел, что и Арья точно так же подвешена с ним рядом. Как и ему, ей тоже заткнули рот комком ткани, а голову обвязали какой-то тряпкой, не позволяя повернуть ее ни в одну сторону.

Арья была в сознании и смотрела прямо на Эрагона. Она была обрадована тем, что он пришел в себя и тоже на нее смотрит.

«Почему же она-то от них не сбежала? И вообще, что с нами такое случилось?» Но мысли у него в голове были какие-то тяжелые, неповоротливые, словно он был пьян или до крайности измучен.

Посмотрев вниз, Эрагон увидел, что у него отняли меч и кольчугу, он был обнажен до пояса и остался в одних лишь узких штанах. Перевязь Белотха Мудрого тоже исчезла, как и подаренное гномами ожерелье, не позволявшее посторонним следить за его действиями с помощью магического зеркала или кристалла.

Оказалось, что и эльфийское кольцо Арен тоже исчезло с его руки.

На мгновение Эрагона охватила паника. Но он постарался успокоить себя тем, что и без всех этих магических предметов отнюдь не беспомощен, во всяком случае, пока сам способен творить заклинания. Однако рот его был заткнут, и произнести заклинание вслух он не мог, а произносить слова древнего языка про себя было гораздо сложнее и опаснее, потому что, во-первых, мысли его могли на мгновение уплыть в сторону, отвлечься, а во-вторых, он мог случайно выбрать не то слово или не так произнести его мысленно. И все же это было не так опасно, как произносить заклинания без использования древнего языка. Так или иначе, а Эрагон был уверен, что ему потребуется лишь небольшое количество энергии и немного времени, чтобы освободиться.

Он закрыл глаза и приготовился. Но услышал, что Арья отчаянно гремит своими цепями, что-то мычит сквозь кляп во рту.

Он глянул на нее и увидел, что она отрицательно качает головой, глядя на него. Он удивленно поднял брови: «В чем дело?» Но больше никаких знаков она ему подать не могла, только качала головой и мычала.

В отчаянии Эрагон попытался – очень осторожно – установить с нею мысленную связь, следя за тем, чтоб даже намека на вторжение со стороны кого бы то ни было еще не почувствовать, но, к своему ужасу, наткнулся на некий странный и вроде бы даже мягкий барьер. Собственно, это был даже и не барьер, а нечто непонятное, давившее на его разум со всех сторон и, похоже, пытавшееся и разум его тоже заткнуть комком шерстяной ткани.

И его душу вновь охватила паника.

Его явно не опоили никаким зельем, и все же он никак не мог понять, что еще, кроме колдовского зелья, могло помешать ему мысленно поговорить с Арьей. Если это и была магия, то с такой магией он еще никогда в жизни не встречался.

Они с Арьей не сводили друг с друга глаз, но затем внимание Эрагона отвлекло какое-то почти незаметное движение наверху, и он заметил полоски крови, тянущиеся по рукам Арьи от ее запястий к плечам: наручники на запястьях, за которые она была подвешена, насквозь прорвали ее нежную кожу.

Бешеный гнев охватил Эрагона. Он схватился за цепь, на которой висел, и изо всех сил зазвенел ею. Звенья цепи были прочны, но он не сдавался. В приливе гнева он снова и снова дергал за цепь, не обращая внимания на те раны, которые сам себе наносил.

Наконец он перестал биться и безжизненно обвис, чувствуя, как горячая кровь из израненных запястий капает ему на шею и на плечи.

Затем, решив во что бы то ни стало освободиться, Эрагон собрал всю свою энергию и направил ее вместе с заклинанием на проклятые оковы, мысленно воскликнув: «Квест малмр дю хуилдрз эдтха, мар иу тхон эка трейя!», что означало: «Разрежь удерживающие меня оковы, но не больше, чем я сам того требую».

И в тот же миг все его тело, каждый нерв в нем пронзила сильнейшая боль. Он безмолвно вскрикнул и, не в состоянии поддерживать собственную сосредоточенность, утратил власть над заклятием, чары тут же угасли.

Угасла и боль, но и после нее Эрагон еще долго задыхался, а сердце его так бешено колотилось, словно он только что спрыгнул с отвесной скалы в море. Эта боль была сродни тем мучениям, которые он испытал, когда драконы лечили страшные шрамы у него на спине во время празднования Агёти Блёдхрен.

Когда Эрагон пришел в себя, то увидел, что Арья смотрит на него с тревогой.

«Она, должно быть, и сама пробовала применить заклятие, – подумал он. – Как же все это с нами случилось? Как мы оба могли оказаться связанными и совершенно беспомощными?»

Вирден погиб, травница Анжела либо в плену, либо убита, а Солембум, скорее всего, валяется, весь израненный, где-нибудь в подземном лабиринте, если только его не прикончили те воины в черном. Эрагон никак не мог понять, каким образом все они потерпели поражение. Ведь Арья, Вирден, Анжела и он сам – это, наверное, одни из самых могущественных и опасных воинов в Алагейзии. И вот теперь Вирдена больше нет, Анжела исчезла, а они с Арьей находятся в руках врагов.

«Если бы только нам удалось освободиться…» – Эрагон отогнал от себя эту мысль. Думать об освобождении было просто невыносимо. Больше всего ему хотелось сейчас мысленно связаться с Сапфирой, хотя бы только для того, чтобы удостовериться, что ей ничто не грозит, и обрести утешение в общении с нею. Хотя Арья и была рядом, без Сапфиры он чувствовал себя невероятно одиноким, и это более остального нервировало его.

Несмотря на мучительную боль в запястьях, Эрагон снова стал тянуть и дергать за цепь, полагая, что если делать это достаточно долго, то можно все же расшатать ее крепеж. Он пытался даже крутить цепь, надеясь, что это поможет, но мешали наручники, и сколько-нибудь полноценного поворота сделать не удавалось.

Изранив себе все руки, он вскоре был вынужден остановиться. Запястья горели огнем. Эрагон опасался, что если будет продолжать, то в итоге порвет себе мышцы. Кроме того, можно потерять слишком много крови. Кровь так уже текла вовсю, а сколько им с Арьей еще висеть так и чего-то ждать, он и предположить не мог.

Эрагон не мог даже определить, сколько прошло времени и какое сейчас время суток, хотя догадывался, что в плену они не более нескольких часов, поскольку ни есть, ни пить, ни хотя бы помочиться желания не возникало. А вот когда все это начнется, их и без того ужасное положение только усугубится.

Боль в запястьях заставляла время тянуться еще медленней. Они с Арьей то и дело переглядывались и пытались установить мысленную связь, но ни одна попытка не удалась. Два раза, когда раны несколько подсыхали, Эрагон пробовал выкрутить цепи из потолка, но тоже безуспешно. Так что им оставалось только терпеть.

Когда они уже начали сомневаться, что в зал вообще кто-нибудь придет, где-то вдалеке, в подземных коридорах, послышался перезвон металлических колоколов, и двери по обе стороны черного алтаря бесшумно отворились. Чувствуя, что сейчас произойдет нечто весьма неприятное, Эрагон весь напрягся и уставился на открывшиеся двери. Арья тоже не сводила с них глаз.

Прошла минута, им обоим показавшаяся вечностью.

Затем вновь резко и громко зазвонили колокола, наполняя зал сердитым гулким эхом, и в распахнутые двери вошли трое послушников – совсем еще молодых, одетых в золотые одежды. Каждый из них нес металлическую раму, увешанную колокольчиками. Следом за ними вошли двадцать четыре жреца Хелгринда, мужчины и женщины. Ни одного из них нельзя было назвать целым: у кого-то не хватало одной руки, или обеих, или ноги, или того и другого. В отличие от послушников, изувеченные жрецы были одеты в длинные кожаные робы, сшитые так, чтобы соответствовать индивидуальному увечью каждого. А следом за жрецами шестеро смазанных маслом рабов внесли носилки, на которых торчком сидел Верховный Жрец Хелгринда – жуткий обрубок, лишенный рук, ног, зубов и, похоже, еще чего-то. Голова его была увенчана высоченным трехфутовым гребнем, который делал его фигуру еще более уродливой и бесформенной.

Жрецы и послушники расположились по краям мозаичного диска, и рабы аккуратно опустили носилки на алтарь. Затем трое послушников – вполне еще целые и даже довольно красивые молодые люди – встряхнули металлические рамы с колокольчиками, и под этот немелодичный звон затянутые в кожу жрецы что-то коротко пропели. Эрагон не сумел толком разобрать слов, но звучало все это, как некая часть ритуала. Он понял лишь три названия вершин Хелгринда: Горм, Илда и Фелл Ангвара.

А Верховный Жрец посмотрел на них с Арьей – глаза его были точно осколки обсидиана – и промолвил:

– Добро пожаловать в залы Тоска. – Искалеченные губы и полное отсутствие зубов делали его речь невнятной. Ему явно трудно было произносить слова, однако же он продолжал: – Ты уже во второй раз вторгаешься в нашу святую обитель, Всадник. Больше у тебя такой возможности не будет… Гальбаторикс, наверное, попытался бы убедить нас пощадить тебя и отправить к нему в Урубаен. Он надеется силой заставить тебя служить ему, ибо мечтает о возрождении ордена Всадников и восстановлении поголовья драконов. Но я считаю, что эти мечты – бред сумасшедшего. Ты слишком опасен. К тому же мы вовсе не хотим, чтобы раса драконов вновь возродилась. В народе считается, будто мы поклоняемся Хелгринду. Но это ложь, которую мы сами же и распространяем, желая скрыть истинную природу наших верований. Мы чтим вовсе не Хелгринда – мы чтим тех Древнейших, которые создали внутри его свое логово, свое убежище, и приносим им в жертву свою плоть и кровь. Наши боги, Всадник, – это раззаки и Летхрблака!

Смертельный ужас, подобный приступу тошноты, сковал душу Эрагона.

А Верховный Жрец презрительно плюнул в его сторону, и нитка слюны повисла на его изуродованной нижней губе.

– Нет такой ужасной пытки, которая была бы достойным наказанием за совершенное тобой преступление, Всадник. Ты убивал наших богов, ты и этот твой распроклятый дракон! И за это ты должен умереть.

Эрагон забился на цепи, пытаясь что-то крикнуть в ответ, но ему мешал кляп. Если бы он мог говорить, он постарался бы потянуть время, он бы рассказал этим жрецам, каковы были последние слова тех раззаков, которых он прикончил, или, может, пригрозил бы им местью Сапфиры. Но эти проклятые уроды и не думали вытаскивать кляп у него изо рта!

Видя его страдания, Верховный Жрец презрительно усмехнулся, показывая серые беззубые десны.

– Тебе никогда не вырваться и не спастись, Всадник. Наши магические кристаллы предназначены для того, чтобы ловить каждого, кто попытается проникнуть в священную обитель наших богов или украсть наши сокровища, даже если это будет такой ловкий вор, как ты. Да и не осталось никого, кто мог бы тебя спасти. Двое твоих спутников мертвы – да, даже эта болтливая старая ведьма! – а Муртаг и вовсе не знает, что ты здесь. Для тебя сегодня день Страшного суда, Эрагон Губитель Шейдов. – И Верховный Жрец, закинув назад голову, издал не крик, а какой-то леденящий душу горловой свист.

Из темного дверного проема слева от алтаря тут же появились четверо рабов, обнаженных по пояс, которые несли на плечах платформу с двумя широкими, хотя и довольно мелкими чашами. Между этими чашами лежали два каких-то непонятных предмета овальной формы, каждый примерно в полтора фута длиной и в полфута толщиной. Предметы были иссиня-черными и пористыми, как известняк.

Эрагону показалось, что время остановилось. «Не может же быть, чтобы это были…» Яйцо Сапфиры было совершенно гладким и покрытым разноцветными жилками, как мрамор. А это – что бы это ни было такое – были явно не яйца драконов. И, тут же предположив, чем еще это может оказаться, Эрагон похолодел от ужаса.

– Поскольку ты посмел убить Древнейших, – сказал Верховный Жрец, – было бы только справедливо, чтобы твоя плоть послужила пищей для их последующего возрождения. Ты, разумеется, не заслуживаешь столь высокой чести, но это доставит удовольствие Древнейшим, а мы всегда старались угождать их желаниям. Мы – их верные слуги, а они – наши хозяева, жестокие и неумолимые трехликие боги, охотники на людей, пожиратели их плоти, утоляющие жажду их кровью. Для них мы приносим в жертву свои тела в надежде, что и нам откроются тайны этой жизни, и в надежде на дальнейшее наше превращение. Как писал Тоск, да будет так.

Запакованные в кожу жрецы стройным хором повторили:

– Как писал Тоск, да будет так.

Верховный Жрец удовлетворенно кивнул, помолчал и снова заговорил:

– Древнейшие всегда гнездились в Хелгринде, но еще во времена отца моего деда Гальбаторикс выкрал их яйца и убил их молодь, а потом заставил их принести клятву верности, пообещав, что иначе вырежет все племя. Он выкопал для них пещеры и подземные туннели, которыми они с тех пор и пользовались, а нам, их верным последователям, доверил хранить их яйца – следить за ними, беречь их и заботиться о них до тех пор, пока они ему не понадобятся. Что мы и делали, и никто не мог бы упрекнуть нас в небрежении к нашему долгу. Но мы молимся в надежде, что однажды Гальбаторикс будет низвергнут, ибо никто не смеет связывать Древнейших клятвой, данной вопреки их собственной воле. Это отвратительное преступление, и ему нет и не будет прощения! – Искалеченный жрец облизнул губы, и Эрагон с отвращением заметил, что части языка у него тоже не хватает – он был явно отрезан ножом. – И твоего исчезновения мы тоже желаем, Всадник. А драконы всегда были злейшими врагами Древнейших. Без них и без Гальбаторикса некому будет помешать нашим богам пировать, где они хотят и сколько они хотят.

Пока Верховный Жрец произносил свою речь, четверо рабов с платформой вышли вперед и аккуратно опустили ее на мозаичный диск в нескольких шагах от Эрагона и Арьи. Закончив это, они поклонились и исчезли в дверном проеме.

– Кто может просить большего, чем дать божеству пищу в виде собственной плоти и крови? – спросил Верховный Жрец. – Возрадуйтесь же, вы оба, ибо сегодня вы обретете благословение Древнейших, и благодаря вашей жертве грехи ваши будут с вас смыты, и вы войдете в свою следующую жизнь чистыми, как новорожденные младенцы.

Затем Верховный Жрец и его последователи подняли лица к потолку и начали монотонно выпевать некую странную, с необычными ударениями, песнь, смысл которой Эрагон оказался не в силах понять. Он даже решил, что это диалект Тоска. Временами он вроде бы слышал какие-то знакомые слова, отдаленно напоминавшие слова древнего языка, но сильно искаженные и употребляемые неправильно. Видимо, это действительно было некое подобие древнего языка. Жутковатая молитва завершилась словами «как писал Тоск, да будет так», и трое послушников в религиозном рвении так яростно затрясли металлическими рамами с колокольчиками, что от оглушительного звона, казалось, вот-вот обрушится потолок.

Затем, гремя колокольчиками, послушники вереницей покинули зал. За ними следом вышли и остальные двадцать четыре жреца, а последним удалился их безногий и безрукий властелин – точнее, его вынесли на носилках шестеро смазанных маслом рабов.

Дверь за ними захлопнулась с громким стуком, и Эрагон услышал, как по ту сторону задвинули тяжелый засов.

Он повернулся к Арье. В ее глазах отчетливо читалось отчаяние, и он понял, что у нее не больше надежды на освобождение и бегство, чем у него самого. Эрагон снова посмотрел наверх и снова подергал цепь, на которой висел, но от этих усилий опять открылись раны на запястьях, и на плечи ему закапала теплая кровь. И тут он заметил, что прямо перед ними находившееся слева яйцо начинает раскачиваться – сперва совсем слабо, а потом все сильней, и внутри его словно стучит маленький молоточек.

Леденящий ужас охватил душу Эрагона. Из всех возможных способов смерти, какие он только мог себе представить, этот – быть заживо съеденным раззаками – был страшнее всего. Он задергался на цепи с удвоенной решимостью, кусая кляп, чтобы отвлечься от страшной боли в руках. Но вскоре боль стала настолько невыносимой, что в глазах у него помутилось, и он чуть не потерял сознание.

А рядом с ним точно так же билась и металась Арья, безмолвно, в мертвящей тишине, пытаясь вырваться из своих пут. Но тщетно.

А постукиванье «молоточка» внутри иссиня-черной скорлупы все продолжалось.

«Бесполезно, все бесполезно, – понял Эрагон. Эти цепи им было не оборвать. И как только он с этим смирился, ему стало совершенно очевидно, что невозможно будет избежать и тех жутких и отвратительных мучений, которые им уготованы. Единственное – он хотел бы сам нанести себе смертельную рану. – И потом, если уж ничего не выйдет, я должен хотя бы спасти Арью».

Он осмотрел свои наручники: «Если бы я смог сломать себе большие пальцы, то мне, наверное, удалось бы вытащить руки из наручников… Тогда я, по крайней мере, мог бы попробовать сражаться… А если удастся схватить осколок скорлупы и использовать ее в качестве ножа…» Если бы у него в руках оказался хотя бы какой-то режущий предмет, он смог бы высвободить и ноги, хотя мысль об этом настолько ужасала его, что он пока решил ее отставить. «Единственное, что мне придется сделать, это выползти из этого круга камней». Тогда, возможно, ему удалось бы воспользоваться и магией, а может быть, остановить и эту боль, и кровотечение… Все это – то, на что он теперь должен был решиться, – займет совсем мало времени, должно быть, всего несколько минут, но он понимал: это будут самые долгие минуты в его жизни.

Эрагон набрал в грудь воздуха и приготовился: «Сперва левую руку…»

Но начать он не успел, потому что Арья пронзительно вскрикнула. Он дернулся в ее сторону и что-то беззвучно вскрикнул, увидев ее изуродованную окровавленную правую кисть, с которой была снята вся кожа до самых ногтей, точно перчатка. Среди алых мышц виднелись тонкие белые косточки. Арья безжизненно обвисла и, похоже, потеряла сознание; затем очнулась, снова потянула руку из наручника, и Эрагон неслышно вскрикнул, когда ее рука выскользнула из металлического полукруга, обдирая с костей кожу и мясо. Арья уронила изуродованную руку вниз, пытаясь скрыть ее от Эрагона, но он видел, как кровь ручьем течет на пол, собираясь в лужицу у ног эльфийки.

Слезы застилали ему глаза, и он все звал и звал ее по имени, но она его не слышала и не могла услышать.

Пока она собиралась с силами, явно собираясь сделать то же самое со второй рукой, дверь справа от алтаря приоткрылась, и в зал проскользнул один из одетых в золотую робу послушников. Увидев его, Арья замерла, хотя Эрагон понимал: при малейшем намеке на опасность она и вторую руку выдернет из наручника.

Послушник искоса на нее глянул и осторожно двинулся к центру мозаичного диска, опасливо поглядывая в сторону того яйца, что раскачивалось на своем постаменте. Юноша был худощав, гибок и хорош собой – с большими глазами и тонкими чертами лица. Эрагону было совершенно ясно, что столь привилегированное положение в храме он занял именно благодаря своей привлекательной внешности.

– Вот, – прошептал вдруг юноша, – я тут кое-что принес. – И он вытащил из-под одежды пилку, напильник и деревянный молоток-киянку. – Но если я помогу вам, вы должны будете взять меня с собой. Я больше не в силах жить здесь, среди этих ужасов. Я эту жизнь ненавижу. Обещайте, что возьмете меня с собой!

Он еще не успел договорить, а Эрагон уже утвердительно кивнул. Но когда юноша направился к нему, Эрагон зарычал и мотнул головой в сторону Арьи. Послушник, хоть и не сразу, но понял его.

– Ох, да, – прошептал он и подошел к эльфийке. Эрагон даже зубами скрипнул, сердясь на его нерасторопность.

А внутри раскачивавшегося яйца послышался резкий скрежет и царапанье.

Эрагон не сводил глаз с их спасителя, который неумело перепиливал цепь на левой руке Арьи, и злился: «Да пили ты в одном и том же месте, болван!» Послушник, похоже, никогда и в руках не держал пилку для металла, и Эрагон не был уверен, что у него хватит сил или терпения, чтобы перепилить хотя бы одно звено проклятой цепи.

Арья безжизненно обвисла на цепях, длинные волосы, упав ей на лицо, полностью его скрывали. Но все то время, пока послушник трудился над ее цепью, кровь из ее правой, изуродованной, руки продолжала сочиться и капать на землю. Время от времени тело эльфийки сотрясала сильная дрожь.

К великому огорчению Эрагона, маленькая пилка явно не справлялась. Несмотря на все усилия послушника, на толстой цепи появилась лишь крошечная зарубка. «Что за чары защищают эту цепь?» – думал Эрагон. Во всяком случае, этой жалкой пилке и этому неумелому парнишке с ними явно тягаться не под силу.

Послушник начинал сердиться; его, похоже, раздражали столь малые результаты его трудов. Он немного передохнул, вытер лоб и, нахмурившись, с новой силой принялся пилить. Локти его так и ходили, грудь вздымалась, рукава одеяния яростно хлопали.

«Неужели ты не понимаешь, что ничего не получится? – думал Эрагон. – Попытайся лучше напильником. Или попробуй перепилить оковы у нее на ногах».

Но юноша продолжал пилить цепь.

Раздался резкий треск, и Эрагон увидел на верхушке темного яйца маленькую трещинку, которая быстро увеличивалась. И вскоре уже целая сеть тонких, как волосок, трещинок тянулась от нее во все стороны.

Теперь начало раскачиваться и второе яйцо. Оттуда тоже стало доноситься ритмичное постукивание, которое, сливаясь со звуками, доносившимися из первого яйца, едва не сводило Эрагона с ума.

Послушник побледнел, уронил пилку и попятился прочь, качая головой.

– Прости… прости. Слишком поздно… – Лицо его исказилось, и слезы покатились из глаз. – Простите меня…

Тревога Эрагона стала почти невыносимой, когда юноша выхватил из-за пазухи кинжал и тихо сказал, словно обращаясь к самому себе:

– Больше я ничего для вас сделать не могу. Больше ничего… – И он, шмыгнув носом, как ребенок, двинулся к Эрагону. – Так будет лучше.

Эрагон яростно дернулся в своих путах, пытаясь вытащить из наручников хотя бы одну руку, но в очередной раз лишь повредил кожу на запястьях. Снова на шею ему закапала кровь.

– Прости, – в очередной раз прошептал молодой человек и, остановившись перед Эрагоном, взмахнул кинжалом.

«Нет!» – мысленно вскрикнул Эрагон.

Осколок сверкающего аметиста вылетел из туннеля, приведшего Эрагона и Арью в этот зал, и вонзился юноше в затылок. Послушник рухнул прямо на Эрагона, и тот вздрогнул, когда острие кинжала скользнуло ему по ребрам. Затем послушник сполз на пол и то ли потерял сознание, то ли умер.

А в темном зеве туннеля возникла маленькая прихрамывающая фигурка. «Кто же это?» – Эрагон смотрел на нее во все глаза, но лишь когда незнакомец вышел на свет, понял наконец, что это не кто иной, как Солембум.

Чувство благодарности и облегчения охватило душу Эрагона.

Кот-оборотень был в своем человечьем обличье, однако одежды на нем не было никакой, если не считать рваной набедренной повязки, точнее, куска ткани, оторванного, похоже, от одеяния того, кто на него напал. Жесткие черные волосы на голове у Солембума стояли дыбом, губы искажала хищная, совершенно звериная улыбка. Его руки были покрыты глубокими порезами, левое ухо, явно поврежденное, свисало набок, а на черепе не хватало куска скальпа. В руке Солембум держал окровавленный нож.

И тут следом за ним из туннеля появилась травница Анжела.

Путы сорваны

Какой идиот! – провозгласила Анжела, поспешно подходя к краю мозаичного диска. Она была вся в крови – кровь сочилась из многочисленных порезов и царапин, одежду тоже покрывали кровавые пятна, хотя Эрагон и подозревал, что это не только ее кровь. Впрочем, в целом Анжела казалась практически невредимой. – Даже такой простой вещи сделать не сумел! Надо было всего-то сделать вот так! – И она взмахнула своим полупрозрачным мечом, с силой обрушив его рукоять на один из аметистов, окружавших мозаичный диск. Кристалл разлетелся вдребезги со странным щелчком, ударила волна какой-то странной энергии, и исходивший из аметиста свет померк. Но остальные кристаллы продолжали светиться.

Не медля, Анжела перешла к следующему камню и разбила его, затем еще один и так далее.

Никогда еще в жизни Эрагон не испытывал такой благодарности и не был так рад видеть травницу.

Впрочем, основное его внимание было приковано ко все расширявшимся трещинам на верхушке первого яйца. Раззак уже почти проклюнулся и, похоже, вполне это сознавал, потому что пищал и колотил клювом с удвоенной энергией. Между кусками скорлупы виднелась толстая белая внутренняя пленка, которую раззак уже продрал своим клювом.

«Какое жуткое чудовище! – думал Эрагон. – Скорей, Анжела, скорей!»

Кусок скорлупы размером с его ладонь со стуком упал на пол – точно тарелка из обожженной глины, – и юный раззак высунул из яйца голову, показывая свой отвратительный, покрытый наростами фиолетовый язык и издавая победоносные скрипы. С черепа его стекала какая-то слизь, зал наполнился мощным запахом плесени.

Эрагон снова забился в своих путах, но и эта попытка освободиться оказалась тщетной.

Раззак снова заверещал и попытался выбраться из разбитого яйца. Ему удалось вытащить оттуда одну когтистую конечность, однако при этом он так раскачал яйцо, что свалил его с подставки. Яйцо упало набок, и по мозаичному диску растеклась густая желтоватая жидкость. Жуткий детеныш некоторое время полежал в полном оцепенении от страха, потом повозился и с трудом встал на ноги, покачиваясь и явно чувствуя себя весьма неуверенно. При этом он отвратительно пощелкивал, как перевозбужденное насекомое – видимо сам себя успокаивая.

Эрагон смотрел на него, исполненный ужаса и одновременно любопытства.

Грудь у детеныша раззака была впалой и ребристой настолько, что казалось, будто ребра у него расположены снаружи, а не изнутри. Конечности тонкие и узловатые, точно ветки. Талия невероятно тонкая. На ногах у него имелись дополнительные суставы, и они могли сгибаться в обратную сторону – ничего подобного Эрагон никогда раньше не видел и решил, что, по всей видимости, именно это и было причиной подпрыгивающей, как бы нервной, походки раззаков. Панцирь детеныша, похоже, был еще мягким и уязвимым, в отличие от панцирей взрослых раззаков, с которыми уже доводилось сталкиваться Эрагону. Но было ясно, что и у этого панцирь со временем затвердеет.

Раззак склонил голову набок – его огромные, выпуклые, лишенные, казалось, радужки и зрачка глаза отражали свет – и заверещал, словно обнаружив нечто весьма интересное. Затем он сделал осторожный шажок в сторону Арьи… потом еще один… и клюв его раскрылся, когда он потянулся к лужице крови у ног эльфийки.

Эрагон невольно закричал, забыв о кляпе во рту и надеясь отвлечь проклятую тварь, но раззак лишь быстро глянул в его сторону и тут же снова потянулся к лужице крови.

– Ну вот! – удовлетворенно воскликнула Анжела, расправившись с последним кристаллом.

И как только осколки аметиста рассыпались по полу, Солембум прыгнул на раззака, меняя в воздухе свое обличье. Мелькнуло тело хищного кота – уши прижаты, лапы подобраны, шерсть дыбом, – и он приземлился, уже в своем привычном виде, а раззак с отвратительным шипением замахнулся на него когтистой конечностью. Солембум присел, уходя от удара, и уже в следующее мгновение ударил раззака по шее своей мощной широкой лапой.

Шея мерзкой твари с хрустом переломилась. Солембум ударил еще раз, и раззак, пролетев через весь зал, бесформенной кучкой приземлился под стеной, несколько секунд еще подергивался, а потом затих.

Кот зашипел, прижимая к черепу здоровое ухо, затем вывернулся из набедренной повязки, которая теперь совершенно нелепо болталась у него где-то повыше задних лап, подошел ко второму яйцу, сел возле него и стал ждать.

– Что же ты с собой сделала? – ужаснулась Анжела, подбегая к Арье. Та устало подняла голову, но даже не попыталась ответить.

Тремя быстрыми взмахами своего бесцветного меча травница перерубила оставшиеся оковы с такой легкостью, словно закаленный металл был не прочнее обычной головки сыра.

Арья упала на колени и свернулась клубком, прижимая к животу искалеченную руку. Второй рукой она судорожно выдирала изо рта кляп.

Затем Анжела несколькими ударами меча освободила руки и ноги Эрагона, жжение у него в плечах сразу уменьшилось, и он наконец смог вытащить изо рта проклятую затычку.

– Мы думали, ты погибла, – хриплым голосом вымолвил он, еле ворочая языком.

– Им бы пришлось как следует постараться, чтобы меня прикончить. Сапожники, что с них возьмешь!

Арья, по-прежнему свернувшись на полу клубком, начала выпевать слова исцеляющего заклятия. Слова были нежные и звучали несколько напряженно, но она ни разу не ошиблась, не произнесла ни одного неверного звука.

Пока она трудилась над своей искалеченной рукой, Эрагон залечил порез у себя на ребрах, а также ссадины на кистях рук и, махнув рукой Солембуму, попросил:

– Подвинься-ка.

Кот-оборотень недовольно вильнул хвостом, но все же немного подвинулся. И Эрагон, подняв правую руку, воскликнул:

– Брисингр!

Столб синего пламени охватил второе яйцо. Зародыш внутри его пронзительно заверещал: это был жуткий, совершенно неземной звук, более похожий на звук рвущегося металла,

Поиск по сайту: