Границы агрессивного поведения

Различение агрессивных и неагрес­сивных действий путем описания со­ответствующих поведенческих актов имеет, очевидно, мало смысла. Так, нарушение целостности тела в случае хирургического вмешательства не представляет собой агрессии, однако оно является ею в случае нападения с ножом в руках. Различения велико­го множества похожих и непохожих друг на друга способов поведения лишь тогда достигают своей цели, когда последствия, к которым стре­мится субъект, осуществляя дей­ствие, можно свести в силу их фун­кциональной эквивалентности к одно­му общему знаменателю — ­намеренному причинению вреда дру­гому человеку. Уже в 1939 г. в своей монографии “Фрустрация и агрессия”, оказавшей большое влияние на даль­нейшие исследования и открывшей новый этап изучения агрессии, Доллард, Дуб, Миллер, Моурер и Сирс в определении агрессии отвели место (хотя и неявно) намерению повредить другому своим действием: “Акт, целе­вой реакцией которого является нане­сение вреда организму” [J. Dollard, L. Doob, N. Е. Miller, Н. О. Mowrer, R. R. Sears, 1939, р. 11]. Впоследствии такие авторы, как Бусс [А. Н. Buss, 1961], Бандура и Уолтерс [A. Bandura, R. H. Walters, 1963], попытались описать агрессию строго би­хевиористски, определив ее как при­чинение вреда. Однако большинство исследователей сочли такое опреде­ление неудовлетворительным и отказались от него, ибо оно ведет к рассмотрению непреднамеренного на­несения вреда как агрессии, а целенаправленного вредоносного дей­ствия, не достигшего, однако, своей цели, как неагрессивного поведения [см.: S. Feshbach, 1964; 1970; H. Kaufmann, 1970; H. Werbik, 1971]. Оба приводимых ниже определения — одно из них принадлежит зоопсихоло­гу, автором другого является специалист в области когнитивной психоло­гии мотивации — содержат указание на побудительные условия агрессивных действий.

“Агрессия может быть определена как специ­фически ориентированное поведение, направ­ленное на устранение или преодоление всего того, что угрожает физической и (или) психиче­ской целостности живого организма” (L. Valzelli, 1974. р. 299].

“Мы полагаем, что мотивом агрессии является такое нанесение вреда другим или интере­сам других, которое устраняет источники фрустрации, в результате чего ожидается благоприятный эмоциональный сдвиг. Достижение такого сдвига представляет собой цель мотиви­рованного агрессией поведения” [H.-J. Kornadt, 1974, р. 568].

Согласно обоим определениям, агрессия всегда является реакцией враждебности на созданную другим фрустрацию (препятствие на пути к цели, ущерб интересам субъекта) не­зависимо от того, была ли эта фрустрация, в свою очередь, обусловлена враждебными намерениями или нет. Однако, как мы увидим ниже, это обстоятельство — приписываются ли источнику фрустрации враждебные намерения или не приписываются — имеет решающее значение. Вместе с тем возможны, очевидно, и такие случаи агрессии, которые не являются реакцией на фрустрацию, а возникают “самопроизвольно”, из желания воспрепятствовать, навредить кому-либо, обойтись с кем-то несправедли­во, кого-нибудь оскорбить. Следует поэтому различать реактивную и спонтанную агрессию.

Ряд немаловажных различий отметил Фешбах [S. Feshbach, 1964; 1970; 1971], отграничивший друг от друга экспрессивную, враждебную и инстру­ментальную агрессию (при этом сна­чала из рассмотрения исключается непреднамеренная агрессия). Экспрессивная агрессия представля­ет собой непроизвольный взрыв гнева и ярости, нецеленаправленный и быстро прекращающийся, причем источ­ник нарушения спокойствия не обяза­тельно подвергается нападению (типичным примером могут служить при­ступы упрямства у маленьких детей). В случае, когда действие не подконтрольно субъекту и протекает по типу аффекта, Берковитц [L. Berkowitz, Т974] предпочитает говорить об импульсивной агрессии. Наиболее важным нам представляется различение враждебной и инструментальной агрессии. Целью первой является главным образом нанесение вреда друго­му, в то время как вторая направлена на достижение цели нейтрального характера, а агрессия используется при этом лишь в качестве средства (на­пример, в случае шантажа, воспита­ния путем наказания, выстрела в за­хватившего заложников бандита). Ин­струментальную агрессию Фешбах [S. Feshbach, 1971] подразделяет на индивидуально и социально мотивиро­ванную (можно говорить также о сво­екорыстной и бескорыстной, антисо­циальной и просоциальной агрессии).

Важность этих различении Рул [В.G. Rule, 1974] подтвердил определенными экспериментальными данны­ми. Испытуемые должны были прочи­тать нечто вроде показаний участни­ка о трех случаях агрессии, связан­ных с потерянным кошельком, и вы­сказать свое мнение о том, является ли эта агрессия правомерной и заслу­живает ли наказания. В первом слу­чае рассказчик доходит до физиче­ского столкновения с оказавшимся бесчестным нашедшим кошелек чело­веком ради того, чтобы вернуть коше­лек законному владельцу (просоциальная инструментальная агрессия). Во втором он отбирает кошелек и оставляет его себе (антисоциальная инструментальная агрессия), в треть­ем — ударяет присвоившего кошелек человека, побуждаемый моральным негодованием (враждебная агрессия). Как видно из табл. 8.5, 16-17-летние школьники считают просоциальную инструментальную агрессию более правомерной и менее заслужи­вающей наказания, чем враждебную, а эту последнюю —более правомерной и менее заслуживающей наказания, чем антисоциальную.

Таблица 8.5

Градация правомерности различных видов аг­рессии и заслуженности наказания по оценкам 16-17-летних школьников (все различия зна­чимы) [В. G. Rule, 1974, р. 140]

Уже одного этого примера доста­точно, чтобы убедиться в сложности создания однозначной классифика­ции. Ведь враждебная агрессия возмущенного рассказчика наверняка со­держит элементы направленной про­тив правонарушителя просоциальной инструментальной агрессии. Нередко также агрессия, возникающая как ин­струментальная, приобретает компо­ненты враждебности, например если ее жертва оказывает сопротивление. Все же такого рода разграничения не совсем бесполезны. Они подготавли­вают почву для планомерного выяв­ления функционально эквивалентных компонентов агрессии. Работа эта по­ка не завершена. Как правило, иссле­дователи придерживаются экспери­ментальных схем, основанных (как мы увидим ниже) на возбуждении просо­циальной инструментальной агрессии, которая может дополняться или не дополняться враждебной агрессией. Однако в любом случае различение мотивационной структуры инструмен­тальной и враждебной агрессии (собственно агрессии, внутренне мотиви­рованной агрессии, см. гл. 12) пред­ставляется нам необходимым. Пос­ледняя может быть охарактеризована, как более обдуманная или импульсив­ная. Каждый из этих типов и подтипов может быть в свою очередь под­разделен на свои про- и антисоциаль­ные разновидности; разделение это, естественно, не является объектив­ным, оно отражает точку зрения дей­ствующего субъекта, его жертвы или какого-либо наблюдателя. Причем то, что жертве или стороннему наблюда­телю показалось бы антисоциальным, сам субъект действия может считать просоциальным, подправляя, кроме того, впоследствии свое описание со­бытий. (Помимо этого, возможны еще и другие подразделения агрессии, на­пример, речь может идти об открытой или замаскированной, интравраждебной или экстравраждебной агрессии и т.д.)

Из этого рассмотрения сложности и многоликости агрессивных действий становится понятно, почему, с одной стороны, эти действия могут быть очень похожими на действия помощи, а с другой — принадлежать к сфере деятельности власти. Последнее ха­рактерно для инструментальных, про- или антисоциальных, форм агрессии, направленных на то, чтобы заставить жертву сделать нечто такое, что сама по себе она делать не будет. В качестве источников власти в таких случаях применяется принуждение или насилие. Эту область пересечения инструментальной агрессии и де­ятельности власти Тедеши, Смит и Броун [J.Т. Tedeschi, R.В. Smith, R.С. Brown, 1974] попытались расширить до такой степени, что в резуль­тате у них всякое агрессивное дей­ствие оказалось одной из форм про­явления власти с использованием принуждения. Само понятие агрессии они сочли, в конце концов, излишним, решив, что его можно заменить следующим определением:

“...действие будет отнесено к категории агрессивных при выполнении следующих усло­вий: (a) оно включает в себя ограничение возможностей или исходов поведения другого (наиболее явно путем использования власти принуждения и наказания); (b) наблюдатель воспринимает действие как намеренно нанося­щее ущерб его интересам или интересам объек­та воздействия (иначе говоря, как злонамерен­ное или эгоистичное) независимо от того, стре­мился ли в действительности субъект действия к причинению вреда; (с) действие представля­ется наблюдателю противоречащим нормам и незаконным, например, если оно выглядит неспровоцированным, оскорбительным или не со­ответствующим вызвавшему его поводу” (idid., р. 557].

При рассмотрении в предшеству­ющей главе мотивации власти мы обнаружили одну характерную для нее особенность: чтобы направить другого на достижение нужных субъ­екту целей, в ней могут использоваться все мотивационные процессы, ре­левантные другим мотивам, значит, и агрессия также. Однако это не меня­ет того факта, что мотивационные цели деятельности власти и враждеб­ной агрессии были и остаются совер­шенно различными. Именно этот ре­шающий момент упустили из виду Тедеши и его соавторы [см. также критику их работы в: D. M. Stonner, 1976].

В проведенных к настоящему вре­мени исследованиях в основном уточ­нялись ситуационно обусловленные особенности агрессивного поведения. Напротив, индивидуальные различия такого поведения в одних и тех же ситуационных условиях (назовем их агрессивностью) пока что редко прив­лекали к себе внимание. В этом отношении здесь сложилось то же положение дел, что и в сфере моти­вации помощи. Однако индивидуаль­ные различия в агрессивности долж­ны основываться на более сложных, устойчивых мотивационных структурах, чем различия в мотиве помощи, поскольку агрессия, находясь под явным контролем социальных норм и функций, в существенной мере определяется специфической сдерживающей тенденцией. Вот почему мы начнем с того, что рассмотрим эти нормы.

Нормы

Нормы, а тем самым типы и частота агрессивных форм поведения задаются культурой. Их различия зафиксированы в целом ряде исследований межкультурных различий [см.: Н.-J. Kornadt, L.W. Eckensberger, W.В. Emminghaus, 1980]. Поэтому особо примечательным оказывается тот факт, что у детей*, воспитыва­ющихся в разных культурах, прежде чем они полностью освоят специфи­ческие социализирующие нормы своей культуры, тип и частота агрес­сии совпадают почти полностью. Об этом свидетельствуют тщательные наблюдения за поведением предста­вителей шести различных культур, а именно: США, северной Индии, Фи­липпин, Японии (Окинава), Мексики и Кении [см.: В.В. Whiting. J.W. Whi­ting, 1975; W.W. Lambert, 1974]. Так, если взять наиболее частые формы агрессии (типа: обидеть, ударить), то дети каждой культуры в возрасте от 3 до 11 лет демонстрируют в среднем по 9 агрессивных актов в час. 29% из них составляют непосредственные ответные реакции на нападение противоположной стороны. Эта доля остается одной и той же в разных культу­рах и несколько изменяется лишь в зависимости от пола, составляя 33% у мальчиков и 25% у девочек. С возрастом во всех культурах происходит смена форм агрессии: частота простого физического нападения уменьшается за счет роста более “социализированных” форм, таких, как оскорбление или борьба. Эти изменения отражены на рис. 8.3, где представлены данные для обоих полов и трех последовательных возрастных периодов. Примечательно, что во всех культурах ровесники и младшие дети подвергаются агрессии значительно чаще, чем старшие по возрасту дети; кроме того, чем младше

Рис. 8.3. Изменение частоты трех форм агрессии у детей, принадлежащих к различным культурам (усредненные по культурам стандартизированные значения) [B.B. Whiting, J.W. Whiting, 1975, p.156]

дети, тем скорее жертва нападения, плача или чувствуя себя задетой, в свою очередь обратится к агрессии. Ламберт [W.W. Lambert, 1974] объясняет это как сдвиг агрессии на безза­щитную жертву:

“Еще одна тенденция, явственно проявляюща­яся во всех культурах, состоит в своеобразном сильном смещении агрессии на детей, особенно на маленьких. Оно выражается в том, что значительно большая часть ударов, полученных со стороны старших, прощается, а гораздо большая доля ударов со стороны младших по возрасту подлежит отмщению” [р. 451].

Наряду с общими для всех культур моментами каждая из них обладает своими специфическими нормами и критериями оценок агрессивных дей­ствий, определяющими, что запреща­ется, что разрешается, а что и поощ­ряется. Часть запретительных норм собрана в уголовных кодексах. На­пример, убийство из низменных по­буждений сурово наказывается, а убийство в ходе самозащиты, напро­тив, может не наказываться совсем. В отличие от запретных разрешенные или даже положительно оцениваемые формы агрессии кодифицированы слабо; примером могут служить про­явления агрессивности в определен­ных видах спорта [Н. Gabler, 1976] или же оскорбительная едкость “убийственных острот”. Кроме того, агрессия может различным образом оплачиваться. Так, Басс говорит о существовании в капиталистическом обществе обильной и весьма знамена­тельной оплаты за агрессию в виде денег, престижа и социального стату­са [А.Н. Buss, 1971, р. 7, 17]. В про­цессе врастания в свою культуру ре­бенку приходится в этом отношении многому учиться, в связи с чем решающее значение специфических культурных норм и стандартов поведения может быть прояснено прежде всего анализом с позиций психологии разви­тия [S. Feshbach, 1974]. Рассмотрим в качестве примера ряд относящихся к западной культуре результатов, раскрывающих постепенное переплете­ние агрессии и моральных норм в процессе развития ребенка. Вначале приведем некоторые описательные данные, затем в отличие от обычных теорий социализации, во всем видя­щих результат непосредственных воспитательных воздействий, рассмот­рим влияние когнитивного развития на принятие моральных стандартов и, наконец, на примере такого когнитив­но сложного явления, как самооправ­дание после совершения агрессивного акта, обратимся к свойственной мо­ральным нормам функции регуляции поведения.

В первые годы жизни агрессия про­является почти исключительно в им­пульсивных приступах упрямства, те­чение которых не поддается влияни­ям извне [F.L. Goodenough, 1931; L. Kemmler, 1957]. Причиной этих при­ступов выступает главным образом блокирование в результате применя­емых к субъекту воспитательных воз­действий намеченной им деятельно­сти. На передний план все активнее выдвигаются конфликты с ровесниками, прежде всего появляются, позднее опять отступая, ссоры, свя­занные с обладанием вещами, их до­ля составляет у полуторагодовалых детей 78%, однако уже у 5-летних — лишь 38% [Н.С. Dawe, 1934; W.W. Hartup, 1974]. В этот же пери­од развития возрастает (с 3 до 15%) число случаев использования физи­ческого насилия. Если у младших детей блокирование активности вы­зывает главным образом инструмен­тальную агрессию, то у старших к ней все более примешивается враждеб­ная агрессия, адресованная данному человеку лично. (Как мы увидим, это предполагает сформированность ког­нитивной способности приписывать нарушителю спокойствия злые умыс­лы.) Влияние ровесников едва ли можно переоценить [G.R. Ratterson, R.A. Littman, W. Bricker, 1967]. Чересчур агрессивные дети, начав посе­щать детский сад, становятся сдержаннее, поскольку очень скоро стал­киваются с сильной ответной агрес­сией; дети же, агрессивность которых ниже среднего уровня, становятся аг­рессивнее по мере того, как начинают понимать, что быстрая ответная аг­рессия может избавить их от даль­нейших атак. Тот, кто научился на нападение сразу же отвечать тем же, будет не только оставлен в покое, но и в дальнейшем будет вызывать меньшую агрессивность [W.W. Lam­bert, 1974]. Вместе с тем Паттерсон и его коллеги [G. К. Patterson et al., 1967] обнаружили, что около 80% всех агрессивных актов приводят к успеху; если это так, то пребывание в детском саду обеспечивает исключительно сильное подкрепление инстру­ментальной агрессии.

Поиск по сайту: