Мировоззренческие приоритеты

Для Кизеветтера история — единый целостный процесс: «Если местные своеобразия

западноевропейских стран не препятствуют им тем не менее принадлежать к единому миру

европейской культуры, то и наличность в русской культуре местных своеобразий не

упраздняет понятия единой европейской культуры». Он представлял себе историческую

жизнь человечества в виде ряда параллельных культурных развитий, не вытягивающихся в

единую линию, но совершающих круг своего развития друг от друга самостоятельно и

отвергал идею линейного прогресса.

«Выделение» России из «общеевропейского жизненного процесса» он считал

недопустимым, что не мешало ему признавать национальное своеобразие отдельных

местных историй. Кизеветтер отстаивал понятие общечеловеческой культуры и понимал под

этим «совокупность некоторых начал и норм, значение которых выходит за пределы

местных различий и нормативная сила которых сохраняет свою ценность при всех

национальных своеобразиях, будучи связана с основными стихиями человеческой природы и

в этих стихиях имея свой подлинный корень. Наличность таких начал в жизни человечества

и придает некоторое единство культурным процессам самых различных стран, отнюдь не

устраняя в то же время пестрого многообразия национальных развитии».

«... Каждая человеческая личность неповторяема: сколько лиц, столько и отдельных

биографий. Но кто же в силу этого станет отрицать единство человеческой природы не

только физической, но и духовной? Как ни своеобразны все индивидуальные биографии, все

же все люди подчинены действию некоторых общих законов в жизни и своих телесных, и

своих психических организмов...

Даже гораздо более своенравные, нежели человеческая мысль, человеческие страсти

при всем многообразии их порывов подчиняются-таки некоторым общечеловеческим

законам».

Из наличия «национальных своеобразий» Кизеветтер не считал возможным выводить

отрицание общечеловеческих элементов в основе отдельных культур. Он подчеркивал связь

экономики и политики: «Экономический прогресс в рамках элементарной политической

формы — это все равно, что взрослый мужчина, втиснутый в детское платье».

Убежденный конституционалист и сторонник парламентаризма, он видел в нем

возможность для населения участвовать в государственной жизни. Кизеветтер стремился

выявить в прошлом институты, например городского самоуправления, способные в своем

органическом развитии стать опорой конституционного строя.

Кизеветтер рассматривал русскую историю с точки зрения борьбы общественных

интересов и правительственных репрессий, федерализма и централизации. Двигателем

русского исторического процесса он считал реформаторство и либеральное

законодательство.

К XVII в., по мнению Кизеветтера, «старина отживала». Концептуальное отношение к

понятию «старины» выражало его отношение к проблеме Россия—Запад в целом. Его

содержание проявляется сквозь описание исторических характеров действовавших лиц в

русской истории. Историк считал, что «у каждой эпохи свой умственный кругозор, свой круг

понятий». Он пытался определить его для достаточно продолжительного периода XVII —

начала XIX в.

И хотя Кизеветтер пишет: «Было бы на лицо бескорыстное стремление к истине,

способности отстаивать свои убеждения, и если человек проявил эти свойства, мы признаем

в нем брата, как бы ни были далеки его мысли и стремления от наших собственных

понятий», «старина» для него — синоним отсталости и рутины. Так, Д.М. Голицын,

несмотря на знание европейской культуры и просвещенность (его библиотека насчитывала 6

тыс. томов), для Кизеветтера был ретроградом уже потому, что средствами западной науки и

изучением западных государственных порядков пытался «подпереть и освежить на будущее

время любезную его сердцу разрушающуюся родную старину».

Кизеветтер не разделял точки зрения, активно функционировавшей в современной

ему исторической и экономической науке, согласно которой на исторический вектор влиял

фактор древности, предопределявший и содержание генетического исторического кода.

Принятие западных идей и внутренний отказ от русской старины (признание ее чем-

то менее развитым) являлись для Кизеветтера синонимом прогресса и тем непременным

критерием передового, который позволял ему выделять среди исторических деятелей самых

лучших. На этом основании в число передовых людей был включен Федор Михайлович

Ртищев.

«Западные влияния «воздействовали» все в одном и том же направлении, они

расширяли свободу и непринужденность действий человека, разнообразили его интересы,

сбрасывали с жизни цепи старинной рутины». «Жалостью сжимается сердце, когда

подумаешь, сколько богатых, поистине богатырских душевных сил целиком было

растрачено на борьбу за пустые формы и обряды, в которых видели какой-то таинственный

оплот национальной самостоятельности», — писал Кизеветтер о старообрядцах и протопопе

Аввакуме.

Кизеветтер любил жанр публицистики, что не находило понимания у Ключевского:

«Кизеветтер — изфразился (ученый-Петрушка)». «Фразы за него мыслят». «Слово

подсказывает мысль». «Это такая отвлеченная схематизация, такая дистилляция спирта, в

которой остается только запах спирта без вещества его». «Мысли вслух на Красном

крыльце».

Кизеветтер одним из первых заметил, что в русской истории в качестве действенного

фактора постоянно присутствует утопия, значимость которой не следует недооценивать.

«Историк усматривает в продукте утопических мечтаний одно из средств изучения

исторической действительности. Отдельные узоры, которыми украшаются утопические

картины будущего, могут принадлежать к области чистой фантастики, но узоры

предполагают канву, и на этой-то канве «социальных утопий» историк сосредоточивает свое

внимание. Он расчленяет канву на ее составные мотивы, современные изучаемому

памятнику утопической литературы». Идеальные воззрения, по Кизеветтеру, — это

неотъемлемая часть «умственного и нравственного капитала, нажитого русским обществом»

уже к XVI в. Блестящим источником для анализа исторических утопий Кизеветтер считал

«Домострой». Он рассматривал этот памятник в качестве дидактического источника о

представлениях допетровской Руси, одновременно поучающего и обличающего порядок

семейной жизни.

Сравнивая утопию М.М. Щербатова и утопию А.Н. Радищева, Кизеветтер не скрывал

своих политических пристрастий: «История показала, кто из двух утопистов был ближе к

исторической правде, что более радикальная утопия была наиболее дальновидной, а потому

и наименее фантастичной».

В XVI в. Кизеветтер видел «время глубокого раздвоения и интересов, и воззрений».

Россия переживала страшный кризис, сопровождавшийся во всех сферах жизни острыми,

болезненными потрясениями. И все же эта эпоха была «временем творческих побегов

деятельной мысли». Господствовавшее литературное течение в XVI в. не было механически-

компилятивным, оно было, по существу, полемическое, боевое. «Оно не резюмировало

продуктов старины, оно стремилось искусственно придать вид старины новым веяниям,

порожденным событиями текущей политической жизни и партийной борьбы».

О народных движениях

Развивая поднятую Ключевским тему народных движений в смутные времена,

Кизеветтер предлагал исследовать их цели. Подчеркивая здоровое начало в этих движениях,

историк не считал, что они являются анархическими. Наоборот, крестьяне выступят за

социальную справедливость государственного порядка и против процесса закрепощения.

Поэтому, считал Кизеветтер, «самозванщину» следует рассматривать как изобретение

общественных верхов, а не социальных низов. Под знамена Тушинского вора стекались

бояре и дворяне, посадские и крестьяне, холопы и казаки, духовенство, т. е. все недовольные

своим положением. Однако, убедившись в погромном, разрушительном характере

тушинщины, крестьяне первыми покинули этот лагерь.

История либерализма

Кизеветтер воскрешал забытую память о многих замечательных людях. Это

направление своей работы он рассматривал как гражданскую обязанность. В основном

Кизеветтер восстанавливал историческую справедливость по отношению к представителям

русской либеральной доктрины, к зародышам которой он относил творчество Радищева и его

младших современников, вышедших из радищевского кружка, в частности, И.П. Панина.

«Мы можем начинать историю русского либерализма лишь с того момента, когда в

составе русского общества впервые обозначились группы, сознательно противопоставившие

свои самостоятельные интересы всемогуществу государственного начала, когда в рамках

государственного союза начали слагаться другие союзы, смотревшие на себя не только как

на подпору государственного здания, но и как на самодовлеющие соединения, которым

государство обязано предоставить со своей стороны охрану и поддержку, то есть в конце

первой четверти XVIII в. после смерти Петра Великого».

Специальные условия русской жизни сделали дворянство застрельщиком

либерализма: «Сближение с европейским Западом сделало свое дело. Влияние западной

культуры на умственную жизнь русского человека вскоре вышло далеко за пределы тех

первоначальных задач, ради которых русский человек ехал за рубеж своей родины на выучку

к иноземцам. Он ехал туда, чтобы научиться воевать и строить корабли. Он возвращался

оттуда с ученьем рассуждать и строить политические системы».

Попытка русского дворянина XVIII в. превратиться из холопа в гражданина, по

мнению Кизеветтера, была первым дебютом нарождавшегося русского либерализма: «Почва

для появления такой попытки была дана местными условиями общественного развития, но

самое осуществление ее не могло обойтись без услуг иноземной западноевропейской

политической теории».

Концепция Кизеветтера не лишена противоречий. С одной стороны, он подчеркивал,

что до первой половины XVIII в. «русская провинция еще не просыпалась от своего векового

исторического сна», а с другой — не разделял взгляды тех, кто считал, «что русская история

скучна и однообразна. Как будто древнерусские люди не жили настоящей жизнью, а

полусонно тянули какую-то никому не нужную канитель».

В конкретно-историческом анализе Кизеветтер стремился выявить субъективные и

объективные, глубинные и внешние факторы, найти и проанализировать систему

взаимосвязей между ними. Эпоху дворцовых переворотов он рассматривал как следствие

петровских преобразований, определивших сословные интересы конкретных групп

дворянства, которые вели бескомпромиссную борьбу за власть. На этом фоне Кизеветтер

рассматривал конкретные жизненные катастрофы, составлявшие историческое полотно

дворцовых переворотов. Он исследовал «наследственные правительственные привычки,

навыки и стремления, характерные для XVII — начала XIX в., проанализировал сословную

структуру дворянства и его основные категории.

Поиск по сайту: