ОТЧЕГО БЕЗМОЛВНЫ СТАТУИ

Есть в Аракане статуя, слава которой соперничает со сла­вой Шведагона. Это Махамьямуни — «Величественный святой» — статуя сидящего Будды, самая священная из всех, поскольку именно она, как утверждают хроники, имеет наибольшее портрет­ное сходство с Великим учителем.

Однажды, рассказывает легенда, люди пришли к Будде и про­сили позволить изготовить статую, которая осталась бы на земле в память о нем, когда его не станет. Он согласился, и такая ста­туя была отлита из бронзы. Оставалось лишь прикрепить голо­ву к туловищу. Но это оказалось сложным. Голова вновь и вновь отделялась.

Тогда сам Будда пришел на помощь мастерам. Он обнял ста­тую и семь раз прижал к груди. После этого работу без труда мож­но было закончить. Великий учитель завещал почитать эту ста­тую, как его самого. По преданию, до конца жизни Будда разго­варивал со статуей. Однако перед смертью он приказал статуе замолчать, иначе люди тревожили бы ее бесконечными просьба­ми и невыполнимыми желаниями.

С того момента статуя не издала ни звука. Она останется не­мой до того момента, когда нужно будет поведать людям о при­ходе в мир пятого Будды — Ариматрейи.

Стало быть, онемела.

В Бирме миллионы ликов Будды, дышащих покоем и умиро­творенностью, с вечной, загадочной, скорее снисходительной улыбкой. Но лицо Махамьямуни жесткое и неприступное. С уста­ло прикрытыми веками, оно выглядит почти грозным. Старики говорят, что со временем лицо статуи приобрело выражение недо­вольства оттого, что человечество изменилось к худшему.

Время ли преобразило священный лик, или он изначально был таким — не известно. Но вот то, что контуры статуи изме­нили люди,— это факт. Статуя разбухла, стала бесформенной от наклеенных на нее золотых листков; этот драгоценный слой достиг уже пяти сантиметров и продолжает расти.

— Лишь на лицо запрещено наклеивать листки золота,— сказали мне.

— Почему?

— Лицо Махамьямуни не должно утратить своих первона­чальных черт.

Я встала позади поунджи, склонившихся перед статуей. Такая достопримечательность стоила того, чтобы с ней познако­миться поближе. Тихонько, чтобы не отвлекать сосредоточенного внимания верующих, обошла я ее с другой стороны и прибли­зилась к золотому колоссу.

И вдруг какое-то необычное ощущение, словно меня сверлит дюжина глаз, заставило меня оглянуться. Действительно, многие стоявшие позади с удивлением смотрели на меня. В чем дело? Может, великий Махамьямуни не выносит стоящих близ него? Но ведь я не исповедую буддизм...

И тут метрах в трех на стене я увидела табличку, которая разъясняла на английском и бирманском языках, что женщинам разрешается приближаться к статуе только до обозначенной черты.

Немедленно делаю несколько шагов назад, за черту, и вни­мание к моей особе сразу же пропадает.

Когда бирманцы в 1784 году заняли Аракан и вывезли оттуда статую Будды, люди больше сокрушались о потере священной реликвии, чем об утраченной свободе.

До сих пор непонятно, как удалось перевезти такую колос­сальную тяжесть на огромное расстояние, преодолевая крутые склоны, по бездорожью, пользуясь примитивными транспортными средствами. Легенды намекают на помощь сверхъестественных сил. Но гораздо более существенной, реальной силой оказались двести тысяч пленных, которых бирманцы привлекли к перевозке.

Сам король со всем двором вышел приветствовать статую и даровал ей в качестве рабов при пагоде сто двадцать пять ара-канских семей, первыми добровольно пришедших в Мандалай.

Построенный для статуи храм сгорел, так что сегодняшняя Большая пагода, Пейаджи, относительно молода. Пагодой она лишь называется. На самом деле это огромный храм, построенный для статуи.

Входные ворота храма — хрупкое чудо: дерево, превращен­ное в ажурное кружево. Семь невесомых крыш, одна над другой, рисуются на фоне синего неба воздушной белизной. Главная лестница ведет в центральный зал, к которому примыкают еще два боковых. Двести шестьдесят две колонны, позолоченные, покрытые фресками, обрамляют лестницу. Между колоннами в два ряда тянутся, как обычно, лавочки, такие же, как в Шведагоне и в сотнях других пагод. И те же в них свечи, зонтики, цветы, гонги, тканевые сумки через плечо...

В главном зале, куда сходятся все лестницы, царит тишина.

Равнодушно взирает на молящихся огромный сидящий Буд­да — Махамьямуни. Бронзовое четырехметровое божество в толстой золотой «облатке».

«ЗДЕСЬ БУДЕТ ЦЕНТР ВСЕЛЕННОЙ!»

На вершине Мандалайского холма, на высоте в двести сорок метров, там, где Будда, по преданию, читал свои проповеди, сто­ит его каменное изваяние. Три крытые лестницы сходятся к не­му — широкие, удобные, с навесом из гофрированной жести, оберегающим путников от солнца и дождя, с площадками для от­дыха.

Склоны холма усеяны глиняными черепками. Кувшины, при­несенные в дар Будде, разбивают, чтобы их нельзя было исполь­зовать еще раз.

Здесь я впервые увидела скульптурное изображение темы трех встреч, побудивших принца Сиддхартху оставить отчий кров и уйти искать истину. То были старец, больной проказой и покойник.

Фигуры раскрашены, как на лубочных картинках: человек, пораженный смертельным недугом, с выступающими из-под ко­жи ребрами; убогий старик в лохмотьях — олицетворение немо­щи; мертвое тело, раздираемое грифами. Такой натурализм не для моих нервов. Достаточно одного взгляда. Следующие подоб­ные сцены можно обходить стороной.

Нескончаемая лестница на вершину Мандалайского холма на­конец-то вывела нас к скульптуре стоящего Будды.

Его правая рука указывает вниз, к подножию холма. Этот повелительный жест означает: «Пусть там поднимется город, который станет центром Вселенной!» Но недолго длилась слава города. Это ли не подтверждение буддийского догмата о бренно­сти земного бытия?

В 1885 году сильный пожар уничтожил все, что было на вер­шине холма. Правда, пагода, монастырь и статуя были потом реставрированы усилиями поселившегося здесь «Мандалайского пустынника» У Канти — человека возвышенного интеллекта, представителя националистически настроенной бирманской интел­лигенции. В народе его называли Светочем.

У Канти удалось собрать у верующих деньги, достаточные для реставрации мандалайских святынь. Кстати, одной из свя­тынь считается след ступни Будды, хранящийся на вершине холма. Чтобы взглянуть на это «чудо», мы не поленились одолеть 999 ступенек вверх.

«След» оказался углублением метровой длины, выложенным золотыми пластинками и огороженным решеткой. На решетке висели ленты, цветы, куски ярких тканей — дары божеству.

Когда смотришь с вершины Мандалайского холма, вдали вид­ны синеватые контуры Шанских гор, а внизу — четкий квадрат Мандалайской цитадели — крепостные стены, опоясанные бле­стящей ленточкой Лотосового рва. Ров часто зарастал лотосами, поэтому его так и назвали.

У подножия раскинулась пагода Кутодо со своей каменной «рукописью» Трипитаки.

Солнце клонилось к закату. Сейчас оно скользнет вниз, и наступит темнота. Надо спешить. Успеть взглянуть на мрамор­ные «страницы» Трипитаки.

Дорога вниз так же трудна, как и вверх. И все же мы пришли к Кутодо засветло.

Маленькие пагодки-часовни с выгравированными на бирман­ском языке текстами выстроились как солдаты на плацу — оди­наковые, безликие. Длинные ряды часовен превратились в лаби­ринт, и я... потеряла ориентацию. Куда идти?

Кутодо была безлюдна. Я стояла затерянная в скучной, поч­ти кладбищенской тишине. На белые ряды ложилась тень. И свет­лые плиты с текстами на минуту показались надгробиями. В без­молвии они выплывали из сумерек одна за другой.

Неужели мне страшно?.. Самой неловко за минутное мало­душие. Но вот оно, спасение: песчаная дорожка пересекла строй мраморных плит и повела к воротам. Облегченно вздохнув и не оглядываясь, устремляюсь к выходу. К людям, к машине.

Через полчаса мы в Мандалае. Стемнело. В сумерках тонули зубцы дворцовых стен с башнями-пьятатами. Тускло отсвечива­ла неподвижная водная гладь рва. Почему-то припомнилось, что этот ров стал могилой для многих членов королевской семьи: король Тнбо, взойдя на трон, умертвил всех своих возможных конкурентов.

Пролить кровь, а тем более королевскую? Ведь это тяжкий грех. Поэтому жертвам наносили удар деревянным молотком и в красных бархатных мешках бросали в воду.

«ПЕЩЕРА БУДДЫ»

Мандалай и Сикайн разделены могучей Иравади, а соединены самым длинным в Бирме мостом Ава, названным так в честь лежа­щего рядом в развалинах города. Длина моста почти два кило­метра. Построенный в 1934 году, он был разрушен во время вто­рой мировой войны. В 1954 году его восстановили; в центре про­легла железная дорога, по краям — автострады. Но проехать по мосту не так-то просто: он забит буйволиными повозками, объ­ехать которые просто невозможно. Мы продвигались вперед че­репашьим шагом. За мостом остановка. Военные: два мотоцикла л «джип». Поджидают нас. Снова приветственные улыбки, корот­кий разговор с Тюнтином. Но что такое? Наши сопровождающие расселись в тени дерева, явно настроившись отдыхать.

— Будут нас ожидать здесь,— радостно сообщил Тюнтин.— Можем ехать куда угодно и на любое время.

Логично рассудили: теперь мы в безопасности. Держим курс к «Пещере Будды».

Приземистое, полукруглое строение встретило нас всего од­ним открытым входом, остальные были заперты. Недлинный ряд обуви перед входом означал, что посетителей внутри не так мно­го. Мы добавили туда свою и вошли.

В сумрачном зале восседали, отливая медным блеском и тес­но прижавшись друг к другу, совершенно одинаковые божества. Мы переходили от одной статуи к другой, и скоро у меня заря­било в глазах: выражение лиц, длинные мочки ушей, черные во­лосы, золотые ногти, оранжевые тоги и даже драгоценные камни в диадемах — все было утомительно одинаковым.

— Сколько же их всего?

Я досчитала до сорока двух и сбилась. Придется начать сна­чала. Лучше с конца, двигаясь от одного к другому. У последней статуи я остановилась изумленной. Что это? Диадема зияла пу­стотами — камни украдены.

Невозможно было поверить в это. Кто из бирманцев дерзнул бы поднять руку на святыню? Чья это «заслуга»?

Мы вышли из «пещеры» и поднялись по лестнице на холм, от­куда открывалась неповторимая панорама города Сикайна. Сот­ни живописных холмов, и на каждом пагода. Белая, светящаяся, со сбегающей вниз лестницей.

Пагоды Сикайна отличаются от традиционных ступ с золо­тистыми тхи, которые так типичны для юга страны. Это скорее храмы с тонкими, ажурными башенками. Монастыри разбросаны среди холмов. На фоне выжженной солнцем травы они кажутся сказочными замками, окруженными гигантской дугой Иравади. Монастыри и пещеры на холмах стали прибежищем для сотен бирманцев во времена японской оккупации во второй мировой войне.

Поиск по сайту: