ТАМ, ЗА МОРЕМ, ДРУГОЙ МИР

Мы встречались у моря каждый день. Но однажды я сказала им:

— Всё. Это в последний раз. Больше не придем. Возвраща­емся домой.

— Куда?

Название «Чехословакия» ни о чем не говорило нашим зна­комым в Нгапали. Это там, за горизонтом, где мир совсем иной, непонятный, известный лишь по слухам.

— Там Янгоун...— Взгляд устремлен вдаль, туда, где появил­ся в небе серебристый самолет, вещественное доказательство того, «другого мира».

«Янгоун» — и ни звука больше. На смуглом симпатичном лице на минуту погасла широкая улыбка и отразилось одно же­лание — как бы это все увидеть!

Янгоун — так бирманцы называют Рангун — это уже часть другого, неведомого мира, отличного от жизни здесь, на побе­режье.

Здешний мир кончается у горизонта, где море соединяется с небом. Дальше уже иной мир. Изредка он напоминал о себе проплывающими вдали силуэтами океанских лайнеров и гулом самолетов, прилетающих сюда в сухой сезон.

— Завтра я не приду... Самолет. Мы улетим. Туда. И уже не вернемся... Поняли?

— Ну да, конечно. Очень жаль.

Мы помолчали. Я взглянула на море: по волнам прыгали сол­нечные лучи, дрожали, слепили. Мир купался в солнечном све­те, и жизнь, казалось, была простой и радостной, как этот день.

Можно было часами неподвижно сидеть на берегу и созерцать море. Вдыхать это удивительное спокойствие, ощущать его на кончиках пальцев. Почувствовать очарование мгновения, кото­рое хотелось бы остановить!

Стоявшая рядом со мной женщина вздохнула.

— Завтра мы придем проводить! — махнула она в сторону аэродрома. Встала, оправила лоунджи, снова поставила свою корзину на голову и пошла по берегу.

А на следующий день обе мои собеседницы и поставщицы мор­ских даров оставили свои лавки под крышей из пальмовых листь­ев и пришли к самому трапу. Они ждали до последнего прощаль­ного взмаха рукой, несмотря на то что упускали благоприятный момент, так как среди лавочек бродила чета туристов, потен­циальных покупателей.

СЕЗАМ, ОТВОРИСЬ!..

Жемчуг, сапфиры, шпинели... Все это есть в Бирме. Бирман­ские драгоценные камни по праву заслужили мировое при­знание.

У подножия горы, за синим озером, расположился белый город Могоу. На узких улочках выстроились особняки с лимузи­нами в гаражах. А земля здесь такая же дорогая, как в аристо­кратических кварталах столицы.

— Могоу? Ах, да, Могоу... город рубинов...— говорят бир­манцы, и в оборвавшейся фразе звучит скепсис.

Могоу — город, где деньги тратятся с не обычным для бир­манцев легкомыслием, где люди живут в достатке и благополу­чии. Но все ли?

По склонам горы бредут одинокие фигуры или группы «золо­тоискателей» с кирками, лопатами и мотыгами. Незаконная до­быча драгоценных камней. Контрабандный провоз за границу. Это большой секрет полишинеля.

Могоу — город, окутанный легендами. Здесь добывают ру­бины, сапфиры, александрит, лунный камень. И делают это часто примитивным способом: копают шахту метров в десять глубиной, опускают человека с корзиной и ножом. Тот долбит землю и за­полняет корзину. Затем ее на веревке поднимают, высыпают содержимое и снова спускают в шахту. Землю крошат, просеи­вают сквозь пальцы в надежде «выловить» заветные камешки.

Добыча камней началась здесь еще в XIII веке. Торговля ими приобрела широкий размах при Миндоне, в XIX веке. Его сын, король Тибо, выдал лицензию на добычу рубинов французам.

После аннексии Бирмы Великобританией к подземным кладо­вым Бирмы приложили руку англичане. Частная добыча руби­нов по лицензиям продолжалась вплоть до марта 1969 года, когда правительство национализировало все рудники.

Вот уже больше двадцати лет в Рангуне ежегодно проводятся импориумы — выставки-продажи бирманского жемчуга и драго­ценных камней, на которые съезжаются специалисты и покупа­тели со всего мира.

Двери импорпума открываются не для всех. Право на вход дает официальное приглашение. Глазам посетителей предстают сказочные богатства. На подносах россыпью лежат прозрачно-розовые рубины, сине-блещущие сапфиры, солнечные топазы, холодно-чистые аметисты, нежно-зеленые изумруды и нефриты, называемые здесь джейдами. Камни завораживают своей красо­той. На черном бархате сияет жемчуг — серебристый, розовый, черный.

Самые редкие, крупные самоцветы — под стеклом. Они не продаются. Не для продажи и изумрудная статуэтка Будды на столике в центральном зале.

Веками путешествуют по всем континентам бирманские жем­чуга и самоцветы.

Лилию на короне чешского короля Вацлава (X век) украшает великолепный рубин «Свет мира». О нем упоминают древние записи о драгоценностях в чешских коронах. Каково его проис­хождение?

В октябре 1945 года группа специалистов под руководством профессора Яна Кашпара провела тщательный минералогиче­ский анализ с помощью рентгеновских лучей, микроскопа и ультрафиолетового облучения и подтвердила подлинность дра­гоценностей, выявив их состав и происхождение.

Было доказано, что родина рубина в короне короля Вацлава массой примерно в 250 карат (около 50 граммов) — бирманский Могоу. Из этого же региона вывезены сапфиры и шпинели, укра­шающие корону.

«БЕЛАЯ СМЕРТЬ» ИЗ «ЗОЛОТОГО ТРЕУГОЛЬНИКА»

Наркомания — эпидемия XX века. И белый опийный мак играет в ней не последнюю роль. Прародина мака — Юго-Восточ­ная Азия.

Более половины мирового производства опиума приходится на район, называемый «Золотым треугольником»,— область на северо-востоке полуострова Индокитай, где сходятся границы Бирмы, Таиланда и Лаоса.

Еще в далеком прошлом мак выращивали народности яо и мяо в труднодоступных горных районах близ бирмано-китайской гра­ницы. С печально известным «Золотым треугольником» конку­рирует в торговле «белой смертью» китайская провинция Юнь­нань.

По приблизительным оценкам, в районе «Золотого треуголь­ника» под опийным маком занято двести тысяч квадратных ки­лометров. В непроходимых джунглях выросли, как поганые грибы, тайные лаборатории, вырабатывающие героин и морфий здесь же, на месте.

Уголок земли, затерянный в лесах на северо-восточной гра­нице, доставил Бирме много неприятностей. Было время, когда опийный мак кроме проблемы контрабандной торговли, подрыва­ющей экономику страны, ввергал страну в политические конф­ликты.

Потерпев поражение в Китае, 93-я гоминьдановская дивизия дислоцировалась в пограничных между Бирмой и Китаем райо­нах. Опийный мак стал для гоминьдановцев поистине золотой жилой, но они не ограничились только его контрабандой. Вме­шиваясь во внутриполитические дела страны по обе стороны гра­ницы, они совершали с территории Бирмы налеты на земли Ки­тайской Народной Республики.

Это поставило Бирму в трудное положение. Напряженность на границе с Китаем и территориальные споры были частично урегулированы в 1960 году подписанием бирмано-китайского договора.

Правительство Бирмы было вынуждено применить военную силу в борьбе с гоминьдановцами. И хотя регулярные войска вытеснили отщепенцев к границе с Таиландом, проблема контра­бандной торговли маком осталась.

В 1974 году власти приняли жесткие меры: были введены смертная казнь для торговцев наркотиками и десятилетнее тю­ремное заключение для тех, кто их изготовляет.

И все же, несмотря на крутые меры, в районе «Золотого тре­угольника» продолжается беспощадная война мафии за конт­роль над торговлей опиумом.

Еще бы! Она приносит баснословные прибыли перекупщикам и контрабандистам. Если крестьянам — производителям мака пла­тят по пять долларов за килограмм, то у перекупщиков в «Золо­том треугольнике» тот же килограмм стоит уже триста долларов. В Марселе — десять тысяч, а в Нью-Йорке... пятьдесят тысяч долларов. В десять тысяч раз дороже! Цены на наркотики растут пропорционально риску их транспортировки.

Поначалу тайные дороги караванов «белой смерти» вели к Сиамскому заливу. Потом через Суэцкий канал и Корсику товар переправлялся в Европу и Соединенные Штаты.

Затем караваны сменила «большая опийная дорога» — верто­леты и конвой американской армии, проводящей контрабандные операции с молчаливого согласия Пентагона и ЦРУ.

Сейчас центрами торговли наркотиками являются Бангкок, Сингапур, Куала-Лумпур и Гонконг, причем на Гонконг прихо­дится более двух третей мирового производства героина.

VIII

МЕЖДУ 10 И 28° СЕВЕРНОЙ ШИРОТЫ И 92 И 101°ВОСТОЧНОЙ ДОЛГОТЫ

«СУВАННА БХУМИ» — ЗОЛОТАЯ ЗЕМЛЯ

Горячая и знойная Бирма занимает всю западную часть Индо­китайского полуострова. Ее территория составляет шестьсот семьдесят тысяч квадратных километров. Страна протянулась на тысячу сто километров с востока на запад и на две тысячи — с севера на юг. С трех сторон ее стиснули горы и лишь юг открыт влажному дыханию океана. Плодородные рисовые поля и выж­женные солнцем саванны, горы и леса, каучуковые плантации, нефтяные вышки, рубиновые копи — это все Бирма. «Суванна бхуми» — Золотая земля — так назвал Бирму древнегреческий географ Клавдий Птолемей.

На северо-западе Бирма граничит с Бангладеш и Индией, на северо-востоке — с Китайской Народной Республикой, на юго-востоке — с Лаосом и Таиландом. На юго-западе и юге ее земли омывают Бенгальский залив и Андаманское море.

Соседство с двумя великими странами, Индией и Китаем, не могло не повлиять на культуру страны. Однако первооснова ее осталась глубоко национальной, включившей местное наследие бирманцев, монов, шанов и древнего народа пью.

Этнически Бирма теснее связана с Таиландом, Лаосом и Кам­пучией, нежели с Китаем и Индией.

В старинных учебниках географии Бирму рисовали в виде кисти руки с пальцами, простертыми вниз — к югу, к морю. «Ладонь» — это Гималаи, «пальцы» — цепи гор, бегущие к морю и понижающиеся у побережья. Между «пальцами» пролегли до­лины рек.

Горные цепи подковой окружили центральную низменную часть страны — на западе Чинские горы, на востоке Шанское нагорье. На границе с Таиландом высятся цепи Тенассерима (Танинтайн), образуя узкую плодородную прибрежную низменность. Между хребтом Ракхайн (Аракан) и Бенгальским заливом про­легла Араканская низменность.

Большая часть территории Бирмы геологически молода и покрыта рыхлыми породами, легко поддающимися эрозии. Осо­бенно когда вырубаются леса, почва остается не защищенной от смыва.

В целом почвы страны разнообразны. На юге много неплодо­родных латеритных почв. Зато благодатны красноземы Шанско­го нагорья и илистые земли дельты Иравади.

Большая часть страны расположена в области действия тро­пического юго-западного муссона. Здесь три сезона: прохладный сухой (ноябрь—февраль), жаркий сухой (март—май) и дождли­вый (июнь—октябрь).

Разнообразен рельеф Бирмы, неравномерно и количество осадков по районам. Основную массу осадков муссон изливает там, где на его пути встают горы. Поэтому самые сильные дожди и разрушительные циклоны обрушиваются на побережье Танин-тайн на западе страны. В год здесь выпадает вдвое больше осад­ков, чем в районе дельты Иравади. Имено здесь, на юге страны, самый тяжелый в Бирме климат. Почти стопроцентная влажность воздуха во время дождей сменяется влажной жарой в сухой се­зон, а сочетание жары и влажности сильно изнуряет.

Самым знойным городом считают Мандалай. В сухой жаркий сезон температура в тени здесь достигает сорока восьми граду­сов. Но жара тут переносится легче, чем во влажных областях.

Летний муссон врывается бурно, его называют «взрыв муссо­на». С моря дует ветер ураганной силы, принося дожди. Затем постепенно муссон утихомиривается, наступает спокойная и прохладная погода. Дожди ослабевают, все чаще в сентябре про­глядывает голубое небо и солнце. А к декабрю на большей части Бирмы наступает сухая и ясная погода. В феврале температура поднимается выше, начинается жара и пыльные бури в долинах.

Самый прохладный месяц — январь. На Шанском нагорье температура падает ниже нуля и может выпасть снег.

Муссону подчиняются и реки Бирмы. Зимой они мелеют, пе­ресыхают, летом разливаются.

Самая полноводная река — Иравади. Ее воды несут вниз, к морю, огромное количество ила и земли. Река неуклонно отвое­вывает у суши все новые площади. Крупный приток Иравади — золотоносный Чиндуин.

За Промом могучая Иравади дробится на ряд проток, рука­вов, образуя обширную дельту. Этот район — рисовая житница страны.

Иравади исстари связывала Верхнюю и Нижнюю Бирму, как принято называть северную и южную части страны с символи­ческой границей близ города Таунгу. Десятки столиц возникали и рушились на берегах Иравади: Наган, Таунгу, Пинья, Ава, Сикайн, Амарапура, Пром, Мандалай...

Есть и другие значительные реки — Ситаун и Салуин. Но они не могут соперничать с прославленной Иравади. Ситаун течет параллельно Иравади, беря начало в горах Пегу. Длина реки — пятьсот шестьдесят километров. Но из-за вырубки ле­сов она обмелела и в сухой сезон совершенно непригодна для су­доходства.

Салуин — самая длинная река, около трех тысяч километров. Но она протекает по малонаселенному Шанскому нагорью и особой роли в жизни страны не играет.

Реки Араканской низменности короткие и бурные. Они не судоходны, зато перспективны как источники гидроэнергии.

Озер в Бирме мало. Самое большое — Индоджи лежит на се­вере. Самое интересное — Инле расположилось в центре Шанско­го нагорья. Оно стоит того, чтобы сказать о нем несколько слов.

На редкость красивое горное озеро Инле лежит несколько юж­нее города Таунджи — столицы Шанской национальной области.

Вода в нем удивительно чистая, прозрачная, голубая. Глуби­на везде одинакова — около четырех метров. Кое-где озеро по­росло тростником, в зарослях которого гнездятся стаи диких уток.

Три столетия живет на этом озере народность инта — озер­ные жители. Многие из них никогда не ступали на «Большую землю», весь свой век проведя в деревне на воде. Здесь живут рыбаки, ремесленники, огородники, ткачи. Как цапли, стоят над водой на тонких ногах-сваях хижины. Между ними переки­нуты горбатые мостики. К порогу каждого дома привязана лодка. «Дети на озере Инле сначала учатся грести, а уж потом ходить» — так говорят бирманцы, и это недалеко от истины. Здесь всё на воде: школы, базары, мастерские, пагоды, бани, ткацкая фабри­ка и даже кладбище.

Вот выстроились ровными рядами плавучие огороды. Соору­жаются они так: в дно вбивается бамбуковый шест, а вокруг него е землю, насыпанную на сетку, сплетенную из лиан, высаживают зелень, овощи, цветы.

Еще примечательно Инле тем, что это единственное место в мире, где гребут ногой. Рыбак стоит на самом краю плоскодон­ки. Левой ногой он упирается в нос лодки, а правой захватывает весло и загребает им. Со стороны это выглядит цирковым номе­ром. Но рыбаку удобно: руки у него свободны, ими можно ста­вить сети, глушить и выбирать рыбу.

Муссонный климат определяет и тип флоры и фауны стра­ны.

Чем вышек северу, тем засушливее климат, тем скуднее расти­тельность. Сухо. Жарко. Вода — проблема, особенно когда пере­сыхают реки. Длинные очереди людей с кувшинами собираются у рек, где еще можно зачерпнуть немного воды. На высохшем дне речушек, поросшем травой, пасется скот.

В центральной Бирме, где меньше дождей, простирается са­ванна. Леса здесь давно вырублены, что усугубило засушливость климата. Уцелели лишь кустарники, акация и бамбук. Зато здесь каждый клочок земли заботливо возделан, распахан под рисовые поля. Почти не осталось лесов в дельте Иравади. Толь­ко на Шанском нагорье и в Чинских горах сохранилась перво­зданная растительность.

Южнее хребта Негу местами распространены листопадные ле­са. Склоны Ракхайна — царство влажных тропических лесов.

На севере в горах растут субтропические леса, а еще выше — леса умеренного пояса. Встречается даже сосна.

Растительный мир страны очень древний и богатый. Ботаники насчитывают здесь одних орхидей... семьсот видов. В Бирме растут семьдесят видов пальм и столько же видов бамбука, че­тыреста видов папоротника.

Легкий и прочный, доступный и дешевый бамбук служит уни­версальным материалом. Из него строят жилища, делают водо­проводные трубы на полях, плетут корзины, циновки. Молодая листва бамбука ценится в народной медицине, а его зеленые по­беги идут в пищу...

В Бирме сохранились древнейшие виды животных — шерстокрылы, малайские тапиры, индо-малайские ежи. Водятся слоны и носороги, более четырехсот видов пресмыкающихся и земно­водных, около тысячи видов птиц. В листопадных лесах живут антилопы, дикие буйволы. В горах встречаются тигры и гима­лайские медведи.

Однако хозяйственная деятельность человека ставит под уг­розу существование многих видов диких животных. Сократилось стадо слонов. Реже стали встречаться тигры и носороги. Уже ор­ганизовано несколько заказников, где законом охраняются ред­кие животные. Особое внимание уделяется поддержанию числен­ности стада слонов, так как дикими слонами пополняются стада рабочих слонов, незаменимых при лесоразработках.

Бирма — богатая ресурсами страна. Она обеспечена энерге­тическим сырьем. На Центральной низменности открыты значи­тельные запасы нефти, газа и угля. Экономика ее может стать со­вершенно независимой от импорта топлива.

Добыча рубинов, сапфиров, турмалинов, нефритов ведется уже несколько веков. Бирманские нефриты (джейды) — велико­лепные зеленые камни — знамениты на весь мир. Лучшие из них не уступают по красоте изумрудам. За двадцать лет на ежегод­ных выставках-продажах драгоценных камней — импориумах — было заключено сделок на девяносто миллионов долларов.

УВИДЕТЬ ХОТЯ БЫ ЧАСТЬ СТРАНЫ!

Это было не просто сделать раньше, трудно и сейчас. Да, мя­тежники. Длительная гражданская война. Есть города, куда лучше добираться самолетом, так как в самих городах тихо, но на дорогах и подъездах к ним небезопасно. Иностранцам, для их же безопасности, запрещается покидать столицу без специально­го разрешения Министерства иностранных дел.

На шоссе, ведущих из Рангуна, стоят сторожевые посты. Здесь записывают номера всех выезжающих и въезжающих авто­мобилей. О каждом нашем выезде за пределы Рангуна направля­лась информация в города, куда мы держали путь. Выезды на несколько часов допускались без особого разрешения. А вот с дальними поездками было сложнее. Чтобы получить разрешение на выезд, надо было точно указать трассу, график следования и дать достаточно веское обоснование причины поездки, а потом неделями ждать решения бирманского МИДа.

Сообщения о вылазках мятежников ежедневно появлялись на страницах газет, и мы привыкли к ним. Казалось, что это не имеет к нам никакого отношения, происходит где-то в другой стра­не. Столица жила в тишине и в повседневных заботах, ничто не нарушало однообразного течения дней.

Мандалай отделяют от Рангуна шестьсот девяносто два ки­лометра. Опытные путешественники знают: в тропиках хорошо пускаться в путь в начале прохладного сезона, осенью, в сентяб­ре—октябре, когда солнце еще скрыто за облаками, а дожди на исходе. В это время по утрам дышится легко.

Но сложилось так, что мы выехали в апреле, в самый пик жары. Урожай давно убран, рисовые рыжие чеки опустели. Тра­ва побурела, высохла.

Шоссе Рангун — Мандалай — одна из двух главных тран­спортных артерий страны. Как и железная дорога, она идет вдоль Иравади. Но севернее Рангуна железнодорожная колея и шоссе в нескольких местах пересекаются. Не раз наш «голден» встречался с бронированной дрезиной, катившей впереди поезда, и мы терпеливо ждали у шлагбаума, пока она проедет. Потом уз­нали: было немало случаев, когда мятежники минировали рель­сы. Поэтому путь сначала проверяла дрезина, а за ней уже сле­довал поезд. Встреча с дрезиной была первым зримым напомина­нием о том, что жизнь в стране не так спокойна, какой она каза­лась на улицах Рангуна.

Рисовые поля остались позади, лишь хижины мелькали вдоль дороги. Время от времени мы видели ровные ряды опрятных деревянных домиков на высоких сваях за проволочными забора­ми. Все они были похожи как две капли воды: лестницы к веран­дам, дорожки, посыпанные песком, аккуратные дворы, заботли­во возделанные приусадебные участки. Это так называемые «стра­тегические деревни». В городе стояла воинская часть, и в этих благоустроенных домиках жили семьи военнослужащих.

К долине Иравади сбегает множество речушек. Они судоходны только в сезон дождей, а потом мелеют, высыхают до самого дна. Нелепо выглядят мосты над сухими песчаными руслами.

Мы подъехали к очередному такому мосту и остановились в нерешительности. На мосту толпились люди.

— Тюнтин, это что? Ремонт?

— Да, мятежники «поработали»,— хмуро ответил он.

Газетные сообщения, казавшиеся такими нереальными в Ран­гуне, сразу обрели реальный смысл.

Наш «голден» начал осторожно съезжать по крутому склону к обмелевшему руслу. Две колеи проложены в пыли: одна вниз, другая вверх.

Путешествовать в апреле трудно. Выехали в четыре утра, а около одиннадцати были уже совершенно измотаны жарой. В автомобиле, как в духовке, нечем дышать, крыша раскалилась. Хотелось пить... Но сколько ни пей, жажда не проходит.

Пейзаж постепенно менялся. Стали протяженнее заросли не­высоких арековых пальм и бамбука, появились холмы, порос­шие кустарником. Рисовые поля взобрались на склоны гор, а вскоре совсем исчезли. Потянулись плантации перца чиле — зеленые кустики, высаженные зигзагами.

Вдали засинел хребет Пегу. Теперь горы будут сопровождать нас до самого Мандалая. Скудная зелень — колючие кустарники и кактусы в человеческий рост, вначале редкие, одиночные, по­том непроходимые чащи.

У одного такого «частокола» мы остановились. Издалека заросли казались непроходимыми. На самом деле между кустами можно было пройти, если бы... не риск повстречаться со змеей. У нас нет с собой сыворотки. От укусов змей и ядовитых пауко­образных в Бирме ежегодно погибают тысячи людей. Кобры, водяные змеи, скорпионы, фаланги. С ними нередки встречи даже в столице — в саду, на озере. Что же говорить об этих местах!

Когда созревает рис, на поля отовсюду сползаются змеи за обильной поживой — мышами, сусликами, лягушками. Случа­ется, что жертвами их укусов становятся и крестьяне. Однако змеи не только беда, но и благо: они помогают уберечь урожай от грызунов. Великий закон равновесия в природе!

Наш шофер нервно расхаживал возле автомобиля. Змеи явно его не волновали. Он был озабочен другим — свободен ли от мя­тежников следующий отрезок пути, по которому нам предстоя­ло ехать. Чем дальше мы отъезжали от Рангуна, тем чаще Тюн-тин останавливался в деревнях и городках, чтобы получить ин­формацию у местных жителей.

Это было очень кстати. Можно было выйти из машины, раз­мять ноги, заглянуть в придорожные лавочки.

Засушливые районы заселены не очень плотно. На этих скуд­ных землях может расти лишь арахис да перец чиле. Земля на десятки километров безлюдна, перечеркнута лишь серой лентой дороги.

Попадались и небезопасные участки. Тогда наш Тюнтин нерв­но ерзал на сиденье, подтягивал лоунджи, низко склонялся над баранкой и, устремив взгляд перед собой, развивал такую бе­шеную скорость, словно он сидел не за рулем видавшего виды «голдена», а за штурвалом самолета. Стрелка спидометра под­скакивала до отметки сто миль. Колеса свистели, едва касаясь покрытия.

Дорога узкая, неровная — то вверх, то вниз. И кто дал бы гарантию, что из-за пригорка впереди не вынырнет автомобиль, мчащийся навстречу на такой же скорости? Останется ли время, чтобы разминуться? Лишь когда Тюнтин выпрямился, сбавил скорость и привычно улыбнулся, мы с облегчением вздохнули.

Уже давно прошло время обеда, когда мы остановились передохнуть у небольшой деревни. Изнуренные пеклом, мы и не по­мышляли о еде, лишь бы сделать глоток воды, чуточку пройтись. У дороги стояли два военных «джипа» с солдатами. Ожидали нас. Короткая передышка — и снова в путь.

Солдаты с автоматами, перебросившись несколькими словами с нашим водителем и доброжелательно нас оглядев, расселись по машинам. Один «джип» поехал впереди, второй пристроился за нами.

Жители деревни с любопытством наблюдали за происходя­щим. «Ничего, немного беспокойства. Зато все будет в поряд­ке!» — казалось, говорили их приветливые лица.

— Если где-то и есть опасность встречи с мятежниками, то воинский конвой превратит эту возможность в действитель­ность,— саркастически говорили нам знакомые перед отъездом.

Мне вспомнились эти слова, когда последняя хижина мирного селения исчезла из виду. Солдаты сопровождали нас километров пятьдесят, пока мы не подъехали к Мандалаю. Слава богу, про­несло!

Пейзаж в районе Мандалая более привлекателен, чем в рав­нинной дельте. Особенно живописны холмы. Все они, как один, увенчаны белыми пагодами с блестящими, золочеными тхи.

Трудно даже представить, как люди преодолевали эти выж­женные солнцем коричневые склоны с тяжелой ношей — кир­пичами и камнями, чтобы поставить очередную пагоду на верши­не холма!

Очень типичная картина: храмы во славу божества наверху и утлые бамбуковые хижины для тех, кто их строил, внизу, в долине. Так продолжалось веками.

«ЭТО КАК РАЗ ТО МЕСТО!» — ПРОВОЗГЛАСИЛ КОРОЛЬ

Бирманские короли часто меняли столицы. Считалось, что у каждого города есть своя мера счастья и рано или поздно насту­пает время, когда судьба перестает благоволить к нему. Такой город лучше покинуть, построив новый — счастливый.

К тому же каждый новый правитель был уверен, что ,город хранит в памяти мысли и поступки его предшественника, которые отнюдь не всегда служили образцом для подражания. Вот поче­му он предпочитал оставить старую столицу и поселиться в дру­гой. В свою очередь его преемник поступал точно так же.

И все же главное было не в этом. В то время города быстро перенаселялись. Скученность, теснота нередко приводили к пожа­рам. Не хватало воды, отсутствовала канализация, город начи­нал задыхаться в отбросах, вспыхивали эпидемии. И люди пе­реселялись на новое место. История оставила нам имена много­численных бирманских столиц. На севере — Паган, Два, Сикаин. На юге — Швебо (Город Золотого Вождя), Таунгу, Пегу, Пром...

В XIV веке столицей стала Ава, на удивление остававшаяся цветущей и известной королевской резиденцией целых триста лет. Неоднократно возрождалась она и позднее.

Правители династии Алаунпая, третьей и последней в Бирме, были особенно непоседливы. Однако это не принесло им счастья. Король-завоеватель Алаунпая обосновался в Швебо в 1752 году. Через десяток лет, при Синбьюшине, столичная слава вновь вер­нулась к Аве. Но уже в 1783 году король Бодопая основал Го­род Бессмертных, который очень скоро оставил его преемник Баджидо, чтобы вновь переселиться в Аву.

Следующий владыка, Таравади, сделал столицей Амарапуру в 1837 году. Через двадцать лет король Миндон построил слав­ный Мандалай.

Всего на два километра от Амарапуры переселился он, чтобы заложить новый город, который должен был затмить славой и прев­зойти численностью Рангун, строившийся англичанами на юге страны.

Посреди пыльной равнины возвышался зеленый Мандалайский холм. «Священное место» — провозгласил король и решил построить новую столицу у его подножия.

Если выбрать место для хижины не просто, то можно себе представить, как сложно было выбрать место для резиденции короля! Учитывалось все — длительные консультации со звез­дочетами, «вещие» королевские сны.

Счастливое место было трижды «указано» Миндону во сне мо­гущественными натами. Но увидеть сон — одно, а истолковать его — другое. Это было делом придворных астрологов. А им, как утверждают злые языки, не хотелось оставлять насиженное место и переносить двор. Но что было делать? Король есть король.

Когда стало очевидным, что он не откажется от своего намере­ния, придворные мудрецы сдались и, поразмыслив, высказали мнение, что единственное место, которое может принести процве­тание стране, славу королю и возрождение блеска буддизму,— подножие Мандалайского холма.

От него столица получила свое название — Мандалай. Но вряд ли только «вещие» сны и предсказания астрологов руководили действиями Миндона. Он торопился: Нижняя Бир­ма уже была занята англичанами, и угроза с юга нарастала. Дальновидный политик, Миндон решил построить новую, хоро­шо укрепленную столицу, которая могла бы противостоять коло­низаторам. А чтобы придать вес новой столице, была пущена в ход легенда о пророчестве Будды.

Гора давно считалась священной. По преданию, ее когда-то посетил сам Будда со своим учеником Анандой и предрек, что здесь в 2400 году после создания его учения встанет великий го­род, центр буддизма. Стало быть, год для основания столицы был выбран правильно. Оставалось лишь определить счастливый день заложения первого камня. Придворные прорицатели назва­ли и этот день: пятница, 13 февраля.

У подножия холма был выбран участок земли, квадрат два на два километра. Его обнесли широким рвом и стеной из красно­го кирпича с двенадцатью воротами. На стене соорудили сорок восемь сторожевых башен, установили орудия. Ежечасно слыша­лась перекличка сторожевых, ходивших по крепостной стене. Но эти стены уже были анахронизмом для XIX века, а коротко­ствольные бирманские пушки не могли противостоять англий­ской артиллерии.

Тем не менее за стеной через год с небольшим вырос прекрас­ный дворец и удивительный город. Он был весь из дерева. Дво­рец, монастыри с резными крышами сказочной красоты, дома — всё было деревянным.

Весной 1858 года король Миндон со всем двором торжествен­но переселился сюда. В считанные дни сто тысяч жителей Ама­рапуры разобрали свои дома, погрузили скарб на буйволиные по­возки и тоже прибыли в новую столицу, хотя строительство го­родских стен, валов, ворот и рва было закончено только через год. Надписи на столбах перед воротами города гласили, что Мандалай был окончательно отстроен 23 мая 1859 года.

За крепостными стенами раскинулись сады с прудами, биб­лиотека, Монетный двор (Миндон впервые стал чеканить монеты), помещения для прислуги, стойла для слонов, казармы для охра­ны. Горе тому, кто осмелился бы непрошеным приблизиться ко дворцу.

Двенадцать павильонов дворца блистали позолотой, мозаи­кой, удивляли филигранной резьбой по дереву. Парадные залы растянулись на сотни метров. Как в любом бирманском помеще­нии, во дворце было две зоны — парадная, восточная, и западная, жилая.

В восточной части размещалась анфилада тронных залов, в западной жили многочисленные жены и дети короля.

Главной считалась королева Южного дворца, у нее был титул «тонпхлан сан». За ней шла королева Северного дворца, затем — Изумрудного озера, королева бамбука и так далее.

Восемь тронных залов было во дворце, и у каждого свое предназначение.

Главный, Львиный трон под семиярусной крышей занимали король с королевой во время торжественных приемов. На Гусином троне король принимал иностранных послов. На троне Морских раковин давал ежедневные аудиенции. На троне Лилий восседа­ла главная королева. В зале с Пчелиным троном праздновали свадьбы, провозглашали главную королеву, возвещали о рожде­нии наследника. Здесь же каждый год в апреле встречали Тинджан.

К каждой стороне крепости через ров вел один мост. Лишь с западной стороны их было два. Второй мост считался нечис­тым, или погребальным. А ворота, к которым он выходил, назы­вали Ворота дурного предзнаменования. По этому мосту из горо-да вывозили мертвых. Согласно поверьям, мертвые тела оскверня­ли место, поэтому их без промедления вывозили за стены города.

Любопытно, что именно по «нечистому» мосту во дворец про­ходили иностранцы — миссионеры, дипломаты, посланники, тор­говцы. Так было заведено во времена правления последнего бир­манского короля Тибо.

Люди, умершие насильственной смертью, становятся патами — такое суеверие бытовало не только в Бирме, но и в Лаосе, и в Таиланде. Из этого языческого суеверия развился варварский обычай, призванный сделать новое поселение непобедимым. Если духи умерщвленных людей возвращаются на место гибели и рев­ностно стерегут его покой, то нельзя ли их сделать стражами но­вого города?

Так возник кровавый ритуал — при закладке городов и двор­цов заживо погребать людей под массивными столбами ворот и в углах оград. Считалось, что, умерев во славу города, они стано­вятся его верными стражами — натами-тхейн.

Этот обычай, сохранявшийся вплоть до середины XIX века, находился в вопиющем противоречии с догмами буддизма, счи­тающего смертным грехом лишение жизни любого живого су­щества. Религия оставалась в таких случаях в стороне. Решаю­щее слово принадлежало звездочетам и прорицателям, а ими были при бирманских королевских дворах брахманы из индий­ского Манипура.

Был ли соблюден этот жестокий обычай при закладке Манда­лая? Трудно сказать. В хрониках сообщений на этот счет нет. Но некоторые литературные источники подтверждают, что «этот ужасный факт произошел, несмотря на то что король, монахи и вельможи отвергали его».

Данные о количестве жертв противоречивы. Одни утверждают, что их было четыре. Другие уверяют, что были преданы смерти «ради всеобщего блага» пятьдесят два человека.

Жертв отбирали дворцовые звездочеты на основании «астро­логических расчетов». Признаки для выбора несчастных были столь распространены, что их можно было приписать любому.

Однако, повторяю, в бирманских хрониках того времени упоминаются лишь горшки с маслом, закопанные под фунда­ментом крепости. По ним каждые семь лет звездочеты проверяли, надежна ли еще защита натов-тхейн, или нужны новые жертво­приношения. Если масло сохранялось нетронутым — город счи­тался в безопасности, покровительство духов действовало.

В 1880 году, в правление преемника Миндона, короля Тибо,при проверке оказалось, что масло осталось целым лишь в един­ственном сосуде, в остальных либо высохло, либо через трещины вытекло и впиталось в землю.

Это было зловещим предзнаменованием. Разразившуюся эпи­демию оспы, не пощадившую даже первенца короля, объявили началом бед. Затем из клетки придворного зверинца убежал тигр и разорвал человека. Появление дикого зверя на улицах города также считалось дурным знаком. Встревоженные астроло­ги предложили королю или снова перенести столицу, или прине­сти новые жертвы. Но ничто уже не могло спасти бирманский трон. Исторически он был обречен: Англия готовилась к третьей войне с Бирмой, намереваясь окончательно превратить ее в свою колонию.

Из южной, «британской» Бирмы на север, в Мандалай, одна за другой отправлялись дипломатические миссии, больше напо­минавшие военные экспедиции.

Понимая, что страна не выдержит новой войны, Миндон ста­рался проводить гибкую политику, не давая англичанам ни ма­лейшего повода для вторжения. К сожалению, его преемник не продолжил эту линию поведения. Под предлогом ограждения бирманцев «от жестокостей короля Тибо» королева Виктория приказала английским войскам вступить в Мандалай и взять «под защиту» жителей.

В ноябре 1885 года части британской колониальной армии поднялись вверх по Иравади, высадились в Мандалае и без еди­ного выстрела заняли город. Король не оказал сопротивления. Его вместе с семьей отправили в изгнание в Индию навсегда. Столицей страны стал Рангун.

А за красными кирпичными стенами, в мандалайском дворце и монастырях, поселились английские солдаты, превратив их в клубы, канцелярии, казармы.

Во время второй мировой войны в Мандалае произошла по­следняя трагедия: в результате японских и английских бомбар­дировок треть города была разрушена, а главное — сожжен уникальный дворец. Стерт с лица земли шедевр деревянного зодчества, созданный руками безыменных народных мастеров.

Сгорели изумительные «воздушные» позолоченные крыши, рухнули покрытые тончайшей резьбой стены. Утратив дворец, Мандалай потерял «лучшую часть своей души». Остался лишь фрагмент дворцовой зубчатой стены и воспоминания о славном прошлом столицы.

Поиск по сайту: