Исследование корней «мистического сознания» политико-правовых понятий, тесно связанное с практической политической борьбой, непрерывно продолжавшаяся критика буржуазного права, вечных правовых истин и догматических воззрений явились для Маркса и Энгельса исходным пунктом для всех дальнейших построений, для всей постепенно укрепляющейся и развивающейся схемы исторического мышления. Но, отыскав эти корни в экономической структуре общества, Маркс и Энгельс должны были начать с начала, — с изучения общественной экономики, чтобы затем лишь можно было перейти к политической и правовой «надстройкам». Вопросы права отодвигаются у них на задний план, «играют второстепенную роль» и трактуются лишь мимоходом в связи с основными, экономическими вопросами. В общей схеме исторического материализма политика и право рассматриваются ими, как «юридическая и политическаянадстройка», «надстройка правовых и политических учреждений» над «реальным, экономическим основанием»; для них «отношения собственности» являются лишь юридическим «выражением производственных отношений», их «правовой формой». Указывается, кроме того, что реальному основанию соответствуют «определенныеформы общественного сознания», «правовые воззрения», «правовые системы»; что «способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще»; что нужно «отличать материальный, сестественно-научной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от юридических, политических» ... и т. д., «короче — идеологических форм, в которых люди сознают этот конфликт и борются с ним».
И. Разумовский
Вечные и относительные истины
23.
Человеческое мышление столь же суверенно, как и несуверенно, а его способность к познанию столь же неограничена, сколь и ограничена. Мышление суверенно и способность к познанию /26/ не ограничена и потенциальна в своем стремлении к развитию и по своей исторической конечной цели, но они не суверенны и ограничены в каждом отдельном своем проявлении и в каждый данный исторический момент. Точно так же обстоит дело с вечными истинами. Если бы человечество когда-либо пришло к тому, чтобы оперировать только с вечными истинами с такими результатами мышления, которые имеют суверенное значение и претендуют на безусловную истинность, то в таком случае его духовная жизнь не могла бы более прогрессировать, так как пришлось бы признать, что бесконечность мира интеллектуального исчерпана реально и потенционально, что, таким образом, уже совершилось пресловутое чудо пересчитанного бесконечного числа. В области истории человечества наука еще более отстала, чем в области биологии, более того: если в виде исключения иногда и удается познать внутреннюю связь общественных и политических форм известного исторического периода, то это, по общему правилу, случается только тогда, когда эти формы наполовину пережили себя и клонятся к падению. Познания здесь, таким образом, по своему существу носят относительный характер, ограничиваясь выяснением связей и следствий, известных и существующих только для данной эпохи и данных народов и, по своей форме, преходящих общественных и государственных форм. Следовательно, кто в этой области гонится за окончательными истинами в последней инстанции, вообще за неизменными истинами, тот немного поживится, если не считать ничего не значащих общих мест самого банального сорта. Тот, кто такие истины, как «дважды два — четыре» или «у птицы имеется клюв» и тому подобное объявляет вечными истинами, тот способен из факта существования вечных истин вообще сделать вывод, что и в сфере истории человечества существуют: вечная истина, вечная нравственность, вечная справедливость и прочее и прочее, якобы имеющие такое действие и значение, какие присущи выводам и применениям математики. И в таком случае, можно быть вполне уверенным, что подобный философ, друг человечества, нам объявит в конце концов, что все прежние творцы вечных истин были более или менее глупцами и шарлатанами, что все они заблуждались, ошибались, но что их заблуждение и их ошибки были естественно необходимы, что это все еще более доказывает наличность и достоверность его собственных истин и что он, ныне явленный пророк, /27/ хранит в своем чемодане окончательную истину в последней инстанции, вечную нравственность, вечную справедливость. Одним словом, как принято вообще у всех пророков, не делают попыток критически-научно исследовать предмет и обсудить его основательно, но без дальнейших церемоний попросту расточаются громы нравственного негодования.