Правомерная деятельность в механизме правореализации

Категория «правовая деятельность» обычно и применялась для отражения в различных сферах жизни в обобщенном виде всех действий субъектов права, предпринимаемых на основе правовых норм, в соответствии с ними, т.е. в качестве правомерной деятельности. По мере внедрения в общественную жизнь общедозволительного типа правового регулирования под признаки деятельности правомерной подпадают не только соответствующие закону, но и любые другие, прямо им не запрещенные действия субъектов права, гарантированные государством. Действительно, сегодня в рамках регулятивных правоотношений многообразие правовой жизни как юридически признанной свободы индивидов и их объединений расширяется и обогащается за счет многовариантности и неоднозначности всех незапрещенных действий, а также за счет тех волеизъявлений их субъектов, которые имеют общую положительную направленность на охраняемые государством интересы.

В работах ученых-правоведов имеются отдельные соображения относительно конкретных правомерных проявлений, например, осуществления юридической свободы: «Есть своеобразные общественные отношения, при властном регулировании которых необходимо указать не столько на вид и на меру дозволенного поведения, сколько на тот особый участок социальной действительности, где возможные варианты волеизъявления и их границы в основном выбираются самими их непосредственными участниками. Как раз с такого рода отношениями связаны свобода научного, технического и художественного творчества, свобода слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций. … Здесь понятие «юридическая свобода» приобретает специфическое правовое значение, олицетворяя гарантированный государством простор для выбора личностью наиболее привлекательных вариантов и меры волеизъявления на тех участках социальной жизни, которые обозначены в правовых нормах»[333].

Уже давно в юридической литературе разрабатывается категория «законный интерес» (или «охраняемый законом интерес»). Плодотворным представляется положение о том, что законный интерес в общей форме отражает известную возможность, которая обозначает по сути дела лишь простую дозволенность, незапрещенность определенного поведения[334].

Перспективной может стать и разработка проблемы реализации запрещающих норм. В правовой науке появились любопытные суждения о том, что предметом регулирования запрещающих норм не может быть отношение, которое вытесняется. В ходе соблюдения запрещающих норм субъект права как бы отграничивает себя от вытесняемых отношений. Отношение, которое выражается в отграничении (обособлении) субъекта от вредного отношения, является предметом регулирования запрещающих норм[335]. Поэтому можно вполне согласиться со специалистами в области уголовного права: «Сложилось так, что применительно к уголовному праву обычно говорят об одной («особой») форме реализации права – применении. Последнее подразумевает установленную законом деятельность компетентных органов по реализации правовых норм путем вынесения индивидуально-конкретных предписаний. В связи с этим рассуждения об эффективности уголовного права зачастую связываются только с нормами его Особенной части и сводятся к тому, что чем чаще применяются эти нормы, тем более они эффективны. Именно такой смысл вкладывается в понятие «рабочей» нормы (состава) уголовного права.

Парадокс, однако, в том, что с точки зрения теории правового регулирования должно быть наоборот: эффективность уголовно-правовых запретов тем выше, чем реже они применяются специальными органами, реализуясь в правомерном поведении лиц, способных нести уголовную ответственность. Подобная постановка вопроса логически заставляет говорить, прежде всего, о таких формах реализации права, как соблюдение, исполнение, использование, причем не только в отношении «граждан», но и в отношении органов, применяющих уголовный закон»[336].

Итак, в некоторых случаях для определения правомерности правовых действий может выступать обоснование их общей положительной направленности на охраняемые государством и обществом ценности, а значит - их общая незапрещенность в правовых нормах. При этом субъектами правовой деятельности и любыми объективными наблюдателями со стороны она воспринимается как совершаемая на основе правовых норм или не запрещенная ими. Границы понятия «правовая деятельность», не теряя своей определенности, характерных очертаний, в современных условиях в связи с внедрением принципа «разрешено все, что не запрещено законом» начинают включать больший размер «территории» и в качестве «пограничных столбов» (ее опознавательных знаков) выступают такие координаты действий субъектов, как их общая положительная направленность на защищаемые государством и обществом интересы, их незапрещенность. В этом случае речь идет не о расширении пределов правового регулирования, в рамках которых действия субъектов будут подвергаться жесткому государственному регламентированию, а, прежде всего, об изменении приемов и способов правового регулирования, связанных с новым сочетанием модусов «разрешено» и «запрещено» в структуре правовых норм и порождающих самые разнообразные вариации свободного, дозволяемого поведения. Это приводит к обогащению представлений о содержании деятельности, признаваемой правомерной, за счет ее проявлений в юридически значимых областях жизни, прямо не обозначенных в законе, но и не запрещенных им.

Нельзя не указать на те виды правовой деятельности, для которых признак строгого соответствия закону не менее существенен, чем общая положительная направленность на охраняемые государством интересы народа. Имеется в виду деятельность самих государственных органов (правотворческая, правоприменительная, контрольно-надзорная и т.д.), которую предлагается рассматривать отдельно как юридическую (профессиональную) деятельность. Принцип: «все, что не запрещено, то дозволено» для правового регулирования отношений, складывающихся в ходе осуществления юридической деятельности, особенно для определения компетенции государственных органов, неприменим. Говоря о соотношении публичного и частного права, древнеримские юристы отмечали: jus publicum privatorum pactis mutari potest – публичное право не может быть изменено соглашением частных лиц. Поэтому публичное право, как правило, имеет императивный характер, жестко предписывает физическим и юридическим лицам варианты обязательного (а порой и дозволенного) поведения. К тому же «незапрещенность в законе» более широкое понятие, чем «соответствие закону».

Главное же заключается в том, что наша недавняя политико-правовая история как раз и продемонстрировала, что можно предусмотреть, закрепить в законе в качестве правомерных такие действия государственных органов, которые лишь формально могут считаться правовыми, ибо сами законы были, если использовать известные слова, юридизированными санкциями беззакония.

Поэтому проблема «правомерности» действий еще до конца не осмыслена в современном контексте. Так, к сожалению, в юридической литературе практически не обсуждался вопрос о правомерности действий, когда правовые нормы извлекаются правоприменителем не из закона, а из других источников российского права – правовых обычаев, принципов права, судебной практики. Нельзя сказать, что этот вопрос совсем не освещается в юридической печати. Можно указать на несколько направлений исследований: проблема источников российского права, проблема юридической силы правоположений, содержащихся в постановлениях высших судебных инстанций России, и правовых позиций, выраженных Конституционным судом РФ, проблема нормоконтроля и т.д. Не умаляя значения закона как ведущего источника российского права, пора отказаться от принципа единовластия какого–либо одного органа – князя, царя, императора, советов, партии и т.д., теоретически и практически рассматривая остальные органы, в том числе и суд, в качестве «проводников», «приводных ремней» властных решений органа власти[337]. Современные исследователи констатируют данную ситуацию как негативную: «В России все должно быть детально прописано в законе. Наши чиновники и судьи слишком глупы и коррумпированы, чтобы им можно было доверить толкование и применение общих принципов на основе заложенного в них смысла и преследуемой ими цели. В результате такими и выходят законы, пытающиеся не упустить ни единой мельчайшей детали, - объемными, пространными и запутанными. … А чем детальнее сформулированы законодательные акты, тем вероятнее наступление трех главных негативных последствий: противоречивость, пробельность и быстрое устаревание»[338]. Интересно, что зарубежные исследователи также признают наличие схожих проблем в их законодательной практике: «В большинстве правовых систем все чаще наблюдаются случаи вмешательства публичной власти во все сферы правовой деятельности; происходит это в русле общей тенденции, ориентированной на усиление дирижизма, а приводит к увеличению числа текстов, все более изощренных в деталях и все более технических. Детальная регламентация, при всей ее развитости, не может предусмотреть всего, в то время как общие принципы могут вместить в себя большое количество новых и непредвиденных ситуаций. Такая регламентация ведет к юридическим пустотам или, наоборот, к противоречиям между текстами, которых становится слишком много и они накладываются друг на друга»[339]. Выход видится в следующем: «Законодатель ограничивается регулированием самых существенных моментов. При этом часто используются «открытые», «неопределенные», абстрактные понятия (к примеру, «серьезный», «разумный», «опасность», «достаточный» и т.п.). Законодатель создает только абстрактные нормы, не углубляясь в казуистику регулирования единичных случаев.

Судья применяет эти нормы в соответствии с их смыслом и преследуемыми ими целями. При этом он применяет методы научного толкования законодательных актов. Кроме того, судья опирается на выработанные уже более двух тысячелетий тому назад правовые принципы как «принцип соразмерности», «принцип защиты доверия», «большее включает в себя меньшее», «запрет бессмысленного применения права» и т.д.»[340].

Другие исследователи более осторожны: «В правоприменительной практике иногда возникают ситуации, когда необходимо юридическое решение проблемы, но при этом соответствующие нормы права, на которых было бы основано данное решение, нельзя обнаружить ни в одном из рассмотренных выше источников права. Тогда дело может быть разрешено на основе принципов права – общих начал права, отражающих его подчинение «велениям справедливости в том виде, как последняя понимается в определенную эпоху и определенный момент»[341]. Данная позиция исходит из традиционных представлений о правоприменении, когда нормальной признавалась ситуация его рассмотрения по методу логического умозаключения – силлогизма, в котором роль большей посылки играет норма права, извлекаемая из закона, а меньшей – казус, и характеризуемая подведением конкретных общественных отношений под абстрактные законоположения. Правоприменение при пробелах и коллизиях при этом выступает как нетипичная ситуация.

Пока ученые спорят, являются ли нетрадиционные источники полноценными формами бытия права, правовая деятельность прокладывает себе дорогу опосредованно, через аналогию права, правовые позиции Конституционного Суда РФ и т.д. В действующем законодательстве России есть случаи признания экспертного права, то есть факты реального действия экспертных заключений. К ним можно отнести градостроительную экспертизу[342], юридическую экспертизу Минюста России[343] и др. В современном российском гражданском праве принципы добросовестности, разумности и справедливости используются для определения пределов допустимого осуществления субъектами принадлежащих им гражданских прав, а также восполнения пробелов в законодательстве. Можно согласиться и со следующим суждением: «В том случае, когда суды черпают напрямую основания для своих актов из доктрины, доктринальные идеи выступают мерой правомерного поведения, они получают поддержку со стороны государства»[344].

Иногда границы правомерности связаны с действием обычаев делового оборота. Как отмечается в совместном Постановлении Верховного Суда РФ № 6 и Высшего Арбитражного Суда № 8 от 01.07.1996 г., под обычаем делового оборота, который в силу статьи 5 ГК может быть применен судом при разрешении спора, вытекающего из предпринимательской деятельности, следует понимать не предусмотренное законодательством или договором, но сложившееся, то есть достаточно определенное в своем содержании, широко применяемое в какой-либо области предпринимательской деятельности правило поведения, например, традиции исполнения тех или иных обязательств и т.п. Обычай делового оборота может быть применен независимо от того, зафиксирован ли он в каком-либо документе (опубликован в печати, изложен во вступившем в законную силу решении суда по конкретному делу, содержащему сходные обстоятельства, и т.п.)[345].

Можно указать и на содержащуюся в ст. 6 ГК РФ формулировку, из которой следует, что критерием правомерности действий сторон договора может служить созданное ими самими правовое предписание и зафиксированное в условиях их индивидуального договора. Следует согласиться с мнением М.И. Байтина, что «… возникающее в результате волеизъявления и действия сторон, не предусмотренных законом, но и не противоречащих ему, гражданское правоотношение при всем своеобразии, особенностях, в конечном счете, основывается также на предусматривающей и закрепляющей такую возможность правовой норме, содержащейся в ст. 8 (ч.1, п. 1) ГК РФ»[346]. Данная статья, представляющая собой значительный теоретический и практический интерес, закрепила, что «1. Гражданские права и обязанности возникают из оснований, предусмотренных законом и иными правовыми актами, а также из действий граждан и юридических лиц, которые хотя и не предусмотрены законами или такими актами, но в силу общих начал и смысла гражданского законодательства порождают гражданские права и обязанности.

В соответствии с этим гражданские права и обязанности возникают:

1) из договоров и иных сделок, предусмотренных законом, а также из договоров и иных, хотя и не предусмотренных законом, но не противоречащих ему…»[347].

Немаловажным обстоятельством, которое должно учитываться при анализе правовой деятельности как деятельности правомерной, является факт достижения поставленных целей в ходе правореализации. Ведь субъекты правоотношения должны руководствоваться при ее осуществлении именно теми целями, которые были обозначены в правовых нормах (если, конечно, этот элемент наличествует в структуре реализуемой нормы права). Например, нельзя считать норму уголовного процесса реализованной, если осуществление предусмотренных ею действий субъектов служило совсем иным целям, чем это предписано в законе (представим, что следственный эксперимент был проведен не в целях проверки и уточнения данных, имеющих значение для уголовного дела (ст. 181 УПК РФ), а для унижения чести и достоинства некоторых лиц или в корыстных интересах и т.п.). В связи с этим заслуживает внимания то уточнение, которое уже давно предлагается внести в определение правомерной деятельности: «Правомерным часто считают поведение, соответствующее нормам действующего права, вытекающим из них правам, свободам, обязанностям и полномочиям. Однако государственно-правовая действительность подсказывает необходимость дополнения этой, в общем, правильной трактовки указанием еще на один обязательный признак правомерности поведения – на его соответствие той цели, ради достижения которой существует данная норма права, все его «производные». Поведение, которое хотя и не выходит за рамки диспозиции правовой нормы, однако явно противоречит целям законодателя, не может признаваться правомерным. Так, ранее трудовое законодательство предусматривало возможность расторжения трудового договора по инициативе администрации при временной нетрудоспособности рабочего или служащего в течение более четырех месяцев (ст. 33 п. 5 КЗоТ РСФСР), преследуя цель обеспечения нормального функционирования соответствующего производства. Если увольнение происходит в ситуации, когда нет в этом производственной необходимости, то оно не согласовывалось с целью данной нормы и оказывалось неправомерным (см.: Бюллетень Верховного Суда РСФСР, 1971, № 9, с.4)»[348].

Для подтверждения данного мнения, опирающего на пример из уже не действующего трудового законодательства, можно привести более современный пример – правовую позицию Конституционного Суда РФ, согласно которой даже законодатель, чтобы действовать правомерно, должен руководствоваться определенными целями: « … законодатель, учитывая исторически сложившийся в России многоконфессиональный уклад, обязан соблюдать положение статьи 17 (часть 1) Конституции Российской Федерации о том, что в Российской Федерации гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с Конституцией Российской Федерации. Вводимые им меры, относящиеся к учреждению, созданию и регистрации религиозных организаций, не должны искажать само существо свободы вероисповедания, права на объединение и свободы деятельности общественных объединений, а возможные ограничения, затрагивающие эти и иные конституционные права, должны быть оправданными и соразмерными конституционно значимым целям»[349].

Можно привести другие примеры, подтверждающие, что поведение остается правомерным только до тех пор, пока оно не вступает в явную коллизию с целью нормы права и с назначением субъективных прав (полномочий), не идет в ущерб законным интересам других лиц.

Это принципиальное положение нередко подчеркивается в действующем российском законодательстве. Статья 209 ГК РФ, например, при закреплении права собственника «по своему усмотрению совершать в отношении принадлежащего ему имущества любые действия» прямо указывает на то, чтобы такие действия не только не противоречили закону, но и не нарушали «права и охраняемые законом интересы других лиц».

В этой связи уместно заметить, что в отечественном правоведении все увереннее утверждается понимание злоупотребления правом или полномочием как неправомерного деяния, заключающегося в действиях, которые хотя по внешним признакам не выходят за границы субъективного права или полномочия, однако прямо противоречат той цели, ради которой оно устанавливается законом, объективно ущемляет права, свободы и интересы других лиц[350]. Такое доктринальное понимание соответствует и тем разъяснениям, которые дают высшие судебные инстанции в п.5 уже упомянутого совместного Постановления от 01.07.1996 г.: «При разрешении споров следует иметь в виду, что отказ в защите права со стороны суда допускается лишь в случаях, когда материалы дела свидетельствуют о совершении гражданином или юридическим лицом действий, которые могут быть квалифицированы как злоупотребление правом (ст. 10 ГК РФ), в частности действий, имеющих своей целью причинить вред другим лицам»[351]. Можно согласиться с тем, что под злоупотреблением правом понимается осуществление правовой нормы, противоречащее ее цели, для реализации интересов, которые данной нормой не защищаются. Тем не менее, свобода в принципе, гарантируется ради нее самой, а не ради достижения некоторой цели, поэтому к квалификации каких-либо действий как злоупотребления свободой следует подходить с осторожностью. Решение о такой квалификации не должно приниматься поспешно. Злоупотребление правом должно стать очевидным. Это возможно только в том случае, когда правом злоупотребляют для абсолютно чуждой ему цели[352].

Таким образом, правовая деятельность как одна из форм проявления субстанции правореализации–это совокупность всех тех волеизъявлений участников правоотношений, которые не противоречат[353] выраженной во всех юридических источниках права государственной воле и направлены на достижение желаемых законодателем целей.

Поиск по сайту: