Военная проза 2-й половины XX века

В условиях тоталитарного идеологизированного общества военной прозе принадлежало особенное место. Ей отдавалось преимущество в планах литературно-художественных издательств и журналов. Она играла видную роль в системе всепроникающего военно-патриотического воспитания, — немаловажно и то, что в годы застоя 70% отечественной промышленности входило в ВПК, и миллионы людей были заняты в этой сфере. Однако нельзя только этим объяснять тиражи и широкое распространение военной прозы. Отечественная война — незаживающая рана в памяти народа. Нет, наверное, семьи, где она не оставила бы свой страшный след. Писатель, берущийся за тему войны, получает возможность показать, как в экстремальных обстоятельствах, какие непрерывно являет война, обостряются чувства, до конца раскрываются характеры, обнажаются самые потаенные мотивы поведения, скрытые подчас даже от самого человека. Трудно представить себе более «выгодный» для художника материал. В первые послевоенные годы художественных книг о войне появлялось мало. Шел процесс осмысления происшедшего, освоения сложного материала. Непростыми были отношения писателя и цензуры. На первый план,; вышли документальные книги участников партизанского движения — П.Вершигоры, Д.Медведева, А. Федорова и др. Рядом с ними расположились художественно-документальные, как их тогда называли, произведения писателей на героическую тему: «Молодая гвардия» А.Фадеева, «Повесть о настоящем человеке» Б.Полевого, «Чайка» Н.Бирюкова и т. п. Указание на документальность, как выяснилось позднее, не гарантировало от серьезных просчетов. В период «оттепели» важным этапом в эволюции военной прозы был приход в литературу «поколения лейтенантов» — А.Ананьева, Г.Бакланова, Ю.Бондарева, Быкова, К.Воробьева. Все они прошли войну в младших офицерских чинах и в своих произведениях отталкивались главным образом от личных впечатлений. Официальная критика заклеймила их сочинения ярлыком «окопная правда», посчитав, что правду о войне, правду большую, настоящую, не могут нести люди, чей кругозор ограничен обзором из окопа. Нужна иная правда о войне — правда масштабная, видимая исключительно с высоких командных постов. Сегодня полемизировать с подобными утверждениями просто неловко. Ясно, что эти писатели возродили в военной прозе очень важное качество — договоренность, подлинность характеров и описаний, без чего в развитии; этой темы могла возникнуть да уже и возникала тупиковая ситуация. Критика призывала писателей создавать советскую «Войну и мир», очевидным образом не понимая, что для решения задач «такого уровня одних указаний совершенно недостаточно. А без «окопной правды» дальнейшая эволюция художественной прозы о войне была бы сомнительна. Еще несколько фактов. Материал к сорокопятилетию окончания Отечественной войны газета «Комсомольская правда» озаглавила «Украденная победа». Последний министр обороны СССР маршал Д.Язов уже в 1990-е годы разогнал редакционную коллегию очередной «Истории Великой Отечественной войны», задуманной на этот раз в десяти томах. В свое время главный идеолог КПСС М. Суслов пообещал писателю В. Гроссману, что его роман о войне «Жизнь и судьба» увидит свет не ранее чем через двести лет. О чем говорят все эти факты? В первую очередь о том, что полная правда о войне остается тайной. Американцы имели основания назвать свой фильм о Великой Отечественной «Неизвестная война». В этих условиях особенно важна роль высокохудожественных книг, где правдиво освещены эпизоды трагического времени, таких, как «В окопах Сталинграда» В.Некрасова, повести и романы «поколения лейтенантов», роман В.Астафьева «Прокляты и убиты» и др. Но есть целый ряд

книг, в которых сделаны те или иные, большие или меньшие уступки идеологическому давлению. Выводить такие книги совсем за рамки литературы было бы ошибкой, но оценивать их по справедливости необходимо. Таковы прозаические книги К.Симонова, таковы книги Ю.Бондарева 1970— 1980-х годов и некоторые другие. Если вести речь не об идеологически законтрактованной литературе, то обращает на себя внимание примечательный факт: со страниц военной прозы 1970-ых |годов постепенно исчезают собственно военные реалии — все меньше описываются сражения, все реже стреляют, перестают грохотать разрывы бомб и снарядов — и все больше возникает внутренних психологических коллизий. В повести Е.Носова «Усвятские шлемоносцы» (1977) действие происходит в деревне, получившей известие о начале войны и снаряжающей своих шлемоносцев на защиту Отечества. Его рассказ «Красное вино победы» (1971) рисует события в тыловом госпитале. Одним из лучших произведений военной прозы 1970-х, безусловно, явился «Сашка» (1979) В.Кондратьева, где в центре повествования не повороты военной судьбы героя, а перипетии его внутренних переживаний. Тяжелые последствия войны описывает В.Распутин в повести «Живи и помни» (1974). Свой аспект в исследовании трагической триады: любовь — долг— смерть нашли Б.Васильев («А зори здесь тихие», 1969), Г.Бакланов («Навеки девятнадцатилетние», 1979), В.Богомолов («Момент истины», 1974). Эволюция современной военной прозы хорошо прослеживается на примере творчества В.Быкова: от «окопных» повестей типа «Мертвым не больно» (1966) к партизанским («Сотников», 1970; «Волчья стая», 1975) и через них к размышлениям о национальной трагедии белорусского народа («Знак беды», 1982; «Карьер», 1986; «Облава», 1989). На современном этапе развития литературы вновь активизировался читательский интерес к документальным книгам о войне: вышли в свет мемуары многих прославленных полководцев Великой С отечественной. Подлинным событием явились произведения А.Адамовича — «Хатынская повесть» (1974), «Каратели» (1980), «Блокадная книга» (1977—1981), написанная совместно с Д.Граниным. Большой общественный резонанс имела книга С.Алексиевич «У войны не женское лицо» (1984). Потребность в восстановлении исторической справедливости водила пером В.Карпова, который в книге «Полководец» (1982 — 1984) рассказал о судьбе талантливого военачальника Великой Отечественной генерала И. Петрова, бывшего в немилости у Сталина. О несправедливом осуждении, а затем и забвении героя-подводника А. Маринеско повесть А. Крона «Капитан дальнего плавания» (1983). Документальное начало в конце 1970-х — начале 1980-х годов явно вытесняло художественное: желание знать правду все чаще брало верх. Такую правду, по распространенному заблуждению, могли открыть в первую очередь документальные произведения. События 1985 г. изменили читательские предпочтения, и обнаружилось, что теперь военная проза — это не обязательно книги о Великой Отечественной. Нашла свих авторов война в Афганиста­не. С.Алексиевич создала свою знаменитую книгу «Цинковые мальчики», которая из-за чеченских событий, увы, не потеряла актуальность. Как талантливые писатели своим видением мира, оригинальным набором художественных средств заявили о себе О. Ермаков «Афганские рассказы», 1989) и " Пустынин (роман «Афганец», 1991). Мирным, но трагическим будням армии посвятили книги Ю.Поляков («Сто дней до приказа», 1980), открывший миру явление дедовщины," и С.Каледин («Стройбат», 1991). В конце 1980-х — 1990-е годы стал возможным давно забытый, ранее фактически запрещенный сатирический подход к военной теме: «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» В. Войновича (1969—1979), «Русская книга о военных» В.Тучкова (1999). Вернулся на родину роман «Генерал и его армия» (1977— 1994) Г. Владимова, лишенного в 1983 г. советского гражданства, продолжалась публикация новых глав повествования В. Астафьева «Прокляты и убиты» (1994). В целом современная военная художественная и художественно-документальная проза, преодолевая трудности, связанные с цензурой, развивалась в русле традиций великого мастера батальных сцен Л. Толстого. Его главный завет прозвучал в «Севастопольских рассказах»: «Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, — правда». Вся история русской военной прозы в XX столетии есть драматическая история поисков правды и борьбы за истину. Борис Васильев 1. «Не стреляйте в белых лебедей» роман 2. «А зори здесь тихие» повесть 3. «Завтра была война» (1972) повесть 4. «В списках не значился» роман ПОДВИГ ЧЕЛОВЕКА НА ВОЙНЕ Великая Отечественная война, длившаяся тысяча четыреста восемнадцать дней, для русского народа навсегда останется в памяти. Ее нельзя вычеркнуть из воспоминаний тех, кому довелось сражаться. Бессмертен подвиг всех, кто боролся и победил фашизм! Мы не видели войны, но знаем о ней, потому что мы должны помнить, «какой ценой завоевано счастье». Из прочитанных произведений о войне больше всего западает в душу роман Бориса Васильева «В списках не значился». Подвиг главного героя, которому было всего восемнадцать, близок нам, его ровесникам. Описывая в произведении молодость героя, его неопытность, если можно так сказать, «мальчишество», автор показывает, из кого вырастают герои войны. Молодой, безусый лейтенант Плужников, полный желаний, заканчивая училище, мечтает о разведчасти. Тогда молодому командиру было еще не понять, что ему и его стране предстоит испытать, пережить, вынести, потому что он безоговорочно убежден, уверен в советско-германском договоре о ненападении. Известие о войне для него должно было стать шоком, но сила характера не позволяет ему паниковать. «Но очнулся он быстро: он был здоров и яростно хотел жить». Внезапность нападения и неведение были для Коли Плужникова страшнее всего, даже той первой бомбежки 22 июня 1941 года. Но положение не позволяло ему, прежде всего, как солдату, опустить руки и пасть духом. Ему нельзя было этого делать, но осознать всю тяжесть и опасность беды он смог не сразу: «Они разговаривали спокойно, будто все это была игра и мальчишка из соседнего двора ловко выстрелил из рогатки». Времени же на адаптацию Коле немцы не выделили, пришлось все познавать на практике, то есть в бою. Первый бой, он трудный самый, и в нем нельзя было трусить. Если бы Коля испугался, то он не смог бы перебороть себя в другой раз. Первое впечатление, говорят, самое глубокое, но я себя не могу представить на месте Плужникова, потому что не знаю, что бы я делал в этот момент: «Все это пронеслось перед ним в мгновение, как моментальная фотография. Кто плакал, кто кричал, кто стонал, а кто ругался, разобрать уже было невозможно». Познав близость смерти в двух шагах от себя, мне кажется, Николай навсегда забыл чувство страха. Превозмочь себя выло главным для него, и он сделал этот шаг. И Коля понял, что на войне что на войне. Если ты испугался, струсил, усомнился в своей силе, то из-за твоего страха вместо тебя погибнет другой человек. Этот закон действовал безотказно. Его можно было понять и осмыслить лишь в бою. «На то и бой», — строго сказал Плужников. Остальные последовавшие бои пугали его непонятным страхом. Страхом не перед внезапной встречей с противником. Он не мог себя представить убитым, потому что исполнял долг перед Родиной. И считал, что умереть гораздо проще, чем постоянно подвергаться опасности и бороться. Обвинение Коли Плужникова в предательстве и трусости после его отхода назад послужило ему очень хорошим уроком. Ему было стыдно: не мог он простить себе гибели товарищей. В те немногочисленные дни, испытав голод, жажду, чувство близости конца, он с трудом пытался устоять перед обещанием немцев — обеспечить сдавшимся хорошую жизнь. Но никто из бойцов Брестской крепости не помышлял сдаться добровольно. «Лучше умереть, чем предать своих товарищей, Родину!» — думал Николай. Он для себя давно решил, что делать — бороться до последней капли крови с фашистами. Но как это делать? Где взять патроны, еду? Плужников об этом не хотел вспоминать, главное — уничтожать захватчиков, пусть даже вгрызаясь им в горло. Это были мысли не сошедшего с ума человека, а защитника крепости и патриоту. Обороняя костел в течение нескольких дней с бойцами, Коля превратился в «робота», таская пулемет от атаки до бомбежки, он не видел ничего, кроме немцев, то идущих шеренгой, то падающих. Очнуться от этого забытья лейтенант смог только после того, как его привели в сознание другие бойцы. Но вновь наступали немцы, опять падали кирпичи со штукатуркой, все меньше оставалось патронов, бойцов, воды. В такой обстановке, где все смешалось, проходили дни, казавшиеся совсем незаметными. Загнанные в подвалы, казематы и остатки зданий, потерявшие счет этим дням, защитники все еще сопротивлялись. Коля Плужников искал патроны, добывал воду для оставшихся в подвале. Ему казалось, что быть внизу, в казематах с постепенно умирающими людьми еще хуже, чем наверху, где хозяйничали немцы. Мысли лейтенанта иногда мешались в голове, но он всегда умел найти нужное в этот момент решение. И, мне кажется, действовал, полагать на свою совесть. После того, как Сальников пожертвовал собой ради спасения Плужникова, Николай чудом выжил и, даже очутившись в подвале с едой, водой, он не стал отсиживаться: Николай не мог сдать крепости! Пока он жил, была жива и Брестская крепость. Лежа в. подвале несколько дней, он думал о многом, но главное — как быть дальше. Его решение оказалось очень простым — оборонять крепость и объединиться с остатками живых бойцов. А для этого нужно спасти хотя бы обитателей подвала. К сожалению, эти попытки оказались неудачными: погибли при разных обстоятельствах Степан Матвеевич, Саша Волков, тетя Христя, Мирра... Но измена Федорчука была для Плужникова необъяснима, он считал его предателем, и его рука не дрогнула убить изменника. Оставшись один, Николай не изменил своей цели оборонять .крепость и уничтожать фашистов. Это он считал своим долгом. Но кольцо смерти вокруг него сжималось. Наступила зима, кончились продукты, и в конце концов немцы обнаружили его подвал. Теперь каждый камень должен был быть на его стороне, и, хотя фашисты были уже другими, не те, что штурмовали крепость, они оставались такими же опасными. Постоянные вылазки Плужникова для уничтожения неприятеля рано или поздно привели бы к неминуемому концу, но это было уже не важно. Загнанный немцами в холодный подвал, ставший его последним пристанищем, он встретил умирающего Семишного. Через несколько дней лейтенанту пришлось покинуть убежище, но не сдаться. «Он шел сквозь строй врагов, отдавших ему сейчас высшие почести. Но он их не видел, а если видел бы, то ему было все равно. Он был выше всех почестей; выше славы жизни и выше смерти». Николай был последним защитником так и не покорившейся крепости... Он упал на спину, навзничь, широко раскинув руки, подставив солнцу невидящие, широко открытые глаза. «Упал свободным и после жизни, смертию смерть поправ». Что такое подвиг, каждый понимает по-своему. Для нас Плужников —герой, совершивший подвиг, он будет бессмертен. Николай, как и многие другие, — герой, не «сломался» в начале войны, не предал своих идеалов, Родины. Сражался во имя людей, не думая о себе. Плужников совершал эти действия, не думая о чести, славе, наградах и признании. Бескорыстие, человеческое в человеке помогли ему преодолеть страх. Ответственность перед всем человечеством, своим народом, святость идеалов — он ничему не изменил. Николай сам совершил подвиг, хотя, мне кажется, считал, что на его месте каждый так же поступил бы. Этот подвиг был нужен живым, чтобы они помнили тех, кто отдал за них жизнь свою. 50 лет назад всю землю озарил, наверное, самый великий праздник мира — Победа в Великой Отечественной войне. Нелегкой ценой она досталась. Русский народ спас и свою Родину, и все человечество от фашизма. Бессмертен подвиг тех, кто боролся и победил это зло. Этот подвиг будет жить в наших сердцах вечно! Повесть Б. Л. Васильева «Завтра была война» Крепко тесное объятье, Время — кожа, а не платье. Глубока его печать. Словно с пальцев отпечатки, С нас — его черты и складки, Приглядевшись, можно снять. А Кушнер Повесть Бориса Львовича Васильева "Завтра была война" написана в 1972 году. И наряду с другой повестью этого писателя "А зори здесь тихие..." стала одним из самых лучших и известных в нашей стране произведений о периоде Великой Отечественной войны. Эта потрясающая своей простотой и правдивостью повесть открывает глаза читателей на самое трудное и прекрасное время в нашей жизни — юность. Талант писателя выразился, главным образом, в том, что он смог удивительно точно описать этот период человеческой жизни, хотя сам был уже далеко не молодым человеком. Повесть начинается прологом и заканчивается эпилогом. Через пролог Васильев вводит читателя в мир своих воспоминаний о юности, знакомит со своими бывшими одноклассниками и учителями, со школой и родителями и тому подобное. Одновременно писатель как бы размышляет, обдумывая и переоценивая все, что произошло с ним сорок лет назад. Основная часть — это рассказ о жизни автора, написанный так, будто он по цепочке вытаскивает одно за другим воспоминания из шкатулки своей памяти. Начиная описывать одноклассников или какое-нибудь происшествие, он переключается на более ранние события, затем вновь возвращается к нему и так далее. Вместе с писателем мы перемещаемся то в третий, то в пятый, то в девятый класс, вспоминая урывками прошедшие события. Несмотря на такую необычную и сложную структуру, эти воспоминания не запутывает нас, не позволяют заблудиться в довольно сложной цепочке рассуждений, потерять вить повествования, но, напротив, складываются удивительно ловко и точно, составляя завершенный характер повести, что, несомненно, свидетельствует о мастерстве писателя. Эпилог подытоживает повесть, резко, но тем не менее гармонично вливаясь в содержание. Мы снова оказываемся почти на сорок лет вперед, в 1972 году, размышляя вместе с автором над прошлым. В центре повествования оказываются несколько одноклассников. Искра Полякова — бойкая и целеустремленная девочка, мечтающая стать комиссаром, отличница, активистка, редактор стенгазеты. Подруги всегда идут к ней за советом, и для всех у Искры есть точный и меткий ответ, решение самых неразрешимых проблем и вопросов. Правда, в конце повести Искра сильно меняется, она начинает сомневаться в тех "истинах", которые так старательно внушала ей мать. То есть Искра постепенно взрослеет. Зина Коваленко — ветреная и непостоянная. Искра говорила, что она настоящая девчонка. Все свои вопросы Зина решает либо с помощью Искры, либо доверяясь безошибочной интуиции. Не и она начинает взрослеть, чувствует, что нравится мальчикам, и даже приобретает в конце повести самостоятельность и рассудительность Искры. Вика Люберецкая — самая загадочная и непонятная для одноклассниц девочка. Она, похоже, была морально старше их и потому до девятого класса не имела друзей. Вика восхищена своим отцом, считает его идеалом, любит до самозабвения. Самое страшное для нее — это сомневаться в отце. И когда его арестовывают, Вика кончает жизнь самоубийством не из каприза, а как взрослый человек. Взросление девочек происходит сначала физически, а затем морально. Несколько по-другому взрослеют мальчики, они как бы тянутся за своими повзрослевшими одноклассницами. Так, хулигана Сашу Стамескина берет под свою опеку Искра, делает его отличником, записывает в авиакружок, а затем помогает ему устроиться на авиазаводы. Жора Ландыс, верный друг и помощник всех мальчиков класса, влюбляется в Вику и стремится повзрослеть. Тот же процесс происходит и с некоторыми другими ребятами. В принципе можно сказать, что инициатором всех этих возрастных изменений невольно стал новый директор школы — Николай Григорьевич Ромахин. Его необычная система воспитания не сковывает взросление и духовный поиск детей, а, наоборот, провоцирует взросление. Антиподом Ромахина в повести является классная руководительница и учитель литературы Валентина Андроповна (Валендра, как ее называют ребята). Ее не устраивает распорядок нового директора в школе. В почти открытой борьбе с ним она использовала все средства, например, писала доносы в высшие инстанции, спорила и тому подобное. Одвако Валентину Андроповну нельзя считать отрицательным персонажем. Автор пишет, что она абсолютно искренно верила в правильность своих убеждений, в то, что новый директор губит школу. И эта искренность в конце концов позволила ей найти общий язык с повзрослевшим классом и измениться. Велико значение второстепенных персонажей в повести. Учителя литературы и директора нельзя отнести к ним, так как вокруг их взаимоотношений разворачивается основной конфликт повести. Второстепенные персонажи — это родители учеников и два учителя, не участвующие в конфликте. Родители, воспитывая своих детей, создали свою точную копию, со своими чертами характера, но все они с пониманием восприняли взросление своих детей, их новое понимание действительности. И даже товарищ Полякова — мать Искры, — "железная" женщина, привыкшая командовать дочерью, как подчиненным, встретив отпор повзрослевшей Искры, смиряется, поняв, что это должно было произойти. То же можно сказать и об отце Вики Люберецкой, который невольно изменил жизнь многих ребят, став их идеалом. Тематика произведения выражается именно этим взрослением (о котором я говорил выше, описывая героев отдельно). Основной идеей, пронизывающей мышью произведения является то, что ни в коем случае взрослым нельзя влиять на взросление детей воспитывать их, конечно, необходимо, но взросление идет своим особым путем. Впрочем, такая идея прослеживается лишь в основной части повести, а в прологе и эпилоге появляется новая идея. Тема пролога и эпилога — воспоминания автора о своей молодости. А идея выражается в том, что запоминается в жизни только самое прекрасное — юность. Повесть называется — "Завтра была война", но о войне в ней практически ничего не сказано, и это не случайно. Война не фигурирует в действии повести, а как бы вытекает из ее содержания, логически завершая школьные годы. Борис Васильев пишет, что разница между поколением его молодости и нынешним заключается в том, что они знали, что война будет, а мы знаем, что ее не будет, и искренне в это верим. И сейчас, через сорок лет, в поезде, символизирующем жизнь, эти вечные девятиклассники вспоминают не войну, не то, как горели в танке и шли в бой, а то, что было до этого. Эта повесть трогает до глубины души. На многое открыла глаза, многое в жизни разъяснила и помогла понять. Борис Васильев, безусловно, талантлив, так как повесть читается на одном дыхании и оставляет в душе неизгладимый след. Быков Василь Владимирович (род. в 1924) В своих произведениях — повести «Журавлиный крик» (1960), рассказах «Смерть человека» (1957), «Двадцатый» (1958) и др. — писатель изображает героизм фронтовых будней, мужество солдат. Этой же теме посвящены и произведения последних лет — книги «Третья ракета» (1962), «Мертвым не больно» (1966), «Дожить до рассвета» (1974), «Сотников» (1970), «Обелиск» (1972), «Его батальон», «Знак беды» (1983), «Карьер» (1988), «В тумане» (1989). Василь Быков стал участником войны в 18 лет. Было военное училище, был фронт. Сначала пехота, затем истребительная противотанковая артиллерия. Был ранен, считался без вести пропавшим, даже имя его осталось на одной из братских могил тех лет. Писатель, отвечая на вопросы журналистов, говорил: «Я всегда писал о том, что видели пережил сам, что пережили мои товарищи. Конечно, в моих книгах нет буквального воспроизведения жизненных ситуаций. Но все, о чем я пишу, так или иначе было», повесть «Карьер», опубликована в 1986 году. Она тоже о войне. Не зная или не помня этого, разве поймешь героя «Карьера», логику его чувств, мыслей и поступков? Полк Агеева, беззащитный перед авиацией и танками, в первые дни войны был разгромлен, а он, чудом уцелевший, чудом вырвавшийся из окружения, избежавший плена, с развороченной осколком ногой, добрел вместе с однополчанином до белорусского местечка, надеясь найти там какой-то приют, какое-то убежище, где можно залечить рану, а потом пробираться к линии фронта, к своим, чтобы занять место в армейском строю. Агеев никогда не_ стремился к легкой жизни, не боялся трудностей и невзгод, как человек военный, был готов идти в бой, в огонь, но прежде все ему было ясно, во всех ситуациях, которые он только мог себе представить, он знал, как вести себя, что делать. Он ощущал себя частицей великого целого. И вдруг рухнул незыблемый, не вызывавший никаких сомнений порядок вещей: немыслимо, но отступала, терпела одно за другим тяжкие поражения его армия, которая должна была побеждать — «малой кровью», «на чужой территории»; не укладывалось в сознании, но у фашистов оказались готовые на все прислужники и подручные и среди них —совсем уж невероятно — даже вчерашние командиры нашей армии. Уходила почва из-под Hе— было от чего терять голову, приходить в отчаяние. Раньше, попав в сложный переплет, ой мог уповать на прозорливость начальников, рассчитывать на помощь товарищей, стоящих рядом в строю, наконец, руководствоваться сложившимся общим мнением. А теперь он должен был противостоять бедам, обступившим его со всех сторон, опираясь лишь на собственное мужество, разумение, совесть. Возможностей для выбора с каждым днем у него оставалось все меньше и меньше, обстоятельства шаг за шагом загоняли его в угол. Безвыходность его положения прекрасно понимали полицаи: куда ему деваться с незажившей раной — или придет к ним, начнет служить, расписочку-то о сотрудничестве они у него вытребовали, не отвертелся, или прямо в яму, кормить червей. Разумеется, он с ними сотрудничать не собирался и сразу же рассказал о расписке товарищам по подпольной группе. И тут же почувствовал их настороженность, мгновенно возникшую отчужденность. Да он и сам бы на их месте поостерегся такого человека, не стал бы доверять замаранному связью с полицаями, и оттого, что он это осознавал и считал правильным, еще безысходнее было его положение, и так оставлявшее очень мало надежд. Мария, которую тоже война загнала в это местечко и которая Агеева искала защиты от приставаний полицая, стала не только его любовью, его счастьем, и единственной нитью, связывающей его с опрокинутой вражеским нашествием жизнью. И это счастье было горьким, а нить непрочной. Был ли он готов к новой, дополнительной ответственности, которая легла на его плечи? Осознал ли ее до конца? Наверное, нет. Его душевные силы, его лихорадочно-тревожные думы были сосредоточены на другом. Он мучительно искал выход. Он не жизнь свою спасал, он хотел быть полноценным бойцом или умереть незапятнанным. И тут подвернулся случай: из леса ему передали тол который должен забрать кто-то из железнодорожников. Тол, считал Агеев, не та вещь, которая может залеживаться без дела, кому-то он до крайности нужен, а за ним почему-то не приходили. Может быть, опасаются ловушки, может быть, его испытывают? Что ему предпринять? Сам идти он не может. Этот тол жег его. В полном смятении, в отчаянии он пошел на шаг, который потом никогда не мог себе простить. Он отправил с толом на станцию Марию. Ее схватили полицаи... В одном из журналов была опубликована повесть Быкова "Карьер". И вновь о войне, о многострадальной земле Белоруссии, о трагических испытаниях, которые выдерживают или не выдерживают люди, оказавшиеся в ситуации, где возможность выбора ограничена гибелью или отступничеством, равносильным предательству. Лето и осень 1941 года. Первые недели и месяцы войны, обернувшиеся для сражающейся армии и для населения западных районов страны тяжкой, такой неожиданной и до конца не объяснимой бедой, маленький пристанционный поселок, накрытый беспросветным пологом фашистской оккупации, первые массовые "акции" против беззащитных, растерянных мирных жителей и первые, еще не очень умелые шаги сопротивления захватчикам, каждый из которых оплачивается кровью. И наконец, взгляд на то, что когда-то произошло в этих краях из нашего "мирного далека", взгляд, упирающийся в конце концов в обелиск со скорбным списком погибших и в обрыв карьера, где когда-то расстреливали подпольщиков... А что же ищет в старом карьере этот немолодой уже человек, вдовец и пенсионер, негромко, но, по всей видимости, достойно проживший жизнь? Может, им движет лишь ностальгия по ушедшей молодости? В повести, В. Быкова есть и этот мотив. Верона пронизана щемящим чувством ускользающей памяти о такой, казалось бы, недавней, но и такой далекой от текущих дел и событий ушедшей жизни. Сорок лет! Для истории срок невелик. А для людей? Совсем крохотная деталь в начале повести преисполнена глубокого смысла. Менялось название улицы, менялись хозяева дома, теперь совсем заброшенного, умирающего, а когда-то давшего приют раненому Агееву. И вот уже только совсем "глубокий старик в истоптанных валенках на тощих ногах", "постоянно находящийся во власти старческих дум", может хоть что-то сказать о Варваре Барановской, передавшей тогда молоденькому командиру Красной Армии самое дорогое, что у нее было, — не просто документы, память о своем погибшем сыне... Пожалуй, впервые не только у В. Быкова, но и во всей нашей военной прозе так замедленно подробно и впечатляюще рассказано об операции, проведенной без какого-либо обезболивания в экстремальных условиях, об адской боли, которая обрушивается на человека, когда у него, предварительно сделав разрез, вытаскивают осколок застрявший совсем рядом с бедренной костью. И как боятся солдаты ранения в живот, обрекающего человека на почти верную и мучительную смерть. И то чувство полной опустошенности, охватывающее человека перед казнью, когда все уже изболелось и отболело и держится лишь сознание, что "вся жизнь прожита без остатка и прожита не так, как хотелось, — в беспорядке, не в ладах с совестью, с ошибками и неудачами". Говоря о судьбах людей в бесчеловечных, противоестественных по самой сути ситуациях, в которые ставит их война, писатель идет порой, по его же собственным словам, на "упрощение и заострение отдельных характеров и положений", но они, заметим oт себя, отнюдь не превращаются в результате подобного заострения в схемы. Возможно, что автор "Карьера" в данном случае не ставил себе цели прямой художественной полемики, но перед нами еще один принципиальный взгляд этих прерывистых юношей сорок первого с его нетерпеливостью и максимализмом требований к себе и другим, с отчаянной храбростью вступающих в схватку с врагом и почти неизбежно гибнущих в первых же столкновениях. Как же разобраться Агееву в своих жизненных трудностях? Такому твердому человеку в своих убеждениях, старающемуся быть абсолютно честным перед самим собой, молодому человеку с весьма ограниченными знаниями и кругозором? Еще более сложным оказался вопрос об истории Белоруссии, о народных традициях, о чем с Агеевым впервые заговорил Ковешко. И как-то неожиданно открылось, что об одном и том же почти теми же словами мог говорить искренний патриот — отец Марии и прибывший вместе с фашистами агент СД. Доверие. Необходимая в тех условиях настороженность. Прямая подозрительность. Человеческое участие. Равнодушие и бездушие. Все вырастает в проблемы, над которыми ранее Агеев как-то не задумывался, а вот война поставила их перед ним обнаженно. Так же и вопрос о соотношении цели и средств, ведущих к ее осуществлению в условиях, где каждый шаг может быть оплачен слишком дорогой ценой. Нельзя сказать, что Агеев рассчитывает эти шаги и при этом прячется сознательно за чью-то спину. Он упрям и способен к бескомпромиссной оценке мотивов своих поступков. Но все-таки: каков же конечный результат? И все, что происходит потом: его стойкость на допросе, его холодное презренье к полицаям, Ковешко и немецкому офицеру, пришедшему поговорить со странным русским офицером, — не может отменить в нем самом чувства вины, остро ощущаемой даже в момент казни. Выше уже шла речь о том, что повесть В. Быкова построена так, что сцены из сегодняшней жизни, переплетаясь со сценами военными, занимают в ней, пожалуй, не меньшее место. И пусть ограничен кругозор постаревшего Агеева, все же ему с опытом прожитой жизни многое видать. Счет, принимаемый безоговорочно человеком честным, трудно, но достойно прожившим всю отпущенную ему волей жизнь. И хотя прибывшие на карьер бульдозеры оставляют ему крохотную надежду на то, что Марию, может быть, миновала их общая участь, раскоп собственной памяти и совести, который Агеев вел, два долгих летних месяца работая в карьере, закончен. Пессимистичен ли финал повести? Думается, нет. Ибо он пронизан верой автора в лучшее в человеке, и эту веру нам необходимо передавать из поколения в поколение. Валентин Распутин 1. «Уроки французского (1973) рассказ 2. Деньги для Марии» (1967) повесть 3. «Последний срок» (1970) повесть 4. «Живи и помни» (1975) повесть 5. «Прощание с Матерой» (1976) повесть 6. «Пожар» (1985) повесть В повести «Живи и помни» (1975), удостоенной в 1977 г. Государственной премии, В. Распутин с необычной стороны подходит к событиям Великой Отечественной войны. Это не только история дезертира и его жены, но книга о нравственном выборе человека и ответственности за него. Виктор Астафьев отмечал «тихую тональность» повести Распутина и оттого ее еще более потрясающую «глубокую трагичность». Андрей Гуськов, уйдя из сибирской деревни Атамановки в начале войны, был артиллеристом, находился на передовой до лета 1944 г. После новосибирского госпиталя он решил заехать домой, обидевшись, что ему не предоставили отпуска. Но в душе он понял, что «отвоевался». Страх смерти и обида заставили его изменить долгу и тем самым навсегда отделили его от воюющего народа, от земляков, своей родни. Глубоко проникает Распутин в психологию этого нравственного надлома, в причины саморазрушения личности. Он отмечает в Андрее склонность к одиночеству, отчужденность от людей. Писатель ищет и находит истоки этих качеств в трагедии гражданской войны, когда близкие люди были разъединены, когда истребили всю семью матери Андрея. В душе героя живо детское воспоминание, «как чужие бородатые люди увели, вытащив из подполья, дядю», колчаковца, скрывавшегося от преследования. С. Семенова сравнивает Гуськова с «мятежными индивидуалистами байронической складки», которые тоже обижались на всех и вся: «Страдание этих героев — это страдание свернутой на себе самости вечного подростка, забывшей о солидарности с другими людьми, как будто те в каком-то ином положении». Но самое страшное в повести — это трагедия жены Андрея Настены, которую он тащит за собой в омут преступления. Именно Настена, по словам самого автора, является главной героиней. В ее образе писатель воплотил совершенно противоположный тип отношения к жизни: «Любви и заботы Настена с самого начала мечтала отдавать больше, чем принимать». Сама нравственно чистая, она верит в людей, мудро несет свой крест, не завидуя никому. И. Панкеев отмечает, что в повести воспроизведена трагедия полной человеческой несовместимости, противоположности любви-эгоизма и любви-жалости. Героиня Распутина чувствует себя частью большего, чем семья, коллектива: «И ею тоже что-то крепилось, стягивалось в одно целое». Конфликт в душе Настены неразрешим: она не может порвать с людьми, но и с мужем ощущает себя единым целым, считает, что должна разделить его вину. Героиня страдает, ей стыдно «и перед Андреем, и перед людьми, и перед собой». Символические образы природы помогают понять тончайшие движения души Настены. Раздирающие ее противоречия ассоциируются с появившимся одновременно на небе бледным солнцем и узким серпиком луны. Холодная весенняя Ангара приняла женщину вместе с не родившимся ребенком, отнимая у Андрея последнее — надежду на продолжение рода. Гибель Настены тоже символична. По мысли С.Семеновой, то, что Настена гибнет посреди Ангары — символический образ конца ее метаний между двух берегов, двух раздирающих ее «правд». Деревня не осудила, пожалела женщину. В критике много спорили о самоубийстве Настены, говорили о «жестоком таланте» писателя, «убившего беременную женщину». Однако Распутин утверждал, что его героиня уже не подчиняется автору, следует своей логике. Писатель погружает нас в глубины больной души преступника (во внутренних монологах, снах Гуськова), показывает сложность его натуры, способность в минуты душевного просветления на раскаяние. И все же герой обречен на постепенную деградации личности. Его пугает весеннее обновление природы, он заглушает в себе память и совесть.

Поиск по сайту: