Животное, идущее окольным путем

Когда мы непрерывно думаем, движимые мощной навязчивой идеей о том, что человек существует, что он является тем, чем он является, и не может быть иным, мы уклоняемся с прямого пути. Но из тысячи определений, свидетельствующих о том, чем он является, ни одно не выглядит абсолютно достоверным: чем они произвольнее, тем более приемлемыми кажутся. Хотя при этом к нему одинаково подходят и самый легкокрылый абсурд, и самая неуклюжая банальность. Бесконечное множество его признаков превращает его в самое неопределенное существо из всех, какие только мы можем себе представить. Если животные идут прямо к своей цели, то он блуждает по обходным путям; это окольное животное в полном смысле слова. Его ненадежные рефлексы, из ослабления которых проистекает сознание, делают его похожим на выздоравливающего больного, которому хочется вновь заболеть. В нем нет ничего здорового, если не считать воспоминания о былом здоровье. Кем бы он ни был — потерявшим крылья ангелом или утратившей шерсть обезьяной, — он сумел выплыть из безымянности прочих существ только за счет ухудшения здоровья. Дурной состав крови способствовал появлению у него неуверенности и каких-то проблем, а недостаток жизненной силы вынуждал его то и дело удивляться и задаваться вопросами. Как назвать вирус, который выводил его из дремотного состояния, заставляя бодрствовать, когда все остальные живые существа спали? Что за червь завладел его покоем, какой примитивный возбудитель познания обрек его на замедленность действий и заторможенность желаний? Кто наделил его жестокость первой истомой? Выйдя из кишащего сонма других живых существ, он придумал себе еще более хитроумную неразбериху и методично усвоил недуги жизни, оторванной от собственных корней. Из всего, что он предпринял ради исцеления себя от самого себя, образовалась еще более странная болезнь: его «цивилизация» представляет собой всего лишь попытку найти лекарства от не поддающегося исцелению — и желанного — состояния. Дух увядает с приближением здоровья: человек должен либо быть инвалидом, либо отказаться называть себя человеком. Тогда же, после того как он подумал обо всем и начинает думать о самом себе — ибо у него получается это лишь после того, как он поразмыслит о вселенной и вспомнит о самой последней своей проблеме, — ему остается лишь смущенно удивляться. И тем не менее обреченной на здоровье природе он предпочитает свое собственное поражение.

(Начиная с Адама все усилия людей были направлены на то, чтобы изменить человека. Намерения реформаторства и педагогики, осуществляемые за счет неумолимой данности, извращают мысль и искажают ее движение. У познания нет более заклятого врага, чем оптимистичный и злобный инстинкт воспитания, присущий многим, в том числе и философам: как же их системы могли бы не поддаться его искушению? Вне рамок Непоправимого все фальшиво: фальшива наша цивилизация, собирающаяся с ним бороться; фальшивы истины, которыми она вооружается.

За исключением античных скептиков¹ и французских моралистов², трудно найти хотя бы одного философа, чьи теории тайно или явно не стремились бы переделать человека. Но, выслушав неисчислимое количество благородных проповедей, угодных его любопытству, его пылу и его заблуждениям, он остается прежним. В то время как все существа имеют собственное место в природе, он остается существом метафизически вздорным, затерянным в Жизни, необычайным в Творении. Никто так и не обнаружил в истории серьезной цели, однако каждый предлагает ее варианты. И как раз из-за кишения до такой степени разных и фантасмагорических целей идея исторической целесообразности исчезла и превратилась в смехотворную категорию духа.

Каждый ощущает лично эту единицу краха, каковым является феномен человека. И единственным смыслом времени является приумножение этих единиц, беспредельное увеличение этих вертикальных страданий, опорой которым служат щепотка материи, гордость за имя и неизбывное одиночество.)

Поиск по сайту: