«Если вы останетесь со мной, — продолжала она, — то я позабочусь обо всех ваших хозяйственных расходах, включая обучение ваших детей».
Думая, что меня заинтересовало ее денежное пред-ложение, она пододвинулась ко мне и спросила разрешения поцеловать меня.
Я решительно отразил ее натиск.
«Ты пришла сюда, чтобы получить руководство в своем поиске, — сказал я. — Но тебе этого не нужно. Ты пытаешься разрушить мою семью. Уходи!»
Мой отказ, казалось, очень ее расстроил. Вид у нее был удрученным. Она ушла, взяв велорикшу, чтобы добраться до дома.
Когда она вернулась, в доме была только служанка: ее муж работал в своем магазине. Спустя какое-то время Тони внезапно начала кружиться в танце и плакать — все это походило на безумие. Ее поведение настолько напугало служанку, что она побежала за ее мужем. Он тут же прибежал, но никак не мог ее успокоить. Она продолжала танцевать и плакать.
В конце концов ее муж рассказал об этом моему отцу, и тот посреди ночи пришел к ним. Увидев его, она закричала: «Я не хочу вас видеть. Идите и приведите своего сына. Я хочу видеть только его». Мой отец пришел ко мне и сказал: «Похоже, она совсем помутилась рассудком. Тебе надо сходить туда. На улице ждет машина, она отвезет тебя к ней».
Сначала я отказался, не дав никаких объяснений.
«Но ты обязан туда поехать, — сказал он. — С ней что-то произошло во время вашей встречи. Что-то вспыхнуло в ее сердце, чего она раньше не ведала. Она танцует, как Мирабай, и распевает твое имя. Оказывать помощь ищущим с таким серьезным подходом, как у этой женщины, — твоя
дхарма».
У моего отца был озабоченный вид. Он не мог понять, почему я отказывался помочь человеку, который так нуждался в пристальном внимании, что было очевидно. Он знал, что наша встреча каким-то образом спровоцировала такое необузданное переживание, и полагал, что я сыграл в этом особую роль. В конце концов, когда он напрямую спросил меня, почему я отказываюсь идти туда, я рассказал ему, что случилось во время нашей встречи.
«Когда ты покинул нас сегодня, оставив одних в комнате, она сказала, что хочет стать моей женой, и попыталась подкупить меня. А затем, когда я отказался, предприняла попытку поцеловать меня. Как после всего этого я могу прийти в дом к такой женщине? Если я приду, то она еще раз попытается поймать меня в свои сети».
Мой отец сразу все понял и согласился с моим решением: «О, я все понял. Я не должен был приводить ее к тебе. Я не мог даже предположить, что именно этого ей и надо. Это мое упущение, но как я мог знать, что она поведет себя так глупо?»
Отец ушел и рассказал обо всем случившемся мужу Тони, сказав, что при сложившихся обстоятельствах он полностью на моей стороне и поддерживает мое решение держаться в стороне от его жены.
На протяжении двух последующих дней она не ела и не спала. Она продолжала танцевать в каком-то экстазе часами. Наконец ее муж не выдержал: она настолько ему опротивела, что он продал свой магазин и исчез в неизвестном направлении. Казалось, что освободившись от нее, он был так же счастлив, как и я.
С тех пор долгое время я не видел ее. Лишь спустя много лет во время поездки в Гималаи с молодыми людьми из разных стран, я узнал, что она вернулась к своему мужу и они живут в одном ашраме неподалеку от Харидвара. Мы встретились при следующих обстоятельствах.
Распорядители ашрама отказались предоставить жилье иностранным девушкам, путешествующим вместе со мной.
Управляющий сказал: «Это место предназначено для санньясинов. Мы не можем позволить женщинам спатьздесь».
Он добавил, что мужчины могут остаться, а девушкам придется искать жилье где-нибудь еще. И предложил попробовать обратиться в недавно построенный ашрам неподалеку отсюда, где жили только женщины.
Я отправился в описанное им место. Когда я попросил позвать управляющего, то он оказался мужем Тони. Получалось, что они возобновили свои отношения, по-скольку она тоже была там.
Тони увидела меня с веранды и тут же сбежала вниз, чтобы поприветствовать меня. Она стала своего рода гуру, и у нее было несколько преданных ей учеников. Хоть на ней и были одежды шафранового цвета, которые носили те, кто приняли обет отречения, это не помешало ей начать обнимать меня и целовать. В промежутках между поцелуями и объятиями она рассказала мне, что приняла санньясу от Ананды Майи Ма.
Она пригласила нас всех остановиться в ашраме, ко-торый, казалось, процветал. Он был хорошо отстроен, в нем размещалось тридцать комнат с прекрасным храмом внутри. Я поблагодарил ее за приглашение, сказав, что мы все разместились в другом месте. Я не хотел снова ввязываться в какую-либо историю с ней, поэтому собрал свою группу, и мы направились в ашрам Сапт Риши на другом конце города
— как можно дальше от этого места.
Как Пападжи и предвидел, когда покидал Раманашрам в августе 1947 года, ему больше не удалось встретиться с Махарши. Возложенные на него семейные обязательства не пускали его за пределы штата Уттар-Прадеш. Он знал о плохом состоянии здоровья Махарши, поскольку история его болезни получила широкое освещение в газетах, но его уход из жизни в 1950 году стал для Пападжи неожиданностью.
Четырнадцатого апреля 1950 года в 8. 45 вечера я шел по улице в Лакнау, как внезапно почувствовал спазм в груди, который чуть было не свалил меня с ног. Я подумал, что, должно быть, это какой-нибудь сердечный приступ. Через несколько секунд я увидел, что несколько человек смотрят в небо, показывая на большой метеорит, рассекающий небо. Тысячи людей по всей Индии видели этот метеорит в первые несколько секунд после смерти Махарши. Многие инстинктивно знали, что
появление этого метеорита было знаком кончины Махарши,
— так они сказали. Мне тогда не пришло это в голову. О смерти Махарши я узнал только на следующий день, когда слушал новости по радио.
Пападжи продолжал работать в компании «Аллис Чалмерс» вплоть до 1952 года. В свое свободное время он давал сатсанги в Лакнау и посещал некоторых своих пре-данных в различных частях штата Уттар-Прадеш. Его известность как учителя настолько возросла, что местные газеты стали публиковать о нем статьи. Когда к нему стали сходиться толпы посетителей, он решил оставить работу и вернуться в Южную Индию.
Ко мне стали стекаться люди, и в газетах появлялись статьи. Когда количество приходивших ко мне людей достигло сорока или пятидесяти, у меня не оставалось другого выбора, как сбежать на юг, где я раньше жил.
Пападжи полагал, что, вернувшись в Раманашрам, он будет вести уединенную жизнь, но у судьбы на этот счет были свои планы. Повествование о неудавшейся попытке Пападжи оставить свои мирские обязанности вы сможете прочитать в следующей главе.
Перед тем как завершить эту главу о прижизненных отношениях Пападжи с его учителем, я бы хотел расска-зать еще одну короткую историю, свидетельствующую о признательности и уважении, которые Пападжи до сих пор испытывает к Шри Рамане Махарши.
В 1992 году мы беседовали с ним о тех событиях, кото-рые произошли, когда он был в Раманашраме в 1940-х годах. Наша беседа уже подходила к концу.
«Вы изложили мне все факты, — сказал я. — Ане могли бы вы в заключение сказать несколько слов о том, что вы испытываете к Махарши теперь? Было бы прекрасно закончить нашу беседу словами, выражающими благодарность
Празднование гуру Пурнимы на Бхаван сатсанге в Лакнау, 1995 год. Пападжи начал давать сатсанги в этом зале в 1992 году. В 1993 году там была повешена большая фотография Шри Раманы Махарши.
Перед началом каждого сатсанга Пападжи в почтительном поклоне склонялся перед изображением своего гуру. Затем он проводил сатсанг с места, расположенного прямо под его фотографией.
или признательность в его адрес, подводя итог всего, что он для вас сделал».
Пападжи, было, открыл рот, чтобы произнести что-то, но ни одного слова не слетело с его уст. Спустя две или три секунды его глаза увлажнились, и слезы потекли по щекам.
Он отвернул свое лицо, чтобы спрятать слезы.
«Я не могу ответить на твою просьбу, — сказал он. — Я не могу говорить об этом. Никакими словами это не вы-разить».
В последующие годы я узнал, что Пападжи крайне редко говорит о чувстве благодарности к Шри Рамане Махарши,
но мне удалось найти следующее свидетельство, раскрывающее его истинные чувство, в его письме к одному их своих преданных, написанном в 1982 году.
Мой учитель говорил в безмолвии. Мой учитель говорил глазами. Мой учитель говорил словами. Я сам слышал эти три языка.
Я слышал песнь Кришны, струящуюся из Его флейты. Я узнал: его стрелы, направленные Рамой, попадают в цель. Достигший просветления не принимает то, что написано,
увидено, воспринято или услышано:
Эта Праджня [трансцендентальное сознание] приняла МЕНЯ.
УПРАВЛЯЮЩИЙ ГОРНЫМИ РАБОТАМИ
На протяжении нескольких лет Пападжи с сознанием долга заботился о своей семье. Два фактора повлияли на его решение уехать на юг: во-первых, ему не нравилось быть в центре внимания большой группы преданных, во-вторых, он больше не чувствовал, что несет ответственность за свою семью.
К 1952 году большинство членов моей семьи покинули наш дом в Лакнау и обосновались в различных частях Северной Индии. Некоторые переехали в Дели, некоторые
— в Канпур и в Варанаси. В течение нескольких лет я своими силами поддерживал семью и помогал им в поиске новых мест, где бы они могли жить. Когда расселение, к общей радости, подошло к концу, я почувствовал, что выполнил свой долг перед семьей. Я уволился с работы и поехал в Южную Индию с намерением вернуться в Шри Раманашрам.
Я решил поехать в Шри Раманашрам, поскольку понял, что мирской деятельности нет конца. И целой жизни не хватит, чтобы решить все возникающие проблемы. Нужно было оставить самсару. Не стоит тратить свою жизнь на заботу о других людях. В этот мир они привнесли свою собственную прарабдху (судьбу).
Я размышлял следующим образом: «О них позаботится Бог, который их создал. Я больше не несу за них ответственность».
С таким отношением к жизни, я тут же уволился с работы, оставил свой дом и поехал в Южную Индию. Единственным моим желанием было постоянно находиться в Раманашраме, несмотря на то что Махарши покинул свое тело.
По пути я остановился переночевать в Мадрасе у своего давнишнего преданного, работающего на правительственном монетном дворе. После ужина он проводил меня в приготовленную комнату и поинтересовался, не хочу ли я погостить у него еще несколько дней. Он напомнил мне, что я не был в Мадрасе уже с 1947 года, и с теплотой в голосе вспомнил, как мы вместе ходили в ашрам.
Его сестра была замужем. Ее супруг был из Вордхи, штата Махараштра, и работал по контракту в лесу. В этом доме жила и их дочь, ученица десятого класса. Она приехала в Мадрас, чтобы погостить у своего дяди. Ей было около семнадцати лет, и она очень хорошо говорила по-английски.
Ночью она вошла в мою комнату и заявила, что хочет спать со мной. Ее поведение меня шокировало. Притворившись, что я не понял причины ее прихода, я спросил, что она делает в моей комнате в такой поздний час.
Она повторила свою просьбу, на что я ответил: «Твой дядя и тетя, а также две их дочки не найдут тебя в своей комнате, забеспокоятся и начнут искать по всему дому».
Я постарался разъяснить, что ее намерение невозможно осуществить в таком узком семейном кругу. Скорее всего мне бы не удалось выпроводить ее из своей комнаты, если бы я воззвал к ее нравственности. Из всего ею сказанного можно было заключить, что мораль не является ее сильным звеном. Я продолжал говорить, что она не может дольше оставаться в моей комнате, так как это вызовет подозрения и тревогу у всех обитателей этого дома. Казалось, этот довод также не оказал на нее должного действия.
«Это мое личное дело, — ответила она. — Я просто вас люблю. Сегодня за ужином у вас был какой-то особенный взгляд, когда вы смотрели на меня, и я уверена, что вы испытываете то же чувство по отношению ко мне».
Я должен был положить этому конец. Семнадцатилетняя девушка, родственница хозяина дома, посреди ночи находилась одна в моей комнате, пытаясь завести со мной интрижку.
Я сказал: «Мне не интересно твое предложение. Я еду в Тируваннамалай и пришел в этот дом, чтобы повидаться с твоим дядей, потому что несколько лет назад мы были хорошими друзьями».
Поставив ее в известность о своем отъезде, я намеревался показать, что я здесь временный гость и скоро исчезну из ее жизни, но, казалось, новость ничуть ее не расстроила.
«Я тоже поеду с вами», — ответила она.
Я никак не мог допустить этого и отказался взять ее с собой. Однако на всякий случай, чтобы уж наверняка она не поехала вслед за мной, сказал: «Я приеду к тебе и твоим родственникам позже».
Вскоре после этого случая я уехал в Тируваннамалай, полагая, что сбежал от нее. Но эта девушка была полна решимости. Спустя несколько лет она разыскала меня и предприняла еще одну попытку соблазнить.
Более подробно эта история об их встрече будет изло-жена в конце данной главы.
Пападжи снял комнату недалеко от Раманашрама и поселился в ней. Несколько недель спустя, прогуливаясь по склонам Аруначалы, он познакомился с одним французом, который жил в пещере. Далее Пападжи повествует, как состоялось это знакомство, и приводит их последующую беседу:
Я поднимался в гору, направляясь к Скандашраму. Мне сказали, что неподалеку жила школьная учительница из Кералы. Я хотел познакомиться с ней, но когда пришел, она медитировала и не захотела прерывать своего занятия.
Проходящий мимо пастух, присматривающий за па-сущимися козами, прокричал мне: «Здесь неподалеку, в пещере, живет один иностранец. Почему бы вам не сходить
к нему?»
Я последовал его совету и; уточнив, в каком направлении мне следует идти, отправился разыскивать этого человека. Мне не терпелось узнать, почему иностранец живет в пещере Аруначалы. Пастух очень хорошо объяснил маршрут, и через несколько минут я уже был у него. Войдя в пещеру, я увидел человека, сидящего на корточках. Он собирался готовить еду.
«Сколько ты здесь уже живешь?» — поинтересовался я. Ответа не последовало. Вместо этого он поднес свою
ладонь к лицу. Когда он сообразил, что я не понял значения его жеста, он отошел в другой конец пещеры, нашел там лист бумаги, написал на ней что-то и затем протянул мне. В записке говорилось, что он соблюдает мауну (молчание) и не хочет ни с кем разговаривать.
На нем была одежда оранжевого цвета, которую носили саннъясины, и он старался точно следовать правиламтрадиции. Хотя в день моего прихода к нему он готовил себе пищу сам, позже я узнал, что он достаточно часто появлялся на улицах Тируваннамалая, прося что-нибудь поесть. Ему удавалось соблюдать обет молчания, даже во время таких вылазок. Обычно саннъясины останавливаются перед домом и просят пищу. Иногда, чтобы привлечь к себе внимание обитателей дома, они поют бхаджаны. Но этот человек просто стоят перед домом, ожидая, когда ему вынесут что-нибудь поесть. Если же этого не случалось, он молча направлялся к другому дому.
Его вынужденное молчание не произвело на меня впечатление.
Я обратился к нему: «Ты совершил столько действий, лишь для того чтобы объяснить мне, что соблюдаешь обет молчания: ты прикрыл свой рот ладонью, взял лист
бумаги и ручку, написал на нем что-то, а затем отдал мне. Не проще ли сделать всего лишь небольшое усилие и произнести все вслух? Ты полагаешь, что таким образом хранишь молчание? Но ведь твое молчание сводится лишь к тому, что ты не напрягаешь голосовые связки, но твой ум продолжает работать. Твой ум подсказал тебе взять бумагу и ручку, а также написать, что ты дал обет молчания. Лишь покой ума означает истинное молчание, даже когда ты продолжаешь говорить».
Он тут же начал говорить и задал мне множество во-просов. Он хотел узнать, кто я, сколько времени живу в ашраме и что думаю о Махарши. Он проявлял большой интерес к Махарши и был рад, когда я сказал о своей беспредельной ему вере. Он также задал мне несколько вопросов о христианстве и поинтересовался, читал ли я Библию. В процессе нашей беседы он представился свами Абхишиктанандой.
Рассказывая о себе, он упомянул, что некоторое время жил на севере Индии, на берегу реки Ганга.
«Но теперь, — добавил он, — я много времени провожу в Кулиталае, в местечке под названием "Ашрам Шан-тиванама"».
Я спросил его, посещал ли он самадхи «нагого» святого, известного здесь. Так как он не слышал о таком святом, я рассказал ему услышанную мною историю.
Однажды этот святой пошел купаться на реку Кавери —
и исчез. С тех пор его никто не видел в течение нескольких месяцев. Через полгода какие-то чернорабочие, которые брали песок из пересохшего русла реки, нашли его там заживо погребенным. Вероятно, он попал в половодье. Святой был все еще жив, несмотря на то что был погребен под землей целых шесть месяцев. Должно быть, он выполнят какую-то практику йоги, чтобы таким образом сохранить свою прану (жизненную силу), пока пребывал под землей. Когда же его раскопали, святой пошел к реке, сел на берегу
и продолжал
медитировать. Он прожил еще несколько лет, а когда умер, его похоронили. С тех пор многие приходят за благословением этого святого к его самадхи (месту за-хоронения).
Свами Абхишиктананда ни разу не посещал его самадхи и пообещал мне, что обязательно сходит туда, как только выберется опять в город.
Мы стали хорошими друзьями и в последующие годы он частенько навещал меня в различных местах Карнатаки, куда меня посылали. После моего увольнения он приезжал ко мне в Дели и Лакнау. Несмотря на то что на нем была одежда санньясина и он старался соблюдать как внешнее молчание,так и внутреннее, его можно отнести к числу чрезвычайно активных людей. Когда я смотрел в его глаза, он не производил впечатление человека, который обрел покой ума. Он старался что-то скрыть от меня. Я явственно это ощущал.
Свами Абхишиктананда был монахом-бенедиктинцем и вел уединенный образ жизни в монастыре, где его звали Отцом Генри Ле Со. Он получил разрешение от своего ор-дена во Франции поехать в Индию и попробовать вести разные образы монашеской жизни. Поскольку его главной целью было обратить индусов в христианство, он был, скорее, миссионером. Он хотел, чтобы Индия стала хрис-тианской страной, и для достижения данной цели ему не-обходимо было найти новые пути и способы, посредством которых индусы приняли бы учение Церкви. Он полагал, что, если христианские священники будут носить одежду санньясинов и жить, как садху, христианская религия сможет укрепиться в Индии. Вот почему он носил оран-жевую одежду и жил в пещере. Несмотря на то что он обсуждал христианство во время своей первой встречи с Пападжи, он скрыл, что у него был духовный сан священ-ника, а также утаил цель своей миссионерской деятель-ности, которая стала первостепенной причиной его
пребывания в Индии. Возможно, именно это вызвало у Пападжи чувство, что он что-то скрывает.
Для католического священника он слишком благосклонно относился к индуистским традициям. Он изучал инду-истские тексты и экспериментировал с религиозными практиками и медитациями, приведенными в этих писаниях. Он полагал, что христианство многое может почерпнуть из индуизма, но не мог допустить и мысли, что через индуизм можно обрести истинное спасение.
Свами Абхишиктананда никогда не был преданным Па-паджи, однако они продолжали поддерживать отношения друг с другом на протяжении двадцати лет. Именно этот свами был первым человеком, который опубликовал во Франции книгу «Воспоминания об Аруначале», повествую-щую о встрече Пападжи с Махарши. Позднее она была опубликована на английском языке под названием «Тайна Аруначалы». Также в книге содержится длинный рассказ об их первой встрече. Я поместил его здесь полностью, по-скольку этот диалог, состоявшийся между Пападжи и ис-кателем истины, был самым первым из записанных учений.
Отрывок начинается с вопроса свами Абхишиктананды, адресованного Пападжи, о том, как ему удалось отыскать его (Абхишиктананду).
«Как вам удалось найти меня? От кого вы обо мне узнали? Кто направил вас к моей пещере?» — «Ты позвал меня, — ответил он (Пападжи), смотря мне прямо в глаза, — и вот я здесь». Его слова вызвали у меня скептическую улыбку, но он вполне серьезно продолжал: «Повторю еще раз: именно Ты позвал меня. Я притягивает Я. А разве может быть иначе?»
Мы беседовали о Махарши, его учении и последовате-лях, с которыми он непосредственно был хорошо знаком.
Рядом со мной лежали некоторые духовные книги. В их числе были Бхагават Гита и Упанишады, откуда я цитировал отрывки при разговоре с посетителями.
Я практиковал это после одного случая, который произошел в прошлом году Как-то я беседовал с одним очень надменным брамином из Танджора, и только после того как
я на одном дыхании перечислил ему названия основных Упанишад, он оставил свою напыщенность...
Постепенно наш разговор переключился с Махарши на тему писаний, и я взял в руки одну из своих книг, чтобы сослаться на какой-то текст, так как не обладал такой памятью, которая позволяет цитировать все наизусть. Также
я добавил, что начал заниматься изучением санскрита, чтобы лучше понимать данные тексты.
«А зачем все это? — прямо спросил Харилал (Пападжи).
— Все твои книги, все это время, которое ты тратишь на изучение различных языков. А какой язык ты будешь использовать при общении с атманом (Я)?» Я попытался отстоять свою точку зрения, но он опять перебил меня: «Забудь все! Разве есть что-либо еще помимо самого атмана? Так что знание английского или санскрита непомогут тебе. Какая от них польза при общении с атманом, с Я? Все языки бесполезны при общении такого рода. Атман не имеет никакого отношения ни к книгам, ни к языкам или писаниям. Он есть — и это все!» «Одно время, — продолжил он, — я тоже очень увлекался чтением духовной литературы. Но она мне ничего не дала. Теперь же я практически ничего не читаю, даже «Гиту», чьи слова в былые дни звучали в моем сердце как музыка. Я также перестал медитировать: атман не имеет никакого отношения к медитации. То же самое и с джапой, повторением имен Бога, с мантрами, с литаниями, бхаджанами, а также с религиозными молитвами игимнами. Было время, когда я занимался всем этим с великим рвением! Конечно, я учу этому и своих детей и все еще иногда выполняю эти практики, но только ради них, поскольку в таком возрасте дети нуждаются в этом. Таким образом я как бы присоединяюсь
к их игре, в конце концов это не просто игра, а лила (божественная игра) атмана, Я».
До сих пор я никогда не встречал такого искреннего и истинного адвайтина. Огромное количество людей в Индии
— особенно на юге и в кругах ашрама — говорят об адвайте (не-двойственности) со знанием дела. Но в большинстве своем они в первых рядах побегут в храмы делать пуджу, прося, чтобы удалась сделка или чтобы их повысили, не говоря уже о чудовищной зацикленности на эго, которая часто сопровождает интеллектуальное ремесло Веданты. Пусть даже и так, но Харилал определенно зашел слишком далеко. Разве не следует принимать во внимание слабость каждого человека? И пока человек не реализовал свое Я, бессмысленно действовать так, как будто Я открылось ему. Однажды я обсуждал данный вопрос с хорошо известным профессором философии из Мадраса, доктором Т. М. П. Махадеваном. Сам он преданный ученик Махарши и абсолютно убежден в истинности адвайты, и, однако, он остался верен своим склонностям к церемониям — часто посещал храмы и участвовал в привычных пуджах. По его мнению, не следует отказываться от внешних ритуалов, до тех пор пока человек не осознает единство и не положит конец двойственности между «собой» и своим Я. Когда я выразил свое изумление по поводу его слов и напомнил ему об учении Шри Раманы, он сказал, что именно в «пере-ходный» период, когда поклонение и молитвы станут чем-то искусственным и даже противоестественным, тогда, безусловно, с благословения гуру, можно воздержаться от внешних практик. Поэтому я довольно энергично отреагировал на замечание Харилала.
«Кто осознает или осознал Я? — ответил он. — Это все игра слов. Никто не может достичь атмана. Кроме Я, что еще существует? Кто постигает Я, как не само Я? "Не реализация"— всего лишь предлог, к которому прибегают те, кто пытается сбежать от Реальности и старательно
продолжать жить молитвами, преданностью и даже аскетизмом. Все это, без всяких сомнений, весьма благотворно для ничтожного эго, но на самом деле же оказывается бесполезным. Разве солнце садится потому, что мы закрываем ставни? Главным препятствием к истинной реализации является ошибочное представление, что нужно ждать, пока реализация наступит». «Безусловно, — продолжал он, — не следует совсем отказываться от чтения духовной литературы. Лучше читать, чем целый день дремать или сплетничать. А еще лучше медитировать, чем читать. Однако лишь в абсолютном безмолвии происходит раскрытие атмана, если, конечно, так можно сказать. Но еще раз повторю: мы не должны полагать, что безмолвие имеет какое-либо отношение к процессу "думания" или же "не-думания" о нем. Потому что атман нельзя свести к чему-либо, что можно выразить словами, о чем можно подумать или чему можно научить, а также приравнять к отрицанию или отсутствию мысли». Затем я сказал: «А как насчет разносчиков адвайты, чьи издания переполняют библиотеки? Их можно встретить в нашей стране на улицах и в общественных местах. Они кричат во все горло и выступают против тех, кто пропагандирует западные религии, хотя сами мыслят намного уже, чем любой из их оппонентов. Они "обладают" истиной и любой, кто не приемлет их, так сказать, всеобъемлющую ведическую точку зрения, в их глазах становится просто глупцом или фанатиком». «Ты абсолютно прав, — ответил Харилал. — Как только адвайта будет представлена как религия, в тот же самый миг она перестанет быть адвайтой. У Истины нет "церкви". Истина всегда остается Истиной, и ни один человек не может передать ее другим людям. Истина сияет своим собственным светом, а тот, кто заявляет, что владеет Истиной, или же утверждает, что достиг ее или что может передать ее другим, либо глупец, либо шарлатан».
Он продолжал расспрашивать меня о моих взглядах, образе жизни, о моем понимании духовной жизни...
Вот что он сказал: «Тебе нужно всего лишь разорвать цепи, которые тянут тебя назад. Ты готов к этому. Оставь свои молитвы, культ, понимание того или этого. Осознай,
что ты есть. Тат твам аси — ты есть То!
Ты называешь себя христианином, но это не имеет никакого значения на том уровне, которого ты достиг. Слушай внимательно: именно Я является христианином, так же как и индусом. Для тех, кто видел Реальность, нет ни христианства, ни индуизма, ни буддизма, ни мусульманства. Существует только атман, и ничто не может ограничить или определить атман. А теперь расскажи мне о своем духовном опыте». И еще раз я предпринял попытку спрятать эмоции, переполняющие меня, и, улыбнувшись, спросил: «Как вы хотите, чтобы я это сделал?» Но он был серьезен: «Выбор остается за тобой. Донеси это до меня любым тебе доступным способом. Мне все равно, как ты это сделаешь — используя слова или нет, — я просто должен знать».