Громкие слова, тихие слова 5 страница

Начало и конец

* * * ВОТ МАЛЕНЬКИЙ ФАКТ * * *

Когда-нибудь вы умрете.

Маркус Зузак.

Книжный вор^[15]

Они вернули прошлое: память о боли и страхе, о лихорадочном жаре и холодном прикосновении их рук к сердцу. Но теперь все было иначе. Белые Женщины прикасались к Мо, а он их не боялся. Они шептали имя, которое считали его именем, и оно звучало как радостное приветствие. Да, они приветствовали его своими тихими голосами, исполненными томления, голосами, которые так часто звучали в его снах; – приветствовали как давно утраченного друга, который наконец возвратился.

Их было много. Их белые лица окружили его, как туман, за которым исчезло все – Орфей, Реза, Мегги и Черный Принц, который только что стоял рядом. Исчезли даже звезды и земля у него под ногами. Вдруг оказалось, что он стоит на куче прелых листьев. Их сладковатый запах висел в холодном воздухе. Тут же лежали кости – белые, чистые. Черепа. Части скелета. Куда он попал?

"Они забрали тебя с собой, Мортимер, – подумал он. – Как Сажерука".

Почему эта мысль нисколько не испугала его?

Он слышал, как кричат над ним птицы, – множество птиц. Белые Женщины расступились, и он увидел над собой воздушные корни – они свисали, словно паутина, c темной высоты. Мо стоял внутри дерева, полого, как труба органа, и высокого, как крепостные башни Омбры. Из коры прорастали грибы, светившиеся бледно-зелелым светом. В этом свечении становились видны гнезда – птиц и фей. Мо протянул руку и потрогал корни – он хотел узнать, сохранилось ли у него осязание. Да, пальцы ощущали каждый выступ. Он провел рукой по лицу, почувствовал собственную кожу, теплую, такую же, как всегда. Что же это? Значит, это все-таки не смерть?

А что же тогда? Сон?

Он обернулся, по-прежнему как во сне, и увидел ложа из мха. На них спали кикиморы. Их мертвые лица были так же лишены возраста, как при жизни. А на последнем ложе Мо увидел знакомую фигуру. Лицо было неподвижно, как тогда, когда он видел его в последний раз. Сажерук.

Роксана сдержала зарок, данный в заброшенной шахте: "И он будет выглядеть словно только что заснул, когда мои волосы уже поседеют, потому что Крапива научила меня сохранять тело нетронутым, хотя душа давно отлетела".

Мо нерешительно подошел к неподвижной фигуре. Белые Женщины молча расступились перед ним.

Где ты находишься, Мортимер? Похоже, это все-таки мир живых, хоть здесь и покоятся мертвые?

Сажерук и вправду словно спал. Мирно, без снов.

Навещает его здесь Роксана? Наверное. "Но я-то как сюда попал?" – недоумевал Мо.

– Это ведь и есть тот друг, о котором ты хотел спросить?

Голос доносился сверху. Подняв глаза, Мо различил в полумраке, среди переплетавшихся корней, птицу в золотом оперении, с красным пятном на груди. Она смотрела на него круглыми птичьими глазами, но голос, выходивший из клюва, был человечий – женский.

– Твой друг у нас – дорогой гость. Он принес нам огонь – единственный элемент, который мне не подчиняется. Тебя мои дочери тоже с радостью забрали бы к себе, потому что им нравится твой голос, но они знают, что этому голосу нужно дыхание плоти. А когда я приказала им все же забрать тебя, в наказание за то что ты переплел Пустую Книгу, они уговорили меня пощадить тебя. Они сказали, что у тебя есть замысел который утишит мой гнев.

– Какой замысел? – собственный голос казался Мо чужим.

– Ты не знаешь? А ведь ты готов ради этого оторваться от всего, что любишь. Ты приведешь ко мне того, кого ты у меня отнял. Добудь мне Змееглава, Перепел!

– Кто ты? – Мо посмотрел на Белых Женщин. Потом перевел глаза на спокойное лицо Сажерука.

– Угадай.

Птица взъерошила перья, и Мо увидел, что красное пятно у нее на груди – кровь.

– Ты – Смерть. – Как тяжело поворачивается язык! Есть ли слово тяжелее?

– Да, так меня называют, хотя я заслужила много других имен!

Птица встряхнулась, и золотые перья посыпались на листья у ног Мо. Они падали и падали, застревали у него в волосах, ложились на плечи, а когда он снова поднял глаза, в переплетении корней висел скелет птицы.

– Начало и конец – вот что я такое.

Кости стали одеваться мехом. На голом черепе появились острые ушки. На Мо с высоты смотрела белка. Она держалась за корни крошечными лапками, а из маленькой пасти раздавался тот же голос, которым говорила птица.

– Многоликая – вот имя, которое мне нравится.

Белка тоже встряхнулась, скинула мех, хвост, ушки, превратилась в мотылька, в гусеницу, в кошку с крапинами, как блики света в Непроходимой Чаще, а потом в куницу, которая прыгнула к Сажеруку на моховое ложе и свернулась клубочком у ног мертвеца.

– Я – начало всех историй и их конец, – сказала куница тем же голосом, что был у птицы и у белки. – Распад и обновление. Без меня ничто не рождается, потому что без меня ничто не умирает. Но ты, Перепел, нарушил мой порядок, когда переплел книгу, связавшую мне руки. Поэтому я разгневалась на тебя, страшно разгневалась.

Куница ощерила зубы, и Мо почувствовал, как Белые Женщины придвигаются ближе. Так вот она, смерть? Грудь ему стеснило, дышать стало трудно, как в те уже далекие дни, когда он впервые почувствовал ее так близко.

– Да, я разгневалась, – прошептала куница. Голос у нее был по-прежнему женский, но звучал он теперь старчески. – Но уговоры дочерей смягчили мой гнев. Они любят твое сердце не меньше, чем твой голос. Они говорят, что это большое сердце, очень большое, и что жаль останавливать его так рано.

Куница замолчала, и вдруг воздух снова наполнился шепотом, навеки памятным Мо с тех дней в пещере. Шепот окружал его со всех сторон, вытеснил все другие звуки.

– Берегись! Берегись, Перепел!

Кого беречься? На него смотрели бледные лица. Они были прекрасны, но расплывались и исчезали, как только он пытался вглядеться в них.

– Орфей! – шептали бледные губы.

И вдруг Мо услышал знакомый голос. Его мелодичное звучание заполнило пустой ствол, словно сладкий аромат. "Послушай, владычица холода! – сказал поэт. – Послушай, хозяйка темноты! Я предлагаю тебе сделку. Я пошлю к тебе Перепела, который выставил тебя на посмешище. Он будет думать, что должен лишь позвать твоих бледных дочерей, но я предлагаю его как выкуп за Огненного Танцора. Возьми его, а за это отпусти Сажерука обратно в мир живых – ведь его повесть еще не рассказана до конца. Зато в истории Перепела не хватает лишь одной главы, пусть ее напишут твои Белые Женщины". Так написал поэт, так он прочитал вслух, и слова его сбылись, как всегда. Безрассудный Перепел позвал Белых Женщин, и Смерть уже не выпустила его из своих объятий. Зато Огненный Танцор вернулся, и его история получила продолжение…

Берегись…

Мо не сразу понял… а потом проклял свою глупость. Как он мог довериться человеку, который однажды уже пытался его убить! Мо мучительно пытался вспомнить, что стояло на листке, который Орфей написал для Резы. А что, если Мегги и Резу он тоже хотел убрать с дороги? Вспоминай, Мо! Что там было написано?

– Да, ты действительно сделал глупость, – насмешливо сказал женский голос. – Но он еще глупее тебя. Он думает, что с помощью слов может повелевать мной – мной, правительницей страны, где умолкают все слова и откуда все слова родом! Мою волю не может сковать ничто, кроме Пустой Книги, потому что ты наполнил ее страницы белым безмолвием. Тот, кого защищает твоя книга, что ни день посылает ко мне убитого им человека – как насмешку надо мной. О, как мне хочется сгноить его заживо! Но мои дочери – они читают в твоем сердце, как в открытой книге, с тех пор, как прикоснулись к тебе и заверили, что ты не успокоишься, пока тот, кого защищает книга, не станет моей добычей. Это правда, Перепел?

Куница легла на неподвижную грудь Сажерука.

– Да! – прошептал Мо.

– Хорошо. Тогда возвращайся и уничтожь эту книгу. Впиши в нее заветные слова до того, как наступит весна, иначе зима для тебя никогда не кончится. За жизнь Змееглава я заберу тогда не только твою жизнь, но и жизнь твоей дочери, потому что она помогала переплетать книгу. Ты понял мои слова, Перепел?

– Почему две? – хрипло спросил Мо. – Как ты можешь требовать две жизни за одну? Возьми мою, этого достаточно.

Куница прищурила янтарные глаза.

– Цену назначаю я, – сказала Смерть. – Ты только платишь.

Мегги. Нет. Нет! "Возвращайся домой, Реза! – думал Мо. – Пусть Мегги прочтет слова Орфея! Все лучше, чем это! Возвращайтесь, дорогие мои! Скорее!"

Но куница рассмеялась – и снова голос у нее был как у старухи.

– Мною заканчиваются все истории, Перепел! – сказала она. – От меня нигде не укроешься.

И в доказательство превратилась в одноухую кошку, которая часто забиралась в сад Элинор поохотиться на птичек. Кошка упруго соскочила с груди Сажерука и потерлась об ноги Мо.

– Ну, что скажешь, Перепел? Принимаешь мои условия?

"И за жизнь Змееглава я заберу тогда не только твою жизнь, но и жизнь твоей дочери".

Мо посмотрел на Сажерука. Он выглядел спокойным, каким никогда не бывал при жизни. Встретил ли он за роковой чертой свою младшую дочь? Козимо? Второго мужа Роксаны? Все ли мертвые попадают в одно и то же место?

Кошка уселась напротив и пристально смотре него.

– Я согласен, – сказал Мо так хрипло, что сам не узнал своего голоса. – Но с одним условием. Отпусти со мной Огненного Танцора. Когда-то мой голос украл у него десять лет жизни. Позволь мне вернуть их ему. И потом… не зря же поется в песнях, что погибель Змееглава придет из огня.

Кошка выгнула спину. Шерсть посыпалась на прелые листья. Кости снова покрылись перьями – и золотой пересмешник с кровавым пятном на груди вспорхнул на плечо к Мо.

– Тебе ведь нравится воплощать в жизнь то, о чем поется в песнях? – проговорила птица. – Ладно. Я отпущу его с тобой, пусть Огненный Танцор еще поживет. Но если придет весна, а Змееглав все еще будет бессмертен, его сердце перестанет биться в тот же миг, что твое – и сердце твоей дочери.

У Мо закружилась голова. Ему хотелось схватить птицу и свернуть ей золотую шею, лишь бы не слышать этого голоса, старческого, равнодушного, насмешливого. Мегги. Мо чуть не упал, когда снова шагнул к Сажеруку.

На этот раз Белые Женщины расступились перед ним неохотно.

– Видишь, моим дочерям не хочется его отпускать, – сказал старушечий голос. – Хотя они прекрасно знают, что он должен вернуться.

Мо взглянул на неподвижное тело. Такого умиротворенного лица он никогда прежде не видел у Сажерука. Будет ли Огнеглотатель благодарен ему за свое возвращение?

Птица все еще сидела у Мо на плече – невесомо-легкая, с острыми, как сталь, коготками.

– Чего ты ждешь? – спросила Смерть. – Окликни его!

И Мо повиновался.

Знакомый голос

"Что у него осталось? – спрашивает себя Лангшаттен. Какие мысли и запахи, какие имена? Или в его голове нет ничего, кроме смутных ощущений и кучи бессвязных слов?"

Барбара Гауди. Белая кость

Они ушли. Оставили его наедине со всей этой голубизной, так плохо сочетавшейся с багровым блеском огня. Цвет летнего неба, цвет незабудок, цвет язычка в самом сердце пламени, когда оно горит слишком жарко. Да, и в этом мире порой бывало жарко. Здесь было жарко и холодно, светло и темно, страшно и прекрасно – все сразу. Неправда, что в стране смерти царит бесчувствие. Здесь слышат и видят, обоняют и осязают – только сердце остается при этом странно спокойным, словно отдыхая перед новой пляской.

Умиротворение. Наверное, так это можно назвать.

А хранительницы этой страны тоже пронизаны ее покоем или их снедает тоска по другому миру? По боли, которая им незнакома, по плоти, в которую они никогда не облекались? Может быть. А может быть, и нет. По их лицам он не мог этого понять. На них отражалось все сразу: умиротворенность и томление, радость и боль. Как будто им было ведомо все и в этом мире, и в другом, так же как сами они состояли из всех цветов сразу, сливавшихся в белое свечение. Они рассказывали ему, что в стране смерти есть и другие места, темнее, чем то, куда они его привели, и что никто не задерживается здесь надолго – кроме него. Потому что он умеет призывать огонь…

Белые Женщины любили огонь и боялись его. Они подносили к пламени холодные бледные руки – и смеялись, как дети, когда он жонглировал для них огненными языками. Они были детьми, одновременно юными и старыми, старыми, как мир. Они просили его изобразить огненные деревья и цветы, солнце и луну, а он заставлял огонь рисовать лица – те лица, что виделись ему, когда Белые Женщины брали его с собой к реке где выполаскивали сердца мертвых. "Загляни в воду! – шептали они. – Загляни в воду, и те, кто тебя любит, увидят тебя во сне". И он наклонялся над прозрачной голубой водой и видел юношу, женщину и молодую девушку, чьих имен он не помнил. Он видел, как они улыбаются во сне.

"Почему я не могу вспомнить их имен?" – спрашивал он.

"Потому что мы выполоскали твое сердце, – сказали они. – Потому что мы выполоскали его в голубой реке, отделяющей наш мир от другого. От этого сердце теряет память".

Да, видимо, так оно и было. Сколько он ни пытался вспомнить, вокруг была все та же ласковая, прохладная голубизна. И лишь когда он призывал огонь и все озарялось его багровым светом, к нему приходили образы – те самые, что он видел в речной воде. Но тоска по ним засыпала, не успев до конца пробудиться.

"Как меня звали?" – спрашивал он иногда, а они смеялись. "Огненный Танцор, – шептали они ему. – Так тебя звали и будут звать всегда, потому что ты навечно останешься у нас и не уйдешь, как все остальные, в новую жизнь…"

Иногда они приносили к нему маленькую девочку. Она гладила его по лицу и улыбалась, совсем как та женщина, которую он видел в воде и в огне. "Кто это?" – спрашивал он. "Она была здесь, но уже ушла, – отвечали они. – Она была твоей дочерью".

Дочь… Это было больное слово, но его сердце лишь помнило о боли, но не ощущало ее. Оно чувствовало только любовь, одну лишь любовь. Все остальное исчезло.

Где они? Они ни разу еще не оставляли его одного с тех пор, как он попал сюда… как бы ни называлось это место.

Он так привык к их бледным лицам, к их красоте и тихим голосам.

Но вдруг до него донесся другой голос, совсем не похожий. Он знал его когда-то, знал и имя, которое этот голос произносил.

Сажерук.

Он ненавидел этот голос… Или любил? Он не знал. Знал он лишь одно: этот призыв привел обратно все, что он забыл. Словно резкая боль, заставившая его сердце снова забиться. Кажется, этот голос однажды уже причинил ему боль, такую сильную, что она едва не разбила ему сердце. Да, он вспомнил! Он зажал уши ладонями, но в мире мертвых слышат не одними ушами, и зов проник в самое его существо, словно свежая кровь, вдруг заструившаяся по давно застывшим жилам.

– Просыпайся, Сажерук! – сказал голос. – Возвращайся к живым. Твоя история еще не рассказана до конца!

История… Он почувствовал, как голубизна выталкивает его, как он снова облекается в плоть и как сердце вновь колотится о грудную клетку, слишком узкую для его отчаянного биения.

"Волшебный Язык, – подумал он. – Это голос Волшебного Языка". К нему вдруг вернулись все имена: Роксана, Брианна, Фарид – и он снова ощутил боль, время и тоску по любимым.

Утраченный вернулся

Дело в том, что я никогда всерьез не верил, что мертвые уходят в никуда.

Сол Беллоу. Хендерсон, король дождя^[16]

Было еще темно, когда Гвин разбудил Роксану. Она по-прежнему не любила куницу, но прогнать Гвина у нее не хватало духу. Слишком часто она видела его на плече у Сажерука. Иногда ей казалось, что пушистый мех еще хранит тепло его рук. С тех пор как не стало хозяина, зверек позволял Роксане себя гладить. Прежде такого не бывало. Раньше он норовил душить у нее кур. А теперь он к ним не прикасался, словно это было частью их молчаливого уговора, благодарностью за то, что она позволяла ему – и никому больше – следовать за ней, когда она шла к его хозяину. Гвин был единственным, кто знал ее тайну, кто был с ней, когда она сидела рядом с мертвецом, – час, порой два, полностью уходя в созерцание неподвижного лица.

Куница прыгнула ей на грудь. "Он вернулся", – говорила поднявшаяся дыбом шерсть Гвина, но Роксана не поняла. Она взглянула на окно, увидела, что на дворе еще ночь, и согнала зверька. Но он не унимался, шипел на нее и скребся в дверь. Роксана, конечно, подумала о патрулях, которые Зяблик любил посылать по ночам в одинокие усадьбы. В страхе она схватила нож, лежавший у нее под подушкой, и быстро натянула платье. Гвин все нетерпеливее скреб дверь когтями. Хорошо еще, что не разбудил Йехана. Мальчик спал глубоко и крепко. Гусыня тоже не подняла тревоги… странно.

Босиком, с ножом в руке, она подбежала к двери и прислушалась. Но снаружи не доносилось ни звука. Роксана осторожно отворила дверь и ступила в темноту. Ей казалось, что ночь дышит глубоко и ровно, как во сне. Звезды свисали сияющими гроздьями с небесных лоз, и усталому сердцу было больно от их красоты.

– Роксана…

Гвин промчался мимо нее.

Этого не может быть. Мертвые не возвращаются, даже если обещали. Но силуэт, выступивший из мрака, был до дрожи знакомым.

Гвин зашипел, увидев на плече хозяина другую куницу.

– Роксана…

Он произносил ее имя, словно пробовал его на языке, как лакомство, которого давно не случалось отведать.

Это был сон, один из тех снов, что снились ей почти каждую ночь, когда она видела его лицо так отчетливо, что рука сама собой тянулась к нему, а наутро пальцы еще помнили ощущение его кожи. И даже когда он обнял ее, так осторожно, словно боялся, что разучился это делать, она не пошевелилась. Ладони не верили, что в самом деле коснутся его, руки не верили, что снова обовьются вокруг него. Но глаза его видели. Уши слышали его дыхание. Кожей она чувствовала его кожу, теплую, словно в нем жил огонь после долгих дней, когда он был холоден, как лед.

Он сдержал свое обещание. И даже если он вернулся лишь во сне – это лучше, чем ничего, намного лучше.

– Роксана! Посмотри на меня. Ну посмотри же на меня!

Он взял ее лицо в ладони, погладил по щекам, вытер слезы, которые она уже привыкла чувствовать на коже при пробуждении. И только тогда она притянула его к себе, позволила себе убедиться, что обнимает не призрака. Этого не может быть. Она плакала, прижимаясь лицом к его лицу. Ей хотелось ударить его за то, что он покинул ее ради мальчишки, за все горе, которое она выстрадала из-за него, но сердце подвело ее, как и при первом его возвращении. Оно ее всегда подводило.

– Что с тобой? – Он снова ее поцеловал.

Шрамы. Они исчезли, словно Белые Женщины стерли их, прежде чем отпустить его обратно в мир живых.

Она взяла ладони Сажерука и приложила к его щекам.

– Смотри-ка! – Он удивленно провел руками по собственному лицу, как будто оно было чужое. – И правда исчезли. То-то бы Баста разозлился!

Почему они его отпустили? Кто выкупил его, как он сделал это для Фарида?

Какое ей дело? Он вернулся. Все остальное не важно, важно лишь то, что он вернулся оттуда, откуда не возвращаются. Оттуда, где остались все остальные. Ее дочь, отец ее сына, Козимо… Столько умерших. А он вернулся. Пусть даже она видела по его глазам: на этот раз он был так далеко, что часть его еще оставалась там.

– Сколько ты пробудешь на этот раз? – прошептала она.

Он ответил не сразу. Гвин терся о его шею и заглядывал в глаза, словно и он хотел получить ответ.

– Столько, сколько Смерть позволит, – сказал он наконец и положил ее руку себе на сердце.

– Что это значит? – спросила она.

Но он закрыл ей рот поцелуем.

Новая песня

Из тьмы лесов – надежды свет.

Черноволос и строен.

Князьям наделает он бед.

А бедный с ним спокоен.

Фенолио. Песни о Перепеле

Перепел вернулся. Эту весть Черному Принцу принес Дориа. Незадолго до рассвета юноша вбежал к нему в палатку, до того запыхавшись, что поначалу не мог выговорить ни слова.

– Его видела кикимора. Возле Дуплистых Деревьев, там, где целительницы хоронят своих мертвых. Она говорит, что он привел с собой и Огненного Танцора! Можно, я первым расскажу Мегги?

Невероятные вести. Слишком чудесные, чтобы быть правдой. И все же Черный Принц отправился к Дуплистым Деревьям, предварительно взяв с Дориа честное слово, что он никому ничего не скажет: ни Мегги, ни ее матери, ни Хвату, ни еще кому-нибудь из разбойников, даже родному брату, который крепко спал возле костра.

– Но Свистун, говорят, тоже об этом слышал! – сказал юноша.

– Тем хуже, – ответил Принц. – Тогда пожелай мне, чтобы я нашел его раньше, чем Свистун.

Принц скакал быстро, так что медведь, бежавший рядом, вскоре недовольно запыхтел. К чему эта спешка? Ради глупой, безумной надежды? Ну почему его сердце до сих пор не перестало надеяться на просвет в окружающей тьме? Откуда оно снова и снова черпало надежду после стольких разочарований? "У тебя сердце ребенка, Принц". Сажерук всегда ему это говорил. "Он привел с собой и Огненного Танцора". Этого не может быть. Такое бывает в песнях и в сказках, которые матери рассказывают на ночь детям, чтобы тем не страшно было засыпать в темноте…

Надежда делает человека неосторожным, это ему тоже пора было бы знать. Черный Принц заметил солдат лишь тогда, когда они уже показались из-за деревьев. Их было много. Он насчитал десять. С ними была кикимора. Веревка, на которой ее тащили, до крови натерла худую шею. Видимо, они поймали ее, чтобы она показала им дорогу к Дуплистым Деревьям. Почти никто не знал, где целительницы хоронят своих умерших. Говорили, что они нарочно выбрали место, со всех сторон окруженное густым подлеском. Но Черный Принц знал дорогу с тех пор, как помог Роксане отнести туда Сажерука.

Место было священным, но до смерти напуганная кикимора вела латников правильно. Вдали уже виднелись сухие верхушки Дуплистых Деревьев. Их черные ветви выделялись на фоне осеннего золота дубов, как будто утро обгрызло их догола. Принц молился про себя, чтобы Перепела там не было. Лучше у Белых Женщин, чем во власти Свистуна.

Трое латников подошли к нему сзади, на ходу обнажая мечи. Кикимора упала, когда те, что ее тащили, тоже выхватили мечи и повернулись к новой добыче. Медведь поднялся на задние лапы и оскалил зубы. Лошади испугались, двое солдат отшатнулись, но их все равно было слишком много для одного меча и двух медвежьих лап.

– Смотри-ка, похоже, не один Свистун настолько глуп, что верит россказням кикимор! – У предводителя была бледная – почти как у Белых Женщин – кожа, вся усыпанная веснушками. – Черный Принц! Я тут проклинаю судьбу, потому что вынужден гоняться по чертову лесу за призраком, и кто же попадается мне на пути? Его черный брат! Награда за его голову, правда, поменьше, чем за Перепела, и все же ее хватит, чтобы всех нас сделать богачами!

– Ошибаешься. Кто его тронет, станет не богачом, а покойником!

"От его голоса мертвые пробуждаются и волк ложится рядом с агнцем…" Из-за дуба вышел Перепел, словно нарочно дожидался там солдат. "Не называй меня так, это имя для песен!" Он много раз говорил это Принцу. Но как же его тогда называть?

Перепел! Как хрипло они шептали это имя, помертвев от страха. Кто он на самом деле? Сколько раз Принц задавал себе этот вопрос! Правда ли, что он пришел из страны, куда на долгие годы исчезал Сажерук? И что это за страна? Страна, где песни становятся правдой?

Перепел!

Медведь приветствовал его радостным рыком, от которого лошади повскакали на дыбы. А Перепел вытащил из ножен меч – не спеша, как он всегда это делал, – тот самый меч, что принадлежал когда-то Огненному Лису и убил столько людей Черного Принца. Лицо под черными волосами казалось бледнее, чем обычно, но ни малейшего страха Принц на нем не увидел. Наверное, когда побываешь в гостях у смерти, забываешь, что такое страх.

– Да, как видите, я действительно вернулся из царства Смерти. Хотя еще чувствую ее когти. – Он говорил с таким отсутствующим видом, словно часть его еще оставалась там, у Белых Женщин. – Могу показать вам дорогу, если хотите. Мне не трудно. Но если вы хотите еще пожить, – Перепел провел мечом по воздуху, словно писал на нем их имена, – оставьте его в покое. И медведя тоже.

Они молча смотрели на него, а их руки, лежавшие рукоятях мечей, явственно дрожали, словно они прикоснулись к собственной смерти. Ничто не нагоняет такого страха, как бесстрашие. Черный Принц встал рядом с Перепелом и почувствовал, что слова окружают их, как щит, слова, которые пелись тихонько по всей стране: белая и черная рука справедливости.

"Теперь о нас сложат новую песню", – подумал Принц, вынимая меч из ножен, и почувствовал себя вдруг невероятно молодым, способным сразиться с тысячью врагов… Но солдаты Свистуна внезапно повернули коней и обратились в бегство – испугавшись двоих… Испугавшись слов.

Когда латники ускакали, Перепел подошел к кикиморе, которая стояла в траве на коленях, закрыв руками темное, как древесная кора, лицо, и снял веревку с ее шеи.

– Несколько месяцев назад одна кикимора вылечила меня от опасной раны, – сказал он. – Кажется, это была не ты, или я ошибаюсь?

Кикимора не оттолкнула руку, помогшую ей подняться, но взгляд у нее был неприветливый.

– Что ты хочешь этим сказать? Что, на взгляд человека, мы все на одно лицо? – резко спросила она. – Так и вы для нас так же. Откуда же мне знать, видела я тебя раньше или нет?

И заковыляла прочь, даже не обернувшись на своего спасителя, который стоял и смотрел ей вслед, словно забыл, где находится.

– Сколько времени я отсутствовал? – спросил он Черного Принца, когда тот подошел к нему.

– Четвертый день пошел.

– Так долго? – Да, он был далеко, очень далеко. – Конечно, когда встречаешься со смертью, время течет по-другому. Так ведь говорят?

– Об этом ты знаешь больше, чем я, – ответил Принц.

Перепел промолчал.

– Ты слыхал, кого я привел? – спросил он спустя несколько мгновений.

– Мне трудно поверить в такую весть, – хрипло произнес Принц.

Перепел улыбнулся и погладил его по коротким волосам.

– Можешь отпустить их снова, – сказал он. – Тот, из-за кого ты остриг волосы, вернулся к живым. Только шрамы он оставил в царстве мертвых.

Этого не может быть.

– Где он? – В сердце Принца еще не зажила рана той ночи, когда он бодрствовал рядом с Роксаной у тела Сажерука.

– У Роксаны, наверное. Я не спросил, куда он идет. Нам обоим было не до разговоров. Белые Женщины оставляют за собой молчание, Принц. Слова от встречи с ними исчезают.

– Молчание? – Черный Принц рассмеялся и обнял его. – Что за ерунду ты говоришь! На этот раз они оставили радость, чистую радость! И надежду! Я словно помолодел на много лет! Мне кажется, я могу вырывать с корнем деревья – с тем дубом, наверное, не справлюсь, но те, что чуть потоньше, – запросто. Сегодня же вечером в Омбре будут распевать новую песню – о том, что Перепел не боится смерти и запросто ходит к ней в гости. Свистун со злости швырнет об землю свой серебряный нос…

Перепел улыбнулся, но взгляд у него был нерадостный. Слишком напряженный взгляд для человека, вернувшегося живым из царства смерти. И Черный Принц догадался, что за добрыми вестями есть и дурная, за светом – тень. Но они не стали говорить об этом. Не сейчас.

– А что мои жена и дочь? – спросил Перепел. – Они уже… ушли?

– Ушли? – Черный Принц удивленно посмотрел ца него. – Нет. А куда им уходить?

На лице его собеседника выразились одновременно облегчение и тревога.

– Когда-нибудь я тебе объясню, – сказал он. – В другой раз. Это длинная история.

Гость в подполе Орфея

Столько жизней!

Столько воспоминаний!

Я был камнем в Тибете.

Куском коры

В самом сердце Африки.

И все темнел и темнел…

Дерек Махон. Жизнь

Когда Осс, крепко ущипнув Фарида сзади за шею, передал приказ хозяина немедленно подняться к нему в кабинет, тот прихватил с собой сразу две бутылки вина. Сырная Голова пил, не просыхая, с того момента, как они вернулись с кладбища комедиантов; причем Орфей от вина становился не болтлив, как Фенолио, а злобен и непредсказуем.

Орфей, как это часто бывало, стоял у окна, слегка пошатываясь и уставившись на лист пергамента, который он в последние дни без конца перечитывал, проклинал, комкал и вновь разглаживал.

– Здесь все прописано черным по белому, каждая буква – загляденье, и звучат слова отлично, лучше некуда! – проговорил он заплетающимся языком, барабаня пальцем по листку. – Так почему же, тысяча чертей, переплетчик вернулся?

Поиск по сайту: