Источники «Истории государства Российского»
С именем Карамзина и его «Историей...» связаны публикация, введение в научный
оборот значительного числа исторических памятников. Следуя духу времени, ученый
использует свои личные связи, сносится с московским и другими архивами, обращается к
крупным библиотечным фондам, прежде всего в Синодальную библиотеку, прибегает и к
частным хранилищам, например к фондам Мусина-Пушкина, и выписывает, точнее,
извлекает оттуда те новые документы, о которых впервые читатель узнавал от Карамзина.
Среди этих документов и новые летописные списки, например Ипатьевский свод (по
терминологии Карамзина — Киевская и Волынская летописи), впервые использованный
Карамзиным; многочисленные юридические памятники — «Кормчая книга» и церковные
уставы, Новгородская Судная грамота, Судебник Ивана III| (Татищев и Миллер знали только
Судебник 1550 г.) «Стоглав»; используются литературные памятники — на первом месте
«Слово о полку Игореве», «Вопросы Кирика» и др. Расширяя вслед за М.М. Щербатовым
использование записок иностранцев, Карамзин и в этой области привлек впервые много
новых текстов, начиная с Плано Карпини, Рубрука, Барбаро, Контарини, Герберштейна и
кончая записками иностранцев о Смутном времени. Результатом этой работы и явились те
обширные примечания, которыми Карамзин снабдил свою «Историю...». Они особенно
обширны в первых томах, где по объему превышают сам текст «Истории...». 1-й том
содержит 172 страницы, а примечания к нему — 125 страниц петита, во 2-м томе на 189
страниц текста приходится 160 страниц примечаний, также петитом, и т.д.
Эти примечания составляют главным образом выдержки из источников,
изображающих те события, о которых рассказывает Карамзин в своей «Истории...». Обычно
даются параллельные тексты из нескольких источников, главным образом — разные списки
летописей. Это огромное количество документального материала сохранило свою свежесть в
ряде случаев до конца XIX в., тем более что некоторые списки и памятники, которыми
пользовался Карамзин, погибли во время московского пожара 1812 г. или от других
стихийных бедствий. К примечаниям Карамзина долго продолжали обращаться историки,
уже перестав читать его «Историю...»; ценность этих примечаний совершенно бесспорна.
Надо оговорить, что в самой работе по розыску и обработке документов
значительную роль сыграли выдающиеся деятели русской археографии начала XIX в. Им и
принадлежит значительная доля указанной заслуги «Истории...» Карамзина. Из переписки
Карамзина с К.Ф. Калайдовичем, директором Московского архива Коллегии иностранных
дел А.Ф. Малиновским, с П.М. Строевым видно, что новооткрытые памятники,
использованные в карамзинской «Истории...», в значительной части — их находки. Они не
только высылают ему дела, представляющие ценность и важность для этого периода, но и
сами, по его поручению, делают подбор документов, выборку и систематизацию чернового
подготовительного материала к заданной теме или вопросу.
Но Карамзин не ограничивается в своих примечаниях одним формальным
воспроизведением источника. Примечания Карамзина свидетельствуют о том, что его
длительная и углубленная работа над документальным материалом, его обширные
исторические познания поставили его в известной мере в уровень с требованиями
критического метода, принесенного Шлецером в русскую историческую науку. Историк
летописания М.Д. Приселков отметил тонкое критическое чутье Карамзина в отборе
использованных им текстов Ипатьевской, Лаврентьевской и Троицкой летописей. Его
примечания о составе «Русской Правды», о церковных уставах Владимира и Всеволода,
частое сопоставление разных исторических источников для разрешения отдельных научных
контроверз сообщают примечаниям Карамзина не только археографическое, но и
историческое значение. Не случайно к мнению Карамзина прислушивались в спорных
вопросах специалисты-археографы. И все же в общей системе исторических взглядов
Карамзина, в общем построении его «Истории...» весь этот источниковедческий,
критический аппарат сохраняет чисто формальный, отсылочный характер.
Исследователь в примечаниях дает выписки из источников, изображающих те
события, которые он описывает в своей истории. Но при этом тот самый критический
материал, который содержится в примечаниях, остается неотраженным в самой «Истории...»,
оказывается как бы за рамками повествования. В плане последнего Карамзину важны не
критика источников и раскрытие внутреннего содержания явлений. Он берет из источника
только факт, явление само по себе. Этот разрыв между примечаниями и текстом переходит
иногда и в прямое противоречие, так как эти две части работы Карамзина подчинены двум
разным принципам, или требованиям. Так, в самом начале своей «Истории...», обойдя
этногенетические вопросы в кратком очерке, как это сделал уже М.М. Щербатов, он
подошел к объяснению имени славян: «...под сим именем, достойным людей воинственных и
храбрых, ибо его можно производить от славы» — таково положение Карамзина. А в
примечании 42-м к этому тексту дается научная контроверза и фактическое опровержение
этого толкования. Но, опровергнутое критикой, оно утверждается повествованием, как
согласное с художественным образом создаваемым писателем. Так же дан и вопрос о
призвании варягов. Если в примечании намечена критика легенды о Гостомысле, то
художественные задачи повествования вводят его в текст, как «достойного бессмертия и
славы в нашей истории». Критика текста вообще не переходит у Карамзина в критику
легенды; легенда, напротив, — самый благодатный материал для художественного
украшения 1 рассказа и для психологических рассуждений.
Поиск по сайту:
|