Место Н.М. Карамзина в русской культуре. Становление историка
Между началом и концом XVIII столетия в исторической науке России —
колоссальная разница. В первой четверти века мы видим практический утилитарно-
националистический взгляд на задачи истории, смешение источника с исследованием,
определение начала истории в современной терминологии, произвольную этнографическую
классификацию и некритическую передачу разных летописных вариантов в одном сводном
изложении. Но через все столетие проходит одна идея, общее стремление к реальному
пониманию прошлого, к объяснению его из настоящего, и наоборот. Не слава и не польза, а
знание истины становится задачей историка. Вместо ______________изложения источника все большее
место занимает основанное на нем исследование. Постепенно уходят патриотические
преувеличения и модернизации. Специальное изучение летописей, лингвистических,
археологических и этнографических памятников повышает научные требования,
Вырабатывается научная классификация и критические приемы изучения источников. И
наконец, ученый кругозор значительно расширяется введением в изучение истории нового
актового материала. Внимание историков все больше привлекает внутренняя история
России.
В то же время ломоносовское — риторическое — направление с литературным
взглядом на задачи историка продолжало существовать, вероятно, в связи с глубочайшими
фольклорными традициями. Исторические корни оказывали свое воздействие на развитие
литературы и поэзии. Может быть, именно поэтому литературный взгляд на историю не
только пережил XVIII в., но и был увековечен в сочинениях Карамзина, который соединил в
своей «Истории...» крупный литературный талант с самостоятельной переработкой новых
исторических источников. «С Карамзиным мы переходим из летописного мира русской
историографии, где все мало кому известно и понятно, в другую область, где все знакомо,
где живет устная традиция сказов и былин, где литература стоит вровень с использованием
источников». Вот почему появилась эта знаменитая фраза А.С. Пушкина: «Все, даже
светские женщины, бросились читать историю своего Отечества, дотоле им неизвестную...
Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Колумбом». Друг историка,
поэт П.А. Вяземский писал: «Карамзин — наш Кутузов 12-го года — он спас Россию от
нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас есть отечество». Об этом же
говорил и В.А. Жуковский: «Историю Карамзина можно назвать воскрешением прошедших
веков нашего народа. По сию пору они были для нас только мертвыми мумиями. Теперь все
они оживают, поднимаются и получают величественный, привлекательный образ».
Однако, что очень примечательно, рядом с восхвалением громко раздавались и
критические отзывы. Эти отзывы исходят от специалистов-историков, младших
современников Карамзина, представителей новой исторической науки буржуазного
направления XIX в., которые шли по линии углубления и расширения критики источников.
М.И. Каченовский прямо говорил об отсталости методологических позиций Карамзина, о
том, что его «История...» содержит даже не историю государства, а историю государей, в
которой «деяния государей» заменили «ход происшествий государственных». Н.А. Полевой
писал: «Карамзин есть писатель не нашего времени...». И даже наиболее близкий к Николаю
Михайловичу по направлению политического консерватизма М.П. Погодин считал, что
«Карамзин велик как художник, живописец, но как критик он только мог воспользоваться
тем, что до него было сделано, а как философ он имеет меньшее достоинство, и ни на один
философский вопрос не ответят мне его истории».
По мнению П.Н. Милюкова: «Карамзин писал не для ученых, а для большой публики,
как критик он только воспользовался тем, что было сделано до него; образцами для
Карамзина остались историки XVIII в., с которыми он разделял все их недостатки, не успев
сравниться с достоинствами; прочитайте его 12 томов и вы убедитесь как было чуждо
Карамзину понятие об истинной истории. Карамзин не начал собою нового периода, а
закончил старый, и роль его в истории науки не активная, а пассивная».
Мы видим, что в творении Карамзина — «История государства Российского» —
слились воедино две главные традиции русской историографии: методы источниковедческой
критики от Шлецера до Татищева и рационалистическая философия времен Манкиева,
Шафирова, Ломоносова, Щербатова и др. О личных достоинствах Карамзина-литератора
лишний раз не приходится говорить, ибо язык его произведений и сегодня доставляет
живейшее наслаждение. В этом отношении он продолжил традицию, начатую Ломоносовым,
— художественного изложения истории — и стал непревзойденным ее мастером во всей
русской историографии. Можно сказать, что как ученый он точен, как философ —
оригинален, а как литератор — неповторим».
Уже в наши дни выдающийся исследователь и знаток русской культуры Ю.М. Лотман
мудро заметил: «Критики... напрасно упрекали Карамзина в том, что он не видел в движении
событий глубокой идеи. Карамзин был проникнут мыслью, что история имеет смысл. Но
смысл этот — замысел Провидения — скрыт от людей и не может быть предметом
исторического описания. Историк описывает деяния человеческие, те поступки людей, за
которые они несут моральную ответственность».
Время не властно над именем Карамзина. Причина этого необычайного общественно-
культурного феномена заключается в огромной силе духовного воздействия на людей его
научного и художественного таланта. Его труд — это работа живой души. Ключ же к
пониманию личности ученого в природных наклонностях и талантах, в обстоятельствах его
жизни, в том, как формировался его характер, в семейных и общественных отношениях.
Николай Михайлович Карамзин родился в Симбирской провинции в деревне
Карамзиновке. Волжское название деревни и фамилия будущего историографа имеют явный
оттенок восточного происхождения (кара...). Отец, Михаил Егорович — отставной капитан,
мать писателя умерла рано, мачехой стала тетка Ивана Ивановича Дмитриева. Таким
образом, породнились две будущие знаменитости. Николай сначала учился дома, затем — в
Московском пансионе; с 15 лет — в Петербурге в гвардейском Преображенском полку, в 17
лет выходит в отставку поручиком и живет в Москве. В 23 года отправляется в заграничное
странствие и возвращается оттуда с «Письмами русского путешественника», пишет
сентиментальные повести, поэтические сборники.
Заметим, что меланхолия была свойственна Карамзину с детства и, видимо, перешла к
нему от рано умершей, склонной к ней матери. Отсюда, вероятно, и резкие перемены
жизненного пути и интересов. В 18 лет он — любитель света и развлечений, но, сблизившись
с Н.И. Новиковым, вступает в масонскую ложу (Юнга), включается в просветительскую
деятельность, занимается переводами, пишет стихи, редактирует журнал «Детское чтение».
В это время ему еще присуща жизнерадостность с долей некоторого лукавства и самолюбия.
По его мнению, назначение искусства в том, «чтобы распространять приятные впечатления в
области чувствительного». В Москву из-за границы приезжает веселый развязный молодой
человек с шиньоном, гребнем и лентами в башмаках. К 30 годам Карамзин — совсем другой
человек. В это время он пишет: «В самом грустном расположении, в котором цветы разума
не веселят нас, человек может еще с каким-то меланхолическим удовольствием заниматься
историей. Там все говорит о том, что было и чего уже нет». Приступая к своему знаменитому
труду, он прежде всего ищет утешение своей душе, не зная еще, что входит в бессмертие.
Отношение Карамзина к масонству сложное. Собственно говоря, он никогда не
разделял масонских взглядов. Идеология Карамзина была проникнута рационализмом XVIII
в. и решительно отвергала мистику масонства. Но в то же время нельзя не заметить, что
морализующая и филантропическая тенденции масонства внутренне соответствовали
«чувствительности» его натуры, на которую неоднократно указывал он сам впоследствии.
Чувствительность натуры и морализующая тенденция у Карамзина могли создать
своеобразную связь между его первоначальной близостью к масонскому кружку Новикова и
последующим влиянием па него западноевропейского сентиментализма. Но и отношение
Карамзина к сентиментализму, в свою очередь, двойственно. Сентиментализм на Западе
имел определенную социальную направленность, он отражал начало буржуазного
направления в литературе, вводя в литературу на место героизации и идеализации
привилегированной общественной верхушки личную жизнь и душевные переживания
обыкновенного среднего человека. Карамзин как представитель русского сентиментализма
взял и от этого направления только морализирующее чувствительное начало, но извратил его
социальную значимость; сентиментальная повесть у него превратилась в идиллическую
картину крепостного быта.
Страсть к «сочинительству» особенно проявилась у Карамзина после сближения с
московскими литераторами сподвижниками Новикова. В его мироощущении с этого времени
преобладают просветительские принципы с их культом независимой и неповторимой
человеческой личности. Не случайно он навсегда остался интеллектуалом-одиночкой.
Путешествие за границу отразилось в блестящем литературном памятнике эпохи —
«Письмах русского путешественника». Первое их полное издание вышло в свет в 1801 г.
Последнее письмо содержит такие строки: «Берег! Отечество! Благословляю вас. Я в
России... Всех останавливаю, опрашиваю, единственно для того, чтобы говорить по-русски и
слышать русских людей... Трудно найти город хуже Кронштадта, но мне он мил. Здешний
трактир можно назвать гостиницей нищих, но мне в нем весело». Таков результат его
восприятия остального, отличного от России, мира в сопоставлении с российской
действительностью.
Во время своего путешествия он посетил страны, где формировалась
просветительская философия, литература, эстетика, политэкономия, история. Он чувствовал
пульс гуманистической мысли, беседовал с И. Кантом, стоял у дома и видел Гете, входил в
келью Лютера, был гостем философа Лафатера и поклонился праху Вольтера. Карамзин
посещал библиотеки, музеи, театры, государственные учреждения, слушал лекции в
Лейпцигском университете, многие часы провел в Дрезденской галерее. В Национальном
собрании революционной Франции слушал Мирабо, бывал в якобинском клубе, во время
литургии видел Людовика XVI и Марию-Антуанетту. В Англии в Вестминстерском
аббатстве слушал «Мессу» Генделя и изучал работу парламента. Будущий историк сделал
вывод: «Всякие гражданские учреждения должны быть соображены с характером народа».
Революции не способствуют прогрессу человечества. По существу, в «Письмах русского
путешественника» Карамзин уже наметил программу развития России: живительный
патриотизм, критическое восприятие отечественной истории и сопоставление ее с историей
других стран. По возвращении он полон литературных и издательских планов, готовит к
публикации «Письма...», выпускает «Московский журнал», где публикуется «Бедная Лиза»,
имевшая шумный успех во всех слоях общества.
1793 год стал поворотным в его жизни. Ужас якобинской диктатуры, сомнения в
идеалах Просвещения, которые предвосхитили наступление этой революции, пессимизм
овладевают молодым литератором. Смерть нежно любимой им супруги Елизаветы
Протасьевой окончательно повергла его в меланхолию.
Восшествие в 1801 г. на престол либерала Александра I вызвало энтузиазм
просвещенного русского общества, воспрянул духом и Карамзин. В это время он уже
признанный российский писатель и мыслитель. Николай Михайлович периодически
выступает с публицистическими очерками по проблемам русской истории в созданном им в
1801 г. журнале «Вестник Европы». С ним сотрудничают Г.Р. Державин, И.И. Дмитриев,
В.А. Жуковский. В это время он пишет: «Я по уши влез в русскую историю, сплю и вижу
Никона с Нестором...»
Поиск по сайту:
|