Советское, только советское 11 страница

Впрочем, я уже лихорадочно прокручивал в голове местоположение знакомых банков и перебирал способы нападения на них.

И одновременно не мог отделаться от ощущения, что братва по Комитету нащупала, наконец, мое слабое место и хоть таким изощренным способом, но все ж заманит меня в свои сети.

В общем, я был совершенно потерян.

Буквально через пять минут о банках пришлось забыть. Черный автомобиль — марку различить не успел — остановился, съезжая на обочину, прямо передо мной, из него выскочили три подвижных мужика и быстрыми, поставленными ударами сбили меня с ног. Я успел выхватить ствол, но пустить в дело не сумел — его вырвали из рук. Был он к тому же бесполезен, так как все патроны я расстрелял. Лох, чего тут скажешь.

Еще через какие-то секунды я оказался внутри салона с залепленным ртом, связанными руками и повязкой на глазах. Автомобиль рванул с места.

Вот и все, подумал я, допрыгался.

Глава десятая

Одинокий

Мы катались по Москве часа два, не меньше. Мне это время и вовсе показалось самой Бесконечностью — я вспомнил всю свою жизнь и обнаружил в ней несоизмеримо больше бессмысленности, чем когда бы то ни было. Я даже постарался принять будущую смерть философски: как самурай. Что, мол, в ней такого — все мы бренны. В голове, не останавливаясь, звучала песня Боба Дилана с оптимистичным припевом: “Just remember that death is not the end…” Увы, она не успокаивала ни на йоту. Отогнать ее, к своему неудовольствию, я тоже не мог.

Между тем я прокручивал в голове способы освобождения. То, что меня не пришили сразу, вселяло определенный оптимизм. Видимо, к показательной казни готовят, ждут кого-то. Мне бы с бугаями этими перетереть. В туалет попроситься или сигарету выкурить. Глядишь, и варианты нарисуются.

Я пытался мычать, хватался связанными руками за яйца и отчаянно передавал в окружающее пространство простую мысль о том, что сейчас обоссусь. Поначалу мужики на мои подсказки не реагировали, потом, разозлившись, принялись меня осаждать — еще в рамках приличия, одергиваниями и легкими тумаками, но, наконец, вышли из себя, и один, он сидел справа, от души врезал мне под дых. Я загнулся и минут десять восстанавливал дыхание.

Надо было в этой ситуации поступить предельно тупо: взять и нассать в штаны. Пусть бы сиденье моей горькой мочой пропиталось, все бы хозяину западло. Но я на это действие почему-то не решился. Вроде как стыдно, да и вообще не по-мужски. Вот она, глупость человеческая: меня убивать везут, а я о приличиях думаю, о понятиях. Что тут еще остается, кроме как прокрутить в голове в очередной раз песню Дилана?

Машина остановилась, и я понял, что конец близко. Бойцы зашевелились, стали почему-то выходить наружу, а меня вслед за собой не тащили. Свое место покинул и шофер. Я тут же склонился к мысли, что со мной хотят изобразить дорожно-транспортное происшествие. В принципе, это оставляло какие-то призрачные шансы на спасение. Если, конечно, предварительно в голову не выстрелят.

Какие-то секунды я оставался в салоне один и даже начал было судорожно растягивать скотч на запястьях, но вскоре дверь открылась, и рядом со мной неторопливо уселся человек. Он тут же развязал мне глаза и освободил рот. Я моментально узнал его — черт, еще бы не узнать этого человека! — и был немало удивлен тому, что сейчас со мной оказался именно он. Одинокий — так я его именовал. Его присутствие определенно меняло ход развития событий. О моем убийстве речь уже вряд ли могла идти. Хотя…

— Виталий, — начал он, глядя на меня умными, проницательными и бесконечно грустными глазами, — я извиняюсь, что пришлось поступить с вами так, но все это сделано ради вашей безопасности. Слишком много людей заинтересовано в вашей гибели. Хочу вас заверить, что мы ваши друзья. Я хотел бы вам и руки освободить, но, зная ваш буйный нрав, как-то опасаюсь делать это. Вы не броситесь на меня?

— Нет, — ответил я. — Освобождайте, Валерий Федорович. Ничего я вам не сделаю.

— Вот как! — удивился он. — Так, значит, я для вас не Мистер Икс? Ну что же, пожалуй, это к лучшему. Будем общаться как старые знакомые.

Он достал из внутреннего кармана пиджака миниатюрный перочинный нож, раскрыл его и перерезал мои липкие скотчевые путы. Я с удовольствием потирал руками друг о дружку — за это время они изрядно затекли.

— Позвольте поинтересоваться, — спрятал мой собеседник ножик в карман, — что же вам обо мне известно?

— Воды не будет? — попросил я. — Пить хочется.

— А, да-да. Здесь есть.

Он повернулся назад, достал из-за моей спины бутыль с водой и передал ее мне.

— Вы Валерий Сидельников, — ответил я, когда жажда была утолена. — Крупный бизнесмен, владелец заводов, газет, пароходов.

— Ну, вы преувеличиваете мое благосостояние! — тут же отреагировал с улыбкой сосед. — У меня довольно скромный бизнес.

— А еще вы член Политбюро КОРКИ, — демонстрировал я новую главу своих знаний об этом человеке. — Один из лидеров организации.

— Вы удивительно осведомлены, Виталий, — отозвался, уже без улыбки, мой собеседник. — Пожалуй, кое-кто в организации действительно вас недооценивал. Я, конечно, не собираюсь спрашивать, откуда у вас эти сведения, но если вы мне расскажите об их источнике, я буду вам признателен. Что, неужели все рядовые бойцы Комитета знают в лицо членов Политбюро?

— А еще вы мой отец, — не обращая внимания на его слова, добавил я. — Что, папа, обниматься, целоваться будем?

Одинокий бросил на меня выразительный, какой-то предельно удивленный взгляд и, видимо, почувствовав, что переходит отмеренную для самого себя грань эмоций, отвернулся. Несколько тягучих и долгих секунд царило молчание.

— Ну хорошо, — вышел, наконец, из задумчивости Сидельников. — Было бы глупо отрицать это. Я действительно твой отец. Ты, наверное, пылаешь ко мне праведным гневом, презираешь меня за то, что я бросил вас с матерью. Но должен сообщить — не в качестве оправдания, а исключительно для понимания, ты же умный, — что нормальных семейных отношений с твоей матерью у меня никогда бы не сложилось. Я ее не любил. Она меня — тоже. Это была совершенно случайная связь. К сожалению… ну, или к счастью, не знаю — ты стал ее продолжением. Это мать рассказала обо мне?

— Нет, — мотнул я головой. — Она понятия не имеет, кто ты сейчас и чем занимаешься. По-моему, она даже уверена, что ты уже умер. Я сам наводил справки.

— У тебя ведь есть отчим, да? Как его… Эдуард вроде?

Вона как! Папа Валера следит за моей жизнью!

— Он не отчим, он сожитель матери. Они не расписаны. Эту связь тоже можно назвать случайной, они вместе до первого скандала. Жизнь моей матери целиком и полностью состоит из случайных связей. К счастью, она больше не совершала ошибок и не рожала детей.

— Виталик! — Сидельников тяжело вздохнул. — То, что я не жил с вами, не значит, что я отношусь к тебе как к чужому человеку. Я все эти годы интересовался твоей жизнью, помогал по мере сил. Помнишь тот целлофановый пакет с пачкой денег внутри, который ты нашел в почтовом ящике? Он не просто так там появился.

— Это был ты? Спасибо. Мы с пацанами знатно покуражились. Вроде бы именно тогда я первый раз попробовал бухло.

— Вообще-то можно было найти им применение и получше.

Я исподлобья рассматривал его профиль. Неужели я похож на него? Нет, никакого сходства. Или просто мне не понять со стороны?

— Если бы мать знала, что ты так приподнялся, она бы руки на себя наложила от отчаяния.

— Да брось! Разве я приподнялся? Если хочешь знать, я пошел в бизнес от отчаяния. Я кость от кости советский человек, мне противны все эти меркантильные рыночные отношения. Не просто же так я начал борьбу с капиталистической системой.

— Ты с коллегами придумал отменное ноу-хау. Новая трансформация сетевого маркетинга! Под видом борьбы за социалистические ценности создать собственную армию. И конкурентов можно эффективно пугать, и на бирже играть. Провели атаку на банки — получай барыши от падения курса акций. Постреляли в центре Москвы — с должностей полетели неугодные министры.

— Ой, как ты не прав! — Сидельников был искренне возмущен. — Ты абсолютно не прав. То, что в руководстве Комитета находятся в том числе и предприниматели, ни о чем не говорит. Незрелая, подростковая позиция — рассуждать так, как ты. У людей по-разному складывается жизнь, кто-то идет в науку, кто-то в искусство, кто-то в бизнес. Ты же осведомленный человек, ты должен знать, что в Политбюро кроме бизнесменов есть и ученые, и деятели культуры. Главное заключается в том, что все мы боремся за лучшую жизнь для всего народа. Да, такую организацию на голом энтузиазме невозможно создать. Нужна постоянная материальная подпитка. Откуда ее взять, скажи мне? Неоткуда. Но есть честные люди, обеспокоенные судьбой страны. Они могли бы заработать миллионы и жить в свое удовольствие. Но нет, они видят, что страна катится в пропасть, что весь мир катится в пропасть, и пытаются что-то сделать, как-то остановить этот процесс. Ты думаешь, я прирос к своему бизнесу и жить без него не смогу? Да я, не задумываясь, откажусь от него, если только в России произойдут какие-то подвижки к лучшему! Просто мы вынуждены погружаться в зло, работать в этой капиталистической экономике, вылавливать в ее мутных реках пропитание для себя, и все это ради светлого будущего человечества. Невозможно оставаться гордым и честным, когда начинаешь борьбу. Все гордые и честные сидят на диванах, чешут задницу и наблюдают за борьбой со стороны. А мы вынуждены вариться в этом адском котле, зато нашими стараниями мы даем людям возможность увидеть другую реальность, альтернативу. Мы зовем их за собой.

— Очень убедительное выступление, — покивал я.

— Не будь таким циничным! — воскликнул Сидельников. — Вот ты-то почему пошел в КОРКИ, если весь такой правильный из себя?

— Видимо, это наследственные гены, — ответил я и увидел, как он морщится еще сильнее. — Ну ладно, — я решил быть менее колючим, пожалел его, что ли? — Просто мне было наплевать, с кем и как делать революцию. Потому что на самом деле это, прежде всего, моя личная революция, моя собственная борьба. Ты говоришь “погрузиться в зло”? Да, пожалуй, именно так я это и воспринимал. Неважно как, неважно, какими методами, неважно с кем — главное, приближаться к поставленной цели. Хоть на миллиметр, но приближаться. Не жалеть никого: ни себя, ни окружающих. Если надо, положить всех ради светлой и высокой цели. Только так можно что-то изменить в этом мире, правда?

Он вроде бы и соглашался со мной, но не вполне. Помолчав, высказал что-то вроде упрека:

— Ну, ты-то у нас погрузился в зло на всю катушку. Совсем с петель слетел. Хоть ты и мой сын, но я поражен и шокирован тем, как легко ты оставляешь за собой трупы.

— Я только защищался! — воскликнул я. — Я не могу ждать, как баран, своей участи и послушно блеять, когда меня приходят убивать.

— Ты не должен был трогать того профессора.

— У вас были на него планы?

— Может быть, но не в этом дело. Тебе никто не давал на это санкций. Ты же должен понимать, что организация — это, прежде всего, дисциплина.

— Хорошо, за профессора я готов был ответить, но откуда взялись обвинения в убийстве Гарибальди? Он погиб в результате несчастного случая, я и думать не мог желать ему смерти.

— Это слишком туманная история. Насколько я знаю, твой знакомый Никита Костиков дал показания, в которых ты выступал как заинтересованное в его смерти лицо.

— Вон оно что! Хотя нет, не верю: его заставили дать такие показания. Заставили силой.

Одинокий ничего не ответил на это, и я понял, что возразить ему нечего.

— Ну так чего же ты ждешь? — спросил я. — Позови своих головорезов, пусть они пристрелят меня. Политбюро выразит тебе благодарность.

Он вздохнул.

— К сожалению, я был в отъезде, когда проходило заседание трибунала. Я бы не допустил такого решения. Нашлись люди, которые очень сильно захотели от тебя избавиться. Но ты все-таки мой сын. Я распорядился задержать тебя не для того, чтобы причинить вред, а чтобы помочь.

— Ага, ты решил помочь, когда меня чуть не убили три раза!

— Знаешь ли, не все быстро делается. Надо собрать надежных людей, потому что не каждому можно довериться, вычислить твое местонахождение. Ты опять заставляешь меня оправдываться, мне это совсем не нравится. Но если хочешь знать, у меня все это время сердце кровью обливалось. Тебе этого не понять, но я бы не простил себе, если б не смог тебе помочь.

— Да ладно, брось! Кроме меня у тебя трое детей. Одним больше, одним меньше — тем более, если я отрезанный ломоть.

— Не говори так, ты не отрезанный ломоть. Я следил за тобой все эти годы, радовался, переживал. У меня слезы по щекам текли, когда мои люди приносили твои фотографии: вот ты идешь по улице, вот качаешься на качелях, вот ешь мороженое. Когда ты попал в КОРКИ, я испытал шок: нет, это невозможно, думал я, нельзя позволить ему пропасть здесь. И одновременно радовался за тебя: у меня вырос хороший сын, он умеет отличить добро от зла, он встал на путь борьбы.

— Я сейчас расплачусь.

— Э-э, да что я тебе объясняю все это! — раздосадованно взмахнул Сидельников рукой. — У тебя нет детей, разве тебе понять.

Я снова отхлебнул из бутыли воду.

— Ну и какие у тебя планы? — спросил у него. — Что собираешься со мной делать?

— С тобой может быть только один план: отправить тебя за границу. Сделаю тебе паспорт на другое имя, дам денег. О стране сам подумай, на конкретном варианте не настаиваю. Будешь жить тихо, мирно, устроишься на работу. О революции придется забыть, ты сейчас вне игры. Если в Комитете узнают, где ты, то достанут и за границей. Так что высовываться нельзя.

Я почувствовал в груди жжение и смутное очертание Возможности. Возможности осуществления сокровенных желаний.

— Есть место, где меня никто не достанет, — сказал ему тихо. — Помоги мне отправиться туда.

— Что это за место?

— Советский Союз!

— Хех, Советский Союз!.. — воскликнул он. — Кто же тебя туда пустит?

— Я подавал заявку на эмиграцию. Сегодня утром мне позвонили и сообщили, что она удовлетворена. Завтра я должен явиться на встречу.

— Удовлетворена?! Подожди, подожди, а не провокация ли это? Может быть, тебя просто-напросто выцепляют так? Я же не в курсе всех операций Комитета. Да это и не Комитет, может, а ФСБ. Вдруг ты находишься у них в разработке?

— Я думал об этом. Риск есть, но я чувствую, что все по-честному.

— Кем тебе назвался звонивший — представителем миграционной службы?

— Да, это была девушка. Она из некоего подразделения под названием “Центр “П”. Он занимается эмиграцией в Советский Союз.

— “Центр “П”… Возможно, такой и есть, что-то слышал вроде, но все равно это ни о чем не говорит. Что именно она тебе сказала, какой главный аргумент? Просто так не могут разрешить эмиграцию в Союз.

— Она сказала, что мои родственники в Союзе дали добро на мое переселение.

— Родственники… Какие, к чертовой матери, родственники?.. Хотя да, там должны быть такие же мы… Ну, не знаю, слишком высока опасность. Да и потом, это же не бесплатное удовольствие.

— Да, надо заплатить двенадцать миллионов.

— Ого! Долларов, что ли?

— Рублей.

— Все равно немало. И ты хочешь, чтобы я дал тебе эти деньги?

— Ага, — кивнул я. — Ты же любящий папа.

Какое-то время Сидельников молчал.

— Виталик, Союз — это иллюзия… — выдохнул наконец он свои сомнения. — Я не хочу сказать, что его нет вообще, но отправляться туда нельзя. Это абсолютно другой мир, другая вселенная, в конце концов. По большому счету о ней ничего неизвестно. Вдруг там совершенно другие физические законы?

— Профессор из Союза ничего об этом не говорил. По телевизору тоже ничего подобного не показывают.

— Да мало ли что там показывают! Не верь никому — ни профессору, ни телевизору.

— Тогда и тебе не надо.

— Мне — верь. Я добра тебе желаю.

— Если желаешь добра, то помоги улететь в Союз. Это все, о чем я тебя прошу.

Этот суровый, отстраненный человек повернулся ко мне и пристально, отчаянно как-то посмотрел мне в глаза.

— Сынок, — шепнул он. — Если ты улетишь в Союз, то мы больше никогда не увидимся. Оттуда нет возврата.

— Не увидимся. Но так лучше. Это же идеальный мир! Папа, ради чего мы боремся здесь? Ради того, чтобы построить этот мир. И мне остался до него всего шаг.

— В том-то и дело. Мы боремся, чтобы построить его здесь. Это наша судьба. Готовый идеальный мир создан не для нас, мы должны его заслужить.

— Пусть меня застрелят за мои мысли и поступки, но я заслужил его!

— Виталик, возможно, тебе кажется, что там легко и прекрасно, но вдруг он разочарует тебя?

— Он не может разочаровать!

— Несмотря на свою ненависть к капитализму, ты его продукт. Ты привык к этой жизни, не к той. Ты абсолютно несовершенный человек, тебе будет непросто в совершенном мире.

— Я справлюсь. Я обязательно справлюсь!

Отец долго молчал. Сидя неподвижно, изредка моргая, смотрел прямо перед собой. Потом едва заметно кивнул и произнес:

— Хорошо. Если ты хочешь, пусть будет так.

Мы пересели в другую машину, просторнее и шикарнее, отцовские братки ехали впереди, путь пролегал ко мне домой — мне требовалось забрать кое-какие вещи.

— До завтрашнего утра мне надо выполнить одно дело, — объявил я отцу. — Ты можешь мне помочь, но если не хочешь, я справлюсь сам.

— Что это за дело?

— Я должен убить Брынзу.

— Исключается, — коротко отрубил он.

— Я не могу улететь в Союз, зная, что эта гнида останется здесь жить.

— Еще раз говорю тебе: это исключено. Либо я даю тебе деньги и ты улетаешь в Союз, либо ступай на все четыре стороны и делай что хочешь. Но о Союзе можешь забыть.

— Мне нужен всего час. Может, два.

— Виталик, я позабочусь о Брынзе.

— На самом деле?

— Обещаю тебе.

— Ты обманываешь меня.

— Нет, не обманываю.

— Пристрели его самой ржавой пулей, какую найдешь.

Подручные отца проверили подъезд — все было чисто. Я в квартире находился недолго, потому что оказалось, что брать с собой мне по большому счету нечего. Кроме паспорта и свидетельства о рождении вообще нечего. Растерянно окидывал я взглядом вещи и ни за одну из них не мог зацепиться. Взять внешние диски с коллекцией советских фильмов? Да в Союзе такого добра с избытком. Коллекцию советской музыки на болванках? Этого там тоже хватает. Махнул в конце концов рукой и направился к выходу.

Перед дверью остановился и, немного подумав, заглянул в зал. На диване, накинувшись дырявым пледом, спала мать. Эдя, на мое счастье, отсутствовал. Я решил, что надо быть хорошим сыном и попрощаться с матерью по-человечески. Тем более, если она спит и ничего не сможет мне ответить.

Но едва я присел на корточки перед ней, она, словно почувствовав мое присутствие, открыла глаза. Я смутился.

— Ты чего? — спросила мать сиплым голосом.

— Мам, уехать мне надо, — ответил неохотно. — Не ищи меня.

— Надолго?

— Да сам еще не знаю. Может, и надолго.

— Виталь, денег нет ни копейки, ты уж сам найди, если не хватает. Займешь, может, у кого.

— Да есть у меня деньги! Просто я сказать тебе хотел…

Я почувствовал в груди неприятное жжение от этого не в меру сентиментального захода. Мне такие эмоции не свойственны, я не умею с ними справляться. Сказать ей, что я люблю ее? Поцеловать в щеку и попросить не поминать лихом? Добиться ответного просветленного взгляда и непрошеных слезинок? Только будет ли все это правдой?

— Да, в общем, ничего особенного… — осекся я. — Если кто будет спрашивать, говори, что устроился на работу. Куда — не знаешь.

— А ты на работу устроился?

— Да. — Я поднялся на ноги. — Может, там жить останусь.

— А куда, Виталь, куда? — крикнула она мне в спину.

— Да неважно это, — отмахнулся я.

— Слушай-ка! — остановила она меня уже на пороге. — Тут к тебе люди какие-то то и дело ходили. То парень, то девушка, то вообще мужик с усами. Интересовались, где ты.

— Пусть ходят.

— Ты, случаем, денег не должен им? С нас требовать не будут?

— Не должен, расслабься… Все, мам, пока! Не болей.

Не оглядываясь, я выскочил из квартиры наружу. Я счастливый человек, что бы там кто ни думал. Меня ничто здесь не сдерживает. Я покидаю родной дом с чувством облегчения.

Остаток дня и ночь я провел в одной из отцовских квартир. Обыкновенная такая двушка в спальном районе с совершенно заурядной, пусть и чуть побогаче, чем обычно, обстановкой. Видимо, он приезжал сюда развлекаться с любовницами. Все это время со мной дежурили два его архаровца.

Домой — а жил он в загородном элитном поселке — Сидельников меня не повез. Видимо, не хотел шокировать свою нынешнюю семью известием о наличии старшего сына. Я бы, конечно, его не выдал, но под какой легендой он мог меня привезти к себе и оставить на ночь? Не под видом же друга. Так что обижаться на него не стоит.

Наутро он приехал проститься. Мы выпили по стакану чая, перебросились парой ничего не значащих фраз и отправились к памятнику великого русского поэта.

— Сколько можно будет, мы тебя проводим, — сказал отец. — А то мало ли что. Ты, случаем, оружие с собой не взял?

— Ствол твои забрали. Других нет.

— Вот и ладно. С ним тебя туда в любом случае не пустят. А того хуже, и прямиком на Лубянку отправят.

Конечно, я понимал все это. Но пистолет было жалко. Он был единственным моим другом, я доверял только ему.

— Вот, — протянул мне отец банковскую книжку. — Это деньги. Счет на твое имя. Расплачивайся только тогда, когда убедишься, что все в порядке. Они непросто достаются.

Э-э, папаша! Что там ни говори, а превратился ты в законченного капиталиста! Никакой, на хрен, революции у тебя не получится, потому что для нее надо быть голодным и злым. Ладно, теперь это меня не волнует. Хитрость, а она же и правда, в том и состоит, что в определенный момент надо отказаться от коллективной судьбы и выбрать судьбу личную. Только так можно достичь заветных берегов.

Быть может, я рассуждаю как законченная сволочь, но сейчас, после всех произошедших событий, я имею на это право.

У памятника Пушкину я топтался недолго. Почти сразу ко мне подошел интеллигентного вида мужчина средних лет, в костюме, и поинтересовался, не Шаталин ли я. Получив утвердительный ответ, он представился Владимиром и проводил до стоящего неподалеку серебристого микроавтобуса “Тойота”. Кроме водителя в нем не было никого. Мы тотчас же тронулись.

Я видел: отцовская машина следовала за нами. Мы выехали за город и еще чуть ли не два часа пилили по дорогам Московской области. Наконец, подъехав к огороженному высоким забором дому, который более всего напоминал обыкновенный загородный особняк русского миллионера, въехали на территорию. Два охранника с автоматами на плечах окинули автобус пытливым, но каким-то будничным взглядом. Высунув руку в окно, Владимир сделал им приветственный знак. Они ответили таким же. Отцовская машина приотстала от нас раньше. Вроде бы ее никто не заметил. По крайней мере ни мой провожатый, ни шофер беспокойства не выразили.

В фойе особняка, представлявшего собой что-то вроде ресепшена в частной клинике, нам попалась лишь невзрачная девушка в очках, которая делала какие-то записи в толстой кожаной тетради. На нас она посмотрела мельком и коротко поздоровалась с Владимиром. Тот проводил меня по поскрипывающей деревянной лестнице на второй этаж, завел в небольшую комнату, главной достопримечательностью которой были двуспальная кровать и небольшой телевизор на тумбе в углу, и объявил, что все эти быстротечные дни перед отправкой в Союз я проведу здесь.

— Конечно, не считая времени на подготовку, — добавил он.

— Эта подготовка, — спросил я, — что она собой представляет?

— Ничего особенного, — отозвался он. — По сути, это и не подготовка никакая, а сугубо медицинское обследование. Наши специалисты изучат ваш организм и подготовят наиболее оптимальный алгоритм пересылки.

— Понятно, — кивнул я.

Владимир тут же покинул комнату, и я остался наедине с собой. Никакого волнения. Никаких страхов. Так и надо, я же крепкий орешек.

До часа дня я смотрел телевизор, а потом та самая девушка, которая встретилась нам в фойе, позвала меня на обед. Столовая располагалась на первом этаже, в ней оказалось всего шесть столов для посетителей и один большой, шведский, с набором разнообразных блюд. Никаких столовых работников на глаза не попалось. Кроме меня здесь принимали пищу две женщины средних лет, в странном одеянии желтого цвета, отчасти напоминавшем медицинское, но более нелепом, и пожилой седовласый мужчина. Для себя я решил, что женщины — это сотрудницы центра, а мужчина — такой же, как я, эмигрант. Более точно определиться с ними возможности не представилось: никто из них со мной не заговорил, да и желания к тому не выказал. Я же заговаривать с ними первым и не думал.

Глава одиннадцатая

Ты прекрасен, Советский Союз!

В особняке имелся лифт, он направлялся прямиком под землю. Первое обследование состоялось в тот же день. Оказалось оно сущей ерундой. За мной пришла все та же девушка, мы спустились на этаж или на два ниже, и минут десять молчаливая тетенька в желтой медицинской униформе измеряла мне давление, пульс, смотрела склеры глаз и заглядывала в рот, видимо, отыскивая в нем удаленные гланды.

— Их вырезали, — пояснил я ей. — В четырнадцать лет.

Она не отреагировала.

Никаких других медицинских процедур в этот день больше не последовало. Про деньги, что удивительно, тоже никто не расспрашивал.

О них мне напомнил на следующее утро мой вчерашний провожатый Владимир. Он заявился в комнату с ноутбуком, раскрыл его передо мной и объявил, что пришло время сделать перевод. Рядом с ноутбуком он положил небольшую стопку листов. Это было что-то вроде договора об оказании услуг, а заодно подтверждение о смене гражданства.

Поначалу я хотел сурово перетереть с ним о юридических аспектах предстоящей процедуры, потребовать от его организации гарантий, еще чем-нибудь запугать, но тут же понял, что козырной туз отнюдь не в моем рукаве прячется, и задал лишь один-единственный вопрос:

— Если во время пересылки я погибну, эти деньги вернутся моей семье?

— Не могу вам ответить, — сказал Владимир. — Случаи гибели мигрантов у нас еще не фиксировались. По логике вещей, да.

Мне оставалось лишь почесать репу от такого многозначного ответа, но спорить и выяснять нюансы я не стал. По всей видимости, этот Владимир был слишком мелкой сошкой.

Через минуту деньги были переведены на счет “Центра “П”, а документы подписаны. Мне оставили один экземпляр. Я попытался прочитать, что в нем значилось, но смысл от понимания ускользал. Каждый пункт договора содержал множество подпунктов, которые в свою очередь делились еще на многочисленные ответвления, и речь в них шла почему-то о вещах, к делу никак не относящихся. Например, я совершенно не понял, с какой стати здесь упоминался государственный пенсионный фонд. Возможно, смысл этого абзаца заключался в том, что я отныне не могу претендовать на получение капиталистической российской пенсии.

На следующее утро (ночь была проведена в бессонной тревоге — я все ожидал, что меня могут пристрелить либо арестовать) со мной провели второй медицинский сеанс: он оказался более продолжительным по времени, но в целом таким же рядовым, как и предыдущий. Сканирование головного мозга мне делали впервые, но у меня хватило ума понять, что ничего фантастического в этом событии нет. Я минут двадцать пролежал под массивным агрегатом, просвечивавшим мои извилины, и любезно предоставил возможность еще одному молчаливому специалисту, на этот раз мужчине, изучить строение своей черепушки. Вроде бы ничем доброго доктора она не удивила.

— Опухоли нет? — попытался я еще раз оживить общение с местным персоналом, но опять наткнулся на деловитое равнодушие.

То ли сотрудники центра давали подписку не общаться с клиентами, то ли до глубины души презирали всех нас, подлых беглецов, кто возжелал сменить райские капиталистические кущи на сталинский ГУЛАГ.

Медицинская часть подготовки к пересылке в параллельную реальность на этом закончилась. Вечером, перед ужином, меня пригласили еще на одно мероприятие — оно оказалось поинтереснее. По крайней мере, я смог узнать здесь кое-что конкретное о предстоящем путешествии в запредельность.

За овальным столом в небольшом помещении с обилием цветов в горшках — они были расставлены вдоль стен на подставках из витиеватых металлических прутьев — сидели пять человек: серьезные мужчины и женщины, которые пытливо рассматривали меня и время от времени переводили взгляд на лежащие перед ними бумаги. Один из них оказался представителем советского посольства. Правда, за все время беседы он не произнес ни слова.

— Итак, Виталий Валерьевич, — улыбнулся чуть-чуть (что в этой замогильной обстановке показалось мне чрезвычайно душевным и обнадеживающим фактом) восседавший напротив серьезный такой пресерьезный пожилой господин в хорошем костюме и очках с золотистой оправой, — ваше путешествие в Советский Союз состоится завтра в десять часов утра.

— А позавтракать можно будет? — спросил я зачем-то.

— Вы правильно сделали, что обратили на это внимание, — кивнул мужчина. — Процесс пересылки чем-то напоминает хирургическую операцию, так что завтракать не надо.

Поиск по сайту: