Советское, только советское 9 страница

— Не драматизируй. Трибунал еще не означает расстрел или что-то в этом роде. Ты на хорошем счету, отличный боец, все знают об этом. Политбюро не рискнет расстаться с тобой. Пожурят, и все. Просто, по всей видимости, их сильно возмутило твое самоуправство. Надо было поставить руководство в известность, чтобы эта ликвидация не превратилась в бандитскую выходку, как это произошло у тебя. Нам же и об имидже надо думать, о популярности в народе. Ты, может, не смотришь телевизор, но знаешь, как сейчас Комитет полощут из-за этого убийства! Мы в телевизионных передачах предстаем форменными исчадиями ада.

— Можно подумать, что раньше нас изображали ангелами.

— Да и потом, откуда ты знаешь, может, у Политбюро были свои планы на этого профессора. Может, он мог стать источником ценной информации, или его хотели как-то по-другому использовать.

— Да как его могли использовать эти недоумки?! Тот же Брынза, какой из него стратег и планировщик? Что он вообще для организации сделал, что так высоко взлетел? С какого хрена такой высокий пост в Комитете занимает нэпман, слуга мирового капитала? Вот кого надо к трибуналу привлекать, а не меня. Вот кто на два фронта работает.

— Так, прекрати-ка этот базар! Субординация есть субординация. Надо ей подчиняться, это закон успешного функционирования организации. Я еще раз говорю: тебе не о чем волноваться. Ты слишком ценный человек. Все обойдется. Прояви смирение и уважение.

Злоба пылала во мне жарко и трескуче. Ох, долго ей еще пылать! Такого гадства со стороны своих я никак не ожидал.

— Не, я этому Брынзе все равно хребет сломаю, — пообещал я.

— Шайтан! — вышел из себя Гарибальди. — Пасть закрой! И чтобы я такого больше не слышал. Ты не сам по себе существуешь, за тобой организация. Помни об этом.

Помни… Нет другого человека, кто бы ежеминутно не помнил об этом так усердно, как я. Я кость от кости организации, плоть от плоти! Я все положил на алтарь ради нее, все, до последнего душевного фибра. Нельзя так со мной.

На пустыре, едва мы добрались до него, нас встретила крупная облезлая псина. Антон посветил на нее дисплеем сотового — та стояла, доверчиво взирая на незнакомцев и рьяно принюхиваясь к будоражащему запаху колбасы. Других собак поблизости не наблюдалось. Что было нам только на руку — отбиваться от стаи голодных псов удовольствия мало.

Гарибальди достал колбасу, отломил от палки не меньше половины и бросил возбужденному псу под ноги. Тот сладострастно заурчал, кинулся на мясо и проглотил его в два ухвата.

— И ловить его не надо, — высказал Антон соображение. — Он и так с нами до дома дойдет. Только мясо подкидывать время от времени.

Так и сделали. Оголодавший и глупый пес с воодушевлением засеменил за нами к Никитиному дому. Гарибальди расчетливо отламывал ему по куску. Дворняга так же доверчиво забежала с нами в подъезд и поднялась до третьего этажа, до самой квартиры Костикова. Тот открыл дверь и впустил нас внутрь. Гений был несколько удивлен, что мы воротились так быстро.

Потом, правда, пришлось повозиться и попотеть, когда мы взялись связывать пса веревками. Собачья душа тут же почуяла неладное и устроила в квартире вакханалию. Ладно, у Никиты дома нет ничего ценного, кроме книг, но и их пес успел попортить, бросившись на сервант, заменявший хозяину книжный шкаф, и выдрав цепкими лапами из ряда фолиантов — кроме детективов и фантастики Костиков ничего не читал — несколько штук. Он еще и порвать их, уже валявшиеся на полу, в какой-то момент успел. Слава богу, оборудование мы от него защитили. Избежать своей героической участи у псины не получилось — мы таки словили ее, прижали к земле и спеленали. Никита всадил ей укол усыпляющего — молодец, подготовился.

Затем он натер тело заснувшего пса своим секретным раствором. Гарибальди поинтересовался, в чем заключается его функция.

— Да просто он очерчивает объект, — объяснил Костиков. — Позволяет машине зафиксировать его как цельность. Она считывает контуры тела и именно их, именно в такой форме выталкивает в параллельное измерение.

— То есть если забудешь натереть яйца, то они могут здесь остаться? — спросил я.

Никита хохотнул.

— Ну, типа того. Хотя у меня и датчики тепла стоят, по ним тоже агрегат объект считывает. Раствор — он, в общем-то, для подстраховки. Хотя, если рассуждать теоретически, произойти может всякое.

— А почему ты уверен, что твои животные отправились именно в советскую реальность, а не в какую-то другую? — задал вдруг вопрос Антон.

— Честно говоря, — ответил предельно серьезно Никита, — такой уверенности у меня нет. Но зато есть уверенность, что это все-таки реальность, а не сгусток небытия. По крайней мере ясно, что это мир с землей под ногами и небом над головой. Ну и потом, если бы это была не параллельная реальность, а что-то другое, например, какая-то межпространственная плотность, то перемещения и вовсе бы не произошло. Это же как в сообщающихся сосудах — если в соседнем нет места, то вода в него не потечет. К тому же координаты Иващенко тоже не просто так взялись. Будем им верить.

Наконец все было готово к запуску. Мы уложили пса на дно солярия, закрыли крышку, и Никита принялся колдовать у щита над рычагами и за компьютером. Через пару минут вся конструкция как-то интересно загудела, а в воздухе распространился странный и довольно неприятный запах. Кроме этого в квартире отчетливо повеяло сквозняками.

— Вот оно! — торжествующе смотрел на нас Костиков. — Межпространственные ветры! Лучше выйти в коридор и беречь глаза. А то вспышка очень яркая. Да и вообще в воронку затянуть может. Затянет — все, кирдык. Расщепит на молекулы и выбросит на берега океана причинности.

Мы благоразумно выбрались в коридор. Я и вовсе в туалет хотел уйти, раз такое дело — ветры да вспышки, — но постеснялся парней. Никита, прямо-таки приплясывая, показывал пальцами на шумящий агрегат, Антон следил за процессом завороженным взглядом, как ребенок, забыв обо всем на свете. Я, признаться, не ожидал от него такого непосредственного восприятия.

Минут через десять после нагнетания ветров и шума случилась, наконец, долгожданная вспышка. Причем исходила она вовсе не из солярия, как можно было подумать, а сама по себе, из воздуха. Я захлопнул ладонями глаза и пару мгновений пребывал в странном состоянии отрешенности. Словно под ногами исчезла твердь, словно я куда-то падаю, и разноцветные пятна складываются перед взором в тихих и печальных бабочек. Тут же это состояние улетучилось, агрегат явно понизил шумливость, и сквозняки с каждой секундой становились все слабее.

Никита бросился к компьютеру, мы за ним. Окно программы, развернутое на дисплее, показывало затухание агрессивно-красного столбца. Через пару минут он вовсе исчез. Костиков рванул к солярию, открыл крышку, и нашему взору предстало пустое дно с покрывшимися то ли копотью, то ли еще чем-то маслянистым и черным веревками.

— Еще один спейсонавт на месте! — сжав от ликования кулаки, потрясал ими над головой гений. — Я и думать не мог, что когда-то доживу до этого дня.

— Слушай-ка! — деловито осматривал солярий Антон. — А не опасно ли одного за другим туда путешественников отправлять в течение дня? Не взорвется вселенная?

— Не думаю, — весь в движении, взбудораженный, отвечал Костиков. — Если армию целую, тогда да, опасно бы. Хотя ты прав, частить, конечно, не стоит.

Еще полночи мы просидели за бутылкой какого-то паршивого ликера, обнаруженного у Никиты в холодильнике. Не будь достойного повода, сам бы я такой никогда пить не стал. Что за дурь вообще — ликеры пить. Но повод имелся самый что ни на есть громкий, так что по рюмочке, по децлу усосали все.

Костиков предложил остаться ночевать у него. Антон почему-то согласился, а я поперся ловить мотор, потому что на такси с вызовом денег уже не хватало. Не люблю просыпаться в чужих квартирах.

Поймал буквально через пару минут. У соседнего дома хачик-бомбила на грязнущей “девятке” высаживал подгулявшую компанию из четырех человек. Я подвалил, предложил пятьсот. Хачик не возражал.

“Ну, вот и ладно, — думал по дороге обо всем увиденном у Костикова. — Надо готовиться к перемещению в Союз. Тем более что здесь начинает пахнуть жареным”.

Поспать удалось часа три, не больше. В половине шестого меня разбудил звонок Никиты.

— Виталий, произошла трагедия, — объявил он голосом и интонацией человека, который мало того, что пьян, но еще настолько подавлен, что может изъясняться лишь возвышенно-нелепыми фразами. — Все это так противоестественно, что у меня просто нет слов.

— Что такое?

— Погиб Антон.

Я спрыгнул с кровати на пол.

— Как?

— Там все очень дико получилось, совершенно нелепо. Если бы я знал, что так все выйдет, разве бы я пошел у него на поводу…

— Да говори ты, что произошло!

— Ну, в общем, сидели мы с ним, разговаривали. Не спалось че-то, он сходил еще за бутылкой, мы ее выпили. Потом он начал уговаривать меня отправить его в СССР… Виталь, я не хотел этого, клянусь тебе! Я отговаривал его, спать уводил, а он ни в какую. Давай, говорит, и давай. А я же так-то мало пью, ты знаешь, а тут тоже что-то меня накрыло. А нельзя же так, когда накрывает! Нельзя. Ни к чему хорошему не приведет. Да и день такой сумбурный был. Спать надо было, а я поддался. В общем, я стал его готовить к перемещению… Виталик, ты только не убивай меня, пожалуйста!

Он замолчал и то ли заплакал, то ли просто с усилием начал подбирать правильные слова — в трубке раздалось нечто напоминавшее бульканье. Я понял, что буду вытягивать из него подробности еще битый час.

— Я приеду сейчас, — бросил ему. — Никуда не уходи и ничего там не трогай.

Слава богу, уже работало метро. Я стоял в трясущемся вагоне, вцепившись в поручни, и строил догадки. Собственно, догадка имелась одна-единственная. Она и подтвердилась.

Полностью обгоревший, дочерна обугленный, скрюченный и ужавшийся в размерах Антон лежал на дне кабины солярия, которую тоже словно вынули из печи. Самая настоящая мумия. Вонь в квартире стояла неимоверная. Дым коромыслом — не продохнуть. Никита же был не в том состоянии, чтобы догадаться открыть окна. Он бегал за мной, пока я распахивал в квартире форточки, как та собака за колбасой, и бормотал оправдания. Почему-то я не высказал ему ни слова упрека.

— Он слишком тяжелый, Виталь, дело только в этом, — всхлипывал Костиков. — Человека вообще нельзя было просто так отправлять. Сначала обезьяну, ведь все путные ученые именно так делают. Обезьяну можно купить при желании. Дорого, да, но для науки ведь. Скинулись бы. А он давай и давай. Именно сейчас хочу, исполни мечту всей моей жизни.

— Прямо так и сказал, — переспросил я, — или это ты сейчас придумываешь?

— Прямо так, клянусь! Мечта всей жизни! Я слабый человек, Виталь. У меня глаза застило. Нельзя в день столько раз отправлять, неправильно это. Там вроде поначалу нормально все пошло, а потом мгновение такое было нехорошее — я сразу понял, что это косяк. Вроде работает агрегат, но я чувствую, не то что-то. Но сразу, дурак, не стал его отключать, жду чего-то. Ну а потом махом полыхнуло все, меня тоже опалило. Видишь, я в ожогах весь. Я кинулся тут же, рубильник вывернул, но гроб этот — тьфу ты! — все равно полыхает. Я на него одеяло накинул, потом воду в кастрюле стал таскать, еле-еле потушил. Но все, поздно.

Я стоял над Гарибальди и думал, что мне теперь с ним делать. Куда прятать тело? Вызвать милицию со “скорой”? Нет, не вариант, заколебешься объясняться. И машины-то нет, чтобы вывести его. Наших позвать? Ну ладно, позову, а потом что? В чистом поле хоронить?

Неожиданным образом решение пришло само собой. Прямо на моих глазах одна из конечностей этой обгоревшей мумии, а именно рука, с тихим хрустом начала вдруг оседать и распадаться. Через две секунды дно кабины под ней уже покрывала кучка комковатого пепла.

Я заставил Никиту найти ведро и совок. Ведро нашлось, совок нет. Пришлось воспользоваться половником. Несколькими ударами я раздробил им тело Антона — оно рассыпалось на бесформенные барханы, — а потом принялся вычерпывать из солярия в ведро пепел. Из ведра по частям вываливал эту душную, вонючую смесь в унитаз и смывал. Нажимал на спуск воды раз двести подряд, соседи, должно быть, охренели от такого бесконечного смыва. Да еще этот сбивающий с ног запах гари. Ладно, что в дверь не стучались и пожарных не вызвали. Безмолвный Никита с бесконечным ужасом в глазах наблюдал за моей работой.

— Никому ничего не говори, — объявил я ему, когда Гарибальди полностью исчез в канализации. — Нам с тобой все это никак не объяснить. Уберись сейчас как следует. Солярий попробуй разобрать. По частям вынесешь на мусорку. Если будут спрашивать, где Антон, — не знаешь. Тетради профессорские сожги. А лучше порви на мелкие куски, а то еще пожар устроишь. Сразу надо было их уничтожить, у тебя сейчас в компьютере все есть. Хотя вряд ли эти сведения уже понадобятся. Да, и на работу не забудь выйти.

Костиков усиленно кивал на мои слова головой. Я поехал домой досыпать. То ли от нехватки сна, то ли от всех этих мерзопакостных событий жутко разболелась голова.

Глава девятая

Чужой среди своих

Миновало три дня. Мне никто не звонил, не слал эсэмэсок и электронных писем. Из дома я старался не вылезать. Мать со своим полюбовником вернулись с дачи и наполнили квартиру традиционным копошением и руганью. Я сидел в своей комнате, смотрел в ноутбуке фильмы и даже в туалет выходил не больше двух раз в сутки. Мать, вспомнив порой обо мне, передавала мне через дверь бутерброды. Ночью, когда эти голубки, наконец, засыпали и в доме наступала тишина, я выбирался на кухню и разогревал суп.

Я ловил себя на мысли, что совершаю глупость, так усердно рассуждая об этом долбаном трибунале и превращая себя мыслями о нем в настоящего невротика. Ведь Гарибальди был прав в том, что не стоило придавать ему чрезмерного значения, — я вполне мог рассчитывать на любое снисхождение со стороны Политбюро, ибо был не тем человеком, кого просто так можно вычеркнуть из списков, отшвырнуть и забыть. Однако что-то беспокоило. Что-то нехорошее таилось в самом воздухе. Такое бывает: ты чувствуешь, что где-то на другом конце света, ну, или хотя бы Москвы, происходит нечто, что напрямую касается тебя. Ты приходишь домой, и вдруг мать встречает тебя с ремнем в руках, потому что только что ей позвонила классная руководительница и рассказала в деталях, как ты ругался на перемене матом и громко, цинично делал хорошистке Лере Баранниковой неприличные предложения на тему совместного секса. Вот и сейчас я ждал чего-то подобного.

Беспокоило и то, что никто из Звездочки со мной не связывался. Собственно говоря, в этом не было ничего удивительного, мы неделями могли не выходить на связь, но сейчас мне казалось, что кто-то обязательно должен был позвонить и поинтересоваться, что произошло с Гарибальди, почему от него нет никаких вестей.

Я было и сам хотел звякнуть Кислой, но в последний момент почему-то передумал. Что, вот так звонить и отчитываться перед ней, что Гарибальди сгорел, а я здесь ни при чем? Жаловаться, попросту говоря? Просить понимания и сострадания? Намекать на то, что хочу уткнуться ей в сиськи, забыться и почувствовать себя маленьким мальчиком? Нет уж, пережду.

Но на четвертый день шевеление пошло. И было оно странноватым. Ко мне приперся Пятачок. Прямо так, без предварительного звонка. Я даже и не вспомнил, приходил ли он так ко мне домой когда-нибудь раньше? Если только в пьяном загуле, а средь бела дня… вряд ли. Он был мил, по обыкновению дружелюбен, но как-то подчеркнуто необязателен и рассеян.

— Ну че, как оно? — уселся он в шаткое кресло, что стояло в углу. — Жизнь молодая и все такое.

— Да какая жизнь молодая! — попытался я не показать виду, что выбранная им манера держать себя мне неприятна. — Это у тебя она молодая, а у меня — так, почти пенсионерская.

— Ну не старь уж себя, не старь, — он так же коряво, с блуждающей и неестественной улыбкой на устах продолжал запускать в разговор бестолковые фразы. — Нечего грустить, вся жизнь впереди. Будет и на нашей улице большой коммунистический праздник.

Мы посидели.

— Чего смотришь? — кивнул он на потухший экран ноутбука.

— Так, разное.

— А-а. Я какой-то фильм недавно видел, финский, что ли, про Великую Октябрьскую революцию. Не смотрел? Ниче кино. И с художественной точки зрения, и с исторической. С пониманием революционной необходимости сделан, даже удивительно. Как-то пропускают такое кино.

— Надо посмотреть. Как называется?

— Да не помню. Ты поищи в Инете, сразу поймешь, что это он. Производства Финляндии, выпущен в прошлом году, Ленин там все время в кадре. Знаешь, прилично его актер играет. Надо бы запомнить имя. Финнов трудно запомнить, язык сломаешь.

— Ну да.

Снова посидели.

— Чего там про Антона слышно? — задал, наконец, Боря главный вопрос, ради которого он, собственно, ко мне и явился. — Куда пропал, где время проводит?

— Антон погиб.

— Погиб? Ты серьезно?

— Абсолютно.

Я рассказал ему, ничего не утаивая, обо всем, что произошло на квартире у Костикова. Ну, может, кое-какие детали сгладил. Борис изобразил сильное душевное переживание.

— А я Никите звонил на днях: говорит, уехал в командировку. На Урал куда-то. Два слова вякнул и отрубился. Я еще подумал, чего это он такой… Слушай-ка, ну а что же ты нас не собрал, не сообщил об этом? Мы же ни в зуб ногой. Да и руководство надо проинформировать.

— В руководстве я только одного человека знаю, и у меня с ним серьезно испортились отношения. Да и не вполне он руководство. Не хочу с ним связываться. Ну, а вы… Сообщил бы рано или поздно. Я не хотел волну поднимать, пафос весь этот. Сам еще не отошел от случившегося, не в лучшем психологическом состоянии нахожусь. К тому же ты наверняка знаешь, что деятельность нашей Звездочки заморожена. Собирать всех — как-то не того уже.

— Да, знаю, — горестно кивнул он. — Козлы! Вот и делай для них революцию.

— Тебе Антон успел рассказать?

— Да, Антон, — чуть замешкавшись, ответил Пятачок. — Звонил мне, предупредил.

Я поднялся с кровати.

— У меня выпивон какой-то был в холодильнике. Давай помянем брата.

— Блин, идти уж пора… Хотя ладно, помянем. Давай, давай.

Я сходил на кухню, захватил недопитую старшими членами семьи бутылку какого-то пойла, взял два стакана. По пути кивнул выглядывавшей из зала матери: мол, друг пришел, выпьем чуть-чуть. Она замахала рукой: ладно, ладно. Перед дверью в комнату остановился и прислушался: не звонил ли Пятачок кому? Вроде нет.

— За Гарибальди! — понял я стакан с мутной жидкостью. — Он был выдающимся революционером.

— Это точно! — отозвался Борис. — Пусть земля ему будет пухом.

Он долго морщился, занюхивая вино рукавом, а потом быстро засобирался.

— Интервью горит, — одевал у порога обувь. — Две недели человека вызванивал. Вроде договорились, но до конца не уверен. Начальничек средней руки, но весь из себя. Хуже нет, чем с такими интервью делать.

— Удачи! — пожелал я ему напоследок.

Два дня после визита Пятачка снова продолжалось вязкое затишье. Чего же оно такое вязкое, тоскливо удивлялся я этому гадкому ощущению? Что за тревога опустилась на плечи, черт ее подери?

А потом вдруг позвонила Кислая.

— Виталя, — взволнованная, неспокойная, — меня эти мудаки достали уже. Ты можешь с ними разобраться?

— В чем дело?

— Да эти, которых ты сектантами называл. Из Советской Церкви. Я им четко сказала, что больше к ним не приду. Все, амба. А они звонить мне продолжают, угрожать вот начали.

— Угрожать? Да ладно. Там одни божьи одуванчики.

— Я серьезно. Ну, как угрожать… Голову отрезать не грозились, но отпускать не хотят. “Ты наша”. Прикинь! Дядя Коля этот особенно, козел хренов. Он же мне намеки разные делал, я уж тебе не говорила, чтобы не злить. Давай сходим к ним сегодня, а? Поговоришь, втолкуешь, что да как.

— Сегодня среда. Разве они по средам собираются?

— Теперь собираются. Ну давай, Виталь! Житья не дают. Разорвать с ними хочу.

— Ну и разорви, екэлэмэнэ. Ты же не девочка-припевочка, сама много чего умеешь.

— Ну не могу я так! Они же пенсионеры все, убогие, больные. Не могу я на них кричать. А тебе это — раз плюнуть. Поедем!

Я прокручивал в голове кое-какие мысли.

— Хорошо, — ответил, — съезжу. Можешь забыть о них.

— Я с тобой!

— Не надо. Зачем тебе там рисоваться? Я на минуту заскочу, объясню им диспропорцию и обратно.

— Ну как уж так. Надо и мне появиться.

— Не надо.

— Виталя!..

— Да.

— Ну тогда ты потом ко мне заезжай. Я давно тебя не видела, соскучилась. Побыть с тобой хочу.

Я снова принялся прокручивать мысли.

— Антон погиб, ты знаешь?

— Антон!? Господи, как? Ты серьезно?

— Несчастный случай… Ладно, будь дома. На месте все расскажу.

— Ой, беда-то, беда! Как же так все это?! — причитала она.

Я нажал на отбой.

Взял с собой ствол и, чуть подумав, дополнительный магазин. Хотел еще гранату — у меня хранилась из старых запасов, — но решил, что это будет лишним. Стоял теплый майский вечер — вечернее солнце, ребятня на велосипедах, старушки на скамейках. Добрался до школы, где заседали сектанты. Сразу заходить не стал: покружил вдоль забора, посмотрел за перемещением народа. Вроде ничего подозрительного. Наконец, обхватив в кармане джинсовки рукоятку ствола, вошел внутрь.

— Любители советской эстрады приходили? — спросил у пожилого охранника на вахте.

— Эстрады? — переспросил он. — Так вроде не сегодня у них собрание.

— Да? — изобразил я удивление. — А чего же мне на сегодня назначили?

— Вот уж не знаю, молодой человек. Они два раза в неделю собираются — по вторникам и субботам. А сегодня, если помните, среда.

— Да, среда. Ошибся.

Вышел на крыльцо и тут же присел — типа завязать шнурок. Огляделся по сторонам, палец на курке. Вроде спокойно все. Поднялся и быстро зашагал к забору, потом так же быстро направился вдоль домов к станции метро. Время от времени оглядывался, но никого за собой не видел. Никто даже не смотрел в мою сторону.

Спокойно, осаждал я себя, спускаясь в метрополитен, не загоняйся. Ты можешь ошибаться.

— Планы по захвату России выработал еще предок преподобного Растафари Хайле Селассие, император Эфиопии Иясу Первый Великий, — тараторил в проходящую мимо толпу псевдоисторическую ахинею местный утрясчик — щуплый парень с копной дрэдов на голове. — Именно он подготовил с ответственным заданием эфиопского разведчика, который позднее стал известен в России как Арап Петра Великого. Александр Пушкин, его потомок, был запрограммирован на генетическом уровне донести до русского народа идеи Растафари. Идеи о преимуществе черной расы над всеми остальными. И его миссия увенчалась успехом. Россия уже готова к тому, чтобы принять власть черных.

— Виталик! — раздался за спиной радостный женский окрик. — Подожди, Виталик!

Я резко развернулся и чуть не вытащил из кармана ствол. Черт, я даже стрелять был готов в обладательницу этого приятного голоса. Радостная, запыхавшаяся от бега, меня догоняла Кислая. Подбежав, бросилась ко мне на грудь и поцеловала в щеку.

— Уфф!!! — выдохнула, восстанавливая дыхание. Смотрела на меня ласково, нежно. — Еле-еле догнала тебя! Ты двигаешься как реактивный поезд. Не угнаться!

— Не заметил тебя, — я осторожно шаркал глазами по сторонам.

— Прикинь, я же все напутала! — хлопнула она меня ладошкой по груди. — Не в среду они собираются, а во вторник. Звонить хотела, а денег на счету нет — представляешь, западло какое! Сразу бросилась за тобой. Как мы с тобой разминулись — не пойму. Охранник говорит: да, заходил молодой человек. Только что. Ну, я к метро. Гляжу: вышагивает такой резкий, стремительный парень. Только ты, больше некому! Хорошо, что догнала!

Мы прошли сквозь турникеты, спустились на эскалаторе и остановились на краю платформы.

— Ну что, ко мне? — держала меня Наташа под руку. — Я коньяк купила, фрукты. Ужин приготовлю. Ты похудел, что ли, Виталик? Щеки впали, глаза… Не ешь совсем?

— Почему, ем.

— И настроения, как погляжу, никакого.

— Да чему радоваться?

— Ну все же. Мне хотя бы. Неужели не рад меня видеть?

— Рад.

— Вот! И я рада.

Вагон оказался полупустой, мы уселись на свободное сиденье, Наталья положила голову мне на плечо.

— Так Антона жалко — сил нет, — шепотом говорила она. — Что с ним произошло?

Так же шепотом, не вдаваясь в детали, я быстро пересказал ей события той злополучной ночи. Она изумленно взирала на меня снизу вверх.

— Подожди, так значит, Никита действительно построил межпространственную машину? Животные — они на самом деле в Союз переместились?

— Кто же знает? Проверить нет возможности.

— Так, может, она вовсе и не в Союз их отправила? Сжигала просто — и все. Животные небольшие, от них ничего не осталось, а человека растворить не могла.

Самое ужасное, что все это действительно могло быть правдой, дорогая моя. Никакой сказки, никакой мечты — только серая и унылая действительность вокруг. Барахтайся в ней и пытайся оставаться сильным. Блин, а может, и Союза нет?

— И Звездочку закрыли, — грустно шепнула Наташа. — Что же будет теперь?

Я взглянул на нее: она была такой грустной, такой красивой — я невольно залюбовался ей. Не сдержался и чмокнул в темечко. Удивленная, она повернула ко мне лицо, улыбалась смущенно — мы потянулись друг к другу губами.

Дурак ты, Шайтан, думал я, погружая в нее язык. Как ты мог заподозрить Кислую, единственного близкого тебе человека? Кого угодно, но не ее, потому что она настоящая. Бросать надо на фиг всю революцию, жениться на ней и уезжать куда-нибудь в глушь. Ради чего вся эта война? Ради неблагодарного человечества, которому на хрен не нужна справедливость, которое смиренно течет по реке жизни и вполне довольно окружающим его положением вещей? Оно недостойно священного и праведного коммунизма.

Я и подумать не мог, что Наташа окажется вдруг такой мастерицей. Она собрала впечатляющий стол — салаты, мясные блюда, фрукты, коньяк — свечи зажгла. Мать ее счастливым образом отсутствовала. Мы сидели, как два тихих буржуина-идиота из слащавых американских мелодрам, и, смущаясь этого нескромного, непролетарского стола, свечей этих, спокойствия и собственной расслабленности, тихо любовались друг другом. Мы даже руки сцепили через стол, прямо как те довольные частнособственническим укладом вещей персонажи американских кинокартин, и глупо улыбались, глядя друг на друга.

Потом она отдалась мне. Я почувствовал прилив сил и продемонстрировал все, на что способен. Старенькая кровать отчаянно скрипела, Наташа стояла на четвереньках, упершись руками в стену, и едва сдерживала стоны. Я ни разу не слышал, чтобы она стонала. Но на этот раз ее прорвало, она заурчала, доверилась голосу, и я тоже не сдержался — мы кончили под атональный сладострастный вопль и тут же рухнули на помятую и уже влажную от пота простыню.

Отдышавшись, она поднялась, поцеловала меня в лоб и ушла в ванную. Вернулась на удивление скоро, буквально через минуту. Я не слышал, чтобы она открывала воду. Смутное беспокойство посетило вдруг меня.

Наташа остановилась у спинки кровати и вытянула вперед руки. В них покоился пистолет с прикрепленным к дулу глушителем.

— Виталий Шаталин! — произнесла она громко, чеканя слова. — Решением трибунала Комитета по освобождению России от капиталистического ига за убийство члена Комитета, бойца Гарибальди, несанкционированную ликвидацию профессора Иващенко и контрреволюционную деятельность вы приговорены к смертной казни. Приговор будет приведен в исполнение немедленно.

Надо же, она почти не волновалась! Ни разу не запнулась.

На долю секунды у меня хватило воображения представить себе, что это шутка. Но лишь на долю. Потому что ее голос и выражение глаз сомнений и разночтений в происходящем не оставляли: все серьезно.

— Я не убивал Антона! — изумленно, не веря своим глазам, смотрел я на нее. — Ты прекрасно знаешь это.

— Вам запрещено произносить оправдательные речи, — она целилась мне в грудь, пыталась быть спокойной и хладнокровной, но я видел, что она отчаянно боролась с душевным смятением — пистолет подрагивал в ее ладонях. — Эту ахинею про смерть в пространственной машине никто всерьез не воспринимает. Вы убили его, чтобы занять место командира Звездочки.

— Приди в себя, дура! — крикнул я. — Чем тебя накачали? Ты в своем уме? Наташа, это я, Виталий! Я же люблю тебя.

— Да-а, — криво усмехнулась она, — сейчас мы и про любовь вспомнили! Что-то раньше вы этого слова не произносили.

— Наташа, одумайся! Тебя профессором запугали, да? Тем, что ты была вместе со мной? Они приказали искупить вину?

— Все, заткнись! — гаркнула она и прищурилась для прицельного выстрела. — Организация превыше всего.

Я выхватил из-под спины подушку и корявым движением руки швырнул ее в Кислую. Раздался приглушенный хлопок выстрела — я не понял, куда ушла пуля, болевых ощущений в теле не возникло. Мелькнула короткая мысль: а ведь хотел я ствол под кровать на всякий пожарный засунуть, да романтика опьянила. Это урок тебе, глупец.

Мозг судорожно фиксировал происходящее: Кислая отбивает подушку ударом кулака, лицо ее перекошено, она безобразна до безумия — как мог я трахаться с этой фурией? — она вытягивает руку для нового выстрела. Или их было уже два?

Я выбросился к ней, как лежал, ногами вперед и ударил ее в живот. Эта сука вскрикнула, согнулась и, падая, отлетела к стене, шмякнувшись об нее спиной. Пистолет отскочил куда-то в сторону, я даже не заметил куда. Она тут же поползла к тумбе с телевизором, что стояла в углу комнаты, — видимо, ствол опустился где-то там. Я вскочил на ноги, прыгнул на нее сверху, сумел просунуть руку ей под горло и тотчас же сжал ее в локте. Кислая захрипела от удушья.

Поиск по сайту: