ТАЙНОЕ СООБЩЕНИЕ ИЕРОНИМА ГОХА

Иероним Гох, известный также как номер 1863, оставил свой гениальный след в истории разведки благодаря тому качеству, которое сделало его знамени­тым, а затем и бессмертным — способности быть незаметным и неизвестным. Будучи сверходаренным ребенком, он впервые проявил себя в школе тем, что никак не проявился. То ли судьба, то ли случай, то ли стечение обстоятельств сделали свое потаенное дело, но его имя, с детства бывшее у всех на слуху, кроме вдумчивого трепета вызывало некоторое недоумение. "Иероним Гох? Ах да! Конечно! Мы же знаем этого мальчика. Как же, как же — вундеркинд! Но кто это такой?" Его знали все, и никто его не знал. В классе он выделялся тем, что ничем не выделялся. И когда учительница пыталась привести его пример в назида­ние другим ученикам, она все время вынуждена была спрашивать: "А где наш прославленный Иероним Гох?" - и с некоторой долей растерянности искала глазами по рядам парт. Тогда из-за первой вставал тот, о ком шла речь, и безмолвно взирал на нее своим пустым и всепоглощающим взглядом. "Да вот же он!" — облегченно восклицала она и ласково гладила его стриженую овальную голову. По окончании выпуск­ных экзаменов ему вручили золотую медаль, диплом с отличием и в его честь произнесли тронную речь — действия, которые предназначались для того, кто был первым и мог послужить надеждой для оправдания менторских амбиций славного преподавательского состава. На юношу с великим будущим смотрели тысячи влюбленных глаз, когда ему, возведенному на пьедестал, присваивали высшие награды. Но и тогда он продолжал оставаться незаметным, почти невидимым, ибо через час уже все забыли о нем, хотя имя его все еще священно шелестело на губах у каждого. После чего он растворился в бумажном океане центральных газет и солидных журналов. Его примелькавшееся имя зазвучало почти классически. Его объявили мэтром и увековечили самой престижной правительственной наградой. Вот что по этому поводу вещал один из вестников печати: "В этот день, который Гуманитарная Лига предлагает назвать днем Иеронима Гоха, наш Мэтр получил Высший Орден и в своем выступлении высказался более чем категорично по поводу своих святых функций на благо служения Идее, которые он обязуется выполнять с еще большим рвением и усер­дием". Он полностью оправдал возлагаемые на него чаяния учителей и с непоколебимой уверенностью нес тот знак, которым его отметила природа. Однако глаза его по-прежнему оставались пустыми и всепожираю­щими. В один из дней, когда он пребывал на вершине пирамиды, именуемой славой, он сделал заявление, что Иеронима Гоха больше нет. Общество живо от­кликнулось на эту новость и с долей благодарной скорби отметило день исчезновения Иеронима, а Гу­манитарная Лига отслужила торжественную панихиду. Но жизнь продолжала течь своими неисповедимыми путями. Ажиотаж стих, и люди вновь устремились — каждый в свои заботы.

Шеф одной из сильнейших разведок мира ярко-желтым сентябрьским утром сидел в своем кабинете за массивным дубовым столом и ворошил кипу информа­ционных сводок, каждая из которых стоила многие миллионы. Он был явно чем-то встревожен, так как несмотря на его непостижимую тренированность в искусстве самообладания, было нечто, мешавшее ему работать. Даже когда дела шли не совсем гладко, его мозг, этот суперинтеллектуальный монстр, действовал автоматически, хладнокровно и бесперебойно. В это время его личность полностью растворялась в объекте деятельности, и он становился машиной, выполняю­щей сложнейшие ментальные операции. В такие ми­нуты ему требовалось полное одиночество, отрешен­ность и абсолютная тишина его излюбленного кабине­та. Он никогда не прибегал к услугам шифровальщика, потому что сам был непревзойденным мастером шиф­ров. В расстановке мебели он видел не интерьер, а определенную шифрограмму. Даже в рисунке сквера, куда выходило его окно, ему виделось символическое значение некоторого криптографического послания. Поведение человека также воспринималось им как система кодов, которая может быть подвержена анализу, основанному на правилах дешифровки. Поэтому он и сейчас пытался расшифровать причину своего смут­ного беспокойства, однако несмотря на все, переби­раемые им варианты, которые могли бы дать хоть какое-то рациональное объяснение, отбрасывались как несостоятельные. Он тяжело встал и несколько раз прошелся по комнате, пытаясь раскурить свою трубоч­ку, набитую ароматическим голландским табаком. Спичка чиркнула и тут же погасла — пальцы шефа слегка вибрировали. Только со второго раза он прику­рил и с наслаждением втянул в себя дымящийся запах сливовой косточки. По поводу курения у него была своя концепция. Несмотря на все издержки, этот недостаток имел одно преимущество — он затумани­вал мозг — состояние весьма необходимое при интен­сивной умственной работе. А как довольно опытный и искушенный в этом человек, шеф разведки знал, что, когда мозг работает четко и ясно, он работает хорошо и эффективно, но ограниченно — в силу того, что вынужден постоянно ориентироваться на критические барьеры логического мышления. А чаще всего ориги­нальное решение вырисовывается именно там, за пре­делами этих барьеров. Табачный дым, затуманивая сознание, стирает грани дозволенного и недозволен­ного в цензурном комитете психического аппарата и раскачивает интуицию. Поэтому, когда он вынужден был заниматься административными делами, где тре­бовалась простота, четкость и ясность ума, он не курил, но в случаях, требовавших творческого разре­шения запутанных задач, шеф прибегал к табаку. В этой дымовой завесе ему прорисовывались выходы из таинственных лабиринтов. Попыхивая трубочкой, он уселся в большое мягкое кресло и расслабленно зажму­рился под теплыми солнечными лучами, залившими пространство кабинета через квадратное широкое окно. Однако — тут же он поймал себя на мысли, ибо автоматически сказалась его привычка фиксировать поток вещей и событий — уже за полдень,— окно кабинета выходило на запад. Машинально он посмот­рел на свои наручные часы и пережил момент ужаса. Остановившиеся часы показывали только девять. Еще ни разу за всю его тридцатишестилетнюю карьеру шпиона его часы не останавливались. Генерал был пунктуален и придирчив в вопросах времени. Его собственный внутренний хронометр был развит изу­мительно, но, тем не менее, он всегда питал слабость к этим маленьким механизмам со стрелками. Ну что ж, теперь вполне ясна причина его внутреннего беспо­койства. Он облегченно вздохнул и объяснил себе свое состояние тем, что мозг его подсознательно улавливал, пусть и едва слышное, тиканье часов и привык к этому звуку, который определенным образом действовал на его организм. Сегодня же он был лишен этого своего обычного раздражителя и соответствующим образом прореагировал. Теперь, отбросив все мелкие неудобст­ва, можно подготовиться ко встрече с одним из изо­щреннейших агентов — номером 1863, который со дня на день должен объявиться и передать важнейшую информацию. Агент появлялся всегда в ожидаемое время и в ожидаемом месте, но всегда неожиданно. Но тут почему-то мысли шефа вновь привязались к часам. Будучи человеком дотошным и в то же время мудрым, он не верил в случайности и простые совпадения. Если часы остановились, значит, на это были причины. Как бы это не звучало банально, но данное умозаключение, сделанное им, настроило его на более чем серьезный лад. Во всяком случае, это незначительное и вроде бы случайное событие он принялся рассматривать как своеобразный шифр, разгадав который, он сможет выйти на уровень иных, более специфических причин. Вполне вероятно, что в то же самое время, что и у него, у многих людей в тот же самый момент остановились часы, и каждый из них получил тем самым знак, и он получил свои знак. Маэстро шпионажа, машинально пересев за стол, взят карандаш (он делал пометки и записи только карандашом, ибо авторучек - ни чер­нильных, ни шариковых— терпеть не мог) и начат что-то набрасывать на листке бумаги. Вначале это были бессвязные хаотические линии, но постепенно из хаоса линий стал проступать более или менее осмыс­ленный облик каких-то изображений и в конце концов грифель вывел стайку чисел, совершенно непроиз­вольно и без малейшего элемента осознанности. Мо­жет быть, эти цифры отражали тайный ход его ассоциативных процессов, может быть, это был простой механический перечень несвязанных между собой зна­мени и, но получилось следующее:

Почти тут же он осознал, что 27 — это двадцать седьмое сентября — предполагаемый день встречи, 9 — время, когда остановились часы, 1863 — номер агента, 36 — стаж его, шефа, профессиональной тайной карьеры.

Шеф уже хотел было по привычке уничтожить листок, как вдруг ощутил мягкий толчок откуда-то изнутри — он увидел, что во всех этих датах было нечто общее. Присмотревшись внимательнее, он об­наружил, что именно — если поочередно сложить все цифры, составляющие эти числа, то в результате они дадут число девять. Кроме того, если с каждым из этих чисел произвести ту же операцию, то получится тот же самый результат.

27+09+9+1863+36=2+7+09+9+1+8+6+3+3+6=36.

36=3+6=92+7=9 0+9=9 9=9

1+8+6+3=93+6=9

Во всей этой математике больше всего его насто­рожило то, что конечные итоги суммы цифр номера 1863 и цифра, обозначавшая время, когда останови­лись часы, совпадали. Таким образом, благодаря своей привычке придавать значение внешним случайнос­тям устанавливать между ними тончайшие связи, он обнаружил иную, более глубокую причину своего сегодняшнего состояния. А заодно он буквально вы­числил появление агента.

Стало ясно, остановленные часы— это прямой сигнал, идущий от агента, который таким образом тайно дал о себе знать. Значит, он здесь, рядом, в городе. Можно сказать, что задача наполовину решена, но как это часто бывает, наполовину решенная задача усложняет решение второй половины. Облегчая — усложняем. Но посмотрим, что мы имеем: ясно, что сегодня номер 1863 в городе и ожидает встречи. Но неизвестно, где именно и когда именно. Шеф снова взглянул на часы, которые успел завести, но они по-прежнему стояли. Генерал почувствовал легкий озноб. Это были не его часы. Он быстро вызвал дежурного. Выяснив точное время — три двадцать пополудни — он распорядился немедленно подать машину и уже через десять минут попивал крепкий турецкий кофе в номе­ре отеля, где остановился тайный агент.

Глаза его по-прежнему были пустыми и по-прежнему втягивающими — как две черные дыры. Весь его облик скрадывался обильными очертаниями комнаты со старинными шелковыми гобеленами, разукрашенными библейскими сюжетами. Слова его звучали монотонно', и голос, оседавший где-то в тишине пространства, не оседал в памяти.

— Я и не сомневался шеф,— говорил он почти без интонаций,— что вы разгадаете мой незатейливый шифр. Вначале, уловив общую связь между числами, вы быстро высчитали их значение. Я знал, что вы пойдете именно по этому пути. Но когда вы поняли, что я появился, вы временно попали в тупик — узнав, что я рядом, вы не знали, где меня найти. Но поскольку большей информа­цией вы не располагали, то вам ничего не оставалось, как обратиться к тому, что у вас на руках. На руках же у вас оставались только часы, которые два раза подчеркнули, что остановились. Время, на котором они встали, указыва­ло на то, что в этом деле замешан ваш покорный слуга, так как мой номер в сумме дает девятку. Вы поняли, что часы ваши подменили, что для профессионального шпиона является делом элементарным... Впрочем, не беспокой­тесь — ваш первоклассный "Ролекс" продолжает работать все так же идеально,— агент преспокойно выудил из бокового кармана часы генерала и вручил их владельцу, продолжая в том же тоне излагать свои размышления,— вы должны были несколько раз обратить внимание на то, что часы ваши именно остановились, и это вам дало понимание, что я также остановился гам, где мое поселе­ние может быть хоть как-то связано с цифрой девять. Совсем просто догадаться, что это — девятый номер в гостинице. Но возникает вопрос — в какой именно гостинице? Ведь их в городе несколько. Опять-таки, помня о том, что никакой дополнительной информацией не располагаете, вы продолжали идти тем же лабиринтом, рассуждая примерно следующим образом: "Что означает остановка часов на цифре девять? То, что появился агент восемнадцать-шестьдесят три, сумма номера которого равна девяти. Что означает, что часы остановились на девяти! Это означает, что агент "девять" остановился в номере девять. В какой гостинице он остановился?" И опять вас выручила девятка. Девятка — это сумма цифр, сложенных из последовательности чисел моего номера — восемнадцать-шестьдесят три. Что такое восемнадцать шестьдесят три? Это наименование тайного агента. Какое существует еще наименование у этого агента? Иероним. Таким образом появился повод для догадки, что тайный агент остановился в отеле на улице Босха, которого звали, как и меня - Иероним. Все символические значения чисел прояснились, кроме последнего — указывающего на ваш стаж работы. Мне показалось, что вы обратите на эту деталь внимание и придадите ей значение.

— Ну это-то оказалось самым простым,— с улыбкой произнес шеф,— думаю, с этим бы справил­ся любой ученик. Ясно, что оставшиеся цифры ка­ким-то образом указывают на время встречи, так как остальное оказалось решенным. Если обратиться к тому единственному материалу, которым мы распо­лагаем, то легко увидеть, что первая цифра обозначает час, вторая — минуты. Я мысленно разложил трид­цать шесть на три и шесть и подставил к ним стрелки: часовая оказалась на тройке, минутная — на шестер­ке. Таким образом я получил половину четвертого.

— Признаться, я думал несколько иначе, шеф,— вкрадчиво перебил Иероним Гох,— если мы посмот­рим на соотношение цифр в числе тридцать шесть, то заметим, что тройка есть не что иное, как половина шестерки. Следовательно, речь идет о времени встречи ровно на половине какого-то часа. Половина шестого? Слишком очевидно и потому исключается сразу, тем более, что если бы мое зашифрованное послание попало в чужие руки, а я предусмотрел и эту возможность, то это сбило бы с толку соперника, который, интерпретировав информацию подобным образом, не замедлил бы явиться именно в пять тридцать и, разумеется, получил бы ложное сообще­ние. Тогда я просто подумал, что цифра три стоит на первом месте и в то же время является половиной следующей цифры. Если мы удалим всю внешнюю арифметику, как удаляют строительные леса, когда здание готово, то получим простое соотношение: три и половина, что может в данном случае означать только одно — встреча в половине четвертого.

— Стало быть, кто-то из нас совершил прокол? — генерал озадаченно взялся за подбородок.

— Да нет. Просто небольшая разница во мнени­ях. Должны же в чем-то расходиться люди.

Шеф легким кивком согласился с доводом тай­ного агента.

В тот же день, но уже в девять вечера, в отеле на улице Босха, в девятом номере на втором этаже, уютно расположившись в креслах друг напротив дру­га, о чем-то тихо беседовали два человека, и сквозь монотонное шуршание огня в камине можно было различить приглушенный голос, который принадле­жал более пожилому на вид мужчине:

— Скажите, а как вам удалось распознать, что генерал оказался подставным лицом?

— По нескольким соображениям, шеф,— отве­тил второй, более невзрачный. — Признаться, меня мало интересуют психологические игры в разведке, но когда он явился ко мне в половине четвертого, я понял, откуда он взял это время — он придал симво­лическое значение своему опыту. Мои притязания оказались несколько скромнее. Когда я остановил стрелки на девяти часах, я хотел этим сказать именно то, что хотел сказать, не больше и не меньше. Во-первых, указав время свидания, а во-вторых — харак­тер передаваемого мною сообщения. Если вы посмот­рите на циферблат, то увидите, что одна стрелка располагается напротив отметки девять, а другая — напротив отметки двенадцать. Сложив эти числа, мы получим двадцать один. Раскрыв двадцать первую гексаграмму в "Книге Перемен", мы обнаружим скрытый смысл моего послания. Эта гексаграмма носит иероглиф Ши-Хо, что означает...

— "Стиснутые зубы". И говорит о том, что оппозиционные элементы начинают приобретать зна­чение...

— А для того, чтобы выправить их разрушитель­ную деятельность, необходимы совершенно актив­ные мероприятия.

— Таким образом, мы можем начинать процесс формирования активности?

— Совершенно верно, и время требует этого.

— Но какую же тогда информацию получил наш коллега?

— О, он получил целый микроконтейнер, в котором.'., на микропленке отпечатан перевод Ицзи-на. Это хороший подарок, но когда он дойдет до его смысла, будет уже поздно. Большой человек допустил одну маленькую ошибку — он слишком важное зна­чение придал своему опыту.

— Но как тогда получилось, что наши часы одновременно остановились?

— Они одновременно остановились не только у вас двоих. Вы забыли одну тонкость — я еще не видел в лицо своего начальства, то есть, вас. Поэтому вчера во время вечеринки, где собираются дипломаты, журналисты, светская элита и шпионы, я нескольким предполагаемым кандидатурам сделал эту невинную подмену с уверенностью, что на этот факт не только обратят внимание, но и придадут ему значение два человека — один из разведки, другой из контрразвед­ки. И я стал ждать обоих. Добавлю еще один штрих, который позволил мне отличить одного от другого. Единственная подробность, которую я знаю из жизни своего шефа — это то, что он является тонким знатоком Ицзина, то есть китайской "Книги Пере­мен! А такой человек никогда сразу не потребует информации, ибо он увидит ее там, где не существует ее прямого начертания и никогда не придаст своему опыту самодовлеющего значения, ибо опыт капли всего лишь частица опыта Океана.

СМЕРТЬ ПЕРЕГРИНА

...В крохотной комнатке было грязно и темно. Вещи, разбросанные в беспорядке, покрывшиеся по­желтевшим слоем пыли, казалось, давно и прочно забыли касанье руки человеческой. Время здесь слов­но остановилось навсегда, и ничего не подавало никаких признаков жизни.

Сквозь наглухо закрытое окно сюда не доносились уличные звуки, а если и проникали какие-нибудь из них, то застревали, оседая на плотных вылинявших портье­рах, чья шершавая грубая ткань вставала непреодолимой преградой, как бы разделившей мир на две части.

Здесь жил когда-то Перегрин. Теперь его не стало. Теперь он мертв. Вот уже третий месяц, как он стал принадлежностью иного существования. Вот уже третий месяц, как он почил в бозе. Вот уже третий месяц, как он замолчал навсегда.

Когда его хоронили, Некто произнес речь. Вот она. Речь, которую произнес Некто.

"Ушел от нас Перегрин. Тяжела и невыносима утрата. Мир осиротел. И мы осиротели. Теперь мы — сироты. И горе наше непоправимо. Но, вместе с тем, хочется спросить — кого мы хороним в лице Перегри­на? Молчите? Так я скажу. В лице Перегрина мы хороним прежде всего тело. Но какое тело! Какое тело! Тело, которое, уйдя в землю и смешавшись с прахом, оставило нам вечное дыхание Духа, чьими идеями мы питались, питаемся и будем питаться. И истинно скажу. Перегрин жив. Он среди нас".

Закончил Некто и смахнул с ресницы слезу. А стоявшие у гроба робко переглянулись, словно наде­ясь увидеть Перегрина, который умер только условно, а на самом деле не умер, а находится среди них.

После паузы молчания Некто кивком дат утверди­тельный знак, после чего четверо дюжих молодцов припод­няли гроб, двое других—крышку—и вынос тела состоялся.

Музыканты заиграли не сразу, они никак не могли окончательно сторговаться с устроителями похорон, но тут Некто легким взмахом руки уладил все запинки, и зазвучал траурный марш.

На кладбище.Некто, опустив очи долу, скорбно воскликнул: "Прощай, Перегрин. Прощай. Но знай, что ты не уходишь от нас, а остаешься с нами. И мы тебя не отпустим". — И еще раз прослезился.

Поминки прошли на удивление тихо. Никто не напился и не скандалил.

Комнату Перегрина опечатали, и больше туда никто не входил.

Никто не знал, что Перегрин хранил тайну. Знал только Некто.

Но где он ее хранил, не знал действительно никто.

На одном из бесчисленных листков своих Пере­грин оставил запись: "Небытие не есть не бытие".

Словно в утешение себе. Или что-то предчувствуя. Ибо он скончался в тот день, когда была датирована эта запись. Скончался он столь же неожиданно, сколь и скоропостижно (что совсем не одно и то же). Неизвестно, насколько для него, но для других это явилось полной неожиданностью.

Хотя разве что Некто смутно догадывался, что исход Перегрина не столь неожиданен. Ему было кое-что известно о том, что последние годы своей жизни Перегрин посвятил поискам Пустоты. Но Перегрин не любил распространяться о своих делах, вел скры­тый и замкнутый образ жизни и искал в одиночку.

Хотя Некто и являлся начальником Перегрина, он им только являлся. Он им не был. Власти над Перегрином он не имел. Напротив.

...Это была таинственная, незримая власть. Даже сам Перегрин о ней не догадывался. А Некто чувствовал. И терзался. И мучился. И страдал. И начинал ненавидеть Перегрина. Но, находясь в рабской от него зависимости, в ненависти своей был бессилен, отчего ненавидел еще сильней. И один раз даже поймал себя на мысли, что если Перегрин умрет, то непостижимая власть его прекратится, а тайна раскроется. Перегрин умер. И для всех было загадкой, почему Некто провожал его в последний путь с такими речами и такими почестями. Но спрашивать никто не стал, ведь Некто — это Некто. Дерзких не нашлось.

Три месяца как Перегрин мертв. Рабочий кабинет его подвергся тщательнейшему осмотру, который, кроме разочарования, однако, ничего не принес. Но Некто не остановился на этом. Он упорно охотился за тайной Перегрина. Ему и в голову не приходило, что она может обитать в доме последнего, ибо он еще во время хлопот по организации траурной церемонии самым внимательным образом изучил квартиру покойного и ровным счетом ничего интересного для себя не обна­ружил. И только через три месяца после этой неудач­ной попытки ему снова пришло в голову поискать в доме покойного. Острое и волнующее предчувствие, что вся загадка может находиться в бумагах Перегрина, овладело им. Всколыхнувшаяся в нем волна томитель­ных предчувствий заставила его немедленно последо­вать, почти побежать к дому покойного.

И он вновь посетил перегриновское жилище.

Он взрыхлил желтовато-бурую пыль. Пыль взмет­нулась и медленно стала оседать на него, и голова его сделалась седой. Но он уверенно, хотя и осторожно, направился к письменному столу, стоявшему у окна, стараясь шагать как можно тише и мягче. Он усмехнул­ся. Надо же, три месяца всего как умер, а пылюга прямо-таки вековая. Но тут он почему-то вздрогнул, и холодок пробежал по его спине. Теперь уж очень осторожно и почти с трепетом он коснулся ящика письменного стола. Робко потянул на себя латунную ручку.

Перебирая бумаги, вначале чуть дрожащими паль­чиками, он постепенно увлекся и забыл о мистичес­ких настроениях. Он пристально всматривался в густо исписанные листы, но для души его они не представ­ляли никакого интереса. Это были телефонные номе­ра, записи на память, долговые счета.

"Ого, какими суммами он манипулировал. А жил скромняга скромнягой".

Наконец на каких-то смятых четвертушках его глаз уловил то, что, по-видимому, он искал. Он принялся разбираться в прыгающих колючих буквах.

"Нет времени, нет пространства. Есть лишь одно зыбкое наше сознание с его непонятными формами Движения. Лишь Я — текучее и растекающееся.

И ни одна зеркальная поверхность не уловит наших изменений.

И только благодаря тончайшим щупальцам психического, мы ориентируемся в непостижимых лабиринтах наших собственных построений.

Нет ничего. Есть Тайна. И есть Пустота. И ее Тайна Пустоты.

Небытие не есть не бытие.

Тоска — это скважина, через которую душа^ соединяется с молчанием.

Взгляд, обращенный внутрь себя и видящий там такую же бесконечность, как и ту, что окружает нас вовне, становится центром Пустоты и в итоге теряет свое значение. Ибо он также пуст.

Как можно познать то, чего нет? Но мир — это то, чего нет.

Все сводится к Пустоте.

Но и Пустоты нет.

Но... но... но... я... есть? Или меня нет?" ^ На этом страница заканчивалась. Некто перевер­нул листок и обнаружил там следующее:

"Эти мысли мои открыли мне тайну Пустоты. Но странная прихоть Судьбы — открыв тайну жизни, я почув­ствовал, что умираю. Это дает мне право сделать вывод, что смерть дана человеку для того, чтобы он понял жизнь, загадку, над которой он тщетно бился в течение всего своего существования. Я уже вижу Бездну, и менятянеткней. Тайна пустоты — в этих моих записях, и пусть некто придет и, если сумеет, отыщет ее. И если он сумеет и отыщет ее, то тайну бессмертия он обретет. А я эту тайну со смертью своей уношу с собой. Я знаю, что как только поставлю последнюю точку, я уйду; я ее могу не ставить, могу поставить, когда захочу, но я уже не хочу мочь и не могу хотеть; после того, как я ее поставлю, у меня еще будет несколько секунд, чтобы засунуть эти записки в ящик стола, поглубже; не хочется, чтобы их трогала пыль; вот и все: я ставлю точку — ."

Некто спрятал листок у себя в кармане и поспеш­но покинул квартиру покойного.

Вскоре он добровольно покинул и свой ответст­венный пост, дабы посвятить жизнь свою смерти его. Для подчиненных он уже перестал существовать как Некто и стал — никто. О нем забыли. Но Перегрина помнили, а иногда и вспоминали.

МОДЕЛЬ ДОРЛЕСА

В 1949 г. американец немецкого происхождения, доктор Дорлес, физик, увлекшийся даосской филосо­фией, по прочтении Дао Дэ Цзин загорелся идеей создать совершенную модель Пустоты в том понима­нии, в котором она явилась Лао Цзы и его последова­телям. Как откровение, как музыка звучали изрече­ния древнего текста, прочно впечатываясь в разгоря­ченный мозг. "Дао пусто, но неисчерпаемо. О глубо­чайшее! Оно предок всех вещей!.. Я не знаю, чей оно сын, но оно предшествует небесному владыке." (§4). Иными словами — Дао — это то, что является праро­дителем самой Вселенной. Его невозможно опреде­лить грубыми физическими методами, сколь ни была бы совершенна аппаратура, но можно познать его через себя, открыть и ощутить в себе, так как любое "я" есть Вселенная, и наше психическое так или иначе где-то соприкасается с абсолютной Пустотой. "Не выходя со двора, можно познать мир. Не выгля­дывая из окна, можно видеть естественное дао." (§47). Чрезвычайно взволнованный профессор с одержи­мостью безумца начал работать над своим проектом, отдавая ему все свои силы и бессонные ночи. О! Это будет величайшее открытие в экспериментальной философии, новой науке, основанной им, Карлом Дорлесом, универсальной отрасли знания, которая должна объединить в себе весь опыт человечества. Порой ему казалось, что открытие совсем рядом, стоит сделать только шаг, и оно свершится.

И оно свершилось. В 1956 г. ученый выделил в чистом виде абсолютную пустоту, мистическое ни­что, и заточил его в специальный, сконструирован­ный для этой цели резервуар, представляющий собой сферу из идеально прозрачного материала. Это было подобие полого стеклянного шара, наполненного черным. Только в качестве черного здесь выступало то, что не имеет имени, а в качестве оболочки — психическая энергия самого исследователя, ибо стек­ло слишком хрупко, чтобы сдержать укрощенную пустоту.

Но теперь возникла сложность иного порядка, •} которую гениальный ум профессора не предвидел; ведь если из своего заключения высвободится хоть малая толика находящегося в нем, не пройдет и секунды, как от земли ничего не останется. Огонь порождает огонь, ничто порождает ничто. И поседевший, состарившийся преподаватель Принстонского университета решил, что пока ни одна живая душа не должна знать о страшных результатах его работы. Свое детище он держал у себя в домашней лаборатории и вскоре заметил одну особен­ность, которую сформулировал в своем дневнике и окрестил первым свойством Дорлесовой пустоты. Ока­зывается, на расстоянии около тридцати метров она оказывает губительное действие на живой организм, животный или растительный. Попадая в радиус ее действия, ее создатель подвергался крайне тягостным ощущениям, его начинало тошнить, и возникало состо­яние, близкое к полубессознательному. Вначале он подумал, что дает о себе знать перенапряжение, сопут­ствовавшее ему все эти годы. Тогда он запустил в зону действия кролика. Кролик пробежал несколько шагов и, переступив мысленно очерченную роковую линию, моментально исчез, словно его и не было.

Вскоре доктор Дорлес стал называть свою модель монстром, она перестала его восхищать, и в его отношении к ней примешалось новое странное чув­ство. Со всей научной смелостью и откровенностью он определил его как чувство страха. Он боялся ее, сначала по ночам, потом наяву его стали преследовать кошмары, навязчивые идеи не давали ему покоя, они словно подталкивали его к тому пределу, за которым уже растворилось одно живое существо, и сопротив­ляться им было все тяжелее и тяжелее.

И вот в одно ясное солнечное утро исхудавший и осунувшийся, похожий на тень человек, а это был не кто иной, как доктор Дорлес, резко распахнул двери лаборатории и медленно направился к одиноко чернеющему шару. Его начало тошнить, он чувство­вал, как сознание ускользает от него, где-то близко, почти рядом, ослепительно вспыхнуло солнце, так что застучало в висках, в последний раз он успел осознать себя... в глазах потемнело, будто раздвину-

лись оболочки сферы и приняли его в себя, вновь сомкнувшись за ним.

Примечательно то, что впоследствии никто о нем не вспомнил, словно на свете и не существовало никогда Карла Дорлеса, известного ученого физика, специалиста в области ядерных исследований.

"Оно бесконечно и не может быть названо. Оно снова возвращается в небытие. И вот называю его формой без форм, образом без существа. Поэтому называю его неясным, туманным. Встречаюсь с ним и не вижу лица его, иду следом за ним и не вижу спины его." (§14).

СПОР

Через пустыню шли двое и о чем-то разгоряченно спорили.

Один, то и дело облизывая тонкие сухие губы с застывшим на них желтоватым налетом, страстно что-то доказывал второму, но тот лишь презрительно морщился и хрипло усмехался: "Безумны твои речи", и в свою очередь начинал развивать собственные идеи. Но вскоре первый нетерпеливо перебивал вто­рого, и все начиналось сначала. Каждый из них отстаивал свою правоту, старался продемонстриро­вать свою силу, стремился обратить в свою веру.

И вот уже на пороге ночи спор перешел в ссору, и уже готова была вспыхнуть вражда. И каждый уже кричал другому, что может обойтись и без него. И тогда они, не сговариваясь, решили пойти врозь — каждый своей дорогой. Их уже обступила холодная мрачная ночь. И вокруг простиралась пустыня. И первый дерзко шагнул во тьму. Но вскоре он услышал за собой шаги своего спутника и подумал: "Какая во мне сила! Он пошел за мной, потому что он не может обойтись без меня".

"Все-таки как он слаб! Надо пойти за ним, чтобы уберечь его от бед и опасностей, иначе это будет лежать на моей совести", — думал в это время другой, догоняя первого.

НА ПРОСЕЛОЧНОЙ ДОРОГЕ

На проселочной дороге встретились как-то двое знакомых, и один похвастал: "Смотри, какой мне Природа подарок сделала! Какое чудо!" — и показал вспыхнувший в ладони, редкой красоты, прозрачный, как застившая слеза, камень.— Не каждому дано найти такое — для этого нужна особая благосклонность и расположение Природы".

Тогда другой нагнулся и поднял с земли засохший ком глины. И, показав его своему собеседнику, сказал: "Мы с тобой равны".

Поиск по сайту: