Соломинка в куче иголок

Мой отец взял меня с собой на первый бейсбольный матч, проводившийся дома. Это было в субботу. Он не предупредил меня, что купил билеты. Может, их ему подарили. В любом случае в пятницу вечером за ужином он объявил мне, что на следующий день мы идем на бейсбол. Мы никогда раньше не ходили на матчи, и я даже не помню, чтобы он ходил один. Но теперь мы ехали на игру. Я хотел поехать на поезде, но отец настоял на машине.

Отец отказывался покупать пикап. Мать постоянно говорила ему, что он нам нужен. Он вроде как требовался ей для каких-то дел, которые она никогда не делала, и для работы по дому, которую никогда не делал отец. Возможно, мы оставались единственной семьей в городе без какой-нибудь большой машины — пикапа или грузовичка. Мои родители ездили на «Вольво». У отца был маленький коричневый закрытый двухдверный автомобиль, а у матери коричневый четырехдверный. Машины напоминали картонные коробки на колесах, но, на самом деле — надежные и безопасные картонные коробки. Отец хотел ездить на самой маленькой и самой надеждой машине из построенных, и я уверен, что он ездил бы и в одноместном автомобиле, если бы такие производились. Единственным грузом, который его волновал, неизменно оставались его клюшки для гольфа. Если они влезали в багажник, то автомобиль был достаточно большим для него. Что-то более крупное он считал просто лишним.

Я смотрел в окно и слушал подаренные Анной компакт-диски через наушники. Первый компакт-диск она закончила песней «Bauhaus» «Бела Лугоши мертв». Песня длилась почти десять минут. Она начиналась с легкого постукивания барабанными палочками о металлический край барабана, затем этот звук искажался, отдавался эхом и снова повторялся. Медленно подключался басовый звук волынки, потом рявкала гитара. До пения проходило почти две минуты. Пение в основном состояло из повторения названия песни, снова и снова, вместе с которым повторялась одна фраза: «И думал я всегда, что он поет „Я мертв“». Но когда я слушал исполнение в наушниках, последние слова — «Я мертв» — звучали по-другому — «Я не подвластен смерти». Наверное, это имело больше смысла. Включая эту песню, Анна всегда смеялась.

— Они серьезно? — спрашивала она. — Это может быть вульгарно, но все равно драматично и трагично, — она считала, что это весело и смешно. — Как ты думаешь, они считали это смешным? — спрашивала она.

— А кто-то еще считает?

— Все воспринимают очень серьезно, — сказала она. — Мой отец сказал, что это напоминает готский гимн.

— Немного противно, может даже мурашки на коже появляются, — сказал я.

— Противно в том же смысле, что и выблеванный гороховый суп. Нужно смеяться.

…Мне пришлось слушать эту песню снова и снова. Было смешно, но я не смеялся.

Мы ехали по трассе, направляясь к стадиону. Внезапно отец повернулся ко мне и вздернул подбородок. Я снял наушники.

— Когда ты участвовал в съемках того телешоу, ты что-нибудь подписывал? — спросил он.

— Да. Думаю, что это было разрешение на использование видеоматериалов с моим участием.

Он кивнул и снова уставился на дорогу.

— Я думаю, что знаю, зачем им фотография, — сказал он.

Когда он убедился, что все мое внимание переключилось на него (а это было так, поверьте мне), отец продолжил.

— Они хотели использовать ее в шоу. Они хотели сделать о тебе программу, использовать записанные материалы, которые не показали раньше, а затем дать снимок.

— А дальше?

— Когда они выяснили, что разрешение незаконно, это нарушило их планы[38].

— Откуда ты это знаешь?

— Твой старик — не полный идиот, — заметил отец.

— Ты лишил меня шанса стать звездой экрана, — сказал я.

Отец знал, что я шучу.

— Ты молод, у тебя будет много других шансов, лучших, чем этот.

* * *

Нам потребовалось примерно три часа, чтобы добраться до стадиона. Потом пришлось стоять в очереди у окошка, где выдавали заказанные по телефону билеты. Я взял с собой бинокль, хотя отец настаивал, чтобы я оставил его дома.

— У нас хорошие места, — говорил он. — Бинокль тебе не потребуется.

Когда он, наконец, получил билеты в руки, то понял, что мы сидим в верхних рядах. Однако он ничего об этом не сказал, пока мы не поднялись туда, оказавшись в первом ряду верхнего яруса, примерно по центру поля.

— Не так плохо, — заметил он, когда мы сели.

День был прохладный и серый, в любую минуту мог пойти дождь. Время от времени на стадион налетал сильный порыв ветра и бил меня в спину. Я подумал, что если встану, то ветер вполне может перебросить меня через заграждения на сиденья внизу. Я никогда не боялся высоты, но на этот раз не мог смотреть прямо вниз. Высота каким-то образом притягивала, хотелось прыгнуть. Это было физическое желание, влечение, порыв или искушение, которому следовало противостоять. Я совершенно не собирался прыгать, ни в коем случае, но никак не мог отделаться от чувства, засевшего у меня в низу живота, в мышцах. Оно заставляло меня думать, что я могу прыгнуть, несмотря на собственное нежелание это делать. Я хотел отодвинуться от заграждений, но что сказать отцу? Что я боюсь?.. Поэтому я прижимал к глазам бинокль, концентрируя внимание на игроках на поле или осматривая остальных зрителей.

Отец ел крекеры с запахом устриц из пакета, который пронес под пальто, и пил пиво. Он пытался следить за игрой, но то и дело отвлекался или поддерживал со мной разговор. Или, может, он пытался заставить меня сфокусировать все внимание на игре?

— Что там происходит? — то и дело повторял отец. Поэтому мне приходилось внимательно следить за игрой и помогать ему разобраться с происходящим.

— Кто взял мяч? Какой номер? — спрашивал он.

— Питчер добрался до него первым. Наверное, это можно было назвать разговором. После четвертой или пятой подачи я обратил внимание на группу ребят-готов, которые сидели в последнем ряду с другой стороны поля, в правом секторе. Раньше я не обращал на них внимания. Там собралось восемь или десять человек, и я смотрел на них через бейсбольное поле и думал, что группа таких ребят появляется на всех спортивных соревнованиях. Они всегда сидят вместе в черной форме. Затем я увидел ее. Это была Анна. Она сидела в центре группы и спокойно следила за игрой. Ее светлые волосы напоминали соломинку в куче иголок.

Я сказал отцу, что сейчас вернусь, бросился к проходу, а затем из сектора. Мне требовалось обогнуть весь стадион, пробежать мимо множества людей, выстроившихся у буфетов и туалетов. Я бежал так быстро, как только мог, но кто-то постоянно тормозил мое продвижение. Вероятно, мне потребовалось минут десять, чтобы добраться до противоположной стороны. Я слышал, как на поле продолжается игра. Звуки долетали и под трибуны, и у каждого буфета работал телевизор, где шла прямая трансляция. Что-то произошло на поле, толпа громко кричала. Когда я выскочил на сектор из коридора, все стояли. Я поспешил вверх по ступенькам. До верхнего ряда пришлось преодолеть почти сотню ступенек, — а потом еще ждать, пока люди сядут, чтобы увидеть ее. Я тяжело дышал. Я неправильно рассчитал выход — до интересующей меня группы оставался один сектор, поэтому мне пришлось спускаться, переходить к другому выходу, а потом снова подниматься по ступенькам. Я очень спешил и судорожно осматривал трибуны, пытаясь разглядеть Анну. Ребята в черном продолжали сидеть у прохода, на крайних местах трех верхних рядов. Я искал Анну глазами, в том месте, где видел ее. Но ее там не оказалось. Ее место опустело.

— Что ты хочешь? — спросил меня один из парней.

— Ничего, — ответил я. — Я кое-кого искал.

— Ее здесь нет, — сказал еще один парень. Я поднял голову и понял, что это Брюс Друитт.

— Где она?

— Тебе следует знать.

— Почему это?

— Твой приятель чуть не убил ее.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — заявил я.

— Клер отравилась слишком большой дозой, которую купила у твоего приятеля.

Я едва ли понимал, что он говорит. Наверное, я отвечал, как робот или зомби.

— Я не знал, — пробормотал я.

Я в ярости оглядывался вокруг, надеясь, что Анна появится и положит всему этому конец, или появится и скажет, что Брюс врет и все в порядке.

— Что ты пытаешься сделать? Избавиться от всех девушек в школе?

Мне требовалось уйти. Я больше не мог с ними разговаривать. На поле что-то опять случилось, и все зрители повскакали со своих мест. Готы остались сидеть. Я чувствовал, как они смотрят на меня. Толпа кричала, а они молчали, глядя на меня. Я думал, что потеряю сознание или меня вырвет, может, я свалюсь вниз, прокачусь по ступенькам и рухну на поле. У меня болели ноги, и я чувствовал слабость. Я развернулся и медленно пошел вниз по ступенькам. Я слышал, как Брюс обращается к остальным.

— Это парень той суки, которая чуть меня не убила.

Я хотел развернуться, броситься назад и кричать на него, я хотел выбить ему зубы, но ничего не сделал. Внезапно я почувствовал себя изможденным. Я едва мог идти вниз. У меня по телу курсировал адреналин, причем так, что меня почти трясло, но энергии не осталось. Я спустился по лестнице и вышел в коридор, который вел к буфетам. Я ждал там, зная, что Анна никогда не пойдет этим путем к тому месту, где я ее видел. Но, тем не менее, я ждал.

Наконец я вернулся на свое место.

— Куда ты ходил? — спросил отец.

— Просто прогулялся.

— Я видел тебя вон там, — он показал через стадион.

— Я видел там Брюса Друитта.

— И тебе потребовалось туда нестись, чтобы с ним встретиться?

Я ничего не ответил.

— Что он тебе сказал?

— Ничего.

— Что он там делает?

— Я не знаю.

— Какое совпадение.

Начался дождь. Это был холодный моросящий дождь, но никто не сдвинулся с места, только открылось несколько зонтиков. Было хорошо. Затем дождь усилился. Люди начали перебираться с нижних рядов на верхние, прикрытые навесами, или просто уходили со стадиона. Мы сидели под дождем.

— Хочешь уйти? — спросил отец.

— Осталось только две подачи, — заметил я.

Игра шла напряженно, с переменным успехом, было непонятно, кто выиграет. Отец следил за счетом. Он бы расстроился, если бы пришлось уйти, не узнав, чем закончился матч. Правда, казалось, что его больше интересует фиксирование хода игры на бумаге, чем расслабление и наблюдение за игрой. Он должным образом заполнял все клеточки цифрами, которые для меня ничего не значили. Он следил за всем — количеством подач каждого питчера, временем игры, температурой, фамилиями судей. Вся игра была аккуратно, во всех деталях зафиксирована карандашом у него в программке.

Я сидел остаток матча, думая о Клер и Карле, а заодно — о Брюсе и Анне. Я продолжал смотреть на то место, где видел Анну. Оно пустовало. Мне она привиделась. Я знал, что она мне привиделась, но мысль о том, что она сидела там и ушла, заметив, что я направляюсь к ней, возвращалась снова и снова. Я принялся фантазировать, что она все еще жива, что мучает меня, преследует меня и специально играет со мной и разыгрывает меня. Каждый раз, когда эта мысль возникала у меня в сознании, я пытался ее оттолкнуть и подумать о том, что сказал Брюс. Вопросы накапливались и словно играли в пинг-понг у меня в голове, перепрыгивали с места на места, сталкивались друг с другом, причем так быстро и так сильно, что расплывались, искажались и искривлялись. Я крепко сжимал бинокль и смотрел через поле. Я уверен — отец видел, что я не смотрю игру, поскольку спрашивал меня, что происходит при разыгрывании каждой подачи:

— Это был третий удар или он только замахнулся?

— Этот мяч засчитали? Смотри на табло. Там будет официальное решение.

— Что это было? Давай, помоги мне разобраться.

Я переводил бинокль с одного места на другое — с питчера на табло, а затем на верхний ряд, где продолжал сидеть Брюс, пока у меня не закружилась голова. Мне пришлось опустить бинокль и сделать несколько глубоких вдохов.

У меня очень сильно болела голова, и я даже подумал, что она расколется пополам. Я хотел, чтобы она раскололась, и из нее вылетели все мысли, которые там закипали. Внутри уже явно собрался пар. Может, если он выйдет, я смогу успокоиться. Затем я снова посмотрел вниз. Было трудно удержаться от прыжка. Мне просто хотелось какого-то облегчения. Я думал, что расплачусь. Я чувствовал, как слезы собираются у меня за глазами. Мне пришлось их закрыть и откинуться на спинку сиденья. Толпа снова орала. Это был последний бросок. Игра закончилась.

— С тобой все в порядке? — спросил отец. Я открыл глаза.

— У меня внезапно закружилась голова.

— Может, ты слишком быстро пробежался. Просто посиди секундочку и расслабься.

Он снова сел и продолжал что-то писать в программке. Холодный ветер казался мне приятным. Я сидел и подставлял ему лицо, пока мне не стало лучше. Мы встали и присоединились к толпе, которая пыталась спускаться вниз по забитым людьми пандусам и выйти со стадиона. До машины мы добирались почти час, а затем еще почти час стояли в пробке. Казалось, это совершенно не беспокоило моего отца. На самом деле, я думаю, что он получал удовольствие.

— Нам нужно почаще выбираться на матчи, — сказал он, — когда станет теплее.

— Давай в следующий раз поедем на поезде, — предложил я.

— Зачем? И так неплохо.

Когда мы проехали поворот на Эллрой, который находился примерно в полутора часах езды от дома, дождь внезапно перешел в снег. Крупные мокрые хлопья летели на нас из черноты ночи. Это были умирающие звезды или крошечные белые кулаки, которые били по нам и врезались в нас. Отцу пришлось снизить скорость до двадцати миль в час, потому что видимость стала отвратительной.

— В апреле самые отвратительные снегопады, — пробормотал он.

Мы добрались домой только к десяти. Земля была покрыта снегом. Наверное, он лежал слоем в один фут. Мне пришлось выйти и лопатой расчищать дорожку для машины. Я работал как можно быстрее, а затем позвонил в больницу. Клер на самом деле лежала там. Я подумывал, не обратиться ли и мне к врачам. Может, мне дадут какие-то таблетки или что-то, что позволит мне не сходить с ума от крутящихся в голове мыслей. Может, они просверлят дырки у меня в голове, и пар выйдет со свистом.

Может, они просто вырежут часть мозга, снимут плесень и корку, и я проведу остаток жизни, сидя в кресле с глупой улыбкой на лице — счастливый и не воспринимающей происходящее в окружающем меня мире.

На следующее утро я попросил мать отвезти меня в больницу в Шеринге. Они не хотели пускать меня к Клер. Они не позволили зайти в палату и моей матери. Клер лежала в блоке интенсивной терапии. Туда пускали только ближайших родственников. Моя мать поговорила с одной из медсестер, но она отказалась даже сообщить, почему Клер попала в больницу. Мы поехали назад домой.

Я отправился пешком к Карлу.

— Я ничего ей не продавал, — сказал он. — Я не торгую таким дерьмом.

— А кто продал?

— Я не знаю.

— Ты знаешь.

— Ты даже не знаешь, почему она попала в больницу, — заметил Карл.

— Я знаю то, что мне сказал Брюс.

— Вот именно.

— А ты что знаешь? — не отставал я.

— То же, что и ты. Ничего.

Клер провела в больнице три дня. Наконец, в один из дней мать снова отвезла меня туда после школы. Она ждала в приемном покое, а я отправился к Клер. Когда я заворачивал за угол к ее палате, мне показалось, что я увидел Карла в другой стороне коридора. Он быстро исчез, поэтому я не уверен, он ли это был или нет. Я едва сдержался, чтобы не последовать за ним и убедиться. Я не мог придумать объяснений, зачем бы Карлу здесь находиться. Он недостаточно хорошо знал Клер, чтобы ее навещать, если только то, что сказал Брюс, не было правдой.

Я вошел в палату. В ней пахло точно также как в поезде, только было больше пластика. Клер сидела на кровати с закрытыми глазами. Вторая койка в палате пустовала. Занавеска, разделяющая кровати, оказалась сдвинута к стене, пустая койка — очень ровно застелена. Подушки лежали на положенных местах, чистые простыни были идеально отглажены. Она выглядела жесткой и словно ненастоящей и немного пугала, как внутренняя часть гроба. Я ожидал увидеть трубки, идущие из носа, горла и рук Клер, но ничего подобного не оказалось. Она вполне могла бы просто заснуть в больнице. Выглядела она абсолютно нормально, а когда открыла глаза, так вообще можно было подумать, что Клер готова уйти домой. Волосы она явно давно не расчесывала, и они спутались у нее на затылке, а косметикой она здесь не пользовалась. На ней была больничная ночная рубашка, поверх которой девушка накинула халат. Я впервые видел Клер без традиционного облачения готички. Верите или нет, но она выглядела более здоровой, чем раньше. Без косметики у нее появился приятный цвет лица, губы без помады были красными, глаза — нежно-зелеными, и казались более дружелюбными без черных кругов, которые обычно их окружали. Клер выглядела слишком здоровой, чтобы лежать в больнице, и мне показалось странным, что она тут находится. Я стоял в дверном проеме, раздумывая, не уйти ли мне, но Клер повернулась ко мне и улыбнулась, когда меня заметила. Это была усталая, почти вымученная улыбка.

— Я не задержусь надолго, — предупредил я. — Я просто хотел посмотреть, как ты себя чувствуешь.

— Посиди немного, — попросила она. — Здесь так скучно.

— Когда тебя выпишут?

— Сказали, что если не успеют сегодня до пяти вечера, то завтра с утра.

— А что не успеют-то?

— Не знаю. Наверное, нужно оформлять какие-то бумаги или еще что-то. Это напоминает ресторан. Ужин не заканчивается, пока не принесут счет.

— А где твои родители?

— Маме пришлось поехать в школу за сестрой, а где отец, я не знаю. Он тут нечасто появляется.

— Мне очень жаль.

— Да он просто злится.

— А мама?

— Это будет позже.

— В школе ходит слух о случившемся, — сообщил я. — На самом деле целых два.

Я замолчал и смотрел на нее, пытаясь определить, хочет ли она их услышать. Клер снова устало мне улыбнулась.

— Одни говорят, что ты сделала это преднамеренно, а другие, что виноват мой друг Карл.

— Каким образом виноват?

— Он продал тебе какую-то дрянь.

— Кто это говорит?

— Теперь уже многие, но я лично слышал это от Брюса. Первая часть не соответствовала истине. Я слышал это только от Брюса.

— Брюс — ублюдок, — сказала Клер.

На самом деле это не было ответом на вопрос. Я подождал несколько секунд, но она ничего больше не объясняла.

— А как ты сюда попал? — спросила Клер.

— Меня привезла мама. Она сидит в приемном покое.

— О, прости! — воскликнула Клер. — Не нужно держать ее там.

— Не беспокойся. Она любит посидеть, ничего не делая. Не думаю, что ей может это наскучить. Или ей все время скучно, и это состояние кажется для нее естественным.

Мы снова какое-то время молчали.

— По крайней мере, ты в палате одна, — заметил я.

— Здесь лежал человек, но больше его нет.

— Ему стало лучше?

— Я не знаю. Они просто вывезли его вчера вечером на каталке, и он сюда больше не вернулся. Я, в любом случае, почти ничего не знала, но они тут ничего не рассказывают.

— Это как-то жутковато.

— Все больницы такие. Тебе бы стоило тут появиться ночью. Слышишь разнообразные странные, жуткие звуки. Кто-то заходит, заглядывает к тебе, будит тебя, измеряет тебе температуру, давление или еще что-нибудь. По крайней мере, в половине случаев ты не знаешь, что происходит и почему. А днем ты никого не видишь и, как кажется, вообще ничего не происходит. Они тут напоминают вампиров, которые выходят на охоту ночью.

— Если повезет, то ты покинешь это место до темноты, до возвращения вампиров.

— Надеюсь. Мама должна скоро вернуться и выяснить ситуацию.

— Тогда я лучше пойду. Или мы можем подождать и посмотреть, не потребуется ли тебя подвезти.

— Не беспокойся. Со мной все будет в порядке.

— Я надеюсь, — я встал, чтобы уйти.

— Подойди ко мне, — позвала Клер и протянула ко мне руки.

Я подошел к кровати и обнял ее.

— Не беспокойся насчет меня. Это был несчастный случай. Просто несчастный случай.

Я надеялся, что она расскажет мне побольше, но она не стала ничего объяснять, а я не хотел на нее давить. Я просто улыбнулся ей и слегка сжал ее руку сквозь белый халат.

— Жаль, что они не держат халаты твоего любимого цвета, — заметил я.

Клер рассмеялась:

— Ты можешь себе представить больных, одетых во все черное? Тогда при попадании в это заведение мурашки бы точно выступали на коже.

У меня в сознании внезапно возник образ Анны — она оказалась на другой кровати. Обе девушки были одеты словно для похорон и лежали на больничных кроватях с натянутыми до плеч простынями. Безжизненные лица были покрыты густым слоем грима, глаза широко открыты и смотрели прямо перед собой…

— Позвони мне, когда вернешься домой, — попросил я.

— Хорошо.

* * *

Когда мать везла меня домой, я стал думать об Анне, как о злой силе в моей жизни. Я никогда раньше так не считал, но, похоже, теперь ничто не складывалось нормально. Вместо этого все вокруг меня становилось все более и более странным. Она каким-то образом контролировала события, мешала миру и что-то в нем путала, от чего я приходил в смятение и терялся. Я задумался, не виновата ли Анна в случившемся с Клер. Мы поцеловались с Клер, и после этого что-то произошло. Брюс заявил, что Анна специально разбила его машину. Я не знал, могу ли ему полностью доверять или нет, но если это на самом деле так, что это значит? Если Анна могла врезаться на машине в стальные ограждения моста, на что еще она была способна? Даже если она и не в ответе за все плохое, что случилось и случается, эти вещи все равно происходили. Они могла оказаться совпадениями, как заметил мой отец на бейсбольном матче, но их получалось уж слишком много. Я отчаянно пытался связаться с Анной, всеми способами пытался получить от нее послание, вступить с ней в контакт, а, может, на самом деле, мне следовало пытаться отвязаться от нее, отказаться от любого контакта, на который она пыталась пойти. Может, поэтому нам и советуют избегать Мамлера — из-за того, что там случается все дурное? И теперь это дурное происходило на самом деле.

* * *

Брюс ездил на новом черном пикапе «Додж-Рэм». Он заменил черную «Интригу», на которой он ездил до аварии. Я помню разговоры о том, что кто-то написал в женском туалете на первом этаже: «Брюс Друитт на „Рэме“ — это круто»[39]. Ходили слухи, что это написала Анна.

— Если я это и написала, то высказала свой сарказм, — было ее единственным комментарием на эту тему. — Проблема в том, что Брюс нравится многим девочкам, но они никогда этого не скажут, потому что он — один из готов.

Однажды Клер сказала то же самое — если бы Брюс выглядел как все остальные, то был бы одним из самых популярных парней в школе. Вместо этого он отпугивает людей. Он относился к тем парням, которые, даже если подведут глаза, все равно будут выглядеть задирами и забияками.

Есть показательная история о Брюсе, которая помогла ему добиться такой репутации. Через пару дней после того, как у него появилась новая машина, кто-то приклеил ему на бампер наклейку с надписью «Господь с тобой?». Брюс выяснил, кто это сделал, и избил парня, но наклейку оставил. Он подумал, что так забавно.

— Я бы сам такую наклеил, — сказал он парню. — Но не подходи к моей тачке.

Брюс обожал говорить о своих машинах, но не о чужих. Свою он всегда именовал «тачкой», но другие так никогда не называл.

Я пытался встретиться с Брюсом после школы с тех пор, как видел его на бейсбольном матче, но он всегда исчезал о того, как я успевал его найти. Я еще до занятий находился место, где он припарковал машину, но когда подходил туда после окончания занятий, его пикапа там уже не было. Иногда он уезжал на машине обедать, а потом ставил ее в другом месте, поэтому мне приходилось ходить по небольшой автомобильной стоянке, расположенной у подножия склона, на котором стояла школа, или идти вдоль футбольного поля, где также имелись места для парковки. Но машины нигде не находилось. В результате, к концу недели я добрался до «Доджа» раньше Брюса. Это был прохладный весенний день, но можно сказать, что солнце уже принялось за работу. Я чувствовал тепло, отражавшееся от черной краски, и каждые несколько минут приближался к темному металлу, пытаясь согреться, словно это была батарея или угли костра. Наконец, большая часть снега растаяла, но он все равно еще лежал вдоль улицы, в местах, куда его многократно сгребали на протяжении зимы. За зиму эти кучи все нарастали и нарастали, да еще и находились в тени зданий и под деревьями, скрываясь от солнца. Я ждал Брюса уже больше двадцати минут, и подумал, что его, возможно, оставили после уроков. Мне не хотелось ожидать еще сорок минут. — Ты не облокачивался на мою тачку, — сказал Брюс. Он появился сзади, и напугал меня. Брюс был ненамного выше меня, может всего на несколько дюймов, но у меня всегда создавалось впечатление, будто он нависает надо мной. Он был одет, как обычно — черная вязаная шапочка низко натянута на бритую голову, почти до глаз, длинное черное двубортное пальто, напоминающее шинели армии Наполеона, черные джинсы и большие черные ботинки в стиле милитари. Он был весь в снегу, словно в нем валялся. Брюс пришел не из школы, а откуда-то еще. Он перешел улицу к своей машине, и увидел меня. Он вполне мог выйти из леса на другой стороне улицы, или еще откуда-то. Я не знал.

— Ты ее не касался, — сказал он. Это не было вопросом.

— Нет, — подтвердил я. — Я даже близко не подходил к твоей машине. Я хотел бы с тобой поговорить.

— Ну, давай поговорим.

— Я случайно услышал твои слова во время матча.

Он сурово уставился на меня, причем казалось, что взгляд с каждой минутой становится все более суровым. Я подумал о том, чтобы отказаться от вопросов, но было уже слишком поздно.

— Я слышал, как ты говорил, что это Анна чуть не убила тебя во время той автомобильной аварии.

— Она стала причиной аварии, — заявил он по-деловому.

— Ты имеешь в виду: наслала порчу или что-то в этом роде?

— Нет, — ответил Брюс. — Она сидела за рулем.

— Я этого не знал. Брюс пожал плечами.

— И что? — спросил он.

— Она никак не пострадала.

— Ни царапины, — подтвердил Брюс.

— Но ведь у нее не возникло проблем с полицией и вообще…

— Ее не оказалось на месте. Она ушла, а я сказал им, что был в машине один.

Я ничего не ответил.

— Думаю, что она сделала это специально, — продолжал Брюс. — Из-за записок, которые я оставлял в твоем шкафчике.

Я продолжал молчать. Я пытался разобраться с тем, что он говорил.

— У меня есть коробка, полная писем, рисунков и книг, как у тебя, — объявил Брюс.

— Правда?

— Если хочешь, гложешь все это забрать себе, — сказал он. Я повернулся, чтобы уйти.

— А как насчет некролога? — спросил Брюс. — Что?

— Ты же получил его по почте, правда?

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Спроси у Клер, кто его тебе послал.

Мне следовало бы посмотреть коробку, про которую говорил Брюс. Это было ошибкой. Мне следовало взглянуть на содержимое. Так я смог бы ответить на часть вопросов. Но в те минуты я не хотел слушать ничего из того, что говорил Брюс, и не хотел брать ничего из того, что он предлагал. Прин оказался прав. Я не прилагал достаточных усилий.

Проученный

Я пытался забыть то, что мне рассказал Брюс, но знал, что раньше или позже мне придется спросить об этом Клер. Может, это Брюс отправлял некролог и пытался переложить вину на Клер, а, может, он пытался нас рассорить. Я смотрел на стены своей комнаты и раздумывал, сколько открыток и фотографий совпадали с полученными Брюсом. Я раздумывал, не повторяли ли когда-нибудь стены в его комнате стены Анны. Я стал изучать каждую вещь, прикрепленную к стене, и систематизировал их. Я записывал, когда открытка или фотография была отправлена, какая информация содержалась на оборотной стороне. Я прикрепил бумажки с собственными комментариями к каждой открытке. Я раньше стер большую часть ее посланий по электронной почте, но тут распечатал оставшиеся и поместил в блокнот. Все было упорядочено и систематизировано, ко всему прикреплены ярлыки. Если Анна оставила одни загадки, я нацелился их решить. Я трудился над этим в школе, во время уроков записывая в тетрадь связи, ссылки, косвенные указания и случайные намеки. У меня упала успеваемость. Я стал получать сплошные «D» за контрольные и задания. Единственным занятием, которое продолжало меня интересовать, и где я продолжал обращать внимание на происходящее, был урок мистера Девона. А там происходили интересные вещи.

* * *

Я сидел на занятиях у мистера Девона и составлял коллажи из журналов и газет, которые мы принесли из дома, как он и говорил моему отцу. На занятиях нас было десять или одиннадцать человек. Внезапно за одним из столов появился отец Карла и стал наблюдать за нашей работой. Никто из нас не заметил, как он там возник. Но все сразу же поняли, что он пьян. У него раскраснелось лицо и, казалось, он пытается на чем-то зафиксировать взгляд и понять происходящее. Мистер Девон наблюдал за ним несколько минут, потом подошел к нему.

— Я могу предоставить вам материал, если вы желаете к нам присоединиться, — сказал он.

Отец Карла повернул голову и посмотрел снизу вверх на мистера Девона со странным выражением лица. На нем точно присутствовало любопытство.

— Нет, не думаю, — ответил он. — Я просто посижу здесь минутку, если не возражаете.

— Если вы собираетесь остаться, то почему бы вам не сесть за мой письменный стол? — мистер Девон показал в сторону кабинета, надеясь, что отец Карла уйдет из класса, где находились мы. Но отец Карла даже не поднял головы.

— Мне и здесь неплохо, — сказал он.

Отец Карла в некотором замешательстве осмотрел около дюжины учеников, работающих рядом с ним.

— А что это за занятия? — спросил он.

— Это урок изобразительного искусства, — пояснил мистер Девон.

— Я искал сына.

— В это время у него какие-то другие занятия, — сообщил мистер Девон. — Если ходите, мы можем сходить к директору и выяснить, где он.

— Не беспокойтесь, я потом его найду, — отец Карла снова посмотрел на мистера Девона, но на этот раз серьезными взглядом, и не отводил глаз. — Вы когда-нибудь в кого-нибудь стреляли?

(Кое-кто заявлял, что он сказал «убивали», другие почему-то решили, что он сказал «ловили».)

— В меня один раз стреляли. У меня до сих пор осталась в шее пуля.

— Давайте на нее взглянем.

— Хорошо. Давайте выйдем, и я вам ее покажу. Мистер Готорн встал, чтобы последовать за мистером Девоном, но, поворачиваясь от стола, вдруг заметил в углу скульптуру мистера Девона. Отец Карла внезапно бросился в угол, по пути схватил пустой стул и начал лупить по скульптуре стулом. Несколько девочек в классе закричали. Мистер Девон бросился к отцу Карла, выбил стул у него из рук, а потом сбил его самого с ног. Они упали вместе, затем мистер Девон прижал руки пьяного за спиной, поднял его и вывел из класса. Отсутствовал он от пяти до десяти минут.

Нечасто доводится видеть, как учитель катается по полу и, вероятно, еще реже предоставляется возможность посмотреть, как он там с кем-то сражается. Вскоре можно было подумать, что больше половины школы находились на занятиях у мистера Девона в это время — судя по тому, сколько человек объявило себя свидетелями. Похоже, на всю школу произвело впечатление то, как мистер Девон справился с мистером Готорном. Некоторые говорили, что мистер Девон одержал безоговорочную победу, другие утверждали, что если бы мистер Готорн не был пьян, то, вероятно, управился бы с мистером Девоном. Конечно, если бы он был трезв, то никогда бы не зашел в школу. Действия мистера Девона заняли второе место в списке самых обсуждаемых тем. Больше всего обсуждалось, действительно ли у мистера Девона осталась в шее пуля и как она туда попала. Некоторые утверждали, что ее туда засадил мистер Готорн, и именно поэтому они и подрались. Забавно, но благодаря этому эпизоду Карл стал еще более популярен (если такое вообще было возможно). Ему сочувствовали и удивлялись, как у таким папаши получился такой приятный парень. Поэтому мне захотелось, чтобы мой отец во время запоя разрушил всю школу. Но мне никогда так не везло.

Теперь — Карл

Возможно, вы много разговариваете с людьми. Возможно, я разговаривал меньше всех остальных, но все равно один разговор получился лишним. Я задавал много вопросов или говорил не то слишком много раз. У всех есть барьер, который они не позволяют другим пересечь, или не хотят, чтобы его пересекали. Или есть точка, на которой человек ломается. К сожалению для меня, я дошел до грани с Карлом.

* * *

— Что происходит у вас с Клер? — спросил я.

— Что ты имеешь в виду?

— У вас начинаются какие-то отношения?

— Да, — ответил он.

— Сколько времени это уже продолжается?

— Какое-то время, — ответил он. — Это началось в день святого Валентина.

Я смутился.

— Она тебе говорила, что я ее целовал?

— Говорила, — ответил Карл, но по выражению его лица, я мог определить, что Клер этого не упоминала.

— Я не стал бы ничего делать, если бы знал.

— Не беспокойся. Мы просто не хотели устраивать шоу из наших отношений. Все началось очень медленно, и мы не хотели привлекать к себе внимание, зная, как ты переживаешь.

— Я до сих пор переживаю, — признался я.

* * *

— Зачем ты отдал фотографию Анны Джеральду Прину? — спросил я.

Я не знал точно, делал он это или нет, но решил проверить очевидную возможность. Ведь Карл был единственным связующим звеном между Анной, мистером Девоном и программой «Канал связи». Мне пришлось только гадать, представлял ли он мистера Девона сотрудникам Прина, или просто взял фотографию у мистера Девона. Могло быть и так, и так. Пятьдесят на пятьдесят. Я решил, что если Прин прилагает такие усилия, имитируя экстрасенсорное восприятие, то почему бы ему не подделать и фотографию?

— Я продал ее им, — сказал Карл. — Это была чистая сделка.

— Неужели у тебя все должно быть сделками?

— Я не знал, что они собираются с ней делать.

— Мистер Девон дал тебе мою фотографию?

— Тебе следует спросить об этом у него.

— А как насчет снимка Анны?

— Она подарила его мне.

Наверное, это был ответный удар за мой поцелуй Клер. «Она тоже меня целовала», — хотел я сказать ему, но не стал этого делать. Я ничего не сказал. Я просто ушел прочь, думая, что никогда больше не стану разговаривать с Карлом. Я не мог с ним разговаривать, не после того, что он сделал. Я представлял, что просто буду проходить мимо него, когда бы мы ни столкнулись, относиться к нему, как к обоям, как к чему-то, что я не замечаю. Затем, после того, как мы закончим школу, он переедет на Аляску или еще куда-то, как мы и думали, когда были детьми. Я не поеду, даже если он захочет, чтобы я составил ему компанию. Может, Карл уже изменил решение. У него было много тайн. Он держал Клер в тайне от меня, затем он продал фотографию — просто потому, что мог ее продать, и ничего об этом не сказал. Что это за друг?

* * *

Я продолжал разговаривать с Клер, но все изменилось. Она сказала, что Карл сожалеет о случившемся, и мне следует начать с ним снова общаться.

— Подойди к нему, — убеждала она меня. — Он хочет с тобой поговорить.

— Тогда ему самому следует ко мне подойти.

Я почти никогда не видел Карла, и все меньше и меньше виделся с Клер. Она перестала по утрам подходить к нам с Билли и разговаривать с нами. А поскольку никаких новостей для обсуждения не было, нам с Билли говорить было не о чем. Если меня не вызывали на занятиях, то я мог весь день провести в молчании. Все было практически так, как до встречи с Анной. Иногда по утрам я видел Карла в конце коридора или перед школой Он жал кому-то руки, разговаривал с ребятами и, думаю, возможно, даже не заметил, что мы за неделю не обменялись ни словом. И зачем ему замечать? Для него ничто не изменилось, он продолжал дружить со всеми в городе, и теперь он, в любом случае, встречался с Клер. Они вместе, так зачем им нужен я? Однако через несколько дней я ему понадобился, и мне жаль, что так получилось.

Я шел по Вэлли-Вью-роуд после школы и уже почти подошел к дому, когда внезапно из проема между двух домов появился Карл. Он напоминал кота, украдкой продвигающегося по переулку.

— Привет! — поздоровался он почти шепотом.

— Чем занимаешься?

— Мне нужно с тобой поговорить. Мы можем зайти в дом?

Карл нервничал. Не думаю, что когда-либо раньше я видел его в таком нервозном состоянии. Оно ему не подходило. Мы зашли в дом, потом прошли через кухню, чтобы не встретиться с моей матерью, а потом поднялись ко мне. Карл закрыл дверь и расстегнул молнию на рюкзаке. Он достал оттуда сверток, чуть больше коробки для обуви, завернутый в коричневую плотную кровенепроницаемую бумагу для упаковки мяса, и желтый конверт, набитый наличными.

— Мне нужно, чтобы ты вот это немного подержал у себя, — сказал Карл.

— Зачем?

— Мне нужно уехать, — объявил он.

— Куда?

— Просто подержи это у себя, — сказал он.

— Объясни мне, что происходит, Карл.

— Я не могу. В любом случае нет смысла.

— Когда ты вернешься? Клер знает?

— Я не могу ей сказать. Она не одобрит. Ты — единственный, кого я предупреждаю, и я не могу даже тебе всего рассказать. Однако все будет хорошо. Я вернусь, как только смогу. Если нет, то ты заработаешь немало денег.

Он открыл конверт и вручил его мне. Я пересчитал наличные. Там было почти 5 ООО долларов.

— Это не имеет смысла, — сказал я. — Объясни мне, что происходит, и мы попробуем решить иначе.

— Так лучше всего, — ответил он. — Мне очень жаль, что раньше у нас все так получилось. Спасибо за помощь.

— Я тебе не помогаю. Я просто беру твои деньги. Позволь мне помочь тебе.

— Ты и так помогаешь, — сказал он и ушел.

* * *

Через два дня мать Карла сообщила в полицию о его исчезновении, а еще через два дня в полицию зашел отец Карла и признался в его убийстве.

— Я убил этого парня, — орал он, заходя в дверь участка. — Говорю вам, и вы можете отправиться к его матери и сообщить ей — я его убил!

Он в деталях рассказал, как повел Карла на другую сторону реки в лес на место Мамлера, убил его, а затем сбросил тело в реку. Мистер Готорн описал точное место в лесу и точное место на реке. Затем он признался в убийстве Анны Кайн. Он изложил все письменно, и подписал это признание. Конечно, оставалась одна проблема. В это время он был пьян.

Когда он протрезвел, то стал все отрицать.

— Я что угодно могу наболтать, когда пьян, — говорил отец Карла, и в городе не было человека, который бы это не подтвердил.

Тем не менее, его оставили в камере. По пути в школу можно было увидеть на реке желтые лодки, наполненные людьми в красных куртках, которые шестами проверяли дно или вглядывались в темную воду в поисках Карла. Я с ненавистью смотрел на эти лодки. Они были там каждый день, день за днем и продвигались на несколько ярдов вверх по течению или на несколько ярдов вниз по течению, но все равно искали примерно в том месте, которое указал старый пьяница. Мне хотелось бы, чтобы они просто осушили эту проклятую реку и оставили русло сухим. Я думал, что Карла там нет, но что я знал?

Каждый день я раздумывал, не пойти ли мне в полицию и не рассказать ли им про разговор с Карлом перед его исчезновением. Казалось, что полиции следует о нем знать, но что я на самом деле мог сказать? Карл сообщил только, что уезжает. Ну, они уже и так знали, что он исчез. Он не сказал мне, куда собирается, почему, зачем и вообще что-либо. И я не мог рассказать полиции про деньги. И как мой рассказ соотнесется с версией отца Карла? Он дал им массу информации, множество деталей, два убийства, точные направления и места. Он их куда-то привел. У меня же было только одно предложение, и оно бы их никуда не привело. Говорить было нечего.

Как так получается, что правда может казаться такой неубедительной, такой скудной и недостаточной, а ложь такой детальной и убедительной? Стало очевидно, что отец Карла врал в пьяном угаре. Он повторял это трезвым из камеры, но полиция продолжала прочесывать леса, а спасатели сидели в лодках на реке.

— Это потеря денег налогоплательщиков, — сказал мой отец. — То, что эти лодки продолжают работать, а леса продолжают прочесывать. Много денег честных людей брошено на ветер из-за вранья пьяницы.

— В любом случае, они должны поискать мальчика, — заявила мать. Она отказывалась произносить имя Карла, моего старейшего и единственного друга.

— Это Карл, а не «мальчик», — сказал я.

— Им пришлось бы делать то же самое для любого мальчика, — заметила она, имея в виду, что это одно и то же.

Трудности забывания

Мне приснился сон, что они нашли тело. Их поиски увенчались успехом. В школе ходили слухи, я, наконец, поймал Билли Годли, и он сообщил мне, что это правда.

— Тело в плохом состоянии, — сказал он. — Им пришлось отправить его на экспертизу, теперь нужно ждать подтверждения.

* * *

Во сне была суматоха и споры насчет того, чье это тело. Одни настаивали, что это Анна, другие, похоже, точно также не сомневались, что это Карл. Они решили поставить вопрос на голосование. Все жители собрались у городского муниципалитета. Люди пришли с плакатами и венками. Некоторые из тех, кто считал, что в лесу нашли Анну, также настаивали, что в ее смерти виноват Карл, и именно благодаря ему ее тело изначально оказалось в лесу. Однако до того как успели провести голосование, Карл спокойно вошел в зал в свой обычной синей бейсболке с козырьком, надетой задом наперед. Карл улыбался, махал рукой и пожимал всем руки, проходя сквозь сидевшую на стульях толпу, словно политик. Он прошел к подиуму и взял в руки микрофон.

— Я хочу заявить следующее, — заговорил он. — А она знала, что находилась в лесу обнаженной? Она знала, что ее нашли в небольшом углублении в земле? Могла ли она нам сказать, что это — незаконченная могила или просто впадина, в которую она легла сама или ее положили? Она знала, что ее черное пальто сложено на земле рядом, ее ботинки фирмы «Док Мартен» с десятью парами дырочек для шнурков стоят рядом, носки скатаны и аккуратно вставлены в каждый ботинок, где должны быть ноги? Она знает, что находилась там несколько месяцев, просто терпеливо лежала там и ждала, чтобы кто-то ее нашел?

Она поднял над собой фотографию замерзшей реки, полыньи и платья, оставленного на льду — этакие остатки растаявшей ведьмы. Однако платье не просто упало на лед, его очень аккуратно разложили, вытянув рукава. Платье напоминало черную стрелу, указывающую на полынью или куда-то в другое место.

* * *

Утром я позвонил Билли Годли и спросил, не знает ли он чего-нибудь про платье, не говорил ли его отец, что полиция считает платье подсказкой, стрелкой. Я спросил Билли, нет ли у него фотографий того места, которые я мог бы посмотреть, чтобы понять, в какую сторону указывает платье. Билли обещал поискать. Когда я добрался до школы, Билли уже был там. Его отец от руки нарисовал план, демонстрирующий, как, по его мнению, лежало платье, но обещал заняться этим вопросом поплотнее. Полиция не думала о платье, как об указателе.

— Отец посчитал, что это интересный взгляд на дело, — сообщил Билли.

«Только с опозданием на несколько месяцев», — подумал я.

Я взял линейку и нарисовал линию через план, начав с платья. Это были догадки. Это могло ничего не значить, и если мы ошибемся всего на градус, то все изменится. Если проследить за линией, идущей от платья, и провести ее достаточно далеко, то вполне можно оказаться где-нибудь на Аляске, но линия проходила прямо через Мамлер. Я почувствовал себя дураком из-за того, что раньше не подумал про Мамлер. Мне следовало туда сходить. Мне следовало думать более напряженно, более упорно трудиться, чтобы найти Анну или выяснить, что с ней случилось. Мамлер что-то означал, это казалось совершенно очевидным. Я нашел Клер во время перемены и спросил, не сходит ли она туда вместе со мной.

— Я не знала, что вы туда ходили, — призналась она.

— Она хотела, чтобы я увидел призрак.

— И ты увидел?

— Мы просто замерзли. По крайней мере, сейчас не холодно.

— Это звучит глупо, но мне не хочется туда идти, пока не вернется Карл, — сказала Клер.

— Я понимаю, — кивнул я. — Карл вернется, Клер. Не беспокойся насчет этого.

— Хорошо.

— Кроме того, там ничего не происходит. Все плохое случается на этой стороне реки.

Клер ждала меня у моего шкафчика после занятий.

— Когда ты туда собираешься? — спросила она.

— Ты пойдешь со мной?

— Это глупые предрассудки, правильно?

— Не мне судить, но думаю, что так. В любом случае я туда собираюсь.

— Значит, я пойду с тобой, — объявила она. — Это самое меньшее, что я могу сделать.

* * *

Мы отправились на следующий день, в субботу. Когда я в последний раз видел Мамлер, все деревья стояли голыми, а земля была покрыта снегом. Теперь же надпись «Вход воспрещен» едва ли можно было рассмотреть из-за разросшихся кустов и высокой травы. Все деревья зазеленели и покрылись листвой. Все выглядело по-другому. Мы прошли мимо таблички и углубились в лес. Я пытался найти место, где мы тогда сидели с Анной.

Кругом роились насекомые, стрекозы и кузнечики, комары и маленькие черные мушки, которые залетали мне в рот, когда я делал глубокие вдохи, пробираясь сквозь спутавшиеся ветки кустарника. Клер оделась в черные джинсы и черную рубашку с длинным рукавом. Она также надела старую шапку с сеткой, как у пасечника. Шапочку нашел ее отец во время одной из своих ежедневных поисковых операций.

— Может, нам стоит взять с собой твоего отца? — спросил я.

— Даже он не поедет в Мамлер, — ответила Клер. Раньше я смеялся над этой шапочкой, но теперь жалел, что у меня нет такой же или хоть какого-то накомарника. Насекомые раздражали, кружили у меня перед глазами, забирались в нос и уши. Кроме того, кто меня тут увидит?

— Что мы ищем? — спросила Клер.

— Мы сидели у дымовой трубы, — сказал я. — Но я думаю, что шли мы здесь. Я не знаю точно. Трудно сказать. Мы должны действовать следующим образом. Я видел это в кино.

Я взял Клер за руку, мы отступили друг от друга, чтобы руки вытянулись на полную длину, и пошли «цепью».

— А это срабатывает, если ищущих только двое?

— Больше-то все равно никого нет.

Мы напряженно шли к месту, которое я надеялся узнать, или к трубе, которая откуда-то торчит, объявляя, что нам нужно как раз это место. Мгновение я думал, что мы вполне могли бы просто выбраться на природу в хороший день. Мы держимся за руки и несем корзину для пикника, а сейчас просто ищем приятное местечко, чтобы перекусить и ждать темноты и призраков. Я задумался, что будет, если Карл не вернется. Не могли бы мы с Клер…

Затем мысль исчезла. Я хотел, чтобы Карл вернулся. Я хотел, чтобы Анна вернулась. Я хотел, чтобы все снова покрыл снег, чтобы все было так, как в последний раз, когда я заходил в этот лес, а не искал какую-то подсказку, знак или призрака, которого здесь вполне может не оказаться.

Мы ходили по лесу еще примерно двадцать минут. Клер смотрела сквозь деревья, пытаясь найти трубу, а затем изучала землю перед нами. Ее голова в шапке с сеткой поднималась и опускалась, появлялась и исчезала в траве и кустах, словно у беспокойного, экзотического охотника. Внезапно она остановилась и наклонилась, уставившись на какое-то место в траве, которое я не видел из-за высокой травы. Затем Клер потянула меня к себе. На земле лежал черный мобильник. Я наклонился, чтобы его подобрать, но она дернула меня за руку.

— Не прикасайся к нему, — предупредила Клер.

— Нам нужно посмотреть, это трубка Анны, или нет. Выглядела она, как телефон Анны. Я хотел его взять. Клер покачала головой.

— Отпечатки пальцев. Нам нужно оставить его здесь и идти звонить в полицию.

Она была права, но я хотел сразу же все узнать. Я хотел знать, это телефон Анны или же нет, и когда им последний раз пользовались, кому Анна звонила и кто звонил ей. Но рассуждения Клер вынуждали меня ждать.

Я стоял и неотрывно смотрел вниз на маленькую черную трубку в траве. Я не сомневался, что это телефон Анны. Я схватил собственный и набрал ее номер, глядя на трубку в траве и ожидая, что что-то случится. Но в лесу телефон не работал. Не было сигнала.

Я продолжал смотреть на предмет в траве. Это был ответ, лежавший всего в нескольких футах от нас, и нам не следовало его поднимать. Значит, это был еще один вопрос, еще одна загадка. Наконец, Клер практически оттащила меня от места, опасаясь, что я все-таки не удержусь и подниму телефон.

— Мы позвоним в полицию, как только доберемся до твоего дома, — объявила она. — Затем мы проводим их сюда. Это займет немного времени.

* * *

Мы ехали назад к моему дому, теплый воздух врывался в открытые окна машины. Солнце светило ярко, и только по краям виднелась дымка, оно напоминало одуванчик, плавающий в голубом пруду. Для кого-то это, вероятно, был идеальный день. Он и должен был оказаться таким. Я подумал, что Клер совсем непохожа на Анну. Она робкая, тихая, спокойная, осторожная и осмотрительная. Какие бы чувства я ни испытывал к Клер, — а она мне на самом деле нравилась, — эти чувства исчезли. Они исчезли так быстро и неожиданно, как и появились. Похоже, все произошло, как с Мелиссой, только быстрее. Оснований для их развития не нашлось, а привлекательность просто испарилась. Означает ли это, что моя влюбленность не была настоящей, или она просто не была достаточно сильной?

Именно об этом я и думал, глядя из окна на зеленые деревья и лужайки, мелькавшие за окном. Внезапно я задал Клер вопрос, который до этого держал при себе:

— Ты знаешь, что кто-то прислал мне по почте некролог, посвященный Анне?

— Из газеты?

— Нет. Он был лично для меня. Только для меня одного.

— Я этого не знала, — произнесла она.

Когда она это говорила, у нее дрожал голос. Клер знала, что за этим последует, и мне не хотелось продолжать разговор — точно также, как и ей. Но я, тем не менее, продолжал говорить, все еще глядя в окно:

— Мне об этом рассказал Брюс. Он посоветовал обратиться к тебе.

Я посмотрел на Клер. Она покраснела как-то внезапно и сильно. Она была готова расплакаться.

— Я его послала, — призналась она.

— Зачем?

— Послушай, это была не моя идея, — теперь она плакала. — Меня об этом попросила Анна, поэтому я и послала его.

— Когда она тебя об этом попросила?

— За пару недель до своего исчезновения. Она сказала, что ты помогал ей составлять некролога, а это последний, и она хочет, чтобы я его тебе отправила. Она сказала мне, когда его отправить.

— Она сама его написала? — Да.

— Ее отец сказал, что это не так. Клер пожала плечами.

— Я не знаю. Может, она его не писала. Я просто его отправила, как она меня и просила.

— Ты его читала?

— Читала.

— Это правда?

— Может, часть. Я не знаю. Я спрашивала ее, а она отказывалась отвечать прямо. Я решила, что это еще одна загадка.

— А конец? Ты позволила ей написать это обо мне? Клер посмотрела на меня так, словно я должен знать это лучше нее, и я на самом деле знал лучше. Нельзя остановить Анну — она все равно сделает то, что хочет.

— Ты ведь не воспринял это серьезно? Анна говорила, что ты будешь смеяться, что ты знаешь: она шутит и дразнит тебя из-за того, что ты никогда не называешь ее Анастасией. Ты был единственным, кому это сходило с рук.

— Но почему ты все-таки его послала после того, как она исчезла?

— Что ты имеешь в виду под «почему»? Она попросила меня его отправить, и я отправила. Разве она не заставляла всех нас делать что-то подобное постоянно? Мы выполняли какие-то задания, вырезали какую-то чушь, отправляли друг другу, размещали какие-то вещи в каких-то местах. Теперь я все это ненавижу. Это так глупо.

Она кричала. А кричать-то следовало бы мне.

— Выпусти меня здесь, — вместо этого тихо сказал я.

Клер остановила машину у обочины дороги, я выбрался из нее. Я пошел вперед по дороге, а Клер продолжала просто сидеть в машине. Я находился недалеко от дома, возможно в десяти минутах ходьбы. Я то и дело оглядывался. Когда я свернул на Брук-роуд, машина Клер так и стояла у обочины дороги.

Я позвонил в полицию, и мы поехали назад в Мамлер. Я показал им место, где мы обнаружили телефон. Полицейские сфотографировали это место, аккуратно положили трубку в чистый пластиковый пакет, отметили место желтой оградительной лентой, а потом отвезли меня домой. Они не собирались сразу же прикасаться к телефону. Они сказали, что вначале требуется проверить его на отпечатки пальцев. Его поднимали с земли в резиновых перчатках, поэтому я не понимал, почему они не включили его на месте и не ответили на мои вопросы. В любом случае они, вероятно, и не собирались мне ничего говорить, нашли бы повод ничего мне не сообщать. Я мог бы поднять телефон и включить. Мне не требовалось звонить в полицию. Но я поступил правильно. И что я за это получил? Ничего. Полисмены сказали, что поставят меня в известность, как только смогут. Они дадут мне знать все, что выяснят. Они также обыщут всю прилегающую местность. Полиция прочесала кустарник и высокую траву, но ничего не нашла.

Я отправился домой, лег на кровать и позвонил Анне на мобильный. Я ничего не ждал, и ничего не получил. Телефон звонил и звонил. В комнату зашла мама и сказала, что ужин готов, потом села ко мне на кровать. Она нажала на отбой и положила руку мне на плечо. Я не пошевелился. Она провела рукой у меня по спине и по плечу. Я не пошевелился. Я не открыл глаз. Я не хотел снова плакать. Мама продолжала медленно и спокойно гладить меня по спине и плечу.

— Тебе следует что-нибудь съесть, — сказала она.

— Да, следует, — согласился я.

Я не пошевелился, и она не ушла. Мама так и сидела рядом со мной на кровати, легко проводя рукой по плечу так, как делала в детстве после того, как уложит меня спать. Мне хотелось бы, чтобы она осталась там навсегда, но вскоре я уснул.

Прошлое — река. Она течет. Она петляет, проходя сквозь мою память, пока не оказывается в настоящем. Она выглядит точно также, но все изменилось, и другие волны составляют ту же реку. Временами она замерзает, и течение словно останавливается, в другое время она несется на тебя сильным потоком, смывая все. Она постоянно движется, меняясь каждую секунду, нестабильная и непостоянная, как элементы в конце периодической системы, про которую говорил мистер Девон. Я хотел бы иметь над ней власть, контролировать ее, но то, что я хотел забыть, постоянно приносило назад, а то, что я хотел вспомнить, уплыло прочь. Река унесла письма, пришедшие обычной почтой и полученные по электронной, которые я выбросил и стер, и отрывки из тетрадей Анны.

Если бы я мог, то предпочел бы забыть все, полностью забыть Анну, но это означало бы стать совершенно другим человеком. Я бы с радостью им стал, поймите меня правильно, но знаю, что это невозможно. В некотором роде я и так уже изменился, я превращаюсь в человека, которым никогда не планировал быть, я меняюсь и двигаюсь вниз по течению, но все еще остаюсь самим собой.

* * *

На следующее утро Билли Годли ждал меня в школе. У него были новости. Это оказался не телефон Анны. Трубка принадлежала мистеру Готорну.

— Тебе следует кое-что знать до того, как все начнут об этом говорить, — заявил он.

Последний звонок мистера Готорна был адресован моей матери. Билли не собирался никому об этом рассказывать, но пройдет немного времени, и все и так узнают. В связи с этим телефонным звонком у меня в голове крутилось множество мыслей. Не думаю, что люди смогут придумать что-то, что уже не пришло мне в голову. Я не знал, бежать ли мне домой и сразу же задавать вопросы матери, или звонить отцу на работу и сообщать ему. Может, он уже в курсе. Вместо этого я подготовил себя к слухам и вопросам, но дожил до конца дня, не услышав ни единого. Никто ничего не сказал.

После школы я тут же пошел домой. На подъездной дорожке к дому, рядом с машиной отца, стоял полицейский автомобиль. Я надеялся, что ничего не пропустил. Зайдя в кухню, я увидел того же полисмена, который разговаривал со мной несколько месяцев назад. Он сидел в том же кресле. За столом сидел и мой отец, было очевидно, что они-только что начали беседу. Отец поднял голову, увидел меня и подал глазами знак: «Оставайся там». Поэтому я шагнул чуть в сторону от двери, заинтригованный происходящим. Я также чувствовал небольшое удовлетворение оттого, что теперь придется объясняться моей матери. Я никогда не думал, что она окажется замешанной во что-то противозаконное и вообще плохое. Я никогда не думал, что она окажется во что-то замешана. Я ожидал, что она рухнет перед полицейским без сознания или просто развалится на части из-за моральной и физической слабости. День получался неспокойным, все не шло гладко и без осложнений, как она привыкла, и с этой проблемой она не могла броситься к соседям, к которым всегда бегала за помощью. Удивительно, но истерики не было. Мать держала себя в руках, оставалась собранной и отвечала на вопросы полицейского прямо, и уверенным, спокойным голосом.

Мама сказала, что мистер Готорн ей звонил, что он был пьян и обращался к ней за помощью. Он хотел, чтобы она ему помогла, отвезла его назад в клинику.

— Моя жена организовала там ему лечение в первый раз, — пояснил отец. — Она тогда взяла всю организацию на себя. Можно сказать, что это был ее личный проект.

— А откуда он вам звонил?

— Он не сказал, где находится, — ответила мать. — Я сказала ему, что приеду за ним, но он отказывался объяснить, где он.

После этого мистер Готорн отправился в полицию и признался в убийстве.

Офицер закрыл блокнот и сказал, что у него больше нет вопросов.

«Спросите ее про ужин, спросите ее про ужин», — мысленно кричал я. Мне хотелось показать полицейскому, где мистер Готорн сидел и ел, но представитель власти закончил работу. Может, моя мать просто пыталась помочь. Может, мистер Готорн на самом деле был каким-то ее личным проектом. Насколько я знал, она никогда раньше не работала ни над какими проектами. Так мой отец сказал полиции, и я помнил, как он читал мне лекцию о необходимости говорить правду. Это вполне могла быть правда. Мне хотелось бы думать, что у моей матери больше ума, чем у тех, кто связывается с городским пьяницей — я имею в виду в сексуальном плане. Ведь она уже определенно связалась с ним каким-то другим образом. Но я не уверен, что у нее на самом деле столько ума.

Ожидание кита

Я чувствовал себя так, как вероятно чувствовал Иона перед тем, как его поглотил кит. На корабле, где он бежит от лица Господня, начинают случаться разные дурные вещи, и Иона знает, что он — причина всех бед. После того, как корабль попадает в великую бурю, Иона предлагает корабельщикам сбросить его в море, чтобы спасти корабль. «Тогда он сказал им: „возьмите меня и бросьте меня в море, и море утихнет для вас, ибо я знаю, что ради меня постигла вас эта великая буря“»[40]. После того, как его сбрасывают в море, где его проглатывает кит, буря прекращается, корабль и моряки опять оказываются в безопасности.

Я задумывался, не виноват ли я в происходящем точно также как Иона. Если я уеду, Карл вернется? Если я брошусь в реку, это вернет Анну? Они исчезли, и что случилось с нами, оставшимися? Если я уйду, все остальные окажутся в безопасности?

Бегство

Прозвенел последний звонок учебного года. Он звонил радостнее и приятнее, чем любой другой звонок. Школа наполнилась топотом бегущих ног. Все как можно быстрее неслись к своим шкафчикам, чтобы освободить их от вещей, покинуть здание школы и начать лето. Я не торопился. Я почти опасался каникул. Что я буду делать целый день, каждый день? Дней получалось слишком много, требовалось заполнить слишком много часов. Все это напоминало капкан, который только и ждет, чтобы захлопнуться, так зачем мне в него бежать? Я стоял перед своим шкафчиком и раздумывал, стоит ли брать домой несколько тетрадей и ручек. Там также лежала книга про Дайану Арбус[41], которую мистер Девон дал мне почитать сразу же после Рождества. Книга лежала в самой дальней части полки. Я выгреб все из шкафчика и направился в кабинет мистера Девона. В коридорах стояла тишина, практически все ушли, за исключением нескольких учителей, которые убирались в классах.

Мистер Девон был занят упаковкой коробок.

— Я ее не украл, — сказал я и протянул ему книгу.

— Ты ее прочитал?

— Думаю, да, — ответил я. — Она жила долго и счастливо.

— У тебя есть пара минут?

— У меня полно времени.

— Можешь помочь мне с этими коробками?

Мы вынесли примерно полдюжины коробок к его пикапу, а затем вернулись в класс.

— Не согласишься мне снова помочь с этим? — он кивнул на скульптуру в углу.

Я пожал плечами, а затем помог ему заново упаковать странное произведение искусства, потом мистер Девон сходил за тележкой, и мы выкатили скульптуру к пикапу.

— Что ты собираешься делать этим летом? — спросил мистер Девон, когда мы шли назад в здание.

— Понятия не имею. А вы?

— Отправляюсь в охотничий домик на Аляске. Никакого телевизора, никакого электричества, только я, несколько книг и много рыбы. Я надеюсь.

— А куда именно на Аляске?

— Место называется Слокум, — сказал он. — Я езжу туда уже пару лет. Но к футболу вернусь. Я жду, что ты снова будешь играть.

Я кивнул.

— Я всегда хотел побывать на Аляске, — признался я.

— Там красиво. Тебе следует когда-нибудь съездить. Я очень рекомендую.

Он подвел меня к еще нескольким коробкам, лежавшим у него в кабинете.

— Это все мусор, — пояснил он. — Ты можешь выставить их в коридор? А то, если я оставлю их в классе, сторож и не подумает, что это мусор.

Я поднял первую коробку и пожалел, что это сделал. Она казалась тяжелее скульптуры, которую мы только что перетащили в пикап. Я все-таки выбрался с ней в коридор и отправился за второй коробкой. Эту я просто толкал ногами, после каждого толчка она проезжала на полу несколько футов. После поворота, уже в коридоре одна сторона коробки отвалилась, и на пол вывалились бумаги. Я наклонился, чтобы затолкать их обратно, и внезапно обратил внимание на письмо. Почерк на конверте напоминал почерк Анны. И марка очень напоминала те, которые она делала сама. С маленького квадратика улыбалось лицо мистера Девона.

Внутри конверта лежал листок бумаги, вырванный из блокнота с вопросом и рисунком. «Как нарисовать кролика?» — гласил вопрос. В самом низу страницы, мелким закругленным почерком было написано: «Нью-йоркская школа заочного обучения не умерла», стояла дата — 5 июня 1973 года, ее зачеркнули, а под ней написали «13 января 1995 года». Рис

Поиск по сайту: