День святого Валентина

Прошла всего неделя после исчезновения Анны, и я с ужасом встречал каждый следующий день, но особенно боялся этого. И отец, и мать сказали мне, чтобы остался дома и не ходил в школу, но так могло получиться только хуже. Мне требовалось отвлечься. Карл с матерью заехали утром и отвезли меня в школу. Я привык к тому, что меня не замечают, но был не готов к тому, чтобы меня игнорировали так, как теперь. Я был разбитой машиной на обочине дороги. Увидев меня, люди притормаживали, спокойно меня оглядывали, а потом снова набирали скорость. Они ничего не говорили, они просто смотрели и шли дальше. Они просто хотели посмотреть, насколько сильный урон нанесен. В день святого Валентина все получилось еще хуже. Все демонстративно избегали меня, отводили взгляд, резко поворачивали головы, когда я шел по коридору. Мы приехали в школу за несколько минут до занятий, но мой шкафчик уже оказался заполнен открытками.

Мне никогда не нравился этот праздник, и у меня не было оснований его любить. Я вручал несколько «валентинок» и сам получал несколько, но меньше, чем готовил сам. Однако в этом году все получилось по-другому. Я собрал целую гору конвертов, которые скопились внизу моего шкафчика. Народ опускал их в прорезь наверху. Я положил их на верхнюю полку, чтобы открыть позднее. Я почти боялся того, что там прочитаю. Почти все были наполнены сочувствием, мне желали добра и надеялись на лучшее. Я разобрал их на группы. Пачка «Держись» и пачка «Не сдавайся» получились примерно равными. Эти фразы появлялись так часто, что слова утратили для меня значение. Увидев их, я, не думая, закрывал открытку и клал ее в соответствующую пачку. Почти во всех говорилось: «Я плохо тебя знаю, но…». Потом выражалось искренне сочувствие, мне желали всего хорошего. В некоторых рассказывалось об исчезнувших людях, которые пропадали по несколько месяцев после того, как их украли или они сбежали сами, но потом они возвращались целыми и невредимыми. Я должен был быть тронут тем, что столько человек потрудилось опустить открытку в мой шкафчик, но я также помнил, что на этом все и закончится. Все чувства, эмоции и забота останутся на открытке, никто не подойдет ко мне в коридоре, почти никто из тех, кто написал «Я плохо тебя знаю», не предпримет попытку это изменить.

Я даже порадовался нескольким мерзким открыткам. Их авторы были достаточно честны, чтобы признать: они получают удовольствие от отсутствия Анны. Может, они и не желали ей смерти, но радовались, что она больше не присутствует в их жизни, и были счастливы, что я один, что мы оба страдали. В паре открыток говорилось, что это моя вина, еще в одной цитировалась Библия, и было сказано, что когда-нибудь я встречусь с Анной в аду. Они были достаточно честными, но только в какой-то мере — эти открытки пришли без подписи.

Я получил одну сделанную своими руками открытку — сердце вырезали из плотной черной бумаги и украсили крошечными белыми цветочками, которые шли ровными рядами. В центре выделялись белые часы без стрелок, цифры были выведены черными чернилами. В центре часов в глаза бросалась надпись: «Любовь — это только повод для боли. И для того, чтобы приносить боль». В правом верхнем углу красовалась марка. Это была старая трехцентовая марка с бюстом Авраама Линкольна. Все еще можно было рассмотреть надпись на купоне: «Вода — большая ценность, используйте ее разумно». В сужающейся части сердца стояли инициалы «НИКС», написанные белыми чернилами. Кто-то приложил немало усилий, чтобы сделать эту «валентинку». Она походила на то, что могла бы сделать Анна. Я посчитал, что эта «валентинка», вероятно, от Клер, но уже получил открытку от нее. Она цитировала отрывок из Библии, который я видел раньше: «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость; узнал, что и это — томление духа»[33]. Я не мог вспомнить, откуда этот отрывок, хотя это должно быть очевидно. Я отложил две эти «валентинки» в сторону, в отдельную стопку.

Пришла «валентинка» и от Мелиссы, причем сочувственная. «Мне на самом деле жаль, что все так получилось, — писала она. — Я могу представить, что ты чувствуешь. Если тебе что-то нужно, пожалуйста, дай мне знать, не могу ли я тебе помочь. Я на самом деле хочу тебе помочь». Эта была милая «валентинка», но мне показалось, что почерк напоминает почерк на другой открытке. На одной из мерзких. Я провел много времени, сравнивая их, пытаясь определить схожесть букв и наклона. Кое-что выглядело совершенно одинаково, но, в итоге, я решил, что у меня паранойя. Мне отчаянно хотелось найти авторов мерзких открыток и убить их. Я хотел отнести их в полицию или к директору, чтобы виноватых арестовали и выгнали из школы. Я предпочел бы не получать никаких «валентинок» вообще. Я хотел уехать из города.

Однако я ничего такого не сделал. Вместо этого я отправился к реке.

Кто-то нарисовал на снегу огромное неровное сердце. Вероятно, от верха до острого кончика было двадцать футов. В середине написали мое имя и имя Анны. Линию сердца и буквы «писали» или ногами, или лопатой. Я не знал, сделано ли оно в память — или в виде насмешки и оскорбления. Это не имело значения.

* * *

Когда я добрался домой, ужин все еще ждал на плите. Я предположил, что отец удалился в берлогу, а мать смотрит телевизор или уже спит. Вместо этого они оба появились в кухне до того, как я успел снять пальто. Мать достала мне тарелку, а отец уселся за стол рядом со мной и смотрел, как я ем.

— Когда закончишь ужинать, зайди ко мне в берлогу, — попросил отец.

Они сидел в одном из огромных кожаных кресел и читал газету в маленьких очках с половинками стекол, которые продают в аптеках. Стекла в них кажутся наполовину срезанными. При виде меня он быстро снял их и положил между кожаным сиденьем и ручкой кресла. Отец встал и жестом предложил мне сесть во второе кресло.

— Хочешь что-нибудь выпить? — спросил он, наливая себе виски.

Его слова напоминали мне облака, которые постоянно меняют форму и значение. К тому времени, как я понял, что он на самом деле предлагает мне алкоголь, я уже ответил «нет». Отец поставил бутылку на маленький бар в углу и заметил:

— Больше предлагать не буду. Содовой?

Сама комната казалась мне чужой страной. На стенах висели фотографии людей, которых я никогда не видел и не мог узнать. Некоторые из них стояли с отцом то на одном поле для гольфа, то на другом. Они обнимались и улыбались в объектив. Одну стену целиком занимали книжные полки. По большей части там стояли книги о гольфе и бухгалтерском деле. Я попытался рассмотреть, нет ли там книг из имевшихся в комнате у Анны, или из тех, что могли бы ей понравиться. Но я едва мог сосредоточиться. Я заметил, что в глубине комнаты имеется дверь, которая ведет в переднюю часть дома. Я никогда не замечал эту дверь раньше. Я находился в своем доме, где прожил всю жизнь, — и оказалось, что я его не знаю. Я хотел уйти, я хотел отправиться в место, которое знаю, в место, которое считал бы безопасным. Вместо этого я тихо сидел в кресле и наблюдал за передвижениями оцта по комнате.

Он прошел к большому шкафчику, открыл дверцы, и моему взору представились телевизор и стереосистема. Отец вставил кассету в видеомагнитофон.

— Тебе это может понравиться, — сказал он.

Это оказалась серия учебных фильмов, посвященных гольфу, с участием Бобби Джонса[34], отснятых в 1930-ые годы. Я не представляю, почему отец решил, будто мне будет интересно их посмотреть, но он сам был практически очарован. Пока мы смотрели, он то и дело что-то комментировал: «Это Джеймс Каньи»; «Это Ривьера»; «Теперь подобное не пройдет»; «Он весь в игре». Я не знал, как реагировать на большую часть информации, которой меня пичкал отец, но начал понимать происходящее на экране.

Бобби Джонс был плохим актером. В некоторых сценах он читал карточки-шпаргалки, которые дают выступающим по телевизору, однако было приятно смотреть, как он замахивается клюшкой. Гольф мне даже не нравился, но я стал обсуждать с отцом Бобби Джонса.

— Он учился сам, — рассказывал отец. — Так и не перешел в профессионалы. Он был юристом, практикующим адвокатом и, тем не менее, настолько хорошо играл в гольф. Ты только посмотри на него! Невозможно никого научить так играть, — но он играл! Возможно, он — лучший игрок в гольф всех времен, но он’умирал очень тяжело и сильно мучился. Он подхватил какую-то редкую болезнь, и она разрушила его центральную нервную систему.

Отец в большей мере разговаривал с самим собой, чем со мной. Потом он замолчал, и мы оба смотрели черно-белую пленку, на которой Бобби Джонс демонстрировал технику игры в гольф и всякие уловки. Пленку не монтировали, никаких вторых дублей не делали. Это была просто съемка происходившего. Он снова и снова ставил мяч, может раз восемь или девять. Я смотрел на этого человека в рубашке и галстуке, так легко управляющегося с мячом, и это зрелище действовало на меня успокаивающе. Я откинулся назад в кресле и почувствовал, как мое тело расслабляется — впервые за несколько дней. Меня клонило в сон. Я посмотрел на отца, который слегка отвернулся от меня. Он плакал. Я хотел что-то сказать, но так и сидел в кресле. Через несколько минут я крепко спал.

В пятницу на той неделе в школе устраивали танцы. Я не хотел идти, но Карл меня уговорил.

— Что ты собираешься делать? — спросил он. — Сидеть дома в одиночестве и хандрить? Этим ты можешь заниматься каждый вечер.

Нас отвезла в школу его мать. Она осталась в машине и нажала на клаксон. Карл подошел к дому, постучал в дверь и поздоровался с моими родителями. Они разговаривали несколько минут, пока мать Карла продолжала жать на клаксон.

Спортзал украсили красными и белыми сердечками и длинными узкими бумажными лентами. По крайней мере, в зале было темно, поэтому не видно, насколько ужасно это все выглядело. В одном конце баскетбольной площадки находился ди-джей, с другой — буфет. Между ними все танцевали. Я не собирался этого делать.

Конечно, у Карла имелись свои причины для похода на танцы. На них ему всегда удавалось хорошо заработать. Но на этот раз оказалось больше надсмотрщиков, чем обычно. Миссис Креншоу, которая преподавала алгебру, стояла у одного из выходов. Она следила за теми, кто уходит или пытается уйти. Как выяснил Карл, требовалось представить хорошее основание, чтобы тебя выпустили.

— Я подумал, что она последует за мной, — признался Карл.

«Хочу подышать воздухом» с миссис Креншоу не срабатывало. Мистер Дэвис, учитель истории, стоял у мужского туалета, поэтому Карл не мог совершать сделки там. Мистер Девон и миссис Вирик гуляли по залу вместе с директором, мистером Уорхисом. Внезапно работа Карла оказалась более трудной, чем когда-либо раньше.

— Это ты виноват, — сказал он мне.

— В чем? В том, что они боятся, что кто-то еще совершит самоубийство? Или ты считаешь, что они меня пасут?

— Просто не делай никак резких движений.

Он отошел от меня и стал пробираться сквозь толпу, разговаривая почти со всеми, мимо кого проходил. Он напоминал политика, который жмет руки и кивает, улыбаясь всем. Я практически слышал, как он говорит: «Я надеюсь на ваш голос».

Ко мне подошел мистер Девон и встал рядом.

— Рад тебя видеть, — сказал он.

— Спасибо.

— Я думаю, что миссис Креншоу собирается пригласить тебя на танец, — заметил он.

Миссис Креншоу было почти девяносто лет.

— Я танцую только медленные.

— Я обязательно ей передам.

— Не заставляйте меня весь вечер прятаться на самых дешевых местах для зрителей, мистер Девон.

Он кивнул, и мы какое-то время молчали.

— Как твоя рука?

— Палец сросся, — ответил я. — Как новый.

— Отлично. Тогда я надеюсь, что этой весной ты сможешь сыграть в бейсбол.

— Конечно, — ответил я.

Мистер Девон постоял рядом со мной еще несколько минут, потом извинился.

— Если тебе что-то нужно, что угодно, ты можешь ко мне обратиться, — сказал он. — Хорошо?

— Спасибо, мистер Девон.

Он протянул руку и быстро похлопал меня по затылку правой рукой, потом отошел. Я смотрел, как он идет к одной из дверей, затем останавливается и разговаривает с Карлом. Они проследовали мимо миссис Креншоу и вышли наружу. Я ждал их возвращения, но вместо них увидел заходящую Клер.

— Я звонила тебе домой, и мне сказали, что ты отправился сюда, — сообщила она мне.

— Я не планировал идти, но меня уговорил Карл, — ответил я. — Прости, что я тебе не позвонил.

На самом деле мне это не пришло в голову. Я думал, что она придет со своими друзьями. Я не считал, что мои отношения с ними продолжатся.

— А кто-то еще придет? — спросил я.

— Не знаю, — ответила Клер. — Мы это не обсуждали. Я, как и ты, не собиралась сюда идти.

Карл вернулся, и мы втроем прошли к буфету, чтобы взять содовой. Потом мы пили ее и наблюдали за танцующими. Практически все танцевали, и почти все девушки пытались затащить на площадку Карла. Он вежливо отказывался.

Началась медленная музыка, танцплощадка опустела. Там остались только парочки. Клер повернулась ко мне.

— Пошли, — сказала она и повела меня на баскетбольную площадку. Там она прижалась ко мне, и мы стали тихо покачиваться.

Это был первый физический контакт с кем-либо после ночи перед исчезновением Анны, и от этого на меня внезапно нахлынули чувства. Я нервничал и смущался. Я думал, что люди смотрят на нас, но не хотел, чтобы танец заканчивался. Это было облегчение. Я понял, что ситуация улучшится. Мы продолжали передвигаться маленькими шажками. Нас окружала приятная тьма, мягкий свет струился только с потолка. Другие пары, казавшиеся тенями, качались в такт музыке. Я словно был пьян и видел сон. Я даже не смотрел на Клер, я пытался представить, что это Анна, и мы танцуем вместе с ней. Мы никогда не танцевали с ней. Затем я понял, что Клер плачет. Она не производила никакого шума, но я чувствовал, как она дрожит, чувствовал, как ее слезы капают на мою рубашку сзади. Рубашка промокла, и слезы достигли кожи. Клер подняла лицо, посмотрела на меня, и я увидел слезы у нее на щеках.

— Прости, — сказала она. — Все в порядке.

Я покрепче прижал ее к себе, и понял, что сам плачу. Мы просто продолжали раскачиваться в такт музыке, держались друг за друга и плакали. Когда песня закончилась, Клер быстро пошла в дамскую комнату, а я попытался найти Карла.

— Чем вы там занимались? — спросил он.

— А как это выглядело?

— Сильно.

— Она расплакалась, и я от этого тоже расплакался. Все заметили?

— Не думаю, что они решили, будто ты плачешь.

— Да, я опростоволосился.

— Сейчас у всех нелегкие времена, — заметил Карл. Вернулась Клер.

— Я привлекла к себе всеобщее внимание? Стала посмешищем? — спросила она.

— Карл считает, что сегодня вечером все говорят только о нас.

— Я этого не говорил.

— А что ты сказал?

— Здесь слишком темно, черт побери, — заметил он. — Кто знает, что происходит?

— В твоих словах все меньше и меньше смысла, — сказал я.

— У меня плохо идут дела. Зря я сюда пришел. Зачем ты меня сюда притащил?

Он отошел от нас.

— Мне на самом деле очень жаль, — призналась Клер.

— Тебе не за что извиняться.

— На самом деле все меня обсуждают?

— Я не знаю. Это не имеет значения. Мы ничего не можем сделать по этому поводу. Ты можешь вообще ничего не делать, а люди будут говорить. Сюда на самом деле не следовало приходить. Я возвращаюсь домой.

Я пошел в раздевалку, собираясь уйти. Меня догнал мистер Девон.

— Миссис Креншоу очень расстроится, — сказал он.

— Передайте ей, что мы потанцуем на следующий год.

— Я завтра собираюсь в город на художественную выставку, — сообщил он. — Не хочешь ли поехать со мной?

— С удовольствием.

— Если хочешь, можешь взять с собой еще кого-то. Может, Клер составит нам компанию?

— Да, не исключено. Я с ней поговорю об этом.

— Отлично. Я заеду за тобой около десяти.

Шаг в сторону от них

На следующее утро мистер Девон нажал на клаксон перед моим домом. Он ждал меня в своем пикапе. На улице было очень холодно, а в машине, похоже, еще холоднее. Я видел, как у меня изо рта и носа идет пар.

— Я думаю, что у меня что-то с системой обогрева. Теплый воздух выходит наружу, — сказал мистер Девон и ахнул рукой в перчатке на печку, откуда должен был идти горячий воздух.

Я не был к этому готов. Я надел только брюки цвета хаки черный свитер с воротником «хомут». Я даже оставил вою самую теплую куртку, выбрав лишь легкое пальто. Я рожал и пытался обернуть голову теплым шарфом.

— Еще кто-то с нами поедет?

— Нет, только мы вдвоем, — ответил я.

— Это плохо, — сказал он. — Тогда было бы теплее. Попробуй одну хитрость. Реши в уме математическую задачку. Тогда тебе не будет так холодно.

— Вы серьезно?

— Это правда. Часть мозга, которая реагирует на холод, также отвечает за решение математических задач. Поэтому если ты займешь мозг решением задачки, он отвлечется от проблемы холода.

Я попытался. Я прекратил дрожать, но мне все равно было холодно. Мистер Девон посмотрел на меня и рассмеялся.

— Не беспокойся, — сказал он. — Мы поедем на поезде. Я заплачу.

* * *

Мистер Девон сидел в поезде напротив меня. На нем были коричневые вельветовые брюки и толстая голубая джинсовая рубашка. Он расстегнул молнию на черной кожаной крутке. На шее у него висел фотоаппарат. Он опустил руку в рюкзак и достал термос.

— Ты пьешь кофе?

Я кивнул, он налил мне стаканчик. Я снял перчатки, чтобы чувствовать тепло пластикового стаканчика.

— Не думаю, что мне когда-нибудь удастся согреться, — сказал я.

— Подожди, пока не поедем домой. Может, подожжем приборную доску.

Я взял с собой книгу, биографию Гудини, которую мне подарила Анна, а также CD-плеер. Они лежали у меня в рюкзаке, но мистер Девон говорил большую часть пути.

— Я тебе что-то рассказывал про выставку? — спросил он.

— Почти ничего.

— Я тебе сказал, что там выставляются несколько моих работ?

— Нет, — ответил я.

— Ничего особенного, но на выставке их несколько, — продолжал он. — Нас целая группа, мы давно знакомы и периодически снимаем какое-то помещение, выставляем там свои работы и пытаемся что-то продать. Там есть хорошие вещи, кое-что тебе понравится. Я не имел в виду свои работы, а кое-какие работы других. Выставка тематическая, тебе это тоже может понравиться. Она называется «Шаг в сторону от них». Каждый выставляемый предмет должен базироваться на или создаваться под впечатлением другой работы.

— А вы какие работы брали за основу?

— Тебе придется догадаться самому, — ответил он. — Я просто надеюсь, что тебе понравится. Надеюсь, что ты не потратишь эту субботу впустую.

— Я ничего не планировал.

— Представляю, как тебе трудно.

— Да, нелегко, — признал я.

— Они что-нибудь выяснили?

— Наверное, — сказал я. — Я не уверен, что было что выяснять.

— Я ничего не слышал, — сообщил мистер Девон. — Хотя все надеются на лучшее.

Я кивнул.

— Я не собираюсь говорить, — продолжал мистер Девон, — будто точно знаю, что ты чувствуешь, но кое-что я об этом знаю. Я сам потерял девушку.

— Как это случилось?

— Пожар, — сообщил он. — Она заснула на кушетке с зажженной сигаретой в руке. Я спал наверху, — он поставил левую ногу на сиденье и закатил брючину до колена. Спереди шел розовато-белый шрам. Он уходил в носок и поднимался выше оголенного места. — В некотором роде я из-за этого и оказался у вас учителем. После случившегося я просто хотел на какое-то время уехать. Он опустил брючину и снова поставил ногу на пол.

— Мне очень жаль, мистер Девон. Я не знал.

— Очень мало кто знает. Я не хочу, чтобы люди об этом знали. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду. В любом случае, как я и говорил, это одна из причин, заставивших меня сюда перебраться, попытаться забыть… Нет, я неправильно выбрал слово. Я просто хотел уехать подальше от Того места.

Я кивнул, и мы погрузились в молчание.

Мы вышли со станции и оказались на улице. Было холодно, но светило полуденное солнце. Мы направились к выставочному залу. Наверное, я ожидал увидеть музей с чисто-белыми стенами и смотрителями, которые следят, чтобы ты ничего не касался. Я ожидал тишину и стерильность госпиталя. Но место абсолютно не соответствовало моим представлениям. Мы зашли с улицы в единое огромное помещение, в котором по центру, словно наугад, были поставлены две старые кушетки. Короткий коридор слева вел в помещение меньшего размера. Оно использовалось, как кинотеатр. Там стояло несколько рядов стульев и даже кресел, которые по виду принесли с помойки. В задней части большого помещения, в правом углу находилась лестница, ведущая вниз, в еще одно небольшое помещение. Рядом с лестницей располагался маленький гардероб, где мы оставили верхнюю одежду. Когда мы зашли в зал, там находилось около двадцати человек. Люди сидели на кушетках, курили, пили кофе или пиво.

Мистер Девон представил меня пяти другим художникам, которые выставляли свои работы. Все они оказались моложе мистера Девона, и недавно закончили колледж. Они преднамеренно выглядели очень не ухоженно. На свитерах и брюках зияли дырки, один парень даже склеил скотчем поношенные армейские сапоги. У пары мужчин были жидкие козлиные бороденки, у всех — грязные руки, заляпанные краской, пожелтевшие от сигарет или еще испачканные неизвестно чем. Они казались довольно приятными персонажами, но после знакомства и не хотел бы с ними снова разговаривать, — по крайней мере, не об их искусстве.

Большая часть представленных работ выглядела хуже, чем то, что мы делали на занятиях у мистера Девона. Только несколько работ оказались лучше присланных мне Анной. Несколько вещей мне понравились. В центре зала, между двух кушеток стояла разбитая лодка. Треснувшие деревянные доски торчали с пола, словно сломанная грудная клетка. На каждой доске была нарисована новая сцена — банда индейцев, занимающихся мародерством, ночное небо, полное звезд — или написаны строчки стихотворения. Называлось все это «Le Bateau Ivre».

— Это означает «Пьяный корабль», — пояснил мистер Девон. — Так называется одно стихотворение Рембо. Ты читал Рембо?

— Я знаю, кто это, но не знаю этого стихотворения, — ответил я.

— Ну, вот его воплощение, — сказал мистер Девон, кивая на развалину на полу.

Остальное не стоило комментариев, за исключением работ мистера Девона, которые оказались лучшими в зале. Он сделал серию черно-белых фотографий, на которых изображались голые обожженные спины, плечи и руки. Фотографии вызывали беспокойство. На каждом снимке явно были женщины, за исключением одного, где изображалась обнимающаяся обнаженная пара, вернее только их плечи и руки. Везде были волдыри и шрамы. Я ничего не сказал, но мистер Девон объяснил, что эти фотографии — ссылка на фильм «Хиросима, любовь моя».

— Я его не видел, — признался я.

— Еще увидишь, — сказал он. — Вероятно, в колледже. Рядом с фотографиями висел коллаж. Это был снимок мистера Девона в центре компании девушек из школы, которые тянулись и выгибали спины во время занятий по физкультуре. Выражения их лиц заставляли думать, что каждая из них терпит боль. Мистер Девон в центре стоял со сложенными на груди руками и сурово улыбался. Коллаж был смонтирован так, что создавалось впечатление, будто мистер Девон пытает девушек, или, по крайней мере, виноват в их мучениях и получает от этого удовлетворение.

— Все это очень бы понравилось Анне, — заметил я.

— Они оживляют выставку, не правда ли?

— Мне все это на самом деле нравится, — признался я.

Последняя работа мистера Девона на выставке представляла собой большой аквариум с различными предметами внутри, такими как бокал для вина, курительная трубка, старые баночки из-под специй необычной формы, пробки. Все это висело в каком-то прозрачном, застывшем растворе, которым наполнили аквариум. На поверхности «плавали» куски газет, карты и разорванные открытки. Все это называлось «Лисидас»[35].

— В конце концов, я могу решить не продавать эту вещь, — заявил мистер Девон. — Я слишком к ней привязался, чтобы ее отдать.

Мистер Девон сказал, что ему нужно какое-то время побыть в зале, поэтому предложил мне погулять по городу. Я как раз собирался сделать это. Но вначале я хотел посмотреть кинофильм, который шел в малом зале, поэтому дождался следующего сеанса. Он назывался «Сквозь оконный вентилятор глазами ребенка». Кино снимали, словно глазами ребенка из колыбели. Камера медленно двигалась взад и вперед, показывала вентилятор в окне. Сквозь лопасти можно было рассмотреть покрытие листьями ветки дерева, которые на ветру касались окна. Я сидел в кресле и через несколько минут заснул.

Когда я проснулся, то не сразу понял, где нахожусь и сколько времени. Ребенок все еще качался в колыбели, лопасти вентилятора едва двигались, ветки дерева бились об окно. Я не знал, продолжается ли кино, или его крутят снова. Я встал, чтобы уйти и забрать пальто. Зайдя в основной зал, я увидел мистера Девона. Он стоял у лестницы, прислонившись к стене, и с напряженным видом держал у своей груди руку какой-то женщины, и что-то писал у нее на ладони. Вначале я подумал, что это Клер. У нее были такие же прямые черные волосы, и она носила такое же длинное черное пальто. Женщина начала смеяться, отвернулась от мистера Девона, я увидел ее лицо и понял, что это не Клер. Однако она была примерно такого же возраста — может, чуть старше.

Я попытался быстро изменить направление и отойти от них, но было слишком поздно. Мистер Девон меня заметил и тут же направился ко мне.

— Ты уже вернулся? — спросил он.

— Я и не уходил, — ответил я. — Я заснул, пока смотрел кино.

— Все от него засыпают, — мистер Девон посмотрел на часы. — Ты голоден? Давай перекусим.

Он забрал нашу верхнюю одежду, и мы прошли несколько кварталов к бару.

Мистер Девон, похоже, даже не задумался перед тем, чтобы позвать меня с собой, а я сам ничего не сказал. Я впервые попал в бар. Он меня разочаровал. Там было мрачно, за несколькими столами сидели группы людей, а вдоль длинной деревянной барной стойки в ряд устроились мужчины. Они склонялись над своими стаканами и смотрели по телевизору баскетбол. Телевизоры стояли в каждом углу. Мы устроились в кабинке в дальней части, и мистер Девон выбрал такое место, с которого была видна улица.

–,Вы не будете возражать, если я закажу пиво? — спросил я.

— Если его подадут, то можешь пить, — ответил мистер Девон. — Просто знай, что пьяного я тебя домой не повезу, и если тебе после пива станет плохо, то тоже не повезу.

Мы съели по гамбургеру и порции картофеля-фри. И то, и другое подавали на отдельных маленьких бумажных тарелочках. Я выпил две кружки пива. Мистер Девон пропустил пять или шесть коктейлей — водка с тоником. Мы едва успели на поезд.

* * *

Уже стемнело, когда поезд отошел от города. Внутри вагон освещался белым светом ламп, подобных больничным. Мне хотелось бы выключить этот свет, и смотреть в ночь за окнами поезда. Старое кресло пахло, словно кровать в больнице, после того, как хлоркой попытались отбить запах мочи. Весь поезд напоминал госпиталь на колесах. В нем было тихо и стерильно. Мистер Девон снова сидел напротив меня. Казалось, он нервничал и был возбужден. Он скрещивал руки на груди, потом клал их на колени, то и дело переставлял ноги, безуспешно пытаясь найти удобное положение. Он недовольно выпятил вперед нижнюю губу, бросил взгляд на меня и увидел, что я за ним наблюдаю.

— Ты хорошо провел день?

— Да, — кивнул я. — Спасибо за то, что взяли меня с собой.

— А что тебе больше всего понравилось?

— Ваши работы. Больше всего мне понравился аквариум.

Мы говорили о том же самом в баре, теперь разговор повторялся.

— Эта работа называется «Лисидас», — объявил он. — А что ты думаешь о фотографиях?

— Тревожные. Вызывают беспокойство, — сказал я. — Я собираюсь посмотреть фильм, про который вы говорили.

Он быстро кивнул.

— Я скажу тебе кое-что, что почти никому не говорил. Я рассказывал тебе про мою девушку и про пожар. Но я тебе не сказал, что по официальному отчету пожар был не случаен.

— Я не понимаю.

— Я знаю, что не понимаешь, — заявил мистер Девон. — Именно поэтому я тебе это и говорю. Имелись доказательства, что пожар начался не из-за того, что она заснула с зажженной сигаретой на кушетке, а что дом специально подожгли спичкой. Представь, что я чувствовал, когда узнал про это. Ведь я сам спал наверху.

— А вы понимаете, почему она могла такое сделать?

— Никогда не знаешь, что люди думают на самом деле, — сказал он. — Я пытаюсь говорить себе, что это не имеет значения, что разницы никакой. Я не даю тебе советов, но, тем не менее, это не такой уж и плохой совет.

— А как вы считаете, рай есть? И все остальное?

— Я думаю, что об этом следует спрашивать не меня, — ответил мистер Девон. — Но не думаю, что у нас тут все заканчивается. Мне кажется, что люди, в особенности те, кто для тебя важны, никогда не уходят. И я имею в виду не только воспоминания, а то, что эти люди остаются с тобой и в физическом смысле. Ты можешь посчитать меня сумасшедшим, но за тем, что я говорю, стоит наука. Есть физический закон, в соответствии с которым энергию нельзя создать и нельзя уничтожить. Она только меняет форму. То, что человеческое тело содержит энергию, — биологический факт. Мы — это практически ходячие пробирки с химикатами, которые действуют сами по себе, воздействуют и реагируют друг на друга, выпускают энергию, содержащуюся в нас. А после смерти, хотя физическое тело может и исчезнуть, энергия-то должна куда-то деваться. Должна. Ее нельзя уничтожить, так куда же она уходит? Вот тут мы отступаем от науки, но всего на шаг.

Он неотрывно смотрел на меня, его глаза не отпускали мои. Говорил он ровным, тихим голосом. Это гипнотизировало.

— А теперь смотри, — продолжил мистер Девон. — Есть волны. Есть частоты. Есть свет и звук, но мы способны уловить лишь малый процент излучений и звуков. Большую часть спектра мы не видим, большую часть диапазона не слышим. Нам приходится использовать специальные инструменты, чтобы увидеть излучение и услышать звуки, которые нам недоступны при обычных условиях. Периодическая система элементов — это еще один спектр, в котором элементы выстроены в определенном порядке, от водорода с одним протоном до лоуренсия со 103 протонами. В конце спектра находятся элементы с множеством протонов, которые до недавнего времени никто не видел. Некоторые элементы и сейчас можно видеть лишь короткое время и только в лабораторных условиях. Также есть атомные частицы, о существовании которых мы теперь знаем. Но двадцать лет назад их никто еще не видел, а сто лет назад — и не догадывался об их существовании. Все это правда. Это аспекты нашей фундаментальной Вселенной, с которыми мы можем столкнуться только на очень короткие периоды времени, при весьма специфических обстоятельствах, или увидеть только при помощи специальных инструментов. Никто этого не отрицает. Тогда почему то же самое нельзя сказать про нас самих? Почему наша энергия не может изменять частоту, переходить на другую частоту? На другую волну диапазона? Почему мы не можем продолжать существование в пространстве физического мира, которое еще не видели и не измерили, или с которым можно столкнуться лишь на короткое мгновение и при особых обстоятельствах, хотя оно и существует все время? Если смотреть па пропеллер, когда самолетный двигатель выключен, то лопасти винта выглядят идеально ровными. Но когда включается двигатель, винт фактически исчезает. Есть множество вещей, существующих в этом мире, которые мы не в состоянии увидеть, которые не можем услышать. Вокруг нас существуют целые миры, с которыми мы никогда не сталкиваемся. Почему же так трудно поверить, что это же самое относится и к нам самим? Что-то из этого имеет смысл для тебя?

— Немного, — признался я.

— Я сам едва это понимаю, — сказал он. — Я нес чушь? Ты не ожидал от меня такой речи?

— Не совсем чушь.

— Ну, тогда я замолкаю, — мистер Девон сложил руки на груди и закрыл глаза, откинулся на спинку кресла, и вскоре его голова уже качалась из стороны в сторону в такт движения поезда.

Я наблюдал за тем, как его тело оседает в кресле, и он погружается во все более глубокий сон. Я представил его девушку, сидящую на кушетке и точно также засыпающую с сигаретой в руке. Я не мог понять, как можно заснуть со спичкой. Она же горит совсем недолго, она обожжет вам пальцы, — и вы проснетесь. По крайней мере, я так думал. Но если она сделала это специально — бросила горящую спичку на кушетку, когда мистер Девон спал наверху, то это казалось мне очень трудным и болезненным способом самоубийства.

Я, бывало, думал о различных способах, которыми сам мог бы совершить самоубийство: удушье, выстрел из ружья, слишком большая доза лекарства или наркотика, яд, повешение, прыжок вниз с высокого здания (для этого мне, вероятно, пришлось бы отправиться в Хилликер), перерезывание вен на запястьях, утопление. Есть масса более легких способов, чем пожар. Я думал, что люди, вполне вероятно, изменят свое мнение обо мне, если я совершу самоубийство. Они будут жалеть, что недостаточно хорошо ‘относились ко мне. А затем я обычно начинал думать, что если совершу самоубийство, они обрадуются, что не дружили со мной. В любом случае, кто хочет дружить с человеком, который собирается совершить самоубийство? Они совсем не будут меня жалеть, станут смеяться надо мной и даже унижать меня после того, как я умру. Я уже давно об этом не думал — с тех пор, как познакомился с Анной, — за исключением одного случая в январе, когда она сама подняла эту тему.

— Как ты считаешь: самоубийство — грех? — спросила она.

— Это у тебя в комнате лежит Библия, — ответил я. — Вот ты мне и скажи.

— Не думаю, что в Библии об этом говорится, — заметила она.

— А как насчет «не убий»?

— Но ты вспомни, сколько в Библии убийств! И ко многим из них Господь имел какое-то отношение. Он постоянно убивал людей. Он даже убил собственного сына.

Я уже начал что-то говорить в ответ, но Анна меня перебила:

— А если говорить чисто технически, то можно утверждать, что и Господь убил собственного сына, и одновременно Иисус совершил самоубийство.

— Объясни это мне, — попросил я.

— Иисус знал, что с ним случится, и позволил этому случиться. Он мог бы остановить Иуду или просто уйти, уехать или что-то еще сделать. Это ведь тот человек, который совершал чудеса, правильно? Он ходил по воде, превращал воду в вино, кормил толпы людей. Но он ничего не сделал. Он знал, что его убьют, и позволил им себя убить. Он не очень отличается от человека, который бросается под машину, или ложится на рельсы.

— Я думаю, что мученик отличается от человека, который ложится на рельсы. Мученик, скорее, похож на солдата в бою или во время выполнения какого-то задания.

— Мне кажется, что тех, кто выполняет такие задания, называют «смертниками», — сказала она. — То есть теми, кто добровольно, сознательно, умышленно идет на самоубийство. Это можно назвать и мученичеством, и жертвенностью, но это просто разные названия одного и того же. Человек заканчивает свою жизнь вместо того, чтобы позволить ей идти естественным ходом.

— Но это и был ее естественный ход, — заметил я. — Это и была причина его рождения.

Я замолчал. Анна смотрела на меня, ее голубые глаза счастливо сияли в теплом свете. Тогда мы сидели в подвале. Она подбадривала меня и получала удовольствие от того, что я говорил.

— Именно поэтому и не стоит никогда ни с кем обсуждать религию, — сказал я. — В конце концов, можно начать спорить о мелочах, вдаваться в слишком мелкие подробности или уйти в такие дебри, что станешь спорить по вопросам, которые никогда невозможно решить — вроде того, где находятся ангелы. Странно, что все так сложно, с таким количеством лазеек и противоречий. Зачем так сделано?

— Все не очень попятно, не правда ли? Библия полна противоречий, неясностей, двусмысленностей, неопределенностей и тайн. Именно поэтому она мне нравится. Вероятно, поэтому она все еще существует, и ее все еще читают. Люди хотят попытаться понять, разобраться. Каждый может ее истолковать так, как считает нужным и подходящим. Если бы все было абсолютно ясно, если бы все всегда имело смысл, то никому не было бы до нее дела. Так было бы скучнее.

Анна была готова перейти к следующей теме, но я считал, что мы и эту-то едва начали.

— Тогда скажи мне: если самоубийство не грех, то что это?

— А как ты его совершишь?

— Как я его совершу? Никак.

— Почему нет? Ты не считаешь, что мы живем в ужасном мире с ужасными событиями и ужасными людьми?

— Наверное. Но я на самом деле не знаю. Я практически не видел этот мир.

— Хотя ты о нем знаешь. Не юли и не уходи от ответа. Ты знаешь, что происходит в мире. Ты хочешь, чтобы ребенок пришел в этот мир?

— Нет. Точно нет.

— Ты сам — ребенок. Так что ты здесь делаешь?

— Если бы у меня был выбор, то, думаю, я предпочел бы не рождаться, но теперь, раз уж я здесь, то вполне могу посмотреть, как все обернется.

— Значит, ты не станешь искать легкий выход? Ты его не выберешь?

— Не в эту минуту. Нет. Я имею в виду, что это можно сделать в любое время, так почему бы не подождать?

— Значит, ты всегда будешь ждать.

— Может быть, — сказал я.

— Ты такой практичный, — заметила Анна. — Мне это в тебе нравится. На самом деле.

— Твоя очередь, — сказал я.

— Моя очередь?

— Да. Так что ты собираешься сделать?

— Я не знаю. Я честно не знаю. Иногда я думаю, что могла бы со всем этим покончить, но для этого нужна сила, или большая смелость, потому что ты не знаешь, что произойдет. Фрэнк О’Хара[36]говорил, что хотел бы иметь силу, чтобы совершить самоубийство, но если бы был настолько силен, то ему, вероятно, не требовалось бы себя убивать.

— И что с ним случилось?

— Он попал под машину — под такси на пляже острова Огненная Земля. Я раздумываю, если бы он знал, что в любом случае умрет молодым, изменило ли это хоть что-нибудь?

— Как, например?

— Если бы ты знал, что умрешь под колесами машины, стал бы ты кончать жизнь самоубийством, на твоих собственных условиях, — или стал бы ждать машину?

— Я не уверен, что это имеет значение.

— Я тоже не уверена, — сказала она. — Наверное, поэтому ты и не знаешь. Пока не заболеешь раком или какой-то другой неизлечимой болезнью, это тайна. Поэтому вполне можно остаться и посмотреть, как все получится, вместо того, чтобы прыгать на последнюю страницу и все портить.

Вот эту нашу беседу я и пытался анализировать. Эти слова я повторял у себя в сознании снова и снова, и старался снова и снова с ними разобраться. Как и во многом, что она говорила и что я помню, здесь сквозили надежды и виды на будущее. Анна редко высказывалась определенно. Ничто никогда не бывало черно-белым. У нее имелось свое мнение по всем вопросам. Она была упрямой и своевольной, и могла отстаивать две противоположные точки зрения на почти любую тему с одинаковой уверенностью. Или же эта уверенность казалась одинаковой.

— Убеди меня, — обычно говорила она. Я не мог убедить даже себя самого.

Она была тайной. Разве она хотела, чтобы это испортили?

* * *

Голова мистера Девона дернулась вперед, и он посмотрел на меня. Глаза у него были широко открыты.

— Как ты думаешь, она мне позвонит? — спросил он. — Кто?

— Та девушка, — ответил он, потер лицо ладонями пару раз, а потом огляделся. — Я имею в виду насчет фотографий.

— Я не знаю, — сказал я. — А вы сегодня фотографировали?

Он протянул руку к фотоаппарату, словно впервые его заметил.

— Нет, — сказал он. — Я часто беру его с собой и пытаюсь не забыть, что нужно сделать побольше снимков, но, похоже, я их почти никогда не делаю.

Он снял фотоаппарат через голову и протянул мне.

— Сними меня, — попросил он.

Я поднял фотоаппарат к глазам, а мистер Девон внезапно закричал: — Нет!

Я продолжал держать фотоаппарат, он неловко поднялся и выхватил его у меня. Его покачивало.

— Я сказал: нет.

Мистер Девон снова опустился на свое место, поднес фотоаппарат к глазам и сфотографировал меня. Вспышки не было.

— Все должно быть в порядке, — объявил он. — Здесь достаточно яркое освещение.

Затем он осторожно просунул голову в петлю, теперь фотоаппарат снова болтался на ремешке у него на груди.

— Мне следовало сделать тебя фотографом команды в этом году, — сказал он. — Это я сглупил. А на следующий год ты будешь играть. Ты ведь будешь играть, да?

— Я не знаю, — ответил я. — Может, от меня будет больше пользы команде, если я стану фотографировать.

— Посмотрим, — сказал мистер Девон. — За год многое может случиться.

Он снова откинулся на спинку кресла, через несколько минут у него расслабился и приоткрылся рот. Он напоминал мне отца, дремлющего в кожаном кресле в берлоге, не осознающего и не беспокоящегося о том, как глупо он выглядит.

Мистер Девон проснулся только, когда поезд подходил к станции. Он снова стал таким, как обычно. Мы прошли к его пикапу.

— Давай надеяться, что он заведется, — сказал он. Машина нормально завелась, но печка так и не работала.

Мы оба дрожали на пути назад, смеялись, когда у нас стучали зубы, а белые облака пара изо рта наполняли салон.

— Если у тебя есть спичка, воспользуйся ею, — сказал мистер Девон. — Подожги что-нибудь, что угодно — книгу, сиденье, мою куртку. Тебе когда-нибудь было так холодно?

— Может, вам попробовать порешать математические задачки, — предложил я. Не думаю, что он посчитал мое предложение смешным. Остаток пути до моего дома мы проехали в молчании.

— Вероятно, оно того не стоило, — сказал мистер Девон.

— Нет, стоило. Я отлично провел время. Спасибо за то, что пригласили, и за все остальное.

— Я думал, что там окажутся и другие ребята из школы. Те, кого ты знаешь. Но, наверное, это не ближний путь.

— На самом деле, не так далеко, — заметил я.

— Выставка будет работать еще неделю.

— Я расскажу ребятам, — пообещал я.

— Только бар не упоминай, — попросил мистер Девон. — Но ведь там было неплохо, правда?

— Правда.

* * *

Той ночью я не мог спать и впервые после исчезновения Анны включил коротковолновый радиоприемник. Я слушал те же странные голоса, отправляющие те же непонятные послания кому-то или никому, которые мы обычно слушали с Анной. Когда передача заканчивалась или звук исчезал, я обычно переходил на другую частоту, просто убивая время.

Через час. или два я наткнулся на слабый сигнал — женский голос читал долгий список чисел. Голос звучал где-то в отдалении и очень слабо, словно похороненный в атмосферных помехах, но я узнал его. Она вполне могла бы кричать мне в ухо. Это был голос Анны. Он звучал точно также. Я сел на кровати и стал перемещать радиоприемник. Я держал его то сбоку, то над головой, то перед собой, пытаясь добиться лучшего приема, более четкого сигнала. Звук лишь немного улучшился. Я мог различить некоторые числа, но не все.

— Один, девятнадцать, девятнадцать, четырнадцать, пятнадцать, двадцать три.

Затем голос исчез. Больше ничего не было, только атмосферные помехи. Часы показывали двадцать минут одиннадцатого. Я поспешно вскочил с кровати и включил свет. Я записал время, частоту и числа, которые помнил. Я не был уверен, в правильном ли порядке их записал, но пришлось действовать так быстро, как только возможно. Так что — как запомнил…

На следующий день я получил письмо по электронной почте, в котором указывалась частота, которую я слушал в предыдущий вечер, и стояло «22:00 est»[37]. Я отправил ответ по электронному адресу, с которого пришло послание.

«Кто ты? — написал я. — Что ты пытаешься мне сказать?»

Но ответа не последовало.

В тот вечер я стал слушать приемник в девять часов, но на той частоте ничего не было, кроме помех. Ровно в десять часов та же женщина, чей голос звучал точно также, как звучал бы голос Анны, произнесла следующее:

— Внимание! Девятнадцать, пятнадцать, тринадцать, пять, двадцать, восемь, девять, четырнадцать, семь.

Пауза.

— Один, девятнадцать. Пауза.

— Девятнадцать, восемь, тринадцать, шестнадцать, двенадцать, пять.

Пауза.

— Один, девятнадцать. — Пауза. — Девятнадцать, четырнадцать, пятнадцать, двадцать три.

Это все повторили несколько раз, затем передача прекратилась.

На следующий день я получил письмо по электронной почте с того же адреса.

«Что это значит?» — спрашивали меня.

«Это как раз то, что я хотел бы знать, — ответил я. — Кто это отправляет?»

Следующие два вечера я слушал те же числа, и еще больше уверился в том, что это голос Анны. Передачи были совершенно одинаковыми, словно прокручивалась запись. Больше никаких писем по электронной почте я не получал.

Я стал меньше думать о передаче и больше — о числах. Что они означают? Я выписал их на листке бумаге и изучал. Ничего. Я снова их записал. Ничего. Затем я разбил их на пять групп, отделив в соответствии с паузами во время передачи. В первой группе было пять чисел, во второй — два, в третьей’- шесть, в четвертой — два, в последней — четыре. Вторая и четвертая группы оказались одинаковыми, там стояли один и девятнадцать. Девятнадцать встречалось в каждой группе. Что означает девятнадцать? Что представляет это число? Я снова посмотрел на цифры, затем решил найти соответствующие числам буквы алфавита. Алфавит я выписал на отдельном листке бумаги, потом под буквой «А» поставил цифру 1, под буквой «Б» цифру 2 и так далее. Девятнадцатой буквой английского алфавита оказалась S. То есть вторая и четвертая группы читались «as» — «как». Дальше было легко. Числа сработали. Послание звучало: «Something as simple as snow» — «Что-то простое, как снег». Это Анна прислала мне оговоренную фразу.

Мне требовалось выяснить, откуда идет сигнал. Я вошел в Интернет и стал искать информацию о том, как определить место, откуда исходит коротковолновый сигнал, но информации о пеленгации давалось мало, а то, что я обнаружил, оказалось для меня слишком сложным. Я не так хорошо разбираюсь в технике. Мне требовалась помощь, а единственным человеком, к которому я мог обратиться за такого рода помощью, был мистер Кайн. Я не хотел к нему обращаться, но выбора не было. Я позвонил ему и спросил разрешения зайти, потому что мне требуется помощь. Мне не разобраться с одной проблемой.

— Я слушал странное послание, — сказал я ему. — Возможно, вы посчитаете меня сумасшедшим, но, похоже, оно от Анны.

— И что за послание?

— Ряд чисел.

— Анна произносит ряд чисел?

— Я знаю, что это звучит глупо, — продолжал я. — Но это голос Анны. Я имею в виду: я почти уверен, что это она. Я хочу, чтобы вы помогли мне выяснить, откуда идет сигнал.

Он посмотрел мне прямо в глаза. Я всегда немного пугался, когда он так смотрел. Взгляд этих глаз без ресниц всегда нервировал.

— Как ты считаешь, что означают эти числа?

— Я не знаю, — ответил я. — Но я думаю, что если мы найдем, откуда идет сигнал и кто его отправляет, то нам удастся с этим разобраться.

— Я не думаю, что это поможет.

— Почему вы так считаете? Он долго молчал.

— Потому что это послание отправлял я, — сказал он.

— Вы?

— Да. Я надеялся, что кто-то поможет мне с этим разобраться. Я нашел запись в компьютере Анны. Она записала это за несколько дней до того, как… покинула нас, — сообщил он. — Я слушал ее и подумал, что стоит отправить запись в эфир и попробовать получить помощь с расшифровкой.

— Значит, и письма по электронной почте тоже вы отправляли?

— Я отправил их всем ее друзьям. Всем, кого нашел у нее в списке адресов, всем, кто пришел мне на ум, всем, кого она могла знать. Я подумал, что люди станут помогать с большей готовностью, если не будут знать, что за всем этим стою я.

— А кто-то помог?

— Нет. Я должен выяснить, что это означает.

— Я знаю, что это означает, — заявил я.

— Но ты же говорил, что не знаешь.

— Я знаю. Я думаю, что знаю. Это было послание для меня.

— И что оно означает?

— Я не могу вам сказать, мистер Кайн.

— Ты должен.

— Я не могу. На самом деле это не послание. Это только его начало, сигнал. Это фраза, которой мы договорились начинать послание. Это секрет, который знали только мы двое. На тот случай, если мы когда-нибудь расстанемся. Я никому не могу сказать, что это означает.

— Что ты имеешь в виду под фразой «если вы когда-нибудь расстанетесь»? — спросил он.

Я рассказал ему о том, что Анна хотела придумать шифр, подобный тому, которым пользовались Гудини с женой.

— Это было на случай непредвиденных обстоятельств, — пояснил я. — Но есть еще и это.

Я протянул ему некролог, посвященный Анне, который мне прислали. Мистер Кайн прочитал его, потом еще раз.

— Это ты написал? — спросил он.

— Кто-то прислал его мне.

— Кто?

— Я не знаю. Я думал, что это могла быть Анна.

— Нет, — очень резко ответил он. — Она этого не посылала.

— Почему вы в этом так уверены?

Он минуту изучающее смотрел на меня, затем ответил очень осторожно.

— Здесь есть вещи, о которых Анна не знает.

— Что именно?

Мистер Кайн ничего не сказал. Он просто смотрел в бумагу.

— У вас была еще одна дочь, которая сбежала? — спросил я.

— Одно не имеет никакого отношения к другому, — заметил он.

— Я думал, что Анна была единственным ребенком.

— Это она тебе сказала?

— Я так думал, но теперь не уверен. А что еще здесь правда?

Мистер Кайн отдал мне листок бумаги.

— Это никому не поможет, — сказал он. — Тебе следует просто забыть об этом.

— Может, его следует отнести в полицию?

— Можешь отнести, — ответил он, но таким тоном, который предполагал, что я этого не сделаю, и он об этом знает.

Я сложил лист бумаги и положил назад в карман. На самом деле мистер Кайн не ответил ни на один вопрос, он говорил почти, как Анна — только то, что хотел сказать, и игнорировал все остальное. Внезапно на лице мистера Каина появились обеспокоенность и грусть, и я подумал, что он заплачет. Он не смотрел на меня, а опустил взгляд в какую-то точку на полу между нами.

— Она не вернется, — произнес отец Анны.

Я не мог поверить, что он это скажет. Скажет вслух. Мы все это думали. Это была мысль, которую мы старались избегать, постоянно отталкивали, — но никто не произносил этого вслух. Невозможно было предположить, что первым человеком, который скажет это вслух, станет один из ее родителей. Я в неверии уставился на него. Я не знал, что он хочет от меня — согласия или отрицания. Я пришел к нему за помощью. Я просто стоял там, опасаясь что-то сказать. Я боялся, что следующей фразой, которую он произнесет, будет заявление о том, что Анна мертва.

* * *

Попытки мистера Каина достучаться до других, вступить в контакт, пробудили во мне то же желание. Я стал звонить телефонному экстрасенсу. Я смущался и ничего не ожидал, но ответившая ‘женщина разговаривала дружелюбно. После разговора с ней мне стало легче. Она говорила спокойным тоном, успокаивала меня и настраивала позитивно. Она сказала, что должно случиться что-то хорошее. На несколько минут ей даже удалось убедить меня, что я не в депрессии и не испытываю отчаяния, или, по крайней мере, не навечно завис в таком состоянии.

— Я вижу, как все у тебя меняется, и это произойдет очень скоро, — заявила она. — Ты не останешься в одном месте надолго. Ты куда-то переедешь, в какое-то новое место. Оно больше, и все там станет лучше. Это солнечное и теплое место, где люди тебя любят и о тебе позаботятся. Все будет хорошо. Говорю тебе: очень скоро все будет хорошо.

— А где я окажусь? — спросил я.

— В этом месте много фруктов, оно славится фруктами. Фрукты растут вдоль улиц. И там тепло. Ты переезжаешь с места пожара в место пожара. Есть какая-то связь между ними, — сказала она.

— Это все очень туманно.

— Это все, что я знаю об этом, — заявила она. — Я могу попытаться выяснить побольше, но тебе придется подождать у телефона.

Я отказался.

— Как вас зовут?

— Кассандра. И тебя как зовут?

— Карл, — ответил я. — А как ваше настоящее имя?

— Все равно Кассандра, — ответила она.

— До свидания, Кассандра.

Я позвонил на следующий день. Когда к телефону подошла Кассандра, я сразу же определил, что это другой человек. Я звонил еще несколько раз перед тем, как снова узнал ее голос. Она сказала мне то же самое, что и в первый раз, и я подумал, не говорит ли она одно и то же про солнечное место всем звонящим. Затем она меня удивила.

— Ты звонил вчера, — сказала она. Я ничего не ответил.

— Я не знаю, что это за город, но выглядит он точно как, как я описала, — продолжала она. — Не беспокойся, Карл. Все будет хорошо.

Мы поговорили какое-то время, причем совсем не об экстрасенсорике. Мы просто поговорили. Пять или шесть вечеров я просто лежал на кровати и слушал ее. Наверное, она говорила всем одно и то же. Меня просто очаровал мир, который описывала Кассандра. Мне нравилось, как она рассказывает о том хорошем, что должно со мною случиться. Я мог поверить в то, что он ждет Карла.

— Я позвоню завтра, — сказал я.

— Хорошо.

— Но я хочу разговаривать с вами. Скажите мне, как вас зовут.

— Я не могу этого сделать, — ответила она.

— Тогда я не позвоню, — сказал я. Минуту она молчала.

— Я не могу назвать тебе свое имя, но давай воспользуемся шифром?

— Каким шифром?

— Когда ты позвонишь и спросишь Кассандру, назови добавочный номер — 13.

— Это не шифр, — возразил я.

— Я знаю, — сказала она. — Но так лучше звучит.

Она рассмеялась. Она подумала, что это смешно. У меня учащенно забилось сердце.

Я разговаривал с ней еще несколько раз, затем, наконец, признался ей.

— Меня зовут не Карл, — сообщил я.

— Я знаю.

— Я пытаюсь найти одного человека. Я жду послания.

— С этим я не могу тебе помочь, — сказала она.

— Я хочу выяснить, что случилось с моей девушкой, — продолжал я.

— Я не могу тебе помочь.

— Предполагается, что вы отвечаете по-другому.

— Я знаю. Но это правда.

Я не хотел правды. Она у меня была остальную часть дня. Я не звонил ради правды.

— Скажите мне, что вы должны говорить. Она не хотела.

— Я же плачу за звонок, — заметил я. На самом деле платил мой отец, но ей не требовалось знать все.

Она начала говорить какие-то туманные вещи, но толку не было. У нее изменился голос. Все изменилось. Я остановил ее.

— Ей требовалось что-то мне сказать, — заявил я. — Что-то особенное.

Кассандра ничего не ответила.

— Вы должны сказать мне, что это.

— Я не знаю, что это.

— Давайте, скажите мне.

— Я ничего об этом не знаю.

— Скажите.

— Она говорит, что все будет хорошо. Она говорит, чтобы ты не волновался. Не волнуйся.

— Я думал, что вы сможете мне помочь, — сказал я.

— Я думала, что смогу, — заявила она. — Но это не меняет того, что я говорила раньше. Все изменится к лучшему.

— Не нужно врать людям.

Я не злился. Мне просто стало грустно. Я хотел прекратить звонить ей. Я хотел несколько минут в день чувствовать себя лучше. Все произошло, как с Мелиссой. Внезапно ничего не осталось. Я не знал, что меня вообще привлекало.

— Я не врала, — сказала она. — Я пытаюсь тебе помочь.

— Вы не помогаете, — ответил я и повесил трубку.

Я проснулся среди ночи от звонка мобильного телефона. Я открыл глаза и увидел, как он мигает зеленым светом всего в нескольких дюймах от моей головы. Наверное, когда я заснул, телефон остался лежать на кровати, хотя я этого не помнил. Но он оказался там, я взял его в руку и посмотрел на экран. Мне пришло новое текстовое сообщение. Я открыл его и увидел буквы «SaSaS». Больше ничего не было. Сообщение не имело для меня никакого смысла.

Я бросил телефон на пол и снова опустил голову на подушку, но внезапно сел на кровати. «Something as Simple as Snow» — «Что-то простое, как снег». Этого не может быть! Я схватил аппарат и посмотрел на послание — «SaSaS». Отправитель не был обозначен. Только слева висела крошечная иконка, какие-либо другие значки отсутствовали. Сообщение пришло в 4 утра.

Я не мог больше спать. Мысли крутились у меня в голове, словно пытались поймать какой-то воображаемый хвост, или он реальный? Я не мог решить, является ли сообщение просто совпадением, вызывающим беспокойство, розыгрышем — или оно настоящее. Это не мог быть розыгрыш. Шифр был нашим секретом. Анна не стала бы его никому сообщать. Кроме того, зачем разыгрывающему просто использовать буквы, а не сам шифр? Это не шифр, о котором мы договаривались. Но полученного сообщения оказалось достаточно, чтобы я больше не заснул той ночью. Я снова и снова смотрел на него и даже ответил. «Привет????», — написал я. Чем больше я думал о послании, тем меньше в нем было смысла. Если это Анна, то почему она не придерживается изначального шифра, о котором мы договаривались? Если она может отправить сообщение, почему она послала его мне на мобильный и почему оно единственное? Но что я об этом знаю? Может, это — единственное, что она могла послать. Может, она больше никогда ничего не сможет отправить. С одной стороны я думал, что схожу с ума из-за странных совпадений, слишком бурно реагирую на странные, но незначительные события. С другой стороны, сообщение пришло через два дня после письма, которое тоже было анонимным, и оказалось очень близким к шифру. Я никому не говорил про письмо, и я не мог никому рассказать про послание. Мне на всякий случай следовало держать эту информацию в секрете. Я не знал, как связаться с тем, кто это послал. Это была дилемма. Даже если это все бред собачий, как коротковолновые послания мистера Каина, я должен продолжать попытки вступить в контакт, посмотреть, не пришло ли хоть какое-то послание от нее. После смерти Гудини его жена пыталась вступить с ним в контакт на протяжении десяти лет и терпеливо ждала, чтобы он произнес шифр.

Канал связи

Мать Карла отвезла нас к железнодорожной станции. Я не помню, что мы ей сказали — возможно, что мы с Карлом встречаемся с моей матерью в городе, и она — погуляет там. Что бы ни было, мать Карла согласилась и отвезла нас. Это было неопасно, ведь я знал: она никогда не станет разговаривать с моей матерью и рассказывать ей, что случилось.

Мы вышли со станции и прогулялись до студии, где снимают шоу, которое идет по телевизору, — «Канал связи». Вероятно, вы его знаете. На нем выступает медиум Джеральд Прин. Он передает зрителям послания от умерших, которых они любили. Многие люди плачут. Шоу и в самом деле очень популярно. На сайте «Канала связи» в Интернете я заполнил анкету, чтобы попасть в шоу и послушать, что Анна хочет сказать. Может, медиум мне это передаст. Я знал, что к этому следует относиться скептически, проявлять осторожность, — но, в то же время, я хотел использовать все доступные возможности. В анкете требовалось предоставить о себе много информации, но я постарался отвечать как можно короче и давать поменьше деталей. Я подчеркнул наш возраст и таинственность исчезновения Анны.

«Я боюсь, что с моей девушкой случилось что-то ужасное, — написал я. — Она могла совершить самоубийство, ее могли убить, или произошло еще что-то кошмарное. Моя девушка очень верила в жизнь после смерти и в способность общения по каналу связи. Я уверен, что она пытается передать мне послание. Весь наш город ждет его, хочет от нее услышать».

Я получил ответ на следующий день. Меня приглашали на запись шоу.

«К нам приходит очень много запросов, — говорилось в полученном мною по электронной почте ответе. — Мы не можем гарантировать, что вам удастся выступить, и даже гарантировать, что вас включат в состав зрителей в студии. Ваше участие в шоу будет рассматриваться только при условии вашего прибытия в студию. Дата и время указаны».

По улицам уверенной походкой шли люди, знающие, куда идут. Я распечатал несколько карт из Интернета, и мы с Карлом изучили их в поезде, поэтому знали, что делать после выхода со станции. Мы не собирались выделяться, как два тупых туриста. Город со всеми этими людьми, спешащими по улицам в разные стороны, напоминал улей или муравейник. Во всем этом было что-то привлекательное и манящее. Карл прошелся со мной до студии и попытался оставить меня там. Он хотел какое-то время побродить по городу.

— Я тебе не нужен, — сказал он.

Я подумал, что он собирается поговорить с настоящими драгдилерами, мужчинами, которые стоят в парке и шепотом предлагают товар, когда ты проходишь мимо. А, может, Карл сам станет одним из них, заключит несколько сделок и вернется домой с дополнительным доходом, который получит без особого труда.

— Пошли со мной, — попросил я. — Мне нужна моральная поддержка.

Мы оба стояли в очереди в надежде, что нас выберут на запись. Чем дольше я стоял, тем больше убеждался, что все это чушь. Анна рассказывала мне, что на последнем этапе жизни Гудини пытался объяснить людям вроде меня, что все это ложь, — но я был почти готов поверить и в ложь. Холод, идущий от цементного пола, проник сквозь ботинки и стал подниматься вверх. Пока нас заставляли ждать в очереди, я промерз до костей. Сотрудник программы вручил нам анкеты и велел отвечать на все вопросы, даже если отвечали на них раньше. Я снова отвечал как можно короче и как можно более туманно. Я не хотел давать им никаких намеков, выполнять за них их же работу. Наконец, ко мне кто-то подошел, взял меня за руку и провел внутрь.

Для участия в шоу отобрали примерно двадцать человек. Нас разместили в небольшой комнате, в которой стоял только один диванчик и пара стульев. Некоторые уселись на пол, остальные стояли. Я был самым младшим. Один из сотрудников подошел ко мне и спросил, где находится мой «родитель или сопровождающий».

— Мне восемнадцать лет, — ответил я. Он долго смотрел на меня и на Карла, потом вручил нам еще какие-то бумаги.

— Прочитайте это и подпишите, — сказал он. Сотрудники программы постоянно заходили и выходили, нам принести напитки и еду. Они осторожно прашивали собравшихся, не нужно ли им чего-нибудь, i начинали беседовать с людьми. Несмотря на указание соблюдать тишину, собравшиеся на шоу люди стали открыто говорить про родственников, от которых хотели получить известие. Они рассказывали, как родственники перли, и между делом выдавали разнообразную информацию, которую слышали сотрудники программы. Иногда собравшиеся прямо сообщали им массу сведений. Сотрудники продолжали заходить и выходить, словно официанты.

Прошел почти час, и нас, наконец, провели в студию и разместили в креслах. Все еще оставалось много свободных мест, и я задумался, почему отказали стольким людям, которые ждали в очереди. Мы подождали еще несколько минут, затем прибыла новая группа из примерно пятнадцати человек, и их разместили вместе с нами. Нам сказали, что они, как и мы, подавали заявки и прошли отбор, но позднее один человек из нашей группы сказал, что они все вместе приехали на микроавтобусе. Эта группа была очень разговорчивой и задавала массу вопросов. Я знал, что мне нужно предоставить какую-то информацию, иначе ведущий не станет со мной разговаривать, но очень внимательно следил за словами.

— Почему мы так долго ждем? — спросил Карл. — Я бы за это время успел переделать кучу дел.

Наконец появился Джеральд Прин. Он оказался ниже ростом, чем я думал.

— Всегда так бывает, — позднее сказал мне Карл.

Ведущий в черном свитере с высоким завернутым ворот

Поиск по сайту: