РОССИЙСКИЙ НАРОД И РЕЦЕПЦИЯ ЗАПАДНОГО ПРАВА 5 страница

Р.М. Гусейнов отмечает, что важнейшим препятствием на пути индустриально-капиталистической модернизации России продолжает оставаться некий общинный «дух»: «Общинная организация земледелия, труда и быта оказались настолько привычной для русских крестьян, что в 70-е годы XIX века началось возрождение общинных земельных переделов уравнительного характера. Это была своеобразная реакция крестьян на развитие товарно-денежных отношений в деревне и на начавшуюся интенсивную социальную дифференциацию внутри мира. Здесь действовала старая традиционистская идеология, сохранившаяся до сих пор: если я не могу жить лучше соседа, так пусть и он живет хуже. Российскому народу с глубокой древности присущи такие нерыночные черты, как общинность, соборность, взаимопомощь, коллективизм и – оборотная сторона этих позитивных характеристик – круговая порука. Рынок – система, основанная на индивидуализме, предприимчивости и риске. Истинный рыночный субъект не ждет помощи ни от государства, ни от общины, ни от родственников. В некотором смысле это героическая личность, особенно когда дело касается собственного благополучия и бизнеса»[122].

Конечно, российским реформаторам очень мешает российский народ с его отсталым мышлением, не готовым к радикальным преобразованиям. Любопытно, что, помимо огульных выпадов в адрес русского народа, Р.М. Гусейнов не указал, что, в принципе, рынок – это еще и система, основанная на добросовестном честном труде. Про этот факт своевременно и повсеместно забывается.

В уважаемом в России журнале «Государство и право» г-жа Л.Ю. Грудцына рассуждает о праве собственности в России так: «… с учетом «слабости юридических традиций и чувства права в России» начать придется с философско-нравственного аспекта. О собственности и зависимости от нее человека говорится еще в Евангелии от Луки: «Где сокровище ваше, там и сердце ваше будет». Под сокровищем понималось какое-либо имущество, принадлежащее человеку (на которое он имел право собственности, а третьи лица не могли претендовать); в каком месте (доме, городе) будет находиться эта собственность, о том месте и будет думать человек (все ли нормально с его имуществом, не посягнул ли кто на него и т.д.).[123]

Достаточно любопытное «рассуждение», основанное на вольной трактовке слов Господа. Этот фрагмент свидетельствует о социальной болезни этой г-жи в виде «вещизма», что уже в принципе противоречит христианству в целом.

Отдельные ученые указывают на различие в восприятии института частной собственности на Западе и в России (часто это носит характер русофобского анекдота). Так, С.Б. Алексеев пишет, что для англичан средневековья самым поразительным было отношение русских людей именно к собственности, которое было совершенно противоположно западному. Так, на вопрос о его собственности русский человек (и крестьянин, и боярин) мог бы ответить, что у него ничего нет своего, но все, что у него есть, принадлежит Богу и Государевой милости. В то время как простые люди в Англии на этот же вопрос могли ответить так: «Если у нас что-нибудь есть, то оно от Бога и мое собственное». Бесспорно, что со времен средневековья существенно изменились и продолжают меняться условия экономического развития и жизни государства и общества, его менталитет, но при этом сохраняются определенные устойчивые черты национального характера[124].

Конечно, при таком подходе, российская правовая ментальность представляется крайне отсталой и нуждающейся в скорейшем выкорчевывании вместе с ее носителем.

Особенное место в доказательствах «рабской» правовой ментальности, генетического правового нигилизма, «тупости» русского народа занимает советский период развития русской цивилизации.

Именно здесь, по мнению г-жи В.Б. Романовской, деформация правосознания стала возможной благодаря отходу сначала интеллигенции, а потом и части народа от парадигм религиозного восприятия, и в первую очередь – религиозной совести и греха. Это подготовило почву для последующего воинствующего атеизма большевиков, окончательно сломавшего русское религиозное правосознание и создавшего социалистическое, атеистическое, искаженное правосознание советского человека[125]. А вот еще один ее «перл», доказывающий правовой нигилизм Руси: «Новое, едва сформировавшееся в XIX веке правосознание было разрушено быстро и до основания выстрелом с “'Авроры”»[126]. Достаточно показательный образ…

Современная российская научная мысль рассматривает советский опыт правовой системы как грубое заблуждение, ошибку, которую нужно просто забыть, вычеркнуть из памяти. Так, А.С. Масалимов утверждает, что «глубокие общественные преобразования, проводимые в России уже более десяти лет, свидетельствуют о коренной реформе российской государственности и становлении принципиально новой государственной системы. Они связаны с возвратом Российского государства в русло общемирового развития и обнаруживают органическую связь с реформами второй половины XIX в.»[127].

Небезызвестный профессор Московского Государственного Социального Университета, доктор юридических наук, А.А. Тилле делает научную попытку обоснования феномена «советского социалистического феодализма 1917–1990 гг». [128]

Конечно же, в этой работе, на мой взгляд, нет никакой науки (ни юридической, ни политологической) кроме откровенной ненависти к вскормившему его советскому прошлому. Причем удивительная тенденция прослеживается у подобного типа российской интеллигенции – она всячески отмежевывается от своего социалистического прошлого, но только не от привилегий. Я еще не слышал об отказе от научных титулов и званий, квартир и проч. присвоенных им и им подобным в период «Советского социалистического феодализма», хотя это было бы закономерным подтверждением искренности их позиций в настоящее время.

Небезызвестный патриот России М. Калашников достаточно примитивно рассуждает о создании советских законов: «Фактически советские законы творились узким кругом ведомственных экспертов и чиновниками в ЦК КПСС, которые просто физически были ограничены в понимании всех проявлений реальности. Поэтому в СССР Закон и общая когнитивная модель общества имели существенные провалы. В конце концов они вошли в такое вопиющее противоречие с реальностью, что страна угодила в кризис, кончившийся гибелью Советского Союза…»[129]

Вот ведь, оказывается, почему рухнул СССР! Социалистические законы его подкосили… Дальнейшие выводы этого же автора просто поражают обывателя своим анализом: «Следовательно – экономическим строем СССР был капитализм. Капитализм своеобразный, больше похожий на внутренний хозрасчет в рамках крупной корпорации – но все же капитализм, производство товаров с целью обмена»;[130] «Какой была эта революция 1991 года – буржуазной? Феодальной? Номенклатурной? Оценив системы управления, сложившиеся в большинстве бывших союзных республик, а также во многих областях Российской Федерации, мы с легкостью ответим на этот вопрос: конечно же, феодальной!».[131]

Вот такие «открытия» издаются многомиллионными тиражами патриотами. Конечно, ни о каком серьезном анализе действующей ситуации здесь речи не идет. Может, это делается и с определенными целями. Кто знает…

Г-н Сорокин вообще рассматривает коллективизм как отражение тоталитарного (т.е. советского) государства, когда личность ограничена в собственных правах, имея много обязанностей и «долгов» перед властью. Коллективизм не способен активизировать правосознание ввиду того, что лица, его придерживающиеся, не имеют представления о собственной свободе, правах человека, демократии. Демократия, «народная власть», построенная там, где имеет место не до конца устраненный из общественного строя коллективизм, не может быть реальной демократией. Признак подлинной демократии – это признание прав человека, уважение его свобод в условиях гражданского общества и правового государства[132].

Особо интересно обличительное «рассуждение» В.М. Константинова о правосудии в СССР. Он пишет: «В СССР… критериями стали полнейший идеологический и политический конформизм («политическая зрелость»), партийность, личная преданность вышестоящему руководителю, угодничество и подхалимаж, родственные связи, умение понравиться начальству, отсутствие собственных принципов, нравственной и политической позиции, знание негласных правил аппаратной игры, умение вовремя отрапортовать, «попасть в струю», солидный стаж и послужной список, показной активизм и т.п. Эти и другие подобные нормы-фильтры отсеивали наиболее честных и ярких людей, уродовали личность, порождали распространенный тип серого, идеологически закомплексованного судьи, не способного осуществить действительную судебную защиту прав граждан»[133].

Конечно, этот пасквиль далек от действительности нашего недалекого прошлого и полностью отражает современную реальность. Может, это просто эзопов язык?

С тем же настроем обличается и идеология большевизма. Г-н А.В. Алексеев считает, что «именно разнуздание низких, эгоистических страстей народных масс через прививку идейного яда социализма искусственно накалило их до степени фанатичной исступленности и одержимости, и дало им свободу и безнаказанность. Бессознательный социализм предполагал нигилистическое отношение к традициям, в том числе и к религиозным. Большевизм воплощал в себе не только наиболее духовно ущербную, но и изуверски действенную традицию, присутствовавшую в русском революционном движении. Именно большевизм с его глубоким восприятием лжерелигиозного богоборческого пафоса марксизма оказался наиболее созвучным со стихийным религиозным нигилизмом расцерковлявшихся народных масс. В атеистическом, материалистическом позитивном мире открылись ворота для вторжения языческой мистики, которую человечество так решительно отвергало девятнадцать веков назад, для духовной жизни со Христом»[134]. Или вот еще перл: «Начиная с 1917 г. вся Церковь в целом приняла на себя невиданный доселе удар. Волна невиданных зверств прокатилась по всей России с 1918–1942 гг. Нравственное одичание революционных масс достигло тогда немыслимых форм»[135] Это, скажем, в 1940 году было нравственное одичание советского народа? Интересно было бы услышать оценку этого автора современности.

И.В. Абдурахманова считает, что правовой нигилизм породило советское прошлое: «С переходом к мирному строительству власть взяла курс на формирование «нового человека» - носителя социалистических моральных, политических и правовых представлений. Советская власть определенным образом раскрепощала человека, нивелируя в сознании обывателя значение прежних, сдерживающих механизмов: монархической власти, церкви, морали, дореволюционного права. Данная психологическая установка порождала у многих представителей рабочего класса ощущение вседозволенности и вседоступности, которое усиливалось по мере пропаганды партийными функционерами исключительной роли рабочих в системе диктатуры пролетариата. Таким образом, власть формировала социальную опору тоталитарного режима. «Кто был ничем, тот станет всем», - обещала обывателям власть»[136].

Конечно, ведь с позиций современной юридической науки этого делать было нельзя. Каждый должен знать свое место в этой стране, так, по-видимому, считает г-жа Абдурахманова. Как говорится, «каждый сверчок- знай свой шесток»!

Не могу себе отказать в удовольствии и не процитировать еще один фрагментик из ее научной статьи: « С установлением в России тоталитарного режима право было окончательно дискредитировано, законность приобрела декларативный характер, правосудие превратилось в трагическую карикатуру. Конституционный фасад противоречил реальным принципам функционирования властного механизма. На протяжении всей советской истории право по сути являлось антиправом, что обусловило формирование еще более деформированного правосознания населения. Рецидивы деформированного правосознания прослеживаются и на современном этапе, представляя собой препятствие на пути формирования правового государства и гражданского общества».[137] Думается, перл «право по сути являлось антиправом» достоин высших похвал в области абсурдности научной мысли.

Другая же исследовательница, г-жа И.Н. Бородина даже вывела научную закономерность: «авторитарное право порождает правовое отчуждение»[138] – в результате чего, видимо, и получила искомую степень кандидата философских наук…

А г-жа Н.В. Архипова вообще выявила «феномен» (!) : «Развитие правовой теории в условиях в принципе неправового советского общества – то, что можно назвать феноменом советской теории права»[139].

Бахыт Даулетхановна Жумакаева сравнивает российскую модернизацию 1917 г. с западной исключительно в негативных для России тонах: «В отличие от стран Запада, где промышленная революция сопровождалась расширением индивидуальной экономической, мировоззренческой и политических свобод и высвобождением способности человека к самопроизвольному действию, российская модель сочетала технологический модерн с социальной архаикой. Ценой, уплаченной за технологический прорыв, было сохранение несвободы ради быстрейшего достижения результатов. Неэффективность этой модели достигла критического состояния на позднеиндустриальной стадии, когда главным ресурсом производства становится человек, а не орудие труда»[140]. Читая эти строки, поневоле начинаешь верить в СССР как в «империю зла»…

Другая исследовательница, Галия Ханифовна Чукаева, виднейший, видимо, специалист в области марксистской философии, отмечает: «Опять-таки, обращаясь к истории, припомним, что расцвет производства достиг своего пика именно после уничтожения феодальной монополии, в результате чего произошло рассредоточение собственности, продолженное буржуазией. Марксизм-ленинизм усугубил свои ошибки, вступив на диаметрально противоположный путь посредством создания невиданной монополии на уровне государства. Таким образом, марксизм, не понимая должную сущность государства, подменил его понятие, приведшее к масштабному краху социалистической системы, что опять подтверждает необходимость разработки строго научной теории, дабы не совершить снова таких трагических ошибок»[141].

Е.И. Балдицина связывает современные проблемы семейного права с идеологией советского государства: «Во многих отношениях негативные последствия прессинга советского государства на семью определяет и нынешнее состояние этого социального института в постсоветской России, кризис институциональных функций которого был еще более углублен очередным формационным переходом к другому общественному строю в 90-е годы ХХ века»[142].

К.В. Извеков из советского прошлого вывел и современную алчность российской элиты: «Отсутствие основательных ценностно-правовых ориентаций отечественной элиты обусловлено глубокой традицией неприятия ценностей права, связанной с наличием в структуре российской власти двойных стандартов ответственности (политических и административных, партийных и советских и т.д.), которые научили управляющих различного уровня уклоняться от реальной ответственности. Поддерживает подобное положение дел свойственный российским политикам так называемый византийский стиль управления, использующий по преимуществу теневые и полутеневые способы принятия решений, закулисные методы подбора кадров и т.п.»[143].

С.Ф. Палинчак на основании глубоких размышлений пришел к выводу, что советская власть была просто заинтересована в развитии правового нигилизма российского общества: «Командно-бюрократическая система не только не боролась с правовым нигилизмом, но по-своему опиралась на него, ибо он прекрасно вписывался в эту систему. О правовом нигилизме даже не говорили, как будто его не существовало»[144].

Конечно, этому исследователю страшно даже представить, что в советский период законы (в частности гражданско-правовые) в большей степени добровольно исполнялись, так как это разрушает его врожденную веру в природный правовой нигилизм «примитивных» русских, а может и помешало бы защите диссертации. Ведь достаточно трудно говорить «неудобную» правду.

Интересно и недоумение Г.Д. Гриценко: «И если основной чертой народа является правовой нигилизм, то возникает правомерный вопрос: как общество избегает саморазрушения, если отсутствует массовое понимание необходимости в своей деятельности руководствоваться определенными общеобязательными правилами поведения – нормами права, ведь право есть тот обруч, который удерживает общество от самоуничтожения?»[145].

Зачастую в исследованиях звучит отождествление советского человека с рабом, «холопом» (!). Мне встретилось очень любопытное рассуждение Г.Л. Цигвинцевойв главе ее диссертации с характерным названием «Гражданственно-индивидуальная неразвитость и отчужденные формы существования русского менталитета»: «Холопская психология и нравственность, безответственно-пренебрежительная по отношению к своим подчиненным и рабски-уничижительная по отношению к своему начальнику продуцировалась всей системой властно-подвластных отношений. Безусловно, психология холопа, раба сформировалась еще в дореволюционное время, но советский период российской истории, формально провозгласив всеобщее равенство, в действительности превратил конформизм в главный способ получения престижных социальных позиций»[146].

Конечно, исследователи здесь действуют в четко заданных рамках государственной идеологии. И никакого развития юриспруденции как науки в данном случае не происходит. Это яркий и тревожный показатель современного загнивания и вырождения гуманитарных наук в частности и интеллигенции в целом. Это даже похуже, чем в советский период с преобладанием марксистско-ленинского подхода периода репрессий.

Здесь принципиально игнорируется факт, что российское государство в прошлом (и советский период здесь не исключение) было одним из самых успешных в истории мирового развития. К примеру, начатое в XIV в. Собирание земель завершилось через пять столетий объединением самых больших в мире территорий (после Британской империи). Рост количественный сменил качественный и более четверти века, с 1890 до 1916 г., у нас сохранялись самые высокие в мире темпы хозяйственного развития. В ХХ столетии была построена самая протяженная в мире магистраль – Транссиб, в советское время освоили целину, построили БАМ, первыми полетели в космос и т.д.[147]

Как справедливо замечает С.В. Трегуб, вырабатывая интегральный цивилизационный образ необходимо ставить вопрос о защите исторических цивилизационных образов России: Советского Союза, Российской Империи, Московского Царства и др. Это в полной мере относится и к образу тех цивилизаций, исторической преемницей которых стала Россия. Речь в первую очередь должна касаться Византийской империи, Евроазиатских цивилизаций, культу и Империй древности и Средневековья[148].

Утвердился тезис, что СССР и фашистская Германия – близнецы-братья. Здесь исследователи проводят исторические параллели, не имеющие ничего общего. Так, Р.Р. Лутфуллин размышляет: «Тоталитаризм всегда стремился взять под свой полный контроль все сферы жизни общества, вплоть до осуществления мелочной регламентации даже личной и семейной жизни граждан. Так, нацистские законы 1935 года о «чистоте расы» (арийской крови), запрещавшие браки между арийцами и евреями, и сталинские законы «об укреплении советской семьи» (в частности, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 8 июня 1944 года, установивший громоздкую бракоразводную процедуру, запретивший под страхом уголовной ответственности аборты, узаконивший институт «незаконнорожденных» детей) при всех различиях были едины по своей сути».[149]

Соответственно, Гитлер и Сталин ставятся «на одну доску». Так, Л. И. Медведко рассуждает следующим образом: «Разница между ними заключалась лишь в том, что Гитлер провозглашал и проводил курс на «уничтожение всех евреев и славян», а Сталин – на ликвидацию всех классовых «врагов» вовне и внутри страны. При этом тот и другой цинично пренебрегали национальными интересами как чужих, так и своих народов».[150]

В современной российской литературе прямо или косвенно, но совершенно безапелляционно утверждается ошибочность всего советского прошлого России и острая необходимость следовать «проторенной» Западом тропой.

Показательно, что в учебном пособии по истории России Московского педагогического государственного университета написано, что «крах социализма <…> нанес сильный удар не только по марксистской идеологии, но и еще раз продемонстрировал бесперспективность каких-то особых путей, принципиально отвергающих передовой, апробированный опыт человечества, воплощаемый, по крайней мере, в последнее тысячелетие странами Запада. <…> Нынешние драматические попытки выбраться на наезженную дорогу мировой цивилизации с целины, по которой мы изо всех сил пробивались (таща на себе и другие государства) вновь возвращает нас к механизмам и особенностям российских реформ»[151].

«Молодые» исследователи убеждены, что «Октябрьская революция нарушила пусть и медленно, но все же осуществляемую модернизацию страны и под радикальными революционно-социалистическими лозунгами свела на нет многие из ее результатов»[152].

И господин М.С. Каган также считает, что нельзя «двигаться вперед с головой, повернутой назад, оправдываясь красивыми формулами “верности традициям”, “памяти предков”, “национальной идентификации”[153]. Даже академик АН СССР А.Н. Яковлев сейчас уже вполне уверен, что «большевизм – родное дитя марксизма. С точки зрения исторической – это система социального помешательства»[154].

Но удивительно, что данное «прозрение» не привело к закономерному покаянию и отказу от всех льгот и выгод, достигнутых им и ему подобными в период служения «системе социального помешательства». Видимо, за это они заслуживают еще большего признания со стороны государства и общества.

Мало того, даже целые революции списываются на некачественность правовой системы в целом, а русского правового нигилизма – в частности: «В частности, опыт правового развития России ХХ в. свидетельствует о неэффективности правовых систем Российской империи и Советского Союза: результатом подобной неэффективности в первом случае была Октябрьская революция, во втором – распад СССР»[155].

Показательно, что сам А. Яковлев, бывший секретарь ЦК КПСС по идеологии (!), оценивает революционное движение следующим образом: «Любая революция – прямое следствие дефицита ответственности и знаний; она – результат тщеславия и невежества. Никакие ссылки на благородные душевные порывы не в состоянии оправдать насилие и жертвы ради призрачных целей. Революция – истерика, бессилие перед давящим ходом событий. Акт отчаяния, безумная попытка с ходу преодолеть то, что требует десятилетий напряженных усилий всего общества. Тяга к революции – плод больного мессианского сознания и нездоровой психики». Им в этом же ключе определялась и Октябрьская революция: «Переворот в октябре 1917 года носил явно разрушительный характер», «к власти пришли резонерствующие невежды, но, будучи бездарно амбициозными, они не ведали своего невежества. Со дня своего змеино-яйцевидного вылупления основоположники российского общественного раскола всегда были мракобесами. Априорно, генно»[156].

Конечно, если такие «товарищи» были у власти, о каком движении вперед могла идти речь? И государственная система, допустившая подобных ему лиц к руководству, должна была закономерно прийти к тяжелейшему системному кризису.

Особо выделяется тенденция говорить об ошибочности советского прошлого при рассмотрении ставшей ныне модной Судебной реформы 1864 г. С этой реформы исследователи перекидывают мостик к современности, минуя злосчастный для них советский период.

Так, В.В. Фролов пишет следующие строки: «… Тема Судебной реформы 1864 года в начале XXI века опять приобрела многие признаки актуальности. <…> Либеральный характер судебных установлений XIX века диссонировал с существовавшим тогда порядком жесткого административного управления. Впоследствии же установление тоталитаризма задержало на десятилетия развитие действительно демократического суда»[157].

Н.И. Биюшкина тоже считает, что «феномен заключается в повторяемости политико-правовой модели, к которой устремляется российское государство, пройдя 130-летний цикл своего развития. Это явление не относится к категории случайного, а принадлежит к разряду закономерностей. Данное утверждение доказывается объективными процессами, происходившими в обществе в вышеуказанные периоды. 60-70-е гг. XIX в. характеризовались отходом от феодального способа производства материальных благ, от сословной структуры, присущей этому социально-экономическому строю, от правосознания раба и господина, от чиновничьего монополизма на все отрасли управления и, наконец, – от неограниченной власти монарха. В 90-е гг. ХХ в. происходит отказ от социалистического способа производства, от упрощенной социальной градации, свойственной этому строю, от понимания права, как воли господствующего класса, возведенной в закон, а также как системы общественных отношений, от этатизма в управлении и контроле над различными областями общественной жизни и, в целом, от осознания реальной власти, как абсолютной прерогативы узкого круга лиц»[158].

Утвердилось как аксиома положение, что правовой нигилизм – тормоз для правовых реформ правящей элиты.

Удивляет стойкая прозападная позиция российских ученых, убежденно пишущих о правовом нигилизме российского общества, якобы активно противодействующего всем благим начинаниям государственной власти. Рассуждения таких ученых достаточно красноречивы и бесхитростны.

Так, А.Н. Зрячкин убежден, что «практическому воплощению <...> гуманистических идей, провозглашенных российской Конституцией, мешают различные негативные факторы и аномалии, одним из которых является правовой (или юридический) нигилизм. Именно его влияние в конечном счете способно затормозить проведение демократических реформ в России»[159].

В.А. Туманов пишет, что как только страна отказалась от тоталитарных методов правления и попыталась встать на путь правового государства, так сразу же дал о себе знать низкий уровень правовой культуры, десятилетиями царившие в ней пренебрежение к праву, его недооценка[160].

Е.С. Козина рассуждает о народном «социальном инфантилизме», мешающем воцарению демократии западного образца: «Отсутствие опыта реального участия российского избирателя в политическом процессе, его неспособность критически оценить предлагаемый социальный проект во многом объясняет как первоначальную поддержку радикальных изменений в области социально-экономического устройства государства и общества, так и последующее разочарование в «прекрасном демократическом будущем»[161].

С.А. Софронова убеждена, что «российская правовая система уже переживала периоды полного отказа от наследия прошлого и изоляции от внешнего правового мира, что привело к стагнации, неэффективности правового регулирования общественных отношений, к обострению правового нигилизма и так далее»[162].

Иными словами, только рецепция западных ценностей есть лекарство от исконного российского варварства.

Существуют активные попытки показать, что российская правовая система развивается исключительно с помощью рецепции западного права, в результате чего происходит радикальная смена культур – с отсталой исконно российской на передовую североамериканскую: «главное конкретное содержание этого «тектонического» сдвига заключается в замене традиционно российских форм жизни, на протяжении многих столетий (а не только 70 послеоктябрьских лет!) базирующихся на феодальном холопстве и рабстве, некими качественно новыми формами, фундамент которых – свободная личность и которые в современном мире связываются с понятием североамериканской цивилизации. Это означает, что, имея в виду данные процессы, мы должны говорить о разрыве России не только с идеологией и практикой коммунизма (тоталитаризма), но и с русизмом вообще, русизмом как таковым…»[163].

Стали возможны и закономерны весомые суждения российских ученых, доказывающих обоснованность рецепции именно западных правовых ценностей. Так, вице-президент Торгово-промышленной палаты РФ, доктор юридических наук В.Б. Исаков пропагандирует: «Жизненный выбор, перед которым стоит Россия, заключается в том, чтобы определиться: ориентация на западную модель экономического и социального развития или на некий «самобытный путь», альтернативный и оппозиционный тому, которым идет западная цивилизация. Анализ последних пятнадцати лет не оставляет сомнений, что руководство страны, ее правящая элита сделали однозначный выбор в пользу западной модели развития. Я считаю этот выбор правильным, на данном этапе – перспективным».[164] Иными словами, выбор существенно ограничен. Только либо на Восток, либо только на Запад. И ничего собственного. В таком случае лучше, конечно, на Запад….

Сторонники рецепции активно действуют в рамках государственной идеологии, подготавливая «почву» для успешного внедрения иностранного правового элемента и формируя свои «мифы» о необходимости полномасштабной рецепции. Известны и широко распространены призывы «шагать нога в ногу с современным миром». Так, Г.А. Хомяков пишет следующее: «… глобализация явилась вызовом для традиционных атрибутов суверенитета России и ее государственно-правовой системы. Когда в начале 90-х гг. ХХв. прекратил существовать биполярный мир, разделенный на капиталистический и социалистический лагерь, Россия оказалась перед выбором: адаптироваться в глобальный мир или превратиться в режим-изгой, обреченный на замкнутость в собственных границах».[165] М.Л. Энтин откровенно пишет, что для России, «по причине сравнительно недавнего выбора в пользу рыночной экономики», была бы полезна рецепция права ЕС».[166]

В.И. Мильдон предлагает вообще заново не «изобретать велосипед» - все последующие реформы должны быть именно прозападными: «Россия, вступив в сферу рыночных отношений и переориентированности на капиталистические отношения в экономике, неизбежно присоединилась к тем тенденциям развития, которые свойственны другим капиталистическим странам».[167]

Поиск по сайту: