Во второй половине XX века

Формирование системы отношений между американскими государствами заняло фактически всю первую половину XX в. Политическая традиция межамериканского (панамериканско­го) взаимодействия складывалась в чрезвычайно насыщенной историческими событиями среде под прямым воздействием це­лого ряда факторов, обусловивших появление феномена «асим­метричная взаимозависимость».

Асимметрия мощи и влияния, экономического потенциала и политического веса — это та данность, которая была изна­чально заложена в систему отношений между США и государ­ствами Латинской Америки. Она, эта асимметрия, естественно, эволюционировала во времени, в одни периоды достигая ред­кого в практике международных отношений уровня, в другие — выравниваясь за счет действия целого ряда факторов как внут­реннего развития, так и изменений глобального и регионально­го характера.

Выпукло выступала и страновая специфика. Очевидно, что в сформировавшемся в XX в. комплексе отношений между США и странами Центральной Америки это была не просто асимметрия, а несопоставимость мощи и влияния. Совсем иные измерения она имела в отношениях с южноамерикански­ми гигантами: Бразилией и Аргентиной.

Созданию Организации американских государств (1948 г.) предшествовали десятилетия «панамериканизации» межгосу­дарственных отношений в Западном полушарии. Это был край­не сложный и противоречивый процесс.

Прямые вооруженные интервенции на Кубе, в Мексике, Гаити, Доминиканской Республике, Никарагуа, Панаме в пер­вые десятилетия XX в. отчетливо обозначили склонность США к «праву силы». Право на вмешательство США в деятельность региона в течение почти всего XX в. не подвергалось сомне­нию и в той или иной форме реализовывалось практически всеми американскими администрациями. Лежавшая в основе этого подхода «Доктрина Монро» в течение полутора столетий неоднократно «переписывалась», интерпретировалась все более широко. То, что у президента США Джеймса Монро в 1823 г. подразумевало недопущение использования западноевропей­скими державами хаоса и внутренних конфликтов, царивших в

регионе после завоевания независимости, с целью наращива­ния собственного присутствия, уже к концу XIX в. преобразо­валось в прочно устоявшийся взгляд на Латинскую Америку и Карибский бассейн как на пространство, которое Соединенные Штаты должны «по определению» контролировать.

Это, с одной стороны, позволяло периодически объявлять либо весь регион, либо близлежащий Карибский бассейн зоной «жизненно важных интересов» США. А с другой — рассматри­вать Латинскую Америку как удобную площадку для экспери­ментов, которые Вашингтон не мог себе позволить в других, более приоритетных районах мира. Соответственно, считалось, что в этой «серой зоне» ошибки и просчеты обходились Соеди­ненным Штатам относительно дешевле, да и последствия их казались куда более подконтрольными.

Трудно представить более губительный для долгосрочных интересов центра системы подход к отношениям с другими ее членами. И сама, описанная выше, гегемонистская заданность подхода к региону, и именно ошибки и просчеты политики США в этом районе заложили устойчивый заряд недоверия и конфликтности в отношения двух Америк, который и привел к системному кризису в 80-е годы.

Именно в первые десятилетия XX в. в политической куль­туре правящих кругов США закрепился и другой принципиаль­ный компонент, от которого вплоть до нынешнего времени те так и не смогли отказаться. Речь идет об односторонней стра­тегии и практике принятия решений в отношении этого регио­на, в соответствии с которыми Латинская Америка рассматри­валась, главным образом, как объект проекции американских интересов. Решения, касающиеся этого региона, в том числе и такие, которые существенно влияли на его положение в миро­вой экономике и политике, как бы «спускались сверху вниз».

Традиции односторонних акций оказались чрезвычайно ус­тойчивыми. Еще на начальном этапе перехода США сначала к региональной, а затем и к глобальной стратегии они прочно закрепились в политическом мышлении правящих элит, стали своеобразной визитной карточкой американской дипломатии в XX в., причем не только в Латинской Америке, но и в других регионах мира. Но зародились эти традиции именно в полити­ке в отношении южных соседей и здесь на протяжении целого века проявились особенно рельефно.

Односторонняя силовая дипломатия, естественно, вызывала резкое неприятие политических элит стран региона, будь то традиционные олигархические семейства, военно-диктаторские режимы или национал-реформистские круги. Поэтому даже инициативы США, направленные «во благо» Латинской Аме­рике, как, например, политика «новых рубежей» Дж. Кеннеди в начале 60-х годов или политика «прав человека» Дж. Картера второй половины 70-х годов, именно в силу своего, по сути, одностороннего характера, оказались не столь результативны­ми, чем первоначально ожидалось.

Поэтому максимальное укрепление собственного суверени­тета, выдвижение на первый план принципа невмешательства во внутренние дела, обостренное восприятие силовых приемов в политике США и других великих держав и стремление про­тивопоставить им силу права, т.е. международно-правовые нормы, на многие десятилетия определили лицо внешней по­литики подавляющего большинства государств региона.

Однако в основе этого явления лежали не только интервен­ционизм США в начале века, а также изначально заложенная в модель отношений разница в «весовых категориях». Фунда­ментальное значение имела и разнофазовость процессов соци­ально-экономического и политического развития США и госу­дарств Латинской Америки. Если первые вступили в XX в. уже пройдя фазу становления и укрепления национального госу­дарства, а потребности экономического развития требовали внешней экспансии в поисках доступа к природным ресурсам и дешевой рабочей силе стран региона, то большинство пос­ледних надолго застряли именно в этой фазе формирования национального государства или, как его еще именуют в поли­тологии, «государства-нации» («estado-nacion»).

Причем оборонительные, защитные функции, свойствен­ные молодому, формирующемуся национальному государству, тормозили объединительные процессы в регионе, предопреде­лив не слишком успешную судьбу латиноамериканской интег­рации, лишь к концу нынешнего столетия ставшей, наконец, реальностью.

Соперничество за более привилегированные отношения с центром системы (в данном случае США) — еще одна харак­терная черта формирования «государства-нации», также отчет­ливо просматривалась во внешнеполитической деятельности латиноамериканских республик в XIX в., а в начале столетия нашедшая выражение в концепции «негласного союза» с США, авторство которой принадлежало барону Рио Бранко, министру иностранных дел Бразилии в 1902—1910 годах.

Рассмотренная выше столь своеобразная «заданность» отно­шений между США и латиноамериканскими государствами от­четливо проявилась в деятельности межамериканских форумов, предшествовавших формированию системы. Начиная с первой Панамериканской конференции (1889—1890 гг., Вашингтон) и на протяжении четырех десятилетий в условиях, порой, ожес­точенной дипломатической борьбы, происходило формирова­ние единого правового поля американских государств. Несмот­ря на изначальные трудности и в ряде случаев просто несо­вместимые подходы, Панамериканские форумы стали важным механизмом состыковки несовпадающих интересов и выработ­ки совместных подходов. Это, в первую очередь, касалось раз­работки единого политико-правового пространства, на котором действовали общие нормы поведения государств.

По мере продвижения в этом направлении заметно развива­лась и организационная структура континентального сотрудни­чества. На IV Международной американской конференции (1910 г., Буэнос-Айрес) был создан Панамериканский союз (ПАС), который на последующих конференциях неоднократно реорганизовывался, обрастая все новыми функциями. Так, в ходе работы VI Панамериканской конференции (1928 г., Гава­на) в качестве основного органа ПАС была признана Панаме­риканская конференция, а в качестве постоянно действующего органа утверждался Руководящий совет Панамериканского союза. О существенно расширившихся масштабах панамери­канского сотрудничества свидетельствует то, что в общей слож­ности на Гаванской конференции было принято 56 резолюций и 10 конвенций, в том числе и знаменитый «Кодекс Бустаман-те», вводивший в международное право институт дипломати­ческого убежища.

Немалое значение отводилось проблематике обеспечения мира на континенте. Безусловно, именно в этом, одном из ключевых вопросов региональных отношений, формирующаяся межамериканская система как раз и не преуспела. Действитель­но, потерпела фиаско выдвинутая президентом США Дж. Виль­соном в 1914 г. идея заключения Панамериканского договора о взаимных гарантиях территориальной целостности и полити­ческой независимости и разрешении пограничных споров, при­меняя процедуры арбитража. Эту идею дружно провалили лати­ноамериканские страны, и, в первую очередь, в силу рассмот­ренного выше «суверенно-защитного» рефлекса, который сра­батывал у молодого «государства-нации» каждый раз, как толь­ко речь шла о том, чтобы хоть малая доля «суверенных прав» была делегирована какому-либо многостороннему органу.

Оказались малореализованными разоруженческие инициа­тивы в регионе, хотя, на наш взгляд, не меньшего внимания заслуживает и то, что и в XIX в., и в первой половине XX в. они вообще выдвигались, в то время как ведущие страны мира активно вооружались.

Не вступил в действие и известный «Пакт Гондры» — Дого­вор о предотвращении конфликтов между американскими го­сударствами, подписанный пятнадцатью странами Латинской Америки и США на V Панамериканской конференции в Сан­тьяго (Чили, 1923 г.) по инициативе министра иностранных дел Парагвая Мануэля Гондры.

Действительно, «Пакт Гондры» не предотвратил Чакскую войну между Боливией и Парагваем (1932—1935 гг.), кровопролитные вооруженные конфликты Перу с Колумбией (1932— 1934 гг.) и Эквадором (1941 г.). В условиях, когда конфликт­ность отношений латиноамериканских республик была высока, а международная обстановка в 30-е годы, не способствовала миротворчеству, любые, даже самые совершенные, междуна­родно-правовые механизмы конфликторазрешения оказыва­лись малоэффективными.

Однако, несмотря на отдельные сбои, международно-право­вая активность государств полушария в 20—30-е годы шла по нарастающей. Ряд форумов внес существенный вклад в укреп­ление правовых основ отношений стран полушария. Так, на­пример на VII Панамериканской конференции (Монтевидео, 1933 г.) была принята конвенция «О правах и обязанностях го­сударств», в которой в качестве одного из основных зафикси­рован принцип невмешательства одних государств во внутрен­ние дела других. Среди документов, принятых на конференции в Монтевидео фигурировали и такие, как: «О гражданстве жен­щин», «О выдаче преступников», «О праве политического убе­жища».

Несмотря на прослеживавшуюся тенденцию к расширению областей сотрудничества и созданию все новых и новых «кон­струкций» формирующейся межамериканской системы, было бы ошибочным утверждать, что это — поступательное движе­ние. В отношениях США и государств Латинской Америки уже тогда стала просматриваться цикличность, в рамках которой периоды взаимного отчуждения и нарастания конфликтного потенциала сменялись этапами гармонизации отношений и ук­репления континентального сотрудничества. Целая группа фак­торов как внутреннего политического и экономического разви­тия стран региона, так и изменения в международной обста­новке воздействовали на этот процесс. Но одним из главных, безусловно, являлись перемены в политике центра системы — Соединенных Штатов.

Принципиальное значение имело соотношение силовых, включая военные, и политико-дипломатических методов поли­тики в регионе. Естественно, что присутствие морской пехоты в ряде стран Центральной Америки и Карибского бассейна (так, лишь в Гаити американские войска находились почти двадцать лет — с 1915 по 1934 г.) существенно усиливало цент­робежные устремления латиноамериканских государств. Пере­ход же к политике «доброго соседа» в период первой админи­страции Ф. Рузвельта положил начало новому циклу межаме­риканских отношений, в котором заметно преобладала тенден­ция к сотрудничеству.

При этом отказ от силового давления на страны региона, во-первых, был достаточно условным, а во-вторых, не являлся результатом признания правящей элитой США его неэффективности. США больше других ведущих держав мира пострада­ли от великой депрессии 1929—1933 гг. Никогда еще их пози­ции в Латинской Америке не были столь уязвимы. И речь идет не только об экономических потерях (инвестиции США сокра­тились почти вдвое, в 4 раза уменьшился товарооборот). Ос­лаблением влияния Вашингтона незамедлительно воспользова­лись Германия, Великобритания и Япония.

В 30-е годы США столкнулись с мощной волной национа­лизма в регионе, который все больше приобретал антиамери­канскую направленность. В основе этого лежало широко распространенно|, в регионе мнение, что США, несмотря на все заверения о панамериканской солидарности, не только факти­чески бросили Латинскую Америку на произвол судьбы в пери­од мирового экономического кризиса, но и приняли ряд про­текционистских мер, существенно усугубив ее положение.

Заметно окрепли внешнеполитические позиции ведущих ла­тиноамериканских государств и, в первую очередь, Аргентины, превратившейся в 30-е годы в своеобразного соперника Ва­шингтона в борьбе за влияние в регионе. Эта страна, напри­мер, могла себе позволить в 1934—1935 гг. объявить настоящую торговую войну Соединенным Штатам. Более того, Аргентина, по существу, возглавила движение стран региона против изоля­ционистских тенденций в Западном полушарии, которое США пытались замкнуть на себе, предотвратив расширение связей с внерегиональными державами. В начале 30-х годов появились радикальные проекты формирования латиноамериканских со­юзов, как, например, идея создания «южно-американского блока», в который бы вошли Аргентина, Бразилия, Чили, Перу, Парагвай ;и Уругвай. Намечавшийся блок призван был противостоять США в Латинской Америке. Неоднократно воз­никали и идеи формирования таможенного союза латиноаме­риканских республик.

В целом в 30-е годы произошло существенное выравнива­ние асимметрии мощи и влияния США и ведущих государств региона, которые, как уже отмечалось, открыто оспаривали роль США как центра системы. С точки зрения исторической перспективы, не исключено, что именно тогда, в 30-е годы Ла­тинская Америка получила шанс на принципиально иную, ос­нованную на горизонтальных связях, систему отношений в За­падном полушарии. И действительно, на Панамериканских конференциях в Монтевидео (1933 г.) и Буэнос-Айресе (1936 г.) движение пошло именно в этом направлении. В доку­ментах, принятых на форумах были юридически закреплены принципы невмешательства и равноправия. И в политике «доброго соседа» они во многом оказались реализованы адми­нистрацией Ф. Рузвельта. Это тот редкий в XX в. период, когда США вынуждены были подстраиваться под своих южно-амери­канских соседей.

Континентальная солидарность в противостоянии общей угрозе со стороны держав оси стала тем цементирующим ком­понентом, который впервые в XX в. ввел отношения двух Аме­рик в системное русло, в плоскость практического сотрудниче­ства в межрегиональном контексте. На начальном этапе (1939—1941 гг.) это нашло выражение в принятой на Панам­ском консультативном совещании министров иностранных дел (23 сентября 1939 г.) Общей декларации о нейтралитете амери­канских республик, которая установила специальную 300-мильную зону безопасности вокруг Западного полушария (кроме Канады), направленную на недопущение войны в Новый Свет.

Именно на начальном этапе второй мировой войны появи­лась идея подписания между американскими республиками пакта о взаимной обороне. В июле 1940 г. на Гаванском, вто­ром по счету, Консультативном совещании министров ино­странных дел пакт, по сути, состоялся. В итоговой декларации впервые было обозначено, что «нападение на американское государство рассматривается как нападение на все американские государства». Было принято решение о совместных действиях против фашистской Германии в случае захвата ею европейских колоний в Карибском бассейне. Там же, в Гаване, представи­тель Кубы впервые официально поставил вопрос о создании Межамериканского совета обороны (МСО).

Начавший действовать с марта 1942 г. МСО превратился в первый многосторонний механизм межрегиональной системы безопасности, формирование которой завершилось подписани­ем в 1947 г. Межамериканского договора о взаимной помощи.

Межамериканский совет обороны был отнюдь не креатурой США, как это часто трактовалось и в отечественной, и в зару­бежной исторической литературе. Более того, как свидетельст­вуют материалы, опубликованные в США в 70-е годы, Пента­гон изначально решительно выступил против создания какого-либо многостороннего органа, который имел бы реальные пол­номочия. Руководство военного ведомства США считало это не только практически не нужным, но и потенциально опас­ным, т.к. вынуждало бы Пентагон координировать свои планы с южными соседями.

Именно с вопроса о целесообразности создания МСО берут свое начало ставшие впоследствии традиционными межведом­ственные противоречия Пентагона и Госдепартамента в отно­шении политики в Латинской Америке. В то время как Пента­гон выступал за исключительно двусторонний, а точнее одно­сторонний характер отношений, предпочитая иметь дело с каждой из латиноамериканских стран в отдельности, Госдепар- тамент, озабоченный необходимостью обеспечения континен­тального единства, стремился придать ему форму многосторон­него сотрудничества. Впоследствии отсутствие консенсуса в верхах и стремление каждого из ведомств проводить свою соб­ственную латино-американскую политику существенно снижало эффективность курса в отношении этого региона. Это порож­дало сомнения в правящих элитах государств региона (во многом оправданные) в реальной заинтересованности США иметь в Западном полушарии дееспособную международную систему.

В 1942 и в последующие годы Пентагон предпринял немало усилий, чтобы лишить этот орган реальной дееспособности, ог­раничив его функции лишь представительскими и консульта­ционными. За усиление этого органа «боролась» именно Латин­ская Америка. Так, на Межамериканской конференции по про­блемам войны и мира в Мехико (февраль—март 1945 г.), полу­чившей впоследствии название Чапультепекской, Мексика, Уругвай и ряд других стран настаивали на расширении полно­мочий МСО, который, по их мнению, должен был превратить­ся в основной орган межрегиональной системы безопасности и состоять из начальников генеральных штабов стран-членов.

Именно латиноамериканские государства в эти годы высту­пили с инициативой создания общеконтинентальной системы обороны и безопасности. На Чапультепекской конференции Бразилия, Колумбия и Уругвай представили совместный про­ект создания такой системы, в основе которого лежала бы фор­мула «агрессия против одного из членов сообщества является агрессией против всего Западного полушария». Парадоксально, на первый взгляд, но именно США, и здесь их интересы, по­жалуй, впервые совпали с интересами Аргентины, предприняли немалые усилия, чтобы «заземлить» эту инициативу.Межамериканский договор о взаимной помощи (МДВП) вполне мог быть подписан не в 1947, а в 1945 г. Латиноамери­канская дипломатия настолько перехватила в тот момент ини­циативу, что США вынуждены были уступить. Однако камнем преткновения была резко негативная позиция Аргентины. Это дало возможность Вашингтону не торопиться с подписанием МДВП, ссылаясь на то, что без ее участия договор будет лишен смысла. Однако спустя два года ситуация поменялась кардинальным образом. Теперь уже США, «разочаровавшись в ООН, высту­пили за создание сильной региональной организации», в то
время как латиноамериканские государства не только охладели
к идее создания военно-политического блока в Западном полу­
шарии, но и направили свои дипломатические усилия на то,
чтобы не допустить оформления военного альянса с Вашингто­
ном.

Столь быстрая переоценка ценностей среди ведущих госу­дарств региона во многом была связана с началом «холодной войны», которая открывала перед ними реальную перспективу на правах младших партнеров оказаться втянутыми в конфрон­тацию двух сверхдержав.

Анализ текста, подписанного на Консультативном совеща­нии в августе 1947 г. в Рио-де-Жанейро Межамериканского до­говора о взаимной помощи, показывает, что он, конечно же, не был агрессивным военно-политическим блоком и к тому же не прообразом НАТО, как это в течение десятилетий интерпре­тировалось в отечественной исторической литературе. «Пакт Рио-де-Жанейро», хотя и устанавливал 300-мильную специаль­ную зону безопасности вокруг Западного полушария, захваты­вающую территории, принадлежавшие Дании, Гренландии, а также территорию Канады и заморские колониальные владения ряда европейских метрополий в Карибском бассейне, что про­тиворечило международному праву, не был обращен на внеш­нюю экспансию. Предусмотренный механизм коллективных действий в случае угрозы «миру Америки», включавший и при­менение вооруженной силы в случае нападения на участника договора, выглядел отнюдь не противоречащим международно­му праву. Принятие его в целом являлось вполне оправданным в 1947 г., когда было совершенно не ясно, по какому сценарию пойдет только начавшаяся «холодная война», и не перерастет ли она в третью мировую войну.

Вместе с тем на содержании Пакта, очевидно, сказалось стремление ряда влиятельных стран региона, и прежде всего Аргентины, максимально ограничить в тексте Договора упоми­нание о конкретных военных и политических механизмах вза­имодействия американских республик. Расплывчатость форму­лировок и слишком обший характер установлений Договора были результатом не стремления США в тот период дать рас­ширительное толкование «угрозе безопасности», а усилий лати­ноамериканских министров, стремившихся, подписывая дого­вор, выхолостить из него военную составляющую.

В целом же «Пакт Рио-де-Жанейро» был подписан на фоне шлейфа военно-политического сотрудничества США и Латин­ской Америки в годы Второй мировой войны. Однако конти­нентальная солидарность все больше начинала подтачиваться различными подходами к предназначению межамериканской системы.

Если для США формирование межрегиональной системы было во многом завершено на Консультативном совещании в Рио-де-Жанейро в августе 1947 г., то для Латинской Америки все лишь только начиналось. Двухмесячный марафон IX Меж­американской конференции в Боготе (март—апрель 1948 г.) за­вершился подписанием Устава Организации американских государств (ОАГ) — первой и по-своему уникальной межрегио­нальной организации послевоенного мира.

В отечественной литературе советского периода тексты МДВП и Устава ОАГ были более, чем досконально проанали­зированы. Главный акцент делался на том, что окрепшие в ходе Второй мировой войны США просто «зажали в тисках» Латинскую Америку и, чуть ли не выкручивая руки, навязали странам региона кабальные условия отношений.

Анализ «строительства» главных, несущих конструкций межамериканской системы в том виде, в котором она сформи­ровалась в конце 40-х годов, позволяет сделать несколько вы­водов, на первый взгляд, выглядящих чуть ли не парадоксаль­но. Межамериканская система во многом оказалась «иниции­рована» самими латиноамериканскими государствами, заинте­ресованными в том, чтобы ввести отношения с США в право­вое поле, которое должно было нейтрализовать их силовое пре­восходство.

Немаловажным являлась и инерция выравнивания асиммет­рии отношений, отчетливо проявившаяся в 30-е годы. Ведущие латиноамериканские государства стремились юридически за­фиксировать это «новое равенство», опираясь на принцип «одна страна — один голос». Бросается в глаза заметно боль­ший внутренний демократизм ОАГ по сравнению с ООН. В Уставе ОАГ не предусматривалось ни создание органа, состо­явшего из наиболее влиятельных стран-членов, наподобие Со­вета безопасности ООН, ни, тем более, право вето. Об этом же свидетельствовал и заложенный в Уставе механизм принятия решений по вопросам, требующим совместных действий: они принимались, если за них было подано не менее двух третей всех голосов.

При разработке МДВП и Устава ОАГ латиноамерикански­ми делегациями двигал и другой мотив. Совершенно очевиден был расчет на то, что союзнические отношения с США, став­шими после Второй мировой войны супердержавой номер один, облегчат латиноамериканским государствам выход в большую политику, поднимут их вес и престиж на мировой арене, создадут благоприятные условия для экономического роста.

Среди основных целей ОАГ в Уставе выделялись следую­щие: укрепление мира и безопасности; предупреждение ослож­нений в отношениях стран-участниц и мирное разрешение споров; совместные выступления в случае агрессии против одного или нескольких государств; совместные усилия по эко­номическому, социальному и культурному развитию. Среди ос­новных принципов фигурировали приверженность междуна­родному праву, уважение суверенитета и независимости, при­верженность представительной демократии, социальной справедливости, уважение прав человеческой личности вне зависи­мости от расовой принадлежности, политических убеждений, пола и ряд других.

Особое внимание латиноамериканская дипломатия уделила закреплению в Уставе ОАГ принципа невмешательства. Отме­ченная выше особая заданность и даже зацикленность на ут­верждении этого принципа вполне реализовалась в целом ряде статей Устава, который пестрел многочисленными запретами на вмешательство одних государств во внутренние дела других.

Структура ОАГ в тех условиях не знала себе равных. Многочисленные комитеты и службы охватывали все возмож­ные области взаимоотношений американских республик, начи­ная от политического диалога и заканчивая такими вопросами, как проблемы индейцев, положение женщин, искусство и му­зыка.

В целом проект межамериканской системы был достаточно амбициозен и не имел аналогов в мировой практике. Была вы­строена многоярусная международная организация, в задачу которой входило ввести отношения американских республик в четкое правовое русло, регламентируя практически все сторо­ны их международной деятельности.

Выше отмечалось, что уже в первые десятилетия XX в. в от­ношениях США со странами Латинской Америки просматри­вались признаки цикличности. Создание межамериканской системы пришлось — и, видимо, не случайно — на высшую точку цикла гармонизации отношений и сотрудничества, на­чавшегося со второй половины 30-х годов и существенно ок­репшего в годы Второй мировой войны. Несмотря на выявив­шиеся расхождения в подходах, межамериканская система была сконструирована в момент, достаточно благоприятный. Ее монументальное здание, построенное как бы на века, по­рождало надежды на наступление новой, просвещенной эры в отношениях американских республик, в которых отныне будут царить право и порядок.

Однако реалии межамериканских отношений стали стреми­тельно меняться уже к концу десятилетия: резко возросла асимметрия мощи и влияния между США и государствами Юга региона. Никогда еще в XX в. США не были так сильны, как в эти годы. Став, по сути, единственной ядерной супердер­жавой, производя более 40% мирового ВВП, контролируя 1/3 мировой торговли, северный колосс не скрывал своих гегемонистских устремлений. На смену тенденции к выравниванию асимметрии и образованию горизонтальной системы отноше­ний пришло жесткое вертикальное начало. Экономическая и военно-политическая мощь США стала непосредственно про­ецироваться на отношения со странами Западного полушария.

40—50-е годы стали временем фактически безраздельного господства США в Западном полушарии. Это был своеобраз­ный пик влияния, сверхприсутствия, фактической гегемонии в регионе. Речь уже шла даже не столько о резко возросшей асимметрии между США и латиноамериканскими государства­ми, а о почти безусловной зависимости большинства госу­дарств региона от США.

Межамериканский договор о взаимной помощи уже через несколько лет после своего оформления фактически потерял для США значимость как коллективный механизм обороны полушария. Создание в 1949 г. НАТО, по существу, вытеснило МДВП на обочину американских интересов, тем более что в отличие от европейского театра сценарий возможной агрессии восточного блока против латиноамериканских государств в 50-е годы был из разряда чисто гипотетических.

Главной задачей США в регионе в 50-е годы было обеспе­чение политического статус-кво, необходимого для беспере­бойного доступа к стратегическому сырью и безопасности мор­ских коммуникаций, в первую очередь, естественно, Панам­ского канала.

В эти годы американский истеблишмент рассматривал весь комплекс отношений со странами региона сквозь призму кон­фронтации «Восток — Запад». Это вытекало из характера меж­дународных отношений тех лет. Однако сквозь эту призму рас­сматривались и политические процессы в странах региона, причем в жестко утилитарной форме. Узко прагматично пони­маемая стабильность должна была быть обеспечена любой ценой.

Таким образом, Вашингтоном в конце 40 — начале 50-х годов была предпринята попытка в рамках существовавшего каркаса межамериканской системы выстроить жестко верти­кальную модель отношений со странами региона, обеспечи­вающую дисциплину в этой тыловой зоне. В особенности в об­ласти внешней политики в годы разгара «холодной войны» большинство государств региона выстраивались в «кильватере» американской дипломатии. Это был фактически безусловный союз. Латиноамериканская машина голосования во всю рабо­тала в ООН, почти автоматически поддерживая США по всему спектру международных вопросов того периода.

Столь жестко детерминированная модель внешнеполитичес­кого поведения достигла своего апогея на X Межамериканской конференции в Каракасе (март 1954 г.), где США удалось, не­смотря на сопротивление делегаций Гватемалы, Мексики, Уру­гвая и Аргентины, добиться одобрения «Декларации солидар­ности в сохранении политической целостности американских государств от вмешательства международного коммунизма». Суть декларации сводилась к ужесточению «политической дисиплины» внутри системы и коллективным действиям против страны-члена, где международное коммунистическое движение устанавливает «господство или контроль над политическими институтами какого-либо американского государства». После­довавшее спустя несколько месяцев свержение реформистского правительства X. Арбенса в Гватемале, которое в лучших тра­дициях маккартизма подверглось откровенной травле со сторо­ны США и соседних центрально-американских диктатур, обозначили своеобразную высшую точку в продвижении модели монолитного, блокового единства стран региона в период раз-гаpa «холодной войны».

С данного момента маятник соотношения центробежных и центростремительных тенденций в межамериканской системе двинулся назад. Это было обусловлено возросшим конфликт­ным потенциалом отношений центра и периферии системы.

Изначальный импульс к нарастанию противоречий двух Америк дал начавшийся с конца 40-х годов пересмотр места латиноамериканского региона на шкале внешнеполитических приоритетов США. Победа революции в Китае, расширение юны влияния СССР в Восточной Европе и обозначившаяся в конце 40 — начале 50-х годов перспектива советско-китайского стратегического альянса потребовали от США смены глобаль­ных ориентиров. В стратегии массированного возмездия места для Латинской Америки фактически не нашлось.

Превращение этого региона в тыловую зону, малозначимую в контексте глобального ядерного противоборства, заметно из­менило температуру межамериканских отношений. Эффект утери стратегического интереса лидера системы к своей пери­ферии оказался, на первый взгляд, неожиданно сильным. Пра­вящие элиты большинства стран региона, рассчитывавшие за счет плотного союза с самой сильной державой послевоенного мира не только войти в большую политику, но и главное — по­лучить особый, преференциальный статус в плане экономичес­кой помощи, испытывали явное разочарование. Утеря особого статуса подрывала вертикально-эшелонированную модель свя­зей, которая в наиболее чистом виде предстала именно на ру­беже 40—50-х годов.

По-видимому в асимметричных системах равновесие отно­шений во многом обеспечивается целой системой специфичес­ких подпорок в виде особых льгот и преференций. В начале 50-х годов США не смогли обеспечить функционирование этой системы, что и вызвало первый в послевоенные годы виток кризиса, пришедшийся на вторую половину 50-х годов.

Почти целое десятилетие США прилагали максимум уси­лий, чтобы вывести проблематику торгово-экономических от­ношений и помощи развитию за рамки межамериканской сис­темы. Американская дипломатия изначально стремилась использовать ОАГ исключительно в политических целях, эксплу­атируя имидж демократической региональной системы, проти­востоящей «тоталитарному восточному блоку». Одновременно ею делалось все возможное, чтобы нейтрализовать заложенные в Уставе* положения, ориентированные на социально-экономи­ческое развитие.

Латиноамериканским государствам, пожалуй, впервые при­менившим в рамках межамериканской системы блоковую дип­ломатию, все же удалось добиться проведения в 50-е годы ряда континентальных экономических форумов. И конференция министров экономики и финансов в Рио-де-Жанейро (декабрь 1954 г.), и первый саммит президентов Америк в Панаме (июль 1956 г.), и первая Межамериканская экономическая конферен­ция в Буэнос-Айресе (август 1957 г.) прошли в обстановке на­растающих противоречий. Принимавшиеся на этих форумах компромиссные и ни к чему не обязывавшие документы, в ос­новном сводившиеся лишь к набору пожеланий, будучи резуль­татом поистине титанических усилий дипломатических ве­домств, реально мало что вносили в практику межамерикан­ских отношений.

К концу десятилетия межамериканская система вступила в свой первый серьезный кризис. Положенная в ее основу кон­цепция континентальной солидарности подверглась существен­ной эрозии в условиях, когда сам регион терял свою значи­мость на шкале стратегических интересов США. «Остаточный» подход к отношениям со странами этого региона, стремление законсервировать систему и, по сути, лишить ее реальной дее­способности наглядно обозначили то, что эта конструкция во многом утратила свою значимость для США. В целом малоэф­фективные попытки ведущих государств региона во второй по­ловине 50-х годов создать механизм перекачки из центра на периферию «помощи развитию», со своей стороны, существен­но снизили заинтересованность в системе особых отношений с США у латиноамериканских государств. На рубеже 50—60-х годов межамериканская система во многом оказалась ненуж­ной ни той, ни другой стороне и, по-видимому, в среднесроч­ной перспективе (три-пять лет) была обречена на деградацию.

Систему во многом «спасла» кубинская революция. Выше уже отмечалось, что глобальная конфронтация «Восток — Запад» существенно деформировала межамериканскую систему уже в первые годы после ее юридического оформления. Спустя десятилетие по иронии судьбы именно «холодная война» при­дала новые импульсы ее выживанию.

60-е годы стали временем начала двух масштабных истори­ческих экспериментов, оказавших существенное воздействие на всю систему международных отношений государств Запад­ного полушария. Речь идет о строительстве социализма «в отдельно взятом» островном государстве Карибского бассейна — Кубе и попытке противопоставить кубинскому пути «мирную регулируемую революцию» в рамках программы «Союз ради прогресса», выдвинутой демократической администрацией Дж. Кеннеди.

Программа «Союз ради прогресса», естественно, возникла не в одночасье. Она была во многом концептуально подготов­лена в последний год администрации Д. Эйзенхауэра, когда в правящих кругах США началась стремительная переоценка ценностей. Во многом это было связано с выявившейся неспо­собностью США нормализовать и поставить под контроль си­туацию на Кубе.

Однако несмотря на все усилия, «партия» для Вашингтона изначально была проигранной. За один год просто невозможно было перечеркнуть то, что накапливалось десятилетиями. Антиамериканизм, корни которого оказались так глубоки в ку­бинском обществе, был успешно превращен правительством Ф. Кастро в идеологию правящего режима, обеспечив ему мас­совую поддержку и внутреннюю легитимность. Дальнейший окончательный разрыв и переход Кубы в «другой лагерь» были фактически предопределены.

Именно в те годы начался интенсивный поиск антитезы «кубинскому сценарию». Ею стала политика «помощи разви­тию», заложенная в основу программы «Союза ради прогрес­са». Однако несмотря на определенную конъюнктурность, про­грамма ознаменовала собой прорыв во внешнеполитическом мышлении правящих кругов США. Демократическая админи­страция Дж. Кеннеди (1961—1963 гг.), пожалуй, впервые «озву­чила» идею растущей взаимозависимости двух Америк и необ­ходимость выправления гигантской асимметрии в уровнях их социально-экономического развития.

Также впервые Соединенными Штатами, по существу, были выставлены условия получения помощи странами регио­на, которые должны были предпринять усилия для проведения социально-экономических реформ. Среди этих условий фигу­рировали: усовершенствование государственных институтов в рамках модели представительной демократии, осуществление аграрной реформы, изменение налоговой системы, направлен­ной на мобилизацию внутренних ресурсов для развития.

В августе 1961 г. в г. Пунта-дель-Эсте (Уругвай) на Меж­американской экономической конференции представители всех латиноамериканских стран, за исключением Кубы, а также США подписали «Хартию Пунта-дель-Эсте», в основу которой и была положена программа «Союз ради прогресса». Отметим, что это была первая в мировой практике программа развития целого региона «третьего мира», осуществляемая за счет как мобилизации внутренних ресурсов, так и внешнего финансирования. Более того, авторы программы предполагали, что впоследствии основные ее «конструкции» могут быть при­менены для развития других регионов «третьего мира».

Напомним, что программа, рассчитанная на десятилетие, предполагала в общей сложности мобилизацию 100 млрд дол., из которых 20 млрд дол. должны были обеспечить США (как за счет своих государственных средств, так и кредитов между­народных финансовых организаций и займов из стран Запад­ной Европы и Японии). Латиноамериканские государства обя­зались мобилизовать 80 млрд дол.

В начале 60-х годов «температура» межамериканских отно­шений резко снизилась. Их конфликтный потенциал оказался существенно нейтрализованным новаторским подходом к ре­гиону, обозначенным администрацией Дж. Кеннеди и реализо­вавшемся в принятии программы «Союз ради прогресса». Меж­американская система вступила в полосу перемен, при этом, правда, заметно «опаздывая» за динамикой политического и социально-экономического развития региона. Именно в те годы появились первые признаки выравнивания гигантской асимметрии мощи и влияния между двумя Америками. Почти безусловная зависимость Латинской Америки от США начала постепенно преобразовываться во взаимозависимость, что было, в первую очередь, связано с рывком, который совершили в своем развитии большинство государств региона. В течение двух десятилетий — 60 и 70-х годов — Латинская Америка «развивалась» почти вдвое быстрее, чем США, опережая по ос­новным показателям экономического роста другие регионы как развитого, так и развивающегося мира и по сути была самым динамично развивающимся районом мира.

Отмеченную долгосрочную тенденцию развития вряд ли можно рассматривать как прямое следствие программы «Союз ради прогресса», тем более, что уже ко второй половине 60-х годов она перестала реализовываться. Однако импульс, придан­ный ею социально-экономическому развитию региона, нельзя недооценивать.

Усилению центростремительных тенденций в межамерикан­ских отношениях в начале 60-х годов существенно способство­вал «кубинский фактор». Необходимость противостоять страте­гии насаждения Островом Свободы в регионе очагов партизан­ской борьбы, равно как и превращению Кубы в военную базу СССР создали ситуацию, когда интересы правящих элит (как консервативных, так и новых, национал-реформистских) со­впали с интересами правящих кругов США.

Именно «благодаря Кубе» межамериканская система в на­чале 60-х годов начала обретать признаки реального военно-политического альянса, что еще несколько лет назад казалось почти забытым прошлым времен Второй мировой войны. Первоначальныи импульс этому придало размещение советских ракет на Кубе. 23 сентября 1962 г. Постоянный совет ОАГ при­нял резолюцию, призывавшую страны-члены принять все не­обходимые меры, включая использование вооруженных сил для противодействия угрозе, вызванной размещением ракет на ост­рове.

Первая половина 60-х годов стала своеобразным апогеем межамериканского военно-политического сотрудничества. Не­смотря на то, что Межамериканский договор о взаимной помо­щи, который институционализировал региональную систему безопасности, был подписан в 1947 г., лишь в начале 60-х годов система во многом состоялась.

В эти годы была создана современная общерегиональная система связи между военными ведомствами с центром в зоне Панамского канала, где в 1961 г. разместилось южное коман­дование ВС США (ЮЖКОМ). Начавшиеся в эти же годы ре­гулярные встречи командующих американскими армиями пре­вратились в одну из несущих конструкций системы безопас­ности, в достаточно эффективный интегрирующий инструмент, который позволял не только обмениваться информацией, но и координировать действия в подавлении подрывной деятельнос­ти леворадикальных повстанческих организаций. На VIII Кон­сультативном совещании министров иностранных дел стран-членов ОАГ (июнь 1961 г.) был создан и политический орган — Специальный комитет по вопросам безопасности. Немалую роль сыграли и интенсивно проводившиеся в 1961—1964 гг. со­вместные военные маневры, инициированные и технически обеспеченные Пентагоном.

Аналогично периоду Второй мировой войны военно-поли­тическое сотрудничество, шло настолько по нарастающей, что на повестку дня встал и вопрос о создании межамериканских вооруженных сил (МАВС), который казалось бы удалось ре­шить. 6 мая 1965 г. на X Консультативном совещании мини­стров иностранных дел стран-членов ОАГ было принято реше­ние о создании межамериканских миротворческих сил для от­правки в охваченную острым внутренним конфликтом Доми­никанскую Республику. В акции приняло участие семь стран полушария, а возглавил межамериканские силы бразильский генерал.

Вслед за этой акцией, символизировавшей собой своеобраз­ный апогей регионального военного сотрудничества, начался откат назад. Попытки ряда военных режимов региона, в пер­вую очередь, Аргентины в рамках начавшейся со второй поло­вины 60-х годов реформы Устава ОАГ либо расширить функ­ции МСО, либо создать вместо него в рамках ОАГ Межамери­канский комитет по обороне, координирующий распределение военной помощи и контролирующий деятельность межамериканских вооруженных сил, встретили решительное несогласие большинства латиноамериканских государств. На III Специаль­ной межамериканской конференции в Буэнос-Айресе (февраль 1967 г.) под попытками создания общерегиональной военно-политической структуры была подведена черта.

В чем была причина столь, на первый взгляд, неожиданного результата? Ведь в начале 60-х годов имелись и достаточно оче­видные общие вызовы безопасности, и разумная концепция противодействия. Центр системы — США — брал на себя функции безопасности Западного полушария на глобально-стратегическом уровне, обеспечивая ядерный щит, защиту Па­намского канала и противодействуя возможным попыткам сверхдержавы Востока создать в этом районе новые опорные точки. Вооруженные силы латиноамериканских государств, со­гласно этой концепции, переориентировались на поддержание мира в регионе и внутреннее развитие своих стран, становясь своеобразными гарантами курса реформ в рамках программы «Союз ради прогресса».

Причин несколько, и они весьма поучительны. Не было сделано главного, без чего ни одна «вертикальная» система, вступившая в полосу реформирования, не сможет успешно преобразоваться в горизонтальную. Речь идет о переходе цент­ра системы от односторонней политики к действительно многосторонней. Несмотря на пышную риторику вновь обре­тенного континентального единства, общности целей и интере­сов двух Америк в противостоянии тоталитаризму, продвиже­нии демократических реформ и т.д., технология принятия ре­шений не претерпела существенных перемен. По сути, это была по-прежнему политика односторонних акций США, на которые, правда, более активно, чем прежде, «надевался» многосторонний камуфляж. Новая система безопасности была «спущена сверху» в лучших традициях латиноамериканской по­литики США в XX веке.

Не были приняты во внимание морально-психологические факторы, связанные с менталитетом латиноамериканского офицерства, обретавшим все более националистическую окрас­ку в условиях изменений в его социальной базе. Провозгла­шенное новое разделение ответственности в рамках континен­тальной безопасности на практике реализовалось в том, что система оказывалась еще более централизована, чем та, кото­рая была задумана в первые послевоенные годы.

Один лишь тот факт, что межамериканские силы мира были созданы уже после того, как Санто-Доминго был оккупи­рован контингентом в 23 тыс. американских морских пехотин­цев, интерпретировался как стремление администрации Л. Джонсона обеспечить многостороннее прикрытие, по сути, односторонней вооруженной интервенции США. Конец 60 — начало 70-х годов стали временем существен­ного усложнения межамериканских отношений. Система не только окончательно потеряла свою герметичность, характер­ную для первого послевоенного десятилетия и выражавшуюся в замкнутости международных отношений в Западном полуша­рии и достаточно высоком уровне политической дисциплины. По существу, возник новый тип конфликтов между центром системы и целым рядом государств-членов, обусловленный проведением последними политики экономического национа­лизма и стремлением автономизироваться от США во внешней политике.

Во многом это было связано с появлением в регионе нового политического феномена — националистических военных ре­жимов. Речь, в первую очередь, идет о режимах в Перу (1968— 1975 гг.), Панаме (1968-1981 гг.), Боливии (1969-1971 гг.), Эквадоре (1972—1976 гг.), приступивших к экспроприации соб­ственности американских компаний, провозгласивших анти­олигархические внутренние преобразования и независимый внешнеполитический курс.

После того, как к ним в 1970 г. добавился социалистически ориентированный режим С. Альенде в Чили, в межамерикан­ской системе впервые образовалась внутрисистемная оппози­ция, которая выступила за пересмотр основ системы и осво­бождения ее от атрибутики «холодной войны». Система, по сути, стала политически гетерогенной, что существенно усили­ло в ней центробежные тенденции.

Факты свидетельствуют о том, что в начале 70-х годов США не просто теряли рычаги контроля над межамериканской сис­темой. В условиях, когда ряд государств региона, искусно при­меняя коалиционную дипломатию, предпринял попытку пре­вратить систему в коллективный рычаг нажима на Вашингтон, в правящих кругах США даже стал рассматриваться вопрос о выходе из ОАГ.

Во многом это было связано с началом работы Специальной комиссии по изучению межамериканской системы и выработке мер по ее реорганизации (СКИМС). Комиссия была создана решением III сессии Генеральной ассамблеи ОАГ (Вашингтон, апрель 1973 г.). Под нажимом целого ряда латиноамериканских государств, и в первую очередь Перу и Чили, была принята ре­золюция, выражавшая «общую неудовлетворенность результата­ми деятельности межамериканской системы».

В принятой на сессии «Декларации принципов межамери­канских отношений» странам-инициаторам реформы межаме­риканской системы удалось впервые закрепить принцип «идео­логического плюрализма». Этот принцип предполагал возмож­ность сосуществования в межамериканской системе государств с различным общественно-политическим строем. Подтекстом

этого документа была не только и даже не столько заинтересо­ванность левых режимов в отмене антикубинских санкций в ОАГ, сколько стремление обезопасить себя от рецидивов пря­мого вмешательства в случае, если тот или иной режим будет квалифицирован Вашингтоном как просоветский.

Перу и Чили при поддержке Венесуэлы, Колумбии и ряда других стран выступили также за коренной пересмотр концеп­ции безопасности межамериканской системы. Ими было пред­ложено внести в межамериканский юридический лексикон тер­мин экономическая агрессия. Эти же страны предложили разра­ботку механизма «коллективной экономической безопасности».

Очевидно, что своим острием эти инициативы были на­правлены против политики экономического нажима, особенно широко практиковавшегося Соединенными Штатами против левонационалистических режимов в конце 60 — начале 70-х годов. Идеи «коллективной экономической безопасности» бла­годаря усилиям латиноамериканской дипломатии получили дальнейшее развитие на сессии Генеральной ассамблеи ОАГ (Атланта, май 1974 г.), где в специальной резолюции вновь была обозначена задача обеспечения «интегрального развития и коллективной экономической безопасности».

Никогда еще латиноамериканский прессинг на США не был столь мощным. Госдепартамент пытался максимально за­землить латиноамериканские инициативы, растворив их в рас­плывчатых и необязывающих формулировках. Наиболее отчет­ливо это проявилось в позиции американской делегации имен­но в рамках работы СКИМС в 1973—1975 годах.

Однако в условиях, когда по вопросу создания системы «коллективной экономической безопасности» США оказались фактически «прижаты к стене», они вынуждены были внести определенность. США были единственным государством, про­голосовавшим против внесения в МДВП положения о созда­нии системы коллективной экономической безопасности, предусматривавшей распространение принципа «нападение на одного — нападение на всех» на область экономических отно­шений. И хотя на Специальной конференции по реформе до­говора (Сан-Хосе, апрель 1975 г.) в статью 11 было включено соответствующее положение, представитель США заявил, что его страна не возьмет на себя никаких обязательств по обсуж­дению, подписанию и ратификации каких-либо обязывающих документов по созданию подобной системы.

Подобного рода демарши оказывали деморализующее воз­действие на межамериканские отношения, стимулировали центробежные тенденции. Это, в частности, находило выраже­ние в растущей заинтересованности государств региона созда­вать свои, чисто латиноамериканские объединения, которые в известном смысле подменяли бы собой ОАГ.

Наиболее развитым из них в 70-е годы был, безусловно, Лидский пакт. Подписанное в 1969 г. Картахенское соглашение положило начало процессу интеграции шести андских стран (Боливия, Венесуэла, Колумбия, Перу, Эквадор, Чили). При ном в 70-е годы Андская группа вышла за рамки чисто эконо­мического объединения. Структура организации включала Совет министров иностранных дел, Андский парламент, Анд-ский суд и ряд других органов, свидетельствовавших о стремле­нии создать объединение по типу Европейского сообщества.

Более того, в начале десятилетия именно Андская группа стала главным оппонентом США в стремлении перестроить межамериканскую систему, о чем уже говорилось выше, а также инициатором ряда коллективных акций, направленных на ущемление интересов северо-американских сырьевых кор­пораций. Принятое в 1971 г. «решение 24» Комиссии Карта-хенского соглашения существенно ограничило перевод прибы­лей за границу иностранными инвесторами.

Даже проблематика региональной безопасности, являвшая­ся ранее традиционной вотчиной межамериканских форумов, стала выноситься на субрегиональный уровень и рассматри­ваться без участия США. Об этом наглядно свидетельствовал процесс Айакучо. В 1974 г. в г. Айакучо (Перу) лидеры восьми латиноамериканских государств — Аргентины, Боливии, Вене­суэлы, Колумбии, Панамы, Перу, Чили и Эквадора — подпи­сали «Декларацию Айакучо», в которой взяли на себя обяза­тельство создать условия для ограничения гонки вооружений и направления высвободившихся средств на нужды социально-экономического развития.

В условиях, когда реальные внешнеполитические возмож­ности США в регионе оказались существенно ограниченными, а конфликтный потенциал межамериканских отношений резко возрос, центр системы предпринял попытку, не отступая от по­литики скрытой дестабилизации, разрядить обстановку актив­ным внешнеполитическим маневрированием и снижением ре­ального присутствия в регионе. В 1974 г. госсекретарем Г. Кис­синджером был провозглашен «новый диалог» с Латинской Америкой, основанный на зрелом партнерстве. На деле речь шла в общем-то о единственно возможном в тех условиях ма­невре — снижении политического присутствия в регионе за счет сокращения численности дипломатических, торговых и военных миссий, свертывании объемов помощи (если в 1970 г. на долю Латинской Америки приходилось около 70% помощи США иностранным государствам, то в 1985 г. — лишь 22%). В условиях сильно развитых националистических антиамерикан­ских настроений была предпринята попытка свернуть формаль­ное присутствие и проявлять куда большую толерантность к антиимпериалистической риторике, в 70-е годы активно экс плуатировавшейся не только военными режимами Перу, Пана­мы, Боливии (1969—1971 гг.) и Эквадора (1972—1976 гг.), но и правящими элитами Мексики, Аргентины, Венесуэлы.

Следует признать, что этот маневр во многом удался. Наци­онализации собственности американских компаний в 70-е годы практически не было. Более того, несмотря на обострение кон­курентной борьбы за латиноамериканские рынки со стороны западно-европейских государств и Японии, объемы американ­ских инвестиций в регионе неуклонно росли, о чем свидетель­ствуют цифры. За 70-е годы объем американских инвестиций в Латинской Америке утроился. Если в 1970 г. они составляли 13 млрд дол., то в 1980 г. — уже 39,6 млрд долл.

В целом же США продемонстрировали в этот непростой для себя период высокие адаптационные возможности, благо­даря которым неоднократно удавалось снять остроту кризис­ных явлений межамериканских отношений. Однако в этой по­литике практически отсутствовало конструктивное начало. И хотя острота конфликтных ситуаций снималась, межамерикан­ская система стремительно теряла свою дееспособность, по сути, превращаясь в форум диалога между США, с одной сто­роны, и Латино-Карибским* регионом с другой.

Правление администрации демократов во главе с Дж. Кар­тером (1976—1980 гг.) являло собой вторую после политики «новых рубежей» Дж. Кеннеди за послевоенные годы серьез­ную попытку США внести конструктивное начало в межамери­канские отношения, восстановить их лидерство в регионе.

Перестройка латиноамериканского курса началась с ряда крупных внешнеполитических акций администрации Дж. Кар­тера. Речь прежде всего шла о решении проблемы Панамского канала. Администрация Дж. Картера выступила за пересмотр договора о Панамском канале 1903 г., предоставлявшего США право контроля над зоной канала на вечные времена, и за за­ключение нового договора, учитывавшего бы интересы Пана­мы, США и латиноамериканских стран. Несмотря на мощное сопротивление консервативно настроенного американского ис­тэблишмента, правительство демократов предприняло весьма эффектную, а главное результативную попытку устранить из межамериканских отношений один из традиционных объектов противоречий, который стал в XX в. своеобразным символом гегемонии США в регионе. Седьмого сентября 1977 г. прези­дент США Дж. Картер и лидер Панамы генерал О. Торрихос в присутствии глав государств большинства стран Западного по­лушария подписали новые договоры о Панамском канале,

* В 70-е годы в ОАГ вступила большая группа англоговорящих островных карибских государств. В 1990 г. членом ОАГ стала Канада.

сутью которых являлся постепенный демонтаж американского поенного присутствия в зоне канала и передача его под полную юрисдикцию и управление Республики Панама к 31 декабря 1999 года.

Существенные сложности возникли у администрации Дж. Картера с практической реализацией политики «прав чело­века», в особенности в таком близлежащем и геополитически важном районе, как, например, Центральная Америка, где в течение десятилетий политика США находилась в «прокрусто-ном ложе» альянса с репрессивными диктатурами, обеспечи­вавшими столь необходимое «статус-кво». Белый дом неодно­кратно публично критиковал режимы и Центральной Америки, и Южного конуса за нарушения прав человека. Были установ­лены связи с оппозиционными политическими силами в этих странах. В августе 1977 г. Вашингтон ввел эмбарго на поставки современных, технически сложных вооружений военным режи­мам Аргентины, Чили, Уругвая и Парагвая*. В феврале-марте 1977 г. военные режимы Гватемалы и Сальвадора вслед за Ар­гентиной, Уругваем и Бразилией заявили об отказе от амери­канской военной помощи в знак протеста против вмешательст­ва Вашингтона в их внутренние дела.

Не была реализована установка направить развитие собы­тий в Никарагуа в русло плавного и ненасильственного демон­тажа режима А. Сомосы. В тех условиях администрация Дж. Картера сделала максимум возможного в этом направле­нии, активно поддерживая легальную оппозицию, привлекая к посреднической миссии ОАГ, а также правительства Венесуэ­лы, Панамы и Коста-Рики. В частности, в рамках сформиро­ванной из представителей США, Гватемалы и Доминиканской Республики посреднической группы Вашингтон оказал нажим на диктатора с тем, чтобы он ушел в отставку".

Для продвижения ненасильственного варианта урегулирова­ния конфликта в Никарагуа США попытались активно задей­ствовать межамериканскую систему. Выдвинутый ими на Кон­сультативном совещании министров иностранных дел стран-членов ОАГ в Вашингтоне (20—25 июня 1979 г.) план урегули­рования носил комплексный характер и включал прекращение огня, введение эмбарго на поставки оружия в Никарагуа, создание и посылку в страну Межамериканских сил мира, на­правление в Манагуа делегации ОАГ для мониторинга мирного процесса, разработку в рамках этой организации специальной программы гуманитарной помощи населению страны. Не

Эмбарго просуществовало 20 лет и было снято администрацией У. Клин­тона в августе 1997 г.

" Нажим, в частности, выразился в отсрочке займа в 20 млн долл. по линии МВФ.

исключено, что если бы план был принят и, главное, реализован, то это в дальнейшем могло предотвратить регионализацию ни­карагуанского конфликта, имевшую место в 80-е годы, и в целом направить развитие событий в Центральной Америке в иное русло.

Идея «коллективного вмешательства» под эгидой ОАГ во внутренний конфликт в Никарагуа, как и ожидалось, была до­статочно эффектно заблокирована ведущими странами регио­на. Страны-члены Андской группы внесли контрпроект резо­люции, которая наряду с общими пожеланиями ухода Сомосы, создания коалиционного правительства и скорейшего проведе­ния выборов в Никарагуа на первый план выдвигала «скрупу­лезное уважение принципа невмешательства».

То, что в те годы интерпретировалось как крупная победа латиноамериканской дипломатии, не допустившей вмешатель­ства США в конфликт с целью воспрепятствовать победе Сан-динистской революции, представляется корректным лишь от­части. Ведь ситуацию можно представить, в особенности обла­дая знанием того, как развивались события в Центральной Америке в дальнейшем, и иным образом. ОАГ и межамерикан­ская система в целом продемонстрировала свою неспособ­ность, за исключением отстаивания принципа невмешательства и суверенитета, предложить сколь-либо конструктивное реше­ние. Попытка администрации Дж. Картера реанимировать эту организацию, вывести ОАГ за рамки форума-диалога и «пере­тягивания каната» между двумя Америками, вернуть ей изна­чально заложенные в Уставе, но мало реализованные функции гаранта мира и. безопасности в регионе, окончились безрезуль­татно.

В условиях, когда в межамериканских отношениях в 70-е годы резко усилился конфликтный заряд и окрепли центро­бежные тенденции, иной исход вряд ли был возможен. Тем более именно военно-политические аспекты межамериканской системы после короткого периода взлета в 60-е годы первыми вступили в период нарастающего кризиса и распада. Противо­поставить этой тенденции что-то реальное и выдвинуть новую концепцию региональной безопасности администрация Дж. Картера оказалась не в состоянии, тем более что полити­кой «прав человека» она обострила отношения с военными ре­жимами региона. В этих условиях включенное в американский план урегулирования по настоянию советника президента по национальной безопасности 36. Бжезинского создание «меж­американских сил по поддержанию мира» оказалось не просто контрпродуктивно, а сработало как красная тряпка для быка, породив взрыв протеста в Латинской Америке.

Конец 70-х годов охарактеризовался началом фрагментации межамериканской системы. Просуществовав более тридцати лет, она в известном смысле оказалась невостребованной ни Соединенными Штатами, ни Латинской Америкой. Большинтво южно-американских государств вне зависимости от политической ориентации почти однозначно отказались следовать принципам континентальной солидарности и высказались за наполнение системы безопасности экономическим содержанием, а также резкое ограничение военно-политических функций. США, в течение нескольких десятилетий более или менее спешно противостоя именно такому сценарию развития межамериканских отношений, оказались, по сути; в одиночестве и известном смысле сами стали вносить все больший вклад, если не в целенаправленную дезартикуляцию ОАГ и МДВП, о, по крайней мере, в ограничение их реальной дееспособноси. Попытки администрации Дж. Картера вывести межамерианские отношения из тупиковой ситуации были мало результативными. Слишком мощными оказались центробежные силы, которые как бы разрывали систему на отдельные мало-низанные между собой блоки отношений. США все больше замыкались на «карибском кризисном круге». Южно-америанские гиганты — Бразилия и Аргентина — активизировали усилия по созданию Южно-атлантического пакта (САТО)*, что конце 70-х годов, как писал Дж. Чайлд, делало вполне реальным сценарий «выпадения этого блока» из Межамериканского оговора о взаимной помощи. Стремительно нарастал конфликтный потенциал американо-мексиканских отношений.

Вступление межамериканских отношений в фазу глубокого кризиса было многократно усилено очередным витком кон­фронтации «Восток — Запад» и стремлением пришедшей к власти в 1980 г. республиканской администрации Р. Рейгана максимально интегрировать регион в стратегию неоглобализма. Напомним, что латиноамериканской дипломатии в 70-е годы удалось достаточно эффективно «очистить» межамериканскую систему от атрибутики «холодной войны», успешно дистанци­роваться от противоборства сверхдержав и даже порой играть на их противоречиях.

И вот спустя почти полтора десятилетия, в течение которых США пытались адаптироваться к новым латиноамериканским реальностям, и, в первую очередь, к снижению собственного влияния в этом районе мира, новой республиканской администрацией был взят курс на силовое восстановление присутствия и регионе. Возврат к идеологической гармонии и укрепление межамериканских институтов мыслились идеологами «новых

Впервые идея военно-политического блока в Южной Атлантике возникла еще в 1957 г. и в последующие два десятилетия неоднократно «озвучивалась» и Соединенными Штатами, и Аргентиной, однако практически так и осталась нереализованной. правых» через подключение Латинской Америки к очередному витку конфронтации «Восток — Запад», одним из центров ко­торой в начале 80-х годов стали Центральная Америка и Ка­рибский бассейн. В этом была суть «Новой межамериканской политики на 80-е годы», положенной в основу курса админи­страции Р. Рейгана в латиноамериканском регионе.

Ее главным достижением стало превращение центрально­американского конфликта в один из наиболее взрывоопасных и трудно поддающихся урегулированию региональных кон­фликтов послевоенного периода. Не менее значимым оказался и другой результат. Односторонний силовой курс в Централь­ной Америке не только не привел к обновлению межамерикан­ской системы, а имел своим последствием ускоренную утерю ею своей дееспособности. Заложенные в системе функции ми­ротворчества и конфликторазрешения оказались заблокирова­ны политикой ее «центра». Потерпела откровенную неудачу попытка восстановления политической дисциплины через под­ключение ведущих латиноамериканских государств на стороне США не только к

Поиск по сайту: