Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Вопрос о сущности человека и подлинный итог кантовского обоснования



Становится все более и более явным, что мы, придерживаясь какой-ли­бо дефиниции или сформулированного тезиса, не приближаемся к собствен­ному итогу кантовского обоснования. Собственному кантовскому фило­софствованию мы более соответствуем тогда, когда еще решительнее, чем ранее исследуем не то, что говорит Кант, но то, что свершается в его обос­новании. Проведенное выше изначальное истолкование Критики чистого разума имеет единственной целью открытие этого свершения.

Что же собственно происходит в свершении кантовского обоснования? Не то, что положенной основой оказывается трансцендентальная способ­ность воображения, не то, что это обоснование становится вопрошанием о сущности человеческого разума, но то, что Кант при раскрытии субъектив­ности субъекта отступает от им самим положенной основы.

Не является ли это отступление также и итогом? Что свершается в нем? Может быть непоследовательность, счет за которую следует предъявить Канту? Есть ли это отступление и недоведение до конца лишь нечто нега­тивное? Ни в коем случае. Напротив, этим выявляется, что Кант в своем обосновании сам подрывает себе почву, на которой первоначально им ус­танавливалась "Критика". Понятие чистого разума и единство чистого чув­ственного разума становятся проблемой. Вопрошающее продвижение в субъективность субъекта, "субъективная дедукция", ведет нас в темноту. Кант не только потому не обращается к своей антропологии, что она явля­ется эмпирической и нечистой, но и потому, что по мере проведения обос­нования сомнительным становится сам способ вопрошания о человеке.

Следует не искать ответа на вопрос "что есть человек?", но прежде все­го спросить, как вообще в обосновании метафизики единственно может и должно спрашиваться о человеке.

Проблематичность вопрошания о человеке есть та проблематика, что выявляется в свершении кантовского обоснования метафизики. Лишь те­перь становится видно: кантовское отступание от им самим раскрытой ос­новы, от трансцендентальной способности воображения, является - в пер­спективе цели спасения чистого разума, т.е. сохранения для него почвы - тем движением философствования, которым выказывается провал грунта, а тем самым - и бездна метафизики.

Лишь из этого итога выше проведенное изначальное истолкование кан­товского обоснования обретает свою правомерность и оправданность как необходимое. Не пустое искание еще более изначального, не суетная любо­знательность, но единственно задача обнажения самого внутреннего устремле­ния обоснования, а тем самым - его исконной проблематики, руководила всеми усилиями интерпретации.

Если же обоснование таким образом не устраняет вопрос "что есть че­ловек?", но и не дает ему успокаивающе общего ответа, а впервые делает его явным в его проблематичности, то как тогда обстоит дело с четвертым вопросом Канта, к которому должна быть приведена metaphysica specialis, a тем самым - собственно философствование?

Мы сможем как должно поставить этот вопрос, лишь если откажемся от поспешных ответов и переработаем его как вопрос из теперь обретенно­го понимания итогов обоснования.

Следует спросить: почему эти три вопроса (1. Что я могу знать? 2. Что я должен делать? 3. На что я вправе надеяться?) возможно "отнести" к чет­вертому? Почему "мы можем... причислить всех их к антропологии"? Что является общим этих трех вопросов, в каком отношении они едины, так что могут быть сведены к четвертому? Как должен задаваться сам этот четвер­тый вопрос, чтобы он мог принимать в себя и удерживать те три в единстве?

Сокровенный интерес человеческого разума объединяет в себе три на­званные вопроса, спрашивающие о можествовании, долге и праве челове­ческого разума.

Там, где является проблематичным и должно определиться в своих воз­можностях можествование, оно само уже находится в не-можествовании (Nicht-Können). Всемогущему существу не нужно спрашивать: что я могу, т. е. что я не могу? Ему не только не нужно спрашивать об этом: по своей сущ­ности оно вообще не может ставить этот вопрос. И это неможествование есть не изъян, но незатронутость этим изъяном и [ограничением] "не". Спрашивающий же "что я могу?" выказывает тем самым свою конечность. Тот, чей внутреннейший интерес связан с этим вопросом, проявляет глубинную конечность в самом внутреннем ядре своего существа.

Там, где проблемой является долженствование, вопрошающий колеб­лется между "да" и "нет", беспокоимый тем, что ему не должно. Существо, чьим принципиальным интересом является долженствование, открыт себе в своей "еще-не-исполненности" (Noch-nicht-erfüllt-haben); для него является вопросом, что ему вообще [следует рассматривать как] должное. Это "еще-не" самого по себе еще не определенного "исполнения" дает знать о том, что существо, чей внутреннейший интерес заключается в долженствовании, в основе является конечным.

Там, где проблемой становится право (Dürfen), оно проявляется либо в качестве признаваемого за вопрошающим, либо в качестве ему отказыва­емого. Спрашивается о том, чего можно ожидать, а чего нет. Но любое ожидание открывает нужду. Если же эта нехватка исходит из сокровенного интереса человеческого разума, то он тем самым свидетельствует о себе как о сущностно конечном.

Однако человеческий разум не просто выдает свою конечность в этих вопросах: выказывается, что сам его сокровенный интерес заключается в этой конечности. Дело идет не столько о том, чтобы устранить "можествование", "долженствование" и "право", т.е. свести на нет конечность, но, на­оборот, о том, чтобы как раз сделать эту конечность достоверной, чтобы в ней удерживаться.

Таким образом, конечность не выступает лишь дополнительной харак­теристикой чистого человеческого разума, но является необходимой как способность к конечности (Verendlichung), т.е. как "забота" о можествовании-быть-конечным.

Оказывается: человеческий разум является конечным не столько пото­му, что он ставит эти три вопроса, но наоборот - он ставит эти три вопроса, поскольку является конечным, и именно так конечным, что он в самой сво­ей "разумности" имеет дело с этой конечностью. Поскольку эти три вопро­са задаются об одном, о конечности, постольку "они могут" быть "отне­сены" к четвертому: что такое человек?

Но эти три вопроса не просто могут относиться к четвертому, но сами в себе они суть не что иное, как этот вопрос, т.е. по своей сущности они должны быть относимы к этому вопросу. Однако это отношение проявится как сущностно необходимое лишь тогда, когда этот четвертый вопрос ос­вободится от своей прежней всеобщности и неопределенности, и будет сформулирован с однозначностью вопроса о конечности в человеке.

Так что как таковой этот вопрос не только не является вторичным по отношению к трем первым, но и сам преобразуется в первый, дающий воз­никнуть из себя трем другим.

Но этим итогом, несмотря на всю определенность вопроса о человеке, и именно в ней, проблема самого вопроса лишь обостряется. Проблемой ста­новится то, в каком смысле этот вопрос является вопросом о человеке, мо­жет ли он вообще быть антропологическим вопросом. Лишь теперь в связи с этим итог кантовского обоснования оказывается настолько очевидным, что в нем становится видимой изначальная возможность повторения.

Обоснование метафизики зиждется на вопросе о конечности в человеке, так что лишь теперь эта конечность может стать проблемой. Обоснование метафизики является "разрешением" (аналитикой) нашего, т.е. конечного, познания на его элементы. Кант называет ее "исследованием нашей внут­ренней природы"285. Но это исследование лишь тогда является не произвольным беспорядочным выспрашиванием о человеке, а "долгом для фило­софов"286, когда проблематика, его сущностно определяющая, понята дос­таточно изначально и всеобъемлюще, чтобы представить "внутреннюю природу" "нашей" самости в качестве проблемы конечности в человеке.

Какие бы разнообразные и существенные знания о человеке не предос­тавляла "философская антропология", она никогда не сможет вступить в права основной философской дисциплины лишь потому, что является ан­тропологией. Напротив: она содержит в себе постоянную опасность того, что останется сокрытой необходимость развивать вопрос о человеке имен­но как вопрос, имеющий целью обоснование метафизики.

То, что "философская антропология" тем не менее и сама по себе, вне связи с проблемой обоснования метафизики, представляет собой задачу особого рода - это мы разбирать здесь не можем.

 

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.