XXVI. Ведуны, ведьмы, упыри и оборотни 6 страница

¹ D. Myth., 1044; Гануш: Дед и Баба, 59.

² Громанн, 59-63, 75, 232; Beiträge zur D. Myth., 1, 172.

³ Кулиш, II, 41; D. Myth., 1026.

⁴ Кулиш, II, 36-37; Москв. 1846, XI-XII, критика, 150—1.

глаголюща, яко си жито держать, а си мед, а си рыбы, а си скору¹. И привожаху к нима сестры своя, матере и жены своя; она же в мечте прорезавше за плечем, выимаста любо жито, любо рыбу, и убивашета многы жены, именье их отъимашета собе». Наконец волхвы пришли на Белоозеро; за ними следовало до трехсот человек. В это время Ян собирал на Белоозере княжескую дань. «Поведоша ему белозерци, яко два кудесника избила уже многы жены по Волъсве и по Шексне». Ян потребовал от них выдачи волхвов; но белоозерцы «сего не послушаша». Ян решился действовать против волхвов собственными средствами, и когда они были схвачены, то спросил: «что ради погубиста толико человек?» Волхвы отвечали: «яко ти держать обилье; да аще избиеве сих — будеть гобино; аще ли хощеши, то перед тобою выни меве жито, ли рыбу, ли ино что. Ян же рече: по истине лжа то!»² Итак, по словам летописи, вол­хвы обвиняли старых женщин в том, что они производили голод, скрадывали обилье (гобино), т. е. урожаи³, и делали безуспешными промыслы рыбака и охот­ника. Вера в возможность и действительность подобных преступлений была так ве­лика в XI веке, что родичи сами выдавали на побиение своих матерей, жен и сестер; жители не только не хотели сопротивляться волхвам, но следовали за ними боль­шою толпою. Обвинение «старой чади» в бедствиях голодных годов вполне соответ­ствовало грубому и суеверному взгляду тогдашнего человека на природу, и волхвы (даже допуская с их стороны обман и своекорыстные расчеты) только потому и действовали так открыто и смело, что опирались на общее убеждение своего века⁴. Все физические явления предки наши объясняли себе, как действия богов или де­монов, вызванные мольбами, заклятиями и чарами вещих людей. Позднее, после принятия христианства, та же сила властвовать и управлять природою была рас­пространена и на представителей нового вероучения. Бывали примеры, что народ обвинял духовных лиц в засухах и других физических бедствиях. Так, в 1228 году новгородцы, напуганные тем, что «тепло стоит долго», прогнали своего владыку, «акы злодея пьхающе»⁵. Женщин, заподозренных в чародействе и обвиняемых в похищении дождей и земного плодородия, преследовали в старину жестокими каз­нями: жгли, топили и зарывали живыми в землю. Против этого обычая резко про­тестовал Серапион, епископ владимирский (XIII в. ): «Мал час порадовахся о вас, чада! видя вашю любовь и послушание... А еж еще поганского обычая держитесь, волхованию веруете, и пожигаете огнем невинные человекы и наводите на весь мир и град убийство. Аще кто и не причастися убийству, но в соньми быв в единой мысли — убийца же бысть, или мога(и)й помощи, а не поможе — аки сам убити повелел есть. От которых книг или от ких писаний се слышасте, яко волхованием

¹ Мягкую рухлядь, звериные меха.

² П. С. Р. Л., I, 64, 75.

³ Карамз. И. Г. Р., II, примеч. 26; Обл. Сл., 132. Обилье — в Архангельской губ. всякий немолоченый хлеб, в Псковск. губ. огородные овощи.

⁴ Г. Мельников (Рус. Вест. 1867, IX, 245—7) описывает мордовский обряд сбора припасов для об­щественного жертвоприношения и наклонен видеть в нем факт, однородный с тем, какой занесен в летописное сказание о волхвах. В назначенный для сбора день замужние мордовки обнажают свои гру­ди и плечи и, становясь задом к дверям избы, закидывают за спину холщовые мешки с мукою, медом, маслом и яйцами; янбед (помощник главного жреца) колет их слегка в голые плечи и спины жертвен­ным ножом, потом перерезывает тесемки, на которых висят мешки, и забирает приготовленные при­пасы. Мы, с своей стороны, не усматриваем в этом описании ничего общего с летописным рассказом: в мордовском обряде укол ножа представляет не более как символическое действие, и самый обряд этот имеет целью собрать припасы для общественного жертвоприношения, какое совершается в бла­годарность за дарованный богами урожай; летопись же говорит о действительном избиении жен, запо­дозренных в похищении гобина.

⁵ П. С. Р. Л., III, 44.

глади бывають на земли, и пакы волхованием жита умножаються? То аже сему ве­руете, то чему пожигаете я? Молитесь и чтите я, и дары приносите им, ать (пусть) строять мир, дождь пущають, тепло приводять, земли плодити велять. Се ныне по три лет(а) житу рода несть — не токмо в Руси(и), но (и) в Латене: се влхвове ли створиша? аще не Бог ли строите(ъ) свою тварь, яко же хощет, за грех нас томя?.. Молю вы: отступите дел поганьскых. Аще хощете град оцестити от безаконных че­ловек, радуюся тому; оцещайте, яко Давид-пророк, «который судил в страхе божи­ем и по правде; вы же осуждаете на смерть по вражде и ради прибытка, жаждя по­грабить. Правила божественнаго(ыя) повелевають многыми послух(и) осудити на смерть человека; вы же воду послухом поставите, и глаголите: аще утопати начнеть — неповинна есть, аще ли попловеть — волховь¹ есть. Не может ли дьявол, видя ваше маловерье, подержати да не погрузится, дабы въврещи в душьгубьство; яко оставльше послушьство бо(го)твореного человека, идосте к бездушну естьству»². По своим стихийным свойствам, ведуны и ведьмы могут свободно носиться посреди облачных источников, и потому в народе составилось убеждение, будто они ходят по поверхности рек и озер и не тонут в глубине вод. На Украйне до позд­нейшего времени узнавали ведьм по их способности держаться на воде. Когда слу­чалось, что дождь долго не орошал полей, то поселяне, приписывая его задержание злым чарам, собирались миром, схватывали заподозренных баб и водили купать на реку или пруд. Они скручивали их веревками, привязывали им на шею тяжелые камни и затем бросали несчастных узниц в глубокие омуты: неповинные в чаро­действе тотчас же погружались на дно, а настоящая ведьма плавала поверх воды вместе с камнем. Первых вытаскивали с помощию веревок и отпускали на свободу; тех же, которые признаны были ведьмами, заколачивали насмерть и топили си­лою³. Квитка в письме своем к Плетневу (1839 года), по поводу рассказа: «Конотопская ведьма», замечает: «топление ведьм при засухе — не только бывалое, со всеми горестными последствиями, но к удивлению и даже ужасу возобновленное поме­щицею соседней губернии»⁴. Гуцулы топили ведьм в 1827 году⁵. Обычай этот изве­стен и между сербами: когда пронесется молва «на кojy жену да je вjештица, онда jе вежу и баце у воду да виде: може ли потонути; jep кажу да вjештица не може потонути. Ако жена потоне, а они je извуку на поље и пусте; ако ли не могбуде потонути, а они je yбиjy, jep je вjештица»⁶. Подобное испытание водою («суд божий») в Герма­нии называлось hexenbad⁷. По уверению г. Даля⁸, на Украйне ходит рассказ, заим­ствованный из судебных актов, как одна злая и пьяная баба, поссорясь с своей со­седкою, обвинила ее в скрадывании росы; обвиненную объявили ведьмою и преда­ли сожжению. В половине прошлого столетия управляющий имением графа Тыш­кевича, в Литве, писал к нему: «ясневельможный пане! с возвращающимися кре­стьянами доношу, что с вашего позволения сжег я шесть чаровниц: три сознались, а остальные нет. Две из них престарелые, третья тоже лет пятидесяти, да к тому же одиннадцать дней они все просидели у меня под чаном, так, верно, и других закол­довали. Вот и теперь господская рожь в двух местах заломана. Я собираю теперь с

¹ Женская форма от слова волхв; сравни: свекровь.

² Ист. Христом. Бусл., 496—7.

³ Lud Ukrain., II, 82—83; Zarysy domove, III, 166; Кулиш, II, 37; Киевл. 1865, 71.

⁴ Основьяненко, соч. Г. Данилевского, 91.

⁵ Пантеон 1855, V, 48.

⁶ Срп. pjeчник, 67; Путешеств. в Черногорию А. Попова, 223.

⁷ D. Myth., 1028.

⁸ Иллюстр. 1845, 415.

десяти костелов св. воду и буду на ней варить кисель; говорят, непременно все кол­дуньи прибегут просить киселя; тогда еще будет мне работа! Вот и г. Эпернети, по нашему примеру, сжег женщину и мущину... этот несчастный ни в чем не сознался, зато женщина созналась во всем и с великим отчаяньем пошла на тот свет»¹. Со­жжение колдунов и ведьм засвидетельствовано многими старинными памятника­ми (см. гл. XXVII). В Грузии, при всяком общественном бедствии, хватали подо­зрительных старух, истязали в присутствии князей и духовенства и выпытывали у них сознание во мнимых сношениях с нечистою силою. В 1834 году, во время быв­шего неурожая кукурузы и гомии, в некоторых грузинских деревнях бросали кол­дунов в воду или вешали на деревьях и прикладывали к их обнаженному телу рас­каленное железо². Поступая так, народ не только думал удовлетворить чувству свое­го мщения, но и был убежден, что казни эти суть единственные средства, какими можно отвратить засуху, вызвать дожди и плодородие. Такое убеждение возникло из древнемифической основы. Облачные жены, похищающие росу, дождь и уро­жаи, только тогда возвращают эти сокрытые ими блага, когда сгорают в небесном пламени молнии или купаются и тонут в разливе дождевых потоков. Позднее, ког­да в засухах и бесплодии почвы стали обвинять смертных жен, народ уверовал, что сожжение и потопление их непременно должно возвратить земле дожди и плодоро­дие — точно так же, как обливание водою «додолы» признается сербами за лучшее средство против летней засухи. Но, с другой стороны, так как гроза, пожигающая тучи, нередко сопровождается разрушительной бурею и градом, то отсюда роди­лось верование, что ведьмы, желая произвести непогоду, град и буйные вихри, рас­сеивают по полям дьявольский пепел (= пепел демона градовой тучи). Я. Гримм приводит из одного старинного памятника любопытное свидетельство о чародейке, которая, покаявшись перед смертною казнью, просила снять ее труп с виселицы, сжечь огнем и пепел высыпать в воду, а не развеивать по воздуху, дабы не постигли страну град и засуха³.

Губительное влияние ведунов и ведьм распространяется на все, обещающее приплод, нарождение. По народным поверьям, они делают баб неплодными, оты­мают у жениха мужскую силу; присаживают ему килу, а у невесты скрывают поло­вой орган. При всякой свадьбе необходимо соблюдать особенные предосторожно­сти, для охраны новобрачных и поезжан от злого очарования; в некоторых деревнях там, где празднуется свадьба, нарочно затворяют двери и затыкают трубы, чтобы не влетела ведьма (Арзамас. уезда). Ведьмы глазят беременных женщин и выкрадыва­ют из них зачатых младенцев. Существует примета: если на дворе стрекочет сорока, то беременная баба не должна выходить из-под крова избы, оберегаемой священ­ным пламенем очага; иначе ведьма, которая любит превращаться сорокою, похи­тит из ее утробы ребенка; самый ребенок, еще до появления своего на свет, легко может быть испорчен колдуном или ведьмою. Народный стих, наряду с другими ведовскими грехами: доением коров и отыманьем у хлеба спорыньи, указывает и на порчу детей в утробе. В старину рождение уродов признавалось следствием вол­шебства или дьявольского наваждения⁴. Выше (II, 204—207) указано нами, что древний метафорический язык допускал выражения: «замкнуть, завязать плодоро­дие». Ведьмы, истребительницы земных урожаев, держат росу и дожди в покрытых

¹ Москов. Ведом. 1858, 60.

² Сборник газеты «Кавказ» 1847, 1-е полугодие, 22.

³ D. Myth., 1026, 1041.

⁴ Абев., 74; Иллюстр. 1045, 415; Zarysy domove, III, 163; Лет. рус. лит., кн. II, отд. 2, 155; Поли. Собр. Зак., V, №3159-60.

и завязанных сосудах, и пока сосуды эти не будут развязаны — до тех пор ни еди­ная капля живительной влаги не упадет с неба на жаждущие поля. Подобно тому, как зимние холода и летние засухи запирают плодотворное семя дождей, так точно с помощию волшебства можно замкнуть силу плодородия в обвенчанной чете. Гер­манцы приписывают ведьмам такую чару над молодыми супругами: во время свадьбы ведьма запирает замок и забрасывает его в воду, и пока замок не будет найден и отомкнут, супружеская чета делается неспособною к соитию. Чара эта на­зывается schloss-schliessen и nestelknüpfen (nest — шнурок, ремешок, knüpfen — за­вязывать)¹. В Сербии враги, желающие, чтобы у новобрачных не было детей, украд­кою завязывают одному из них узлы на платье²; а лужичане с тою же целью запи­рают, при совершении венчального обряда, замок — в ту самую минуту, когда свя­щенник произносит слова: «плодитесь и множитесь»³. Интересна жалоба, занесен­ная в протокол стародубского магистрата 1-го января 1690 года. Тимошка Матвеев бил челом на Чернобая, который во время свадьбы обвязывал его неведомо для че­го ниткою-портнинкою, и с того-де часу он, Тимошка, уже два года не имеет с своею женою никакого сполкования (spólkowanie — соитие), а портнинку Чернобай забросил и сказывает, что без нее пособить беде не умеет. В приведенных чарах уз­лы производят плотское бессилие — точно так же, как закручиванье колосьев (ржи, овса, конопли и пр. ) на ниве может, по народному поверью, отнимать у хлеба спо­рынью и вместе с тем производить гибель скота и людей — обычные следствия не­урожаев и голода в старину, когда не знали благоразумной расчетливости и не дела­ли запасов на будущие года. Неурожай, голод и повальные болезни бывали, по сви­детельству летописей, всегда неразлучны. Закрут (залом, завиток), до сих пор наво­дящий ужас на целые села, не должно смешивать с завиваньем колосьев на бороду Волосу; это последнее возникло из уподобления связанных созрелых колосьев за­витой бороде древнего бога, имело значение жертвенного приношения и доныне совершается явно и с добрыми пожеланиями — на урожай и обилие. Напротив, за­крут завивается тайно из жажды мщения, из желания причинить хозяину нивы зло и сопровождается заклятием на гибель плодородия; он совершается так: злобный колдун берет на корню пучок колосьев и, загибая книзу, перевязывает их суровою ниткою или заламывает колосья и крутит (свивает) на запад = сторона, с которою соединяется понятие смерти, нечистой силы и бесплодия; в узле залома находят иногда распаренные зерна и могильную землю: и то, и другое — символы омертве­ния. В старинных требниках встречаются молитвы, которые следовало читать над таким очарованным местом: после установленного молитвословия священник вы­дергивал закрут церковным крестом и тем отстранял его зловредное влияние. Те­перь для снятия закрута приглашают знахаря, который вырубает осиновый кол, расщепливает его надвое и этим орудием выдергивает зачарованные колосья; затем закрут сожигается благовещенскою свечою, а на том месте, где он стоял, знахарь вбивает в землю осиновый кол, что (по мнению поселян) причиняет колдуну не­стерпимые муки⁴. Доныне думают, что узлы и пояс замедляют роды; ибо с ними нераздельно понятие связывания, замыкания, а в настоящем случае нужно, чтобы

¹ D. Myth., 1027; Bcitrage zur D. Myth., I, 215: «nadeln, mit welchen ein todtenhemd genäht worden, dienen zum nestelkniüpfen»; такая игла зашивает и вместе омертвляет силу чадородия.

² Потебн., 139.

³ Neues Lausitz. Magazin 1843, III—IV, 316.

⁴ Сахаров., I, 53; Иллюстр. 1845, 538; Обл. Сл., 60, 95; Москв. 1844, XII, ст. Якушк., 35—36. В Кур­ской губ. срезывают однолетние осиновые прутья и кладут их накрест возле нивы, на которой сделан залом.

женщина разрешилась от бремени (нем. entbunden werden), чтобы ребенку был сво­бодный, открытый путь. Влияние языка обнаружилось в создании следующих по­верий: на родильнице не должно быть ни одного узла, даже расплетают ей косу¹. Но этого недостаточно: при трудных родах призывают отца и заставляют его развязать или ослабить пояс, отстегнуть воротник сорочки, распустить учкур (поясок у шта­нов) и в то же время открывают у печи заслонку, отпирают сундуки и выдвигают все ящики². Во многих местах, во время трудных родов, просят священника отво­рить царские врата в храме, а повивальная бабка читает при этом «Сон пресв. Богородицы» ³. В Курской губ. страждущую родильницу переводят троекратно через по­рог избы, чтобы ребенок скорее переступил порог своего заключения и явился на свет из утробы матери⁴. В Германии уверяют, что сложенные вместе руки и постав­ленные одна на другую ноги мешают родильнице разродиться. Мнение это разде­ляли и древние греки. Когда Алкмена должна была родить Геркулеса, то Έλείυυια села у дверей, скрестила руки и положила правую ногу на левую, чтобы помешать родам. Но служанка Алкмены обманула богиню ложным известием, что роды уже совершились; раздосадованная богиня вскочила, разъединив свои руки и колени, и в тот самый миг разрешилась Алкмена прекрасным малюткою⁵. В но­вогреческой сказке муж, покидая свою беременную жену, опоясывает ее поясом и говорит: «ты не прежде родишь дитя, пока я не расстегну тебе этого пояса!» — и она действительно не могла разрешиться до того часу, пока не обрела своего мужа и по­ка он не разрешил ее пояса. В албанской редакции этой сказки муж, вместо пояса, запирает чрево жены своей серебряным ключом⁶. На Руси, чтобы помочь в тяже­лых родах, читают следующий заговор: «пресвятая мати Богородица! соходи со престола господня и бери свои золотые ключи и отпирай у рабы божьей (имярек) мясные ворота и выпущай младёня на свет и на божью волю»⁷. Как обвязанный вокруг тела пояс замыкает чадородие женщины, так, по свидетельству норвежской сказки, королевский сад потому не приносит плодов, что вокруг его зарыта трижды обведенная золотая цепь». Круговая = со всех сторон замкнутая линия получила в народных верованиях значение наузы, столь же крепкой, как и завязанная веревка или запертая цепь. Начертанная ножом, зажженною лучиною или углем (= знаме­ния разящей молнии), линия эта защищает человека от зловредного действия кол­довства и покушений нечистой силы. Через круговую черту не может переступить ни злой дух, ни ведьма, ни самая Смерть; против чумы и других повальных болез­ней опахивают кругом деревни и сёла; при добывании кладов и цвета папоротника, при совершении различных чар и произнесении заклятий очерчивают себя круго­вою линией, для охраны от демонского наваждения⁹. На Украйне дети, завидя по­лет диких гусей, причитывают: «гуси-гуси! завъяжу вам дорогу, щоб не втрапили до дому» или: «гуси-гуси! колесом, червонним поясом» — и думают, что от этих слов гуси закружатся на одном месте¹⁰. У лужичан, чехов и русских перед Рождест­вом дают курам корм, окружая его цепью или обручем, чтобы они клали яйца дома:

¹ Послов. Даля, 404; Гласник српдруштва, V, 155.

² Черниг. Г. В. 1854, 25.

³ Иллюстр. 1846, 649; Ворон. Г. В. 1851, 11.

⁴ Эта. Сб., V, 20.

⁵ D. Myth., 1128; Sonne, Mond u. Sterne, 254.

⁶ Ган, 71, 1Q0.

⁷ Памяти, книжка Арханг. губ. 1864 г., 18.

⁸ Ск. норв., II, 18; Germ. Mythen, 683.

⁹ Эта. Сб., 1, 53; Абев., 149-150; Зам. о Сибири, 64; Н. Р. Ск., VIII, стр. 646.

¹⁰ Номис, 7.

этот обряд замыкает птицу в границах хозяйского двора¹. В Ярославской губ. в пла­мя пожара бросают обруч с квасной шайки, чтобы огонь сосредоточился в одном месте и не распространялся дальше². В Моложском уезде не обводят новобрачных вокруг стола, чтобы молодая не была бесплодна, т. е. чтобы не замкнуть ее плодоро­дия круговою чертою³.

Содействуя стихийным демонам, насылая неурожаи, бескормицу и голод, веду­ны и ведьмы тем самым порождают между людьми и животными различные неду­ги и усиленную смертность. Вследствие их чар, вместе с холодными вьюгами и продолжительными ливнями, появляются простудные болезни, а вместе с зной­ным дыханием лета и повсеместною засухою — подымаются вредные испарения и настает моровая язва. В тех же кипучих котлах, в которых ведьмы заваривают бур­ные грозы и град, приготовляют они и мучительные недуги, несущиеся в удушли­вых парах по направлению ветров (сравни стр. 38, 55). В финской Калевале Kivutar, дочь олицетворенной болезни (kipu, p. kivun — болезнь), соответствующая нашим и немецким ведьмам, всходит на гору и варит в котле скорби, немощи и яз­ву⁴. По мнению русских поселян, колдуны и колдуньи напускают на людей и до­машний скот порчу, т. е. томят их, сушат, изнуряют болезненными припадками. Испорченные колдовством люди называются кликушами: это — несчастные, стра­дающие падучею или другими тяжкими болезнями, соединенными с бредом, пе­ною у рта и корчами; они издают дикие вопли и под влиянием господствующего в народе суеверия утверждают, будто злые вороги посадили в них бесов, которые и грызут их внутренности. Силою страшных заклятий колдуны и колдуньи насыла­ют нечистых духов по воздуху: послушные им ветры несут и навевают на людей не­исцелимые недуги, называемые стрелами, икотою, поветрием или заразою. По свидетельству Боплана, колтун приписывали на Украйне чародейству старых баб. Эту и все прочие болезни, постигающие людей, домашних птиц и животных, кашу­бы до сих пор считают следствием околдования. Опасно принимать из рук ведуна какой бы то ни было напиток: вместе с чаркою вина, предложенною на пиру, он мо­жет поднести злую немочь. Выпивая это вино, человек проглатывает сестер-лихо­радок или иных мучительных демонов, которые превращаются в его утробе в раз­ных гадин: змей, жаб, лягушек и мышей, сосут его кровь, терзают кишки и печень, раздувают живот и наконец доводят свою жертву до преждевременной кончины⁵. Несчастный, которым овладела болезнь, носит ее с собою везде, куда бы ни напра­вил свои стопы. Такая неотвязность болезни выразилась в поверье, что злобные ду­хи (эльфы, мары) поселяются внутри больного (= делают его бесноватым) или разъезжают на его спине; налегая на человека страшною тяжестью, они заставляют его возить себя, изнуряют, ломают и трясут его. То же представление соединяется и с ведьмами: в ночные часы они являются в избы, садятся на сонных людей, давят их и принуждают носить себя по окрестностям; нередко ведьма оборачивает добро-

¹ Volkslieder der Wenden, II, 259; Ч. О. И. и Д. 1865, II, 61; Новгор. Сборн. 1865, 1, 287; то же делают и в Германии. — Beiträge zur D. Myth., I, 228.

² Чтобы вор не мог убежать, должно взять нитку из савана, смерить мертвеца и обойти с нею триж­ды около дома и анбаров, приговаривая: «как мертвец не встает и не выходит из могилы, так бы не вы­шел и вор из этого круга». — Библ. для Чт. 1848, IX, 56.

³ Этн. Сб., 1, 50.

⁴ Ж. М. Н. П. 1846, III, ст. Гримма, 183.

⁵ Иллюстр. 1845, 184, 203; 1846, 345; Абев., 222, 270-1; Могилев. Г. В. 1851, 19; О. 3. 1848, V, 17—18; Ч. О. И. и Д., год 3, III, словотолковн. Макарова, 106; Описание Украйны Боплана, 83; Этн. Сб., V, 73 (стат. о кашубах); Памяти. кн. Арханг. губ. 1864, 92; Громанн, 199; Н. Р. Ск., V, 50: колдун подает ендову пива, от которого выскакивают глаза и выпадают все зубы.

го молодца конем и скачет на этом коне по горам и долам до тех пор, пока он не по­теряет сил и не упадет от усталости¹. Рассказывают еще, будто ведьма ездит ночью на думе спящего человека, который хотя и не сознает, что с ним делается, но тем не менее, пробуждаясь на следующее утро, чувствует во всем теле полное изнеможе­ние². Колдуны и ведьмы собирают ядовитые травы и коренья, готовят из них от­равное снадобье и употребляют его на пагубу людей; в областных говорах «отрава» обозначается словами: порча, портéж, а колдуна и колдунью называют: пòрчельник (портежник) и порчельница; для всех одуряющих зелий существует общее, собира­тельное имя бесиво³. Народные песни говорят о девах-чаровницах, приготовляю­щих отравный напиток: по край моря синего, по зеленым лугам,

Тут ходила-гуляла душа — красная девица,

А копала она коренья — зелье лютое;

Она мыла те кореньица в синём море,

А сушила кореньица в муравленой печи,

Растирала те коренья в серебряном кубце,

Разводила те кореньица меды сладкими,

Рассычала коренья белым сахаром

И хотела извести своего недруга... ⁴

По указанию другой песни, задумала сестра избыть постылого брата:

Брала стружки красна девица,

Бравши стружки, на огонь клала,

Все змей пекла, зелье делала;

Наливала чару прежде времени,

Подносила брату милому.

Зелье было страшное: едва

Канула капля коню на гриву,

У коня грива загорелася⁵.

Колдуны и ведьмы могут причинить недуги прикосновением, дыханием, сло­вом, взглядом и самою мыслию; в них все исполнено губительной чародейной си­лы! Выше было объяснено, что под влиянием древнейшего метафорического язы­ка, который уподобил гром — вещему слову, веяние ветра — дыханию, блеск мол­ний — сверкающим очам, а все душевные движения сблизил с стихиями, — воз­никли суеверные убеждения, заставившие наших предков чувствовать страх перед всяким проявлением души человеческой. Недобрая мысль, затаенная зависть и не­искренняя похвала уже влекут за собою несчастие для того, кто возбудит их в чаро­дее; высказанное колдуном злое пожелание действует так же неотразимо, как заго­вор или клятвенная формула; своим взглядом он может сглазить, а своим дыхани­ем озевать человека, т. е. наслать на него порчу (I, 208). Как небесные стада теряют

¹ Н. Р. Ск., VII, 36, с; сб. Валявца, 59, 245-6; Гальтрих, 29; Совр. 1856, XII, 197.

² Москв. 1846, XI—XII, критика, 150. Подобные поездки приписывают и нечистому; на Украйне говорят «и на мудрим дидько на лысу гору jиздить». — Номис, 126.

³ Обл. Сл., 19, 171—2.

⁴ Кирша Дан., 303; Сахаров., I, 206; Терещ., V, 172; О. 3. 1840, II, смесь, 27. Вариант:

Натопила она кореньица в меду в патоке,

Напоила добра молодца допьяна.

⁵ Сахаров., I, 202.

молоко и иссыхают от ударов молнии, так точно от взгляда ведьмы пропадает мо­локо в грудях матери и чахнет ее ребенок; сглазу приписываются и болезни домаш­него скота. Как небесные волки и змеи (драконы) страшатся блестящей молнии, так точно взор волшебника смиряет волков и змей, населяющих леса и пустыни!. Что ведьмы были обвиняемы в распространении повальных, заразительных болез­ней, это засвидетельствовано грамотою царя Михаила Федоровича, упоминающею о бабе-ведунье, которая наговаривала на хмель, с целью навести на русскую землю моровое поветрие². Крестьяне до сих пор убеждены, что колдуну стоит только захо­теть, как тысячи народу падут жертвами смерти³. Русская сказка возлагает на ведь­му ту же самую роль, какая обыкновенно исполняется Моровою девою: в глухую полночь она является в белой одежде, просовывает руку в окно избы, кропит вол­шебными соками и всю семью — от старого и до малого — усыпляет навеки смер­тельным сном⁴. По уцелевшим на Руси преданиям, в старину при всякой поваль­ной болезни и скотском падеже обрекали на смерть женщину, заподозренную ми­ром в злом волшебстве. Женщину эту завязывали в мешок, вместе с собакою, чер­ною кошкою и петухом, и зарывали в землю или топили в реке, с полным убежде­нием, что после этого мор немедленно должен прекратиться⁵. Еще недавно выска­зывалось поселянами мнение, что если бы первого заболевшего холерою похоро­нить заживо, то означенная болезнь тотчас бы приостановила свои губительные действия (Новгород-Северск. уезда). В некоторых деревнях на том месте, где пала первая зачумленная скотина, приготовляют яму и в этой яме зарывают падаль, привязав к ее хвосту живых собаку, кошку и петуха. Хозяина издохшей скотины община вознаграждает за потерянную шкуру⁶. В Нижегородской губ. от сибирской язвы вбивают на перекрестках осиновые колы и посыпают улицы пеплом нарочно сожженной собаки⁷. Иногда, для отвращения заразы, крестьяне свечеру загоняют весь деревенский скот на один двор, запирают ворота и караулят до утра, а с рассве­том начинают разбирать коров; если бы при этом оказалась лишняя, неизвестно кому принадлежащая корова, то ее принимают за Коровью Смерть, взваливают на поленницу и сожигают живьём⁸. Тот, кто прежде всех заболевает эпидемическою болезнею, рассматривается как пособник нечистой силы и проводник Смерти; от него начинается зараза и быстро переходит на все окрестное население. Тот же взгляд прилагается и к первой зачумленной скотине. Вселяясь в человека или коро­ву, демон смерти заставляет их носить себя по белому свету и чрез их посредство распространяет свое тлетворное дыхание между людьми и стадами (см. выше стр. 56—57). Поэтому первые жертвы заразы подлежат такой же очистительной каре, как и ведьмы, изобличенные в напущении мора. Сожжение, потопление или зарытие ведьмы в землю исторгает из нее злого демона (= нечестивую душу) и удаляет его из здешнего мира в мир загробный (= в подземное царство Смерти); петух, кошка и собака, как мифические представители грозового пламени и вихрей, при­знавались необходимыми спутниками тени усопшего, призванными сопровождать ее на тот свет. В образе коровы издревле олицетворялась черная молниеносная ту-

Поиск по сайту: