XXVII. Процессы о колдунах и ведьмах

В предыдущей главе указано нами, что обвинения волхвов и жен-чародеек в сношениях с нечистыми духами, в похищении дождей и земного плодородия, в наслании болезней, голода и моровой язвы возникли из древнейших основ языческо­го миросозерцания. Подобные обвинения всякий раз, как только страну постигало общественное бедствие, возбуждали против них народную месть и вызывали суро­вые казни сожжения, потопления и зарывания в землю. Впоследствии, когда водво­рилось христианство, высшие духовные власти редко и небезусловно возвышали свой голос против несправедливости и жестокости таких казней. Мы знаем только протест епископа Серапиона (XIII в. ), который, впрочем, не отвергает возможно­сти колдовства, а осуждает произвол народной мести и требует для обвиняемых правильного суда. По необходимому закону всякого исторического развития, новая религия должна была стать во враждебные отношения к старым народным верова­ниям и главным образом противодействие свое направить на лиц, которые были представителями и хранителями языческого культа: умели гадать, предвещать, це­лить недуги, обладали тайной молитвенных заклинаний и священных обрядов. Та­кими лицами были волхвы, кудесники, чаровницы, мужи и жены вещие. Христи­анская иерархия не могла относиться к ним индифферентно; по ее выражению, это — были «бесовские сосуды», пособники сатаны, через посредство которых он рассевает в народе злое семя неверия. С своей стороны, волхвы и кудесники также не могли оставаться равнодушными при виде тех успехов, какие делала религия, чуждая их интересам, недоступная их пониманию, направленная против «старо­жизненных» богов и праотеческих заветов.

При самом введении христианства св. Владимиром дело не обошлось без борь­бы. Иоакимовская летопись сохранила нам свидетельство о восстании новгород­цев, которые, не желая изменять веру и отказываясь креститься, взялись за оружие; по словам этой летописи: «Богомил, высший над жрецы словян, вельми претя люду покоритися»¹. Феодор и Иларион, первые епископы Ростова, принуждены были бежать от озлобления тамошних язычников, а св. Леонтий пострадал от них смертию; в послании Симона о нем сказано: «первый ростовский Леонтий священномученник... его же невернии, много мучивше, убиша; и се третий гражданин небесный бысть руськаго мира с онема варягома (убитыми при в. кн. Владимире), венчався от Христа». Событие это исследователи относят ко времени около 1070 года. Такая же мученическая кончина постигла и препод. Кукшу, который в половине XII в. проповедовал вятичам: все сведают (писал про него Симон), «како вятичи крести... и по многых муках усечен бысть с своим учеником Никоном»². По сведениям, за­несенным в «Повесть временных лет», в XI столетии волхвы громко, всенародно хулили христианство и, пользуясь своим влиянием на массу населения, старались возбуждать ее к открытому сопротивлению. Так, в 1071 году в Киеве явился волхв, который предсказывал, что через пять лет Днепр потечет назад, земля греческая станет на месте русской, а русская на месте греческой; тогда же переставятся и про­чие земли. В народе нашлись невегласи, которые охотно слушали волхва и верили его предсказаниям; но «верные» посмеялись ему, говоря: «бес тобою играет на пагу­бу тобе» — и, действительно, волхв пропал в одну ночь, без вести. Переяславский летописец дополняет, что, по словам волхва, ему предстали пять богов и велели по­ведать людям о будущих изменениях стран и что сам он погиб, вринутый в ров («и вринуша его беси в ров»). Также и волхв, явившийся в Ростове в 1091 году, погибе вскоре. Можно догадываться, что волхвы гибли не без участия ревностных привер­женцев христианской стороны. На это имеется и несколько положительных указа­ний. Посланный на Белоозеро для сбора княжеской дани Ян, вместе с священни­ком и двенадцатью вооруженными отроками, выходил на волхвов, которых не хо­тели выдать ему местные жители. Волхвов было двое, но у них были свои сторон­ники; эти люди ринулись на Яна, один из них уже замахнулся на него топором, но, по старинному выражению — огрешился, не попал; тогда Ян, оборотя топор, уда­рил своего противника тульем, а остальных приказал рубить отрокам. Мятежная толпа не устояла и побежала в лес. В этой схватке убит и священник. Наконец на­стояния и угрозы Яна заставили белозерцев схватить и выдать ему волхвов. Начал­ся допрос. Волхвы требовали поставить их перед князем Святославом; «сам ты ни­чего не можешь нам сделать, — говорили они Яну, — так поведают наши боги!» — Лгут ваши боги! — возразил Ян и велел их бить и рвать за бороды; потом связал их, посадил в ладью и вместе с ними поплыл по Шексне. Остановясь на устье этой ре­ки, он спросил: «что вам поведают боги?» — Боги поведают, — отвечали волхвы, — что не быть нам в живых. «Правду говорят!» — Но если отпустишь нас — много бу­дет тебе добра; а погубишь — многую печаль и зло приимешь. Ян не поверил пред­сказанию; оба волхва были убиты и повешены на дуб; трупы их достались в пищу лесным зверям. Более значительное восстание волхва было в Новгороде при князе Глебе, о чем летопись повествует так: «встал волхв... творяся акы Бог, многы прель­сти, мало не всего града; глаголашеть бо, яко все ведаю, и хуля веру хрестьянскую, глаголашеть бо, ако перейду по Волхову пред всеми. И бысть мятежь в граде, и вси яша ему веру и хотяху погубите епископа; епископ же взем крест и облекся в ризы, ста рек: иже хощеть веру яти волхву, то да идеть за нь; аще ли веруеть кто, то ко кре­сту да идеть. И разделишася надвое: князь бо Глеб и дружина его идоша и сташа у епископа, а людье вси идоша за волхва, и бысть мятежь велик межи ими». Тогда

¹ Рос. Ист. Татищева, I, 39.

² Истор. рус. церкви Филарета, еписк. рижского, изд. 1848 г., I, 30—34.

князь, скрывши под верхнею одеждою топор, подошел к волхву и спросил: «знаешь ли, что будет утром и что будет к вечеру?» — Все знаю! — отвечал волхв. «Знаешь ли, что теперь должно совершиться?» — Я сотворю великие чудеса! При этих сло­вах князь выхватил топор и ударил волхва с такою силою, что он тотчас же пал мертвый; смерть его поразила народное воображение, толпа разуверилась в его пророческом призвании и тихо разошлась по домам!.

Хотя народ и принял христианство, но уставы и предания предков не вдруг ут­ратили для него свою обаятельную силу; втай еще продолжали жить старые верова­ния и соблюдаться старые обряды. «Невегласи» (а такими следует признать целые массы населения) еще долгое время совершали мольбы и требы языческим богам и во всех сомнительных и тревожных случаях прибегали к помощи колдунов и ча­родеев. Заветы древней религии и культа сохранялись в семьях, передавались по наследству от отцов детям и потому легко укрывались от постороннего вмешатель­ства и преследований. Сверх того, при всеобщей грубости нравов и отсутствии об­разовательных начал, предки наши и не в состоянии были возвыситься до воспри­нятая христианства во всей его чистоте; мысль их, опутанная сетью мифических представлений, на всякое новое приобретение налагала свои обманчивые краски и во всяком новом образе силилась угадывать уже знакомые ей черты. Результатом этого было странное, исполненное противоречий смешение естественной религии с откровенною: предания и мифы о древних богах переносятся на Спасителя, Бого­родицу и святых угодников; суеверные обряды и чары обставляются предметами, освященными в церкви, каковы: ладон, пепел кадила, св. вода, свечи страстная, богоявленская, сретенская и венчальная, верба, сбереженная от недели Ваий, соль «четверговая»², которую, по свидетельству Стоглава, клали под престол, и проч. ; за­говоры сливаются с христианскими молитвами, и рядом с воззваниями к стихий­ным силам природы народ призывает ангелов, апостолов и Пречистую Деву; язы­ческие празднества приурочиваются к христианскому календарю; священников за­ставляют кататься по нивам — на плодородие почвы, выдергивать хлебные заломы, принимать не установленные церковными правилами приношения. Старинные моралисты называли наших предков людьми двоеверными, и нельзя не признать­ся, что эпитет этот верно и метко обозначал самую существенную сторону их нрав­ственного характера.

Духовенство, в высших своих представителях, сознавало вред и незаконность такого положения дел и в поучениях своих постоянно возвышало голос как против басен и обрядов, наследованных от языческой старины, так и против народного до­верия к волхвам, ведунам и ведуньям. Кирилл Туровский восстает на скоморошест­во, игры, волхвование, потворы и запрещает искать и посещать волхвов. В правилах митрополита Иоанна (XII в. ) предписывается: кто будет творить волхвование и ча­ры, тому не давать св. причастия³. В Кормчей книге, по списку 1282 года, велено всех, «иже вследоуе(ю)ть поганым обычае(я)м и к волхвом или обавником ходять, или в дом свой призывають, хотяще увидети от них некая неизреченная» — отлу­чать на шесть леть от церкви⁴. Подобные же запреты встречаем в грамотах игумена Памфила (1505 года), митрополитов Фотия и Даниила, в Домострое, Стоглаве и других памятниках, направленных против народного суеверия. В поучении свя­щеннослужителям 1499 года сказано, чтобы они не принимали приношений от

¹ П. С. Р. Л., I, 75—78, 92; Летоп. Переяслав., 47.

² Пережженная на чистый четверг.

³ Памят. XII в., 90, 121; Рус. Достоп., I, 91.

⁴ Ист. Христом. Бусл., 381—2.

волхва, потворника, игреца (скомороха); а в дополнительном указе (1552 г. ) к Су­дебнику повелено было кликать по торгам, чтобы к волхвам, чародеям и звездочетцам не ходили, под опасением опалы и духовного запрещения¹. В патриаршей гра­моте на основание Львовского братства 1586 года читаем: «а если бы в котором ме­сте или селе будеть чаровница или ворожка — сосуды диавольские, или волшебни­ца... да истребится от церкве, и тех, которые диаволом прельстившися до чаровниц и до ворожок ходять, отлучайтеся»². В одном из рукописных сборников XVI века³ мы нашли следующее правило: «грех есть стрячи (встречи) веровавши — опитемьи 6 недель, поклонов по 100 на день; грех есть в чох верова(ти) или в полаз — опи­темьи 15 дней, по 100 поклонов на день... грех есть к волхвам ходити, вопрошать или в дом приводити, или чары деявше — опитемьи 40 дней, поклонов по 100 на день; грех есть пивши зелие молока деля или детей деля — опитемьи 3 недели, по­клонов по 60... грех есть деявше чары каковы-либо в питьи — опитемьи 5 лет, по­клонов по 100 на день; грех есть носивше наузы какие-либо — опитемьи 40 дней, поклонов по 60 на день», и т. дал.

К волхвам и чаровницам чаще всего обращались с просьбами об исцелении не­дугов. Духовенство старалось искоренить этот обычай; оно убеждало, что чародеи служат сатане и врачуют его силою, а потому если и спасают тело, то губят душу. Из вопросов Кирика и ответов Нифонта узнаем, что всякий, кто приходил к волх­вам лечиться или приносил к ним детей для навязки предохранительных науз, подлежал эпитемьи⁴. В слове «о злых дусех», приписанном св. Кириллу⁵, высказаны сильные упреки тем, которые в случае болезни обращались к женам-чародейкам: «о горе нам прельщеным бесом и скверными бабами... идем во дно адово с прокляты­ми бабами!» Проповедник советует недужным приглашать попов, «да творять мо­литвы врачебныя, Бога призывающе». Митрополит Фотий в послании своем новго­родцам (1410 года) предписывает священникам: «також учите их (паству), чтобы басней не слушали, лихих баб не приимали, ни узлов, ни примовленья, ни зелья, ни вороженья и елика такова; занеже с того гнев божий приходит, и где таковыя ба­бы находятся — учите их, чтобы престали и каялись бы, а не имут слушати — не благословляйте их; христианом заказывайте, чтобы их не дрьжали между себе ни­где, гонили бы их от себе, а сами бы от них бегали, аки от нечистоты; а кто не имать слушати вас, и вы тех от церкви отлучайте»⁶. Те же требования заявляют царская грамота 1649 года, различные назидательные статьи и «Домострой». Из последнего памятника видно, что бабы-колдуньи ходили по боярским домам, лечили недуги, гадали, переносили вести и особенно охотно были принимаемы на женской поло­вине. Следующее свидетельство, занесенное в притчу о женской злобе, несмотря на общий тон этого сочинения, явно враждебный женщине, кажется, указывает на действительные бытовые черты: «издетска начнет она у проклятых баб обавничества навыкать и еретичества искать, и вопрошати будет многих, како б ей замуж выйтить и как бы ей мужа обавити на первом ложе и в первой бане; и взыщет обавников и обавниц, и волшебств сатанинских, и над ествою будет шепты ухищряти и под нозе подсыпати, и в возглавие и в постелю вшивати, и в порты резаючи, и над челом втыкаючи, и всякие прилучившиеся к тому промышляти, и корением и тра-

¹ Доп. к Ак. Ист., I, 22; Пам. стар. рус. литер., IV, 202; Ак. Ист., I, 109, 154.

² Памяти., изд. Врем. Киевск. Коммис, III, 18.

³ Рукопись, принадлеж. купцу Болотову.

⁴ Памят. XII в., 202.

⁵ Москв. 1844, 1, 243—5.

⁶ Ак. Арх. Эксп., I, 369; сравни поучение Петра-митрополита в Пам. стар. рус. лит., IV, 187.

вами примешати, и всем над мужем чарует»!. Когда приключится болезнь, «Домо­строй» советует возлагать надежду на Бога, а с волхвами и теми, кто промышляет зельем, отнюдь не знаться и на двор их к себе не приводить². Троицко-Сергиевский монастырь, в приговорной грамоте 1555 года, запрещал в своих волостях держать скоморохов, волхвов и баб-ворожеек; за нарушение этого указа назначалась пеня в десять рублей с каждой сотни, а скомороха, волхва или бабу-ворожейку, «бив да ог­рабив, выбити из волости вон»³.

Другою заботою духовенства было уничтожение народных игрищ; вместе с му­зыкой, песнями, плясками и ряженьем в мохнатые шкуры и личины, игрища эти вызывали строгие запретительные меры, как дело нечестивое, бесовское, принадле­жавшее некогда к религиозным обрядам язычества. Свидетельства памятников бы­ли приведены нами выше (I, 172—5), а потому, избегая повторений, считаем до­статочным указать на царскую окружную грамоту 1648 года. «Многие люди (сказа­но в этой грамоте), забыв Бога и православную хрестьянскую веру, тем прелестни­ком — скоморохом, последуют, на бесчинное их прел(ь)щение сходятся по вечерам на позорища, и на улицах и на полях богомерзких их и скверных песней и всяких бесовских игр слушают... да в городах же и в уездах от прелестников и от малоум­ных людей делается бесовское сонмище, сходятся многие люди мужского и жен­ского полу по зорям и в ночи чародействуют... и чинят бесчинное скакание и плясание», поют песни, играют во всякие бесовские игры и накладывают на себя личины и платье скоморошеское. Запрещая все это под страхом наказания батогами и ссылкою, грамота предписывает: скоморохов никуда не принимать, а буде где объ­явятся домры, сурны, волынки, гудки, гусли и хари — таковые немедленно отби­рать, ломать и огнем жечь⁴.

С особенною ревностью были преследуемы так называемые «отреченные» или «отметные» книги, принесенные к нам, вместе с грамотностию, из Византии и от­части с Запада; к ним причислялись и те листы и тетрадки, в которых записыва­лись народные заговоры, приметы и суеверные наставления. Следуя церковному индексу, запретными книгами признавались: а) Остролог (другие названия: Мартолой, Острономия, Звездочетец и Зодий). В статье о ложных книгах сказано: «Звездочетец — 12 звезд; другий Звездочетец, ему же имя Шестодневец: в них же безумнии людие верующе волхвуют, ищуще дний рожения своего, санов получения и урока житию». Это — сборник астрологических замечаний о вступлении солнца в различные знаки зодиака, о влиянии планет на счастие новорожденных младенцев (= то же, что Рожденник, Родословие), а также на судьбы целых народов и обще­ственное благоденствие; отсюда почерпались предсказания о грядущих событиях: будет ли мир или война, урожай или голод, повсеместное здравие или моровая яз­ва. b) Рафли = греч. ραμπλιον — астрологическая книга, разделенная на двенадцать схем ( σχηματα ), в которой трактуется о влиянии звезд на ход человеческой жиз­ни⁵. Стоглав⁶ замечает, что тяжущиеся, как скоро доходило до судебного поединка, призывали на помощь волхвов — «и в те поры волхвы и чародейники от бесовских научений пособие им творят, кудесы бьют, и в Аристотелевы Врата и в Рафли смот­рят, и по планетам глядают и смотрят дней и часов... и на те чарования надеяся, по-

¹ Пам. стар. рус. лит., II, 463—4.

² Времен., I, 33, 38, 40-44, 57.

³ Ак. Арх. Эксп., I, 244.

⁴ Ак. Ист., IV, 35.

⁵ Правосл. Собе'сед. 1860, XI, 250.

⁶ Глава 40, вопр. 17.

клепца и ябедник не мирятся и крест целуют и на поли бьютца, и поклепав побива­ют». Вследствие этого современный Стоглаву указ требует, под опасением опалы и духовного запрещения, чтобы к чародеям и звездочетцам не ходили и у поля бы ча­родеи не были¹. Одна из грамот 1628 года называет Рафли «гадальными тетрадя­ми». Кроме того, о Рафлях упоминает еще Домострой; но в статье о ложных книгах, тщательно перечислившей запретные тетрадки, этого имени не встречаем — веро­ятно, потому, что в сущности оно обозначало то же самое, что «Остролог» или «Зодий»². с) Аристотелевы Врата — перевод средневекового сочинения: «Secreta secretorum», составление которого приписывалось Аристотелю. Книга эта, сверх нравственных наставлений, содержит сведения по астрологии, медицине и физиог­номике; она состоит из нескольких отделов, называемых вратами, d) Громник или Громовник = греч. βρντολόγια : в рукописи императорской венской библиотеки оз­начен «творением премудрого Ираклия, царя перского». Книга эта известна по спи­скам XV—XVI столетий, сербского письма, и заключает в себе различные, располо­женные по месяцам, предзнаменования (о состоянии погоды, о будущих урожаях, болезнях, ратях и пр. ), соединяемые с громом и землетрясением; к этому присое­диняются иногда и заметки «о состоянии луны право или полого», с указанием на значение таких признаков в разные времена года³, е) Молник (Молнияник), сохра­нившийся в сербской рукописи XV столетия: здесь собраны сведения, в какие дни месяцев что предвещает удар молнии, f) Коле(я)дник = χαλανδολόγια содержит в се­бе приметы, определяемые по дням, на какие приходится Рождество Христово (праздник Коляды); например: «аще будет Рождество Христово в среду — зима ве­лика и тепла, весна дождева, жатва добра, пшеници помалу, вина много, женам мор, старым пагуба» (по списку XV стол. ), g) Записка о днях и часах добрых и злых, п) Мысленник — вероятно, то же самое, что Разумник, содержащий апокрифиче­ские сказания о создании мира и человека, i) Волховник — сборник суеверных при­мет, «еже есть се: храм трещит, ухозвон, воронограй, куроклик, окомиг, огнь бучит, пес выет», и проч. Некоторые статьи Волховника переписывались отдельно и зане­сены в индекс под своими частными названиями, каковы: Воронограй (приметы и гадания по крику воронов), Куроглашенник ( — по крику петухов), Птичник или Птичьи чарове ( — по крику и полету птиц вообще) и Трепетник — истолкователь примет, основанных на трепете различных частей человеческого тела: «аще верх главы (челюсть, бровь, око и т. дал. ) потрепещет, лицо или уши горят, во ухо десное и левое пошумит (или позвонит), длань посвербит, подошвы отерпнут... » Подлин­ник Трепетника найден в одной из греческих рукописей венской библиотеки, к) Сносудец (Сновидец, Сонник). 1) Путник — «книга, в ней же есть написано о стречах» добрых или злых, т) Зелейник — описание волшебных и целебных трав (зе­лий), с указанием на заговоры и другие суеверные средства, употребительные в на­родной медицине; подобные тетрадки и доныне обращаются между простолюдина­ми — под названием «травников», «цветников» и «лечебников», п) Чаровник, состо-

¹ Ак. Ист., I, 154.

² Словом raffia на Западе означалось: метание жребия, азартная игра в кости. Поэтому г. Пыпин приписывает «Рафлям» западное происхождение и думает, что гадательными тетрадями названы они в смысле известной книжки «Соломона», которая и доныне с успехом расходится в народе чрез по­средство дешевых (лубочных) изданий. В этой книжке изображен круг с цифрами и напечатаны раз­личные краткие изречения, долженствующие служить ответами на вопросы гадающих; на какой циф­ре остановится брошенный шарик или зерно (= зернь), та цифра и указывает гадающему номер отве­та.

³ В числе отреченных книг упоминаются также: «месяц окружится» и «стенем (лунным и солнеч­ным затмениям) знамянье».

ящий из 12-ти глав, «в них же суть двоенадесять опрометных лиц звериных и птичьих» (см. выше, стр. 150—1), т. е. сказания о блуждающих оборотнях, о) Мета­ние (Метаньеимец или Розгомечец) — книга гаданий посредством жребия (см. вы­ше, стр. 190). У г. Пыпина описана подобная тетрадка конца XVII или начала прошлого века, названная «Книгой пророка и царя Давида». Желающие допросить Судьбу метали жребий, т. е. прутики (розги) с нарезанными на них чертами; вме­сто этих прутиков могли употребляться и помеченные точками игральные кости; по числу выпавших нарезок или точек определялся номер того изречения гадатель­ной книги, которое должно было служить ответом на задуманный вопрос. Такие изречения в «Давидовой книге» скрепляются ссьшкою на псалмы и другие отделы священного писания; например: «что во уме держишь и жедаешь, возрадуешися и сердце весело будет; о том царь Давид рече: изми мя, Господи, от человека лукава, и от мужа неправедна избави мя. Аще мечеши о болезни, и та болезнь минется; аще о дому, в доме твоем здраво, и путь тебе доброй, и пропажа твоя сыщется». При неко­торых ответах добавлено: «эта меть добрая», или: «берегися — меть злая!» Наконец, р) альманахи. Максим Грек, который не раз протестовал против заблуждений со­временников, в одном обличительном слове коснулся и альманахов, обыкновенно наполнявшихся разными астрологическими предсказаниями. К нам они занесены с Запада¹. Таким образом, календарные прогностики, напечатанные в 1710-м и по­следующих годах², уже имели своих предшественников в рукописных сборниках допетровского времени. Отреченные книги ясно свидетельствуют, что научные по­знания о природе были смешиваемы с языческими верованиями и волшебством³. Духовная власть установляет бегать этих книг, аки Содома и Гоморры, и если они попадутся в руки, то немедленно истреблять их огнем: «аще кто заповедь божию преступит, а имет еретическия писания у себя держати, еже есть враг божий, и вол­хованию их веровати имет кто, с теми со всеми еретикы да будет проклят. Аще ко­торый отец духовный, ведая у себе такового в сынех, а ведая то... имет ему в том потаковы (потачку) деяти, и приемля его на частое покаяние без опитемий и без от­лучения церковнаго, или имет (и) сам то же творити... да извержется сана своего по правилом св. отец, и с прежеречеными еретики с теми со всеми да будет проклят, и написанная та на теле его да сожгутся». Осуждения, высказанные статьею о ложных книгах и другими памятниками (Стоглавом, Домостроем), были для своего време­ни как бы официальной цензурой. Предостерегая паству от чтения запретных со­чинений, духовенство называло их «болгарскими баснями»: знак, что сочинения эти явились к ним чрез посредство южнославянской письменности, которая уже

¹ Стоглав, гл. 40, вопр. 22; Летопись занят. Археогр. Ком., I, 29—32, 42—49, 53; Времен., I, 38 («До­мострой»); Иоанн, экзарх болгар., 211—2; Архив ист.-юрид. свед., II, предислов. стр. XXII, XXV; статьи г. Пыпина — в Архиве истор. и практич. свед. 1860—1 г., I, 8—12; II, 15—27; Рус. Сл. 1862, 1, 94, 100; О. 3. 1857, XI, 344—6; Археолог. Вестник 1867, III, 113—8; Памят. отречен, рус. лит., II, 361—444.

² Магазин землевед, и путешеств. Фролова, стат. Перевощикова, 507—604; Сев. Архив 1828, XI, 132.

³ Олеарий говорит, что русские признавали астрономию и астрологию за науки волшебные, что уменье вычислять и предсказывать солнечные и лунные затмения казалось для них сверхъестествен­ным даром. Когда в Москве сделалось известным, что царь желает принять Олеария на службу в зва­нии придворного астронома, то в народе пошла молва, что в скором времени должен явиться волшеб­ник. Эта молва и была причиною, почему ученый иноземец отказался от сделанного ему царем пред­ложения. — Архив ист. и практ. свед. 1859, кн. III, 25—26. В начале XVIII в. известный Брюс, состави­тель календаря, дополненного астрологическими предсказаниями, считался в народе колдуном и чер­нокнижником. По рассказам простолюдинов, волшебники обладают черною книгою и с ее помощию вызывают чертей, узнают тайное и творят злые чары. Кто случайно найдет такую книгу и станет читать ее, к тому немедленно явятся черти и потребуют от него работы. — Иллюстр. 1845, 183—4; Абев., 73.

прежде заимствовала их из Византии; уцелевшие доныне списки особенностями языка и правописания прямо обнаруживают свое болгаро-сербское происхождение. Большая часть отреченных книг проникла в Россию именно этим путем, и только некоторые должно считать занесенными с Запада¹. Несмотря на то, народ прини­мал их с постоянно возбужденным любопытством и доверием; потому что основы сообщаемых ими сведений были те же самые, на каких держались и национальные, наследованные от предков поверья. Книги эти были в уровень с умственным разви­тием общества; они не противоречили его заветным убеждениям и обращали его к тем же вопросам, какими издавна интересовалась народная мысль.

Христианские пастыри не ограничились только поучениями и запретами; они требовали предания обличаемых строгому суду и казням. Тотчас после крещения Русской земли дела о волшебстве уже подлежали рассмотрению духовной власти. В церковном уставе св. Владимира к ведомству духовного суда отнесены: «ветьство, зелейничество, потворы, чародеяния, волхования»². Обычною карою за эти пре­ступления было сожжение; как сожигались музыкальные инструменты и волшеб­ные книги, так подобную же участь испытывали и колдуны, и ведьмы. В 1227 году, по сказанию летописца, в Новгороде «изжгоша волхвов четыре, творяхуть я потво­ры деюща, а Бог весть, и сожгоша на Ярославле дворе». По свидетельству Никонов­ской летописи, волхвы были приведены сперва на архиепископский двор, а потом уже преданы сожжению на Ярославовом дворе, несмотря на заступничество бояр³. В начале XV столетия (в 1411 году) псковичи сожгли двенадцать вещих женок⁴; за­метим, что около этого времени действовала на Руси страшная моровая язва, кото­рая и могла послужить поводом к их обвинению. О князе Иване Андреевиче Мо­жайском сохранилось известие, что он сжег за волшебство мать Григория Мамо­на⁵. Повесть о волхвовании, написанная для Ивана Грозного, доказывает необходи­мость строгих наказаний для чародеев и в пример выставляет царя, который, вме­сте с епископом, «написати книги повеле и утверди, и проклят чародеяние, и в весех заповеда таких огнем пожечи»⁶. Котошихин говорит, что в его время мужчин за богохульство, церковную татьбу, волховство, чернокнижество и ереси сожигали жи­вых, а женщинам за те же преступления отсекали головы⁷. Из следственных же дел XVII столетия видно, что за ворожбу и чародейство большею частию наказывали ссылкою в дальние места и заключением в монастырь; следовательно, кроме со­жжения, употреблялись и другие, более легкие, наказания. Вероятно, при назначе­нии меры взыскания принимались в расчет как замыслы обвиняемых лиц, так и степень причиненного ими вреда. В грамоте, данной царем Федором Алексеевичем на учреждение в Москве славено-греко-латинской академии, сказано: «а от церкви возбраняемых наук, наипаче же магии естественной и иных, таким не учити и учи­телей таковых не имети. Аще же таковые учители где обрящутся, и оны со ученика-

¹ Кроме альманахов и книги: «Аристотелевы Врата», можно указать еще на «Луцидариус», напеча­танный в 1-й кн. Летописей г. Тихонравова, и отчасти на «планидники».

² Доп. к Ак. Ист., I, 1.

³ П. С. Р. Л., III, 42; IV, 29; Никон, лет., II, 357: «явишася в Новеграде волхвы, ведуны, потворницы, и многая волхования и потворы и ложная знаменья творяху, и много зла сотворяху, многих прельщаю­ще. И собравшеся новгородцы изымаша их, и ведоша их на архиепископов двор. И се мужи княже(и) Ярославли вступишася о них; новгородцы же ведоша волхвов на Ярославль двор, и складше огнь велий на дворе Ярославли, и свезавше волхвов всех и вринуша во огнь, и ту згореша вси».

⁴ П. С. Р. Л., V, 22.

⁵ Летописец русск. Н. Львова, III, 167; И. Г. Рос, V, 356 (изд. Оленина).

⁶ Москв. 1844, 1, 246—9.

⁷ По первому изд., стр. 91—92.

ми, яко чародеи, без всякого милосердия да сожгутся». Блюстителю и учителям академии предписывалось иметь тщательное наблюдение, чтобы никто из духов­ных и мирских людей не держал у себя «волшебных, чародейных, гадательных и всяких от церкви возбраняемых книг и писаний, и по оным не действовал, и иных тому не учил». У кого же объявятся такие богопротивные книги, тот, вместе с ними, «без всякого милосердия да сожжется»¹. Колдовство поставлялось наряду с бого­хульством, безбожием и ересями и подлежало тому же возмездию, как и эти по­следние². Сожжение чародеев на кострах согласовалось с общим народным убежде­нием, которое, обвиняя колдунов и ведьм в засухах, неурожаях и повальных болез­нях, почитало такую казнь за единственное средство против постигших бедствий. Выше (стр. 251—3) мы указали на любопытные примеры народного самоуправства с этими мнимыми виновниками неурожаев и моровой язвы; очень может быть, что и засвидетельствованное летописцами сожжение волхвов и вещих женок в Нов­городе и Пскове было совершено вольницею этих городов. По словам песни, деви­ца-чародейка напекла змей, сварила зелье и приготовила снадобье на гибель родно­го брата; но брат сметил ее злой умысел:

Снимал он с сестры буйну голову...

И он брал со костра дрова,

Он клал дрова середи двора;

Как сжег ее тело белое

Что до самого до пепелу,

Он развеял прах по чисту полю,

Заказал всем тужить, плаката³.

Тому же наказанию подвергаются колдуны и ведьмы и по свидетельству народ­ных сказок⁴. Христианские пастыри не только скрепили своим авторитетом ста­ринное мнение о связи чародейства с нечистою силою, но и придали этому мне­нию более решительный характер. Как на сообщников злых демонов, народ восста­вал на колдунов и ведьм только в чрезвычайных случаях общественных бедствий; в обыкновенное же время он доверчиво и с уважением относился к их вещим дарова­ниям и охотно пользовался их помощью. Напротив, христианство на все проявле­ния колдовства смотрело безразлично; на его строгий взгляд равно были греховны: и похитители дождей, напускатели града, вихрей, болезней, и составители целеб­ных снадобий, наузники, ворожеи, гадатели. Отсюда возникли многие столкнове­ния, которые живо рисуют перед нами прошлую жизнь с ее внутренней стороны.

Вера в колдовство, составляющая теперь исключительную принадлежность про­стонародья, в допетровское время была общим достоянием всех классов общества. По незначительной степени доступного тогда образования, высшие сословные раз­ряды в умственном и нравственном отношении почти не рознились от низших: черта, существенно отличающая древнюю нашу историю от новейшей. Старинные обычаи равно соблюдались и во дворце, и в боярских палатах, и в избе крестьянина, на что указывает весь строй домашнего быта и в особенности свадебный обряд; дух суеверия одинаково властвовал над всеми, начиная от поселян и до царя. В 1467 го-

¹ Др. Рос. Вивлиоф., изд. 2, VI, 408, 415—6.

² Так были преданы сожжению жидовствующие, обвиняемые между прочим и в занятиях астрологиею; так в 1689 году сожжен за ересь иноземец Кульман. — Собр. Гос. Гр. и Дог., IV, 204.

³ Терещ., 1, 107; Сахаров., I, 202.

⁴ Н. Р. Ск., II, 29; VII, 27; сказ. Грим., 11, 60 и др.

ду скончалась супруга Ивана III Мария¹, тело усопшей «разошлося» (распухло, отекло), и смерть ее приписана была действию отравного зелья. Подозрение пало на жену Алексея Полуектова Наталью, которую обвиняли в том, будто она посыла­ла пояс великой княгини к какой-то бабе (ворожее); тогда, замечает летописец, восполеся князь на Алексея и его жену и шесть лет не допускал его на свои пресветлые очи². От брака с Марией в. князь имел сына, который умер еще при жизни отца и оставил ему внука Димитрия — от Елены, дочери молдавского господаря. Во время спора, возникшего за наследство престола между внуком Ивана III и сыном его от нового брака с греческою царевною Софией, сторонники Елены оговорили вели­кую княгиню в злых умыслах и в сношениях с бабами-чародейками, «и в то время (1497 г. ) опалу положил князь великий на жену свою на вел. княгиню Софию о том, что к ней приходиша бабы с зелием; обыскав тех баб лихих, князь великий ве­лел их казнити — потопити в Москве-реке нощию, а с нею с тех мест нача жити в брежении»³. Димитрий был венчан на царство; но торжество его партии было не­продолжительно и — как известно — окончилось заключением в темницу этого не­счастного царевича. София победила, но за нею осталось название «чародейки гре­ческой»: так обзывает ее Курбский в истории Ивана Грозного⁴. Великая княгиня Соломония, супруга Василия Ивановича, верная воззрениям своего века, прибега­ла к чарам и ворожбе, чтобы излечиться от неплодия. Из розыскного дела узнаем, что она разведывала о колдуньях и приказывала приводить их к себе Ивану Юрье­вичу Сабурову. «Есть, — говорила ему вел. княгиня, — на Москве женка — Стефанидою зовут, рязанка, и ты ее добудь и ко мне пришли». Сабуров исполнил просьбу и с помощию своей жены привел Стефаниду к вел. княгине; ворожея смотрела ей брюхо и сказывала, что детей у нее не будет; потом наговаривала в рукомойнике во­ду и советовала вел. княгине тою водою умываться, чтобы любил ее муж, а когда понесут к вел. князю сорочку, чехол или порты, и в то время она бы, омочив свои пальцы в рукомойнике, охватывала ими белье. Соломония последовала наставле­нию и действительно смачивала наговорной водою мужнино белье и платье. В дру­гой раз она говорила Сабурову: «сказали мне черницу, что она дети знает (т. е. мо­жет отвращать неплодие), а сама безноса, и ты ту черницу добудь». Черница была найдена, приведена к Сабурову на подворье, и там наговаривала не то масло, не то мед пресный, и «посылала к вел. княгине с Настею (женою Сабурова), а велела ей тем тертися от того ж, чтоб ее князь великий любил, да и детей деля»^5—и вел. кня­гиня тем снадобьем терлась. В заключение своих показаний Сабуров добавил: «а что ми говорити? того мне не испамятовати, сколько ко мне о тех делах женок и мужиков прихаживало!»⁶ Но все было напрасно: чары не помогали, Соломония не рождала детей, а без них исчезала и любовь вел. князя, который страстно желал иметь наследника, и однажды, по словам летописца, увидя на дереве птичье гнездо, зарыдал и в этих поэтических выражениях жаловался на свою судьбу: «люте мне! кому уподоблюся аз? не уподобихся ни птицам небесным, яко птицы небеснии

¹ Дочь в. кн. тверского.

² П. С. Р. Л., VI, 186.

³ Бережно, остерегаясь — ibid., 279.

⁴ Сказания кн. Курбского, изд. 2, 128.

⁵ В старые годы чары на любовь мужей были в большом ходу. Когда кн. Курбский женился в Литве на Марье Юрьевне Козинской, довольно пожилой вдове, то она подобными же средствами хотела уп­рочить расположение своего мужа. При обыске в сундуке ее найден был мешочек с песком, волосами и другими снадобьями, которые (по свидетельству служанки) дала княгине одна старуха — для того, чтобы ее любил князь. — Жизнь кн. Курбского, I, 98.

⁶ Ак. Ист., I, 130.

плодовиты суть, ни зверем земным, яко звери земнии плодовити же суть; не уподобихся аз никому же — ни водам, яко воды сия плодовити суть, волны бо их утеша­юще и рыбы их глумящеся! ни земли сей, яко и земля приносит плоды своя на всяко время!» Бояре отвечали ему: «государь! неплодную смоковницу посекают и измещут из вертограда». И вел. князь, после двадцати лет супружества с Соломонией, повелел постричь ее в монахини: несчастную княгиню вывели из дворца, на­сильно постригли и заключили в женской обители в Суздали¹. Князь Курбский об­виняет и самого Василия в такой же заботливости помочь себе чарами: женившись снова на молодой жене, «сам стар будучи, он искал чаровников презлых отовсюду, да помогут ему к плодотворению. О чаровниках оных так печашеся, посылающе по них тамо и овамо, аж до Корелы, и оттуду провожаху их к нему... советников сата­нинских, и за помощию их от прескверных семен, по произволению презлому, а не по естеству от Бога вложенному, уродишеся ему два сына: един таковый прелютый и кровопийца..., а другий был без ума и без памяти и бессловесен. Ту ми зрите и прилежно созерцайте, христианские родове! яже дерзают непреподобне приводити себе на помощь и к деткам своим мужей презлых чаровников и баб, смывателей и шептуней, и иными различными чарами чарующих, общующе со диаволом и призывающе его на помощь, что за полезную и яковую помощь от того имеете!»² В 1547 году Москву постигла страшная кара: великий пожар испепелил все здания, ни огороды, ни сады не уцелели, около 2000 народу сделалось добычею пламени; народная молва приписала это бедствие чародейству и обвинила в нем Глинских, родственников молодого царя по матери; были они, говорит летописец, у государя в приближении и жаловании, допускали грабеж и насильство и чрез то возбудили против себя общую ненависть черных людей. Царский духовник Благовещенский протопоп Федор Бармин, боярин князь Федор Скопин-Шуйский да Иван Федоров довели о том до сведения государя, и он приказал разыскать боярам. Бояре приеха­ли в Кремль на площадь, к Успенскому собору, собрали черных людей и стали спрашивать: кто зажигал Москву? Толпа закричала: «княгиня Анна Глинская с сво­ими детьми и с людьми волховала, вынимала сердца человеческие, клала их в воду, да тою водою, ездячи по Москве, кропила — и оттого Москва выгорела!» На пло­щадь явился и Юрий Глинский, родной дядя государя; но, слыша такое ужасное об­винение, поспешил укрыться в Успенском соборе. Озлобленная чернь бросилась за ним, убила его в самой церкви и поволокла труп на торговое место, где обыкновен­но совершались казни; побили и многих людей его, а имущество разграбили. На третий день после этого толпа приходила к царю в село Воробьево и требовала вы­дачи Анны Глинской и кн. Михаила Глинского, и только строгие меры, принятые Иваном IV, заставили ее разбежаться³. Как в смерти Марии Тверской подозревали участие волшебства, так к тому же обычному обвинению прибегли и противники Адашева и Сильвестра, при кончине царицы Анастасии (1560 г. ); по свидетельству Курбского⁴, они говорили, «аки бы счаровали ее оные мужи»⁵, и советовали царю не допускать их перед свое лицо: «аще припустишь их к себе на очи, очаруют тебя и детей твоих... обвяжут тя паки и покорят аки в неволю себе»; и до сих пор держали тебя, великого государя, словно в оковах, «а то творили они своими чаровствы, аки

¹ П. С. Р. Л., IV, 295-6; Карамз. И. Г. Р., изд. 2. VII. 137.

² Сказания кн. Курб., изд. 2, 101—2.

³ Царствен, книга (СПБ., 1769). 137-143.

⁴ Сказан, кн. Курб., 76.

⁵ Испрашивая церковного разрешения на четвертый брак, Иван IV говорил, что первая жена его изведена «вражиим наветом и злых людей чародейством и отравами». — Др. Рос. Вивлиоф., XIII, 104.

очи твои закрывающе, не дали ни на что зрети, хотяще сами царствовати и над всем владети». Внушения эти должны были производить сильное влияние на восп­риимчивую и подозрительную душу Ивана Грозного, который относительно веры в колдовство стоял не выше своих современников. Так, знаменитый воевода князь Михаил Воротынский, обвиненный в тайных сношениях с ведьмами, был предан им жесточайшим пыткам. Связанного князя привели и поставили перед царем, ко­торый сказал ему: «се на тя свидетельствует слуга твой, иже мя еси хотел счаровати и добывал еси на меня баб шепчущих». Воротынский отвечал: «не научихся, о ца­рю! и не навыкох от прародителей своих чаровать и в бесовство верити, но Бога единаго хвалити... А сей клеветник — мой есть раб и утече от меня, окравши мя: не подобает ти сему верити и ни свидетельства от таковаго примати, яко от злодея и от предателя моего, лжеклевещущаго на мя!» По царскому повелению, Воротын­ского положили на бревно между двух огней и начали медленно поджаривать, при­чем сам Грозный жезлом своим подгребал к его обнаженному телу горячие уголья. После пытки еле живого князя повезли в ссылку на Белоозеро, но на дороге туда он скончался¹. Если верить Горсею, Иван IV в последние годы жизни вполне отдался предрассудкам своего века. Зимою 1584 года явилась комета; больной царь вышел на Красное крыльцо, долго смотрел на нее и потом, изменившись в лице, сказал окружающим: «вот знамение моей смерти!» Встревоженный этой мыслею, он ре­шился прибегнуть к волшебству: по его указу, на севере России² было собрано до шестидесяти чародеек; привезенные в Москву, они содержались здесь под стражею, и царский любимец Богдан Вельский ежедневно посещал их, выслушивал и пере­давал царю их предвещания. Колдуньи утверждали, что светила небесные враждеб­ны для государя и что он умрет 18-го марта. Царь пришел в бешенство и высказал желание, чтобы в этот самый день лживые колдуньи были преданы сожжению. Ут­ром 18-го марта он почувствовал себя лучше и послал Вельского объявить чародей­кам: какая ожидает их казнь за ложное предсказание. «Не гневайся, боярин! — отве­чали они, — день начался с восходом солнца, а кончится только с его закатом». Между тем царь собирался играть в шахматы, начал было расставлять шашки, но вдруг упал в обморок и вскоре затем испустил последнее дыхание³. Под 1570 годом Псковской летописи находим интересное свидетельство, что Иван Грозный, по возвращении из ливонского похода, приблизил к себе «немчина лютого волхва, нарицаемого Елисея, и бысть ему любим». Это был медик Бомелий, родом голландец. Он навел на царя «страхование» (боязливое недоверие к своим), «на русских людей царю возложи свирепство, а к немцам на любовь преложи». Это влияние иноземца летописец объясняет так: узнали безбожные немцы посредством гаданий, что быть им от русского государя разоренным до конца, и того ради прислали к нему такого злого еретика, «понеже русские люди прелестни и падки на волхование»⁴.

Из крестоцеловальных записей на верность царям Борису Годунову, Василию Шуйскому и Михаилу Федоровичу видно, до какой степени сильна была в ту эпоху вера в возможность и могущество волшебных чар; по всем городам и селениям подданные обязаны были клясться: «а лиха мне государю, царице и их детям не хотети, не мыслити и не делати никоторою хитростию — ни в естве, ни в питье, ни в платье, ни в ином чем никакого лиха не учинити, и зелья лихаго и коренья не давати и не испортити; да и людей своих с ведовством да со всяким лихим зельем и с

¹ Сказ. кн. Курб., 99—100.

² Между Холмогорами и Лапландией.

³ О. 3. 1859, IX, 113-5; Библ. для Чтен. 1865, V, 63-65; Карамз. И. Г. Р., IX, 433.

⁴ П. С. Р. Л., IV, 318.

кореньем не посылати, а ведунов и ведуней не добывати на государево лихо, и их, государей, на следу всяким ведовским мечтанием не испортити, ни ведовством по ветру никакого лиха не посылати и следу не выимати». Всякий, кто узнает о подо­бных злых умыслах другого человека, должен схватить его или сделать на него из­вет¹. О Борисе Годунове, еще правителе при царе Федоре Ивановиче, рассказывает­ся в одной современной повести, что он по разным городам собирал волхвов и ку­десников и их «волшебством и прелестию сотвори, яко и сам царь Федор Иванович вельми любляше его». В Морозовскую летопись занесено любопытное известие, будто волхвы предсказали Борису, что ему суждено царствовать, но что царствова­ние его будет недолгое: «призвав к себе волхвов и волшебниц, и вопроси их: воз­можно ли вам сие дело усмотрети... буду ли я царем? Врагоугодницы же ему сказаша: истинно тебе возвещаем, что получиши желание свое — будеши на царствии московском; только на нас не прогневайся... недолго твоего царствия будет, только семь лет. Он же рече им с радостию великою и лобызав их: хотя бы седмь дней, только бы имя царское положити и желание свое совершите!»² В старину ни одно важное дело не обходилось без обвинений в чародействе, и вот когда началось след­ствие об убиении царевича Димитрия, то в числе показаний, отобранных от раз­личных лиц, встречаем и такие: была у Михайла Битяговского юродивая женочка и хаживала к царице Марье³ «для потехи», и как царевичу приключилась смерть, ца­рица Марья приказала ту женку отыскать и убить — за то, что она царевича порти­ла; а Михайло Нагой велел убить Битяговского, который с ним почасту бранивался и уличал, будто он добывает на государя и государыню ведунов и хочет их портить. Между этими ведунами назван был Андрюшка Мочалов, которого предписано бы­ло сыскать и в оковах (по рукам и ногам) привезти в Москву с великим береженьем; что было потом с Мочаловым? — неизвестно". Ко времени царя Федора Ивано­вича относится розыск над ведунами, которые сгубили в Астрахани крымского ца­ревича Мурат-Гирея. В 1591 г., рассказывает летопись, басурмане прислали из Крыму ведунов, и те испортили царевича. Воеводы, видя его болезнь, привели к не­му лекаря-арапа. Лекарь отозвался, что «его излечить не можно, покаместа сыщет ведунов, кои его портили; и взя с собою людей русских и пошел в юрты, и в юртах переимал ведунов, и приведе к нему и муча их... Ведуны ему рекоша: буде де кровь их не замерзла⁵, ин де можно пособить. Тот же арап, «многий знатец, повеле им ве­дунам из себя метати кровь в лохань. Они же из себя выметали всю кровь, кои татарове и татарки перепорчены с царевичем». Лекарь спросил: «коево чья кровь? И они начаша сказывати все по ряду; коя де кровь не замерзла, и тою кровью помажут ко­торого татарина или татарку, и он жив станет; царевича же кровь и царицына все замерзли, и они сказали, что им живым не быть». Воеводы дали знать о том в Мос­кву; царь Федор послал в Астрахань Астафья Пушкина и велел ему учинить розыск и «тех ведунов пытать накрепко, по чьему умышлению царевича и царицу и татар испортили? и пытав их, государь велел пережечь». По приезде в Астрахань Пушкин принялся за пытки, но ничего не мог доискаться. Тогда пришел арап и посоветовал вложить колдунам в зубы конские удила, повесить их за руки и бить не по телу, а по стене против них, «и они все почали сказывати. Воеводы же, пытав их, велели жечь; а жег тот же арап своим мастерством. А как стали их жечь, и туто слетелися сорок и

¹ Ак. Арх. Эксп., II, 10, 44; Доп. к Ак. Ист., II, 1; Юрид. Ак., 333.

² Карамз. И. Г. Р., X, примеч. 221.

³ Мать Димитрия.

⁴ Собр. Гос. Грам. и Дог., II, стр. 107, 118, 123.

⁵ Т. е. не сгустилась. У Карамзина (И. Г. Р., X, примеч. 254) вместо этого слова стоит: «не умерла».

ворон многое множество... и как их пережгли — и они (птицы) все исчезли. А на пытках те ведуны сказывали, что портили царевича и царицу и татар — пили из них из сонных кровь»!. Вероятно, смерть татарского царевича, его жен и людей произошла от тайной отравы, но была приписана ведунам, на которых (как мы зна­ем) нередко падало обвинение в том, что они высасывают человеческую кровь. Ле­тописец передает это событие по тем слухам, какие ходили о нем в народе, и пото­му обставил свой рассказ суеверными подробностями, очевидно заимствованными из народных преданий о колдунах и вампирах. Приведенные на пытку, ведуны «мо­рочили» своих палачей, отводили им глаза и до тех пор оставались нечувствитель­ными к мукам, пока хитрый лекарь не научил ударять по стене (сравни стр. 221, 274, 282, 286). По воцарении Бориса Годунова он подозрительно смотрел на окру­жающих его бояр, из которых многие вели свой род от Рюрика, а другие были в свойстве с вымершим царским домом. Опасаясь крамол, он охотно выслушивал доносчиков, награждал их поместьями и деньгами и тем самым поощрял боярских холопей к шпионству и ложным изветам на своих господ. Наиболее легкий способ обнести кого бы то ни было в государственной измене и заставить верить своему доносу — было обвинение в чарах против государева здоровья. Таков извет сделан был на Романовых. Летописец рассказывает об этом так: дворовый человек и казна­чей боярина Александра Никитича Романова, Второй Бартенев, пришел тайно к дворецкому Семену Годунову и объявил ему: «что ми царь повелит сделать над го­судари моими, то и сотворю!» Дворецкий обрадовался и возвестил царю Борису; а «Борис велел ему сказать многое свое жалованье. Семен же умысли со Вторым и наклаша всякого коренья в мешки, и повелел ему положити в казну Александра Никитича. Той же Второй, сотворя тако, прииде доводить на государя своего». По­следовал обыск, коренье было вынуто, привели Романовых Федора Никитича с братьями, отдали их под стражу, пытали и потом сослали в отдаленные места². О Василии Шуйском в хронографе Кубасова сказано, что он «к волхвованию прилежаше»³; а по свидетельству Петрея⁴, он, желая поддержать себя на престоле, соби­рал отовсюду колдунов и колдуний и для их ведовских дел приказывал вынимать из живых коней сердца и вырезывать плод из беременных женщин: когда колдуны чаровали и творили заклятия — царские войска одерживали верх над неприятелем, а когда чары прекращались — в то время одолевали поляки.

При царе Михайле Федоровиче в 1632 г. была отправлена во Псков грамота с за­прещением, под смертною казнию, покупать у литовцев хмель; потому что послан­ные за рубеж лазутчики объявили, что есть в Литве баба-ведунья и наговаривает она на хмель, вывозимый в русские города, с целию навести чрез то на Русь моро­вое поветрие⁵. В то же царствование 1625 года велено было выслать в Москву из Верхотурья протопопа Якова, вместе с «воровским кореньем», так как во время обыска у него найдены были в коробье: трава багрова, три кореня да «комок перхчеват бел», а в допросе он сам показал, что снадобья эти дал ему казак Степанко Козьи

¹ Летоп. о многих мятежах, 15—16.

² Лет. о мног. мятеж., 56—60. Федор Никитич был пострижен и сослан в Антониев Сийский мона­стырь, а Александр Никитич в Усолье-Луду к Белому морю. Есть еще известие, что Михайло Молча­нов «за воровство (в древнем значении этого слова) и чернокнижество был на пытке кнутом бит». — Карамз. И. Г. Р., XII, примеч. 49.

³ Рус. Дост., 1, 175.

⁴ Ч. О. И. и Д. 1866, 11, 627.

⁵ Ак. Арх. Эксп., III, 197. Патриарх константинопольский извещал однажды Михаила, чтобы он ос­терегал свое здоровье от грамот туре кого царя и его подарков, потому что султан имеет на него досаду за мир с Польшею: так не было бы какого «насылочного дурна». — Истор. Рос. Соловьева, IX, 449.

Ноги¹. Подобный же случай известен нам от XIV столетия, когда на берегах Вожи схвачен был поп, пробиравшийся из орды с мешком «злых и лютых зелий»; «истязавше много», отправили его в заточение на Лачь-озеро². В 1628 г., по доносу архи­мандрита нижегородского Печерского монастыря и по указу патриаршему, был ро­зыск над дьячком Семейкою, который держал у себя «недобрые ересные» тетради да приговору несколько строк. Семейко показал, что тетради он поднял в одной ка­менной башне, а заговор дал ему стрелец и писан он «к борьбе» (т. е. на охрану в бою). По осмотру, тетради оказались гадательные, называемые Рафли, по которым (как известно) ворожили во время судебных поединков («поля»). Тетради эти были сожжены, а дьячок сослан в монастырь, где велено было сковать его по ногам в же­леза и приставить к черным работам, а причастия не давать ему впредь до патриар­шего разрешения, исключая только смертного часу³. В 1660 г. подана была чело­битная на другого дьячка Ивана Харитонова в том, что он травы рвет и коренья ко­пает по лугам, и свадьбы отпущает, и жены с младенцами к нему часто приходят. При челобитной приложены в улику два заговора, писанные Харитоновым: один на заживление ран, а другой на умиление «сердца сердитых людей»⁴. Из этих дан­ных следует заключить, что до начала XVIII столетия белое духовенство немного чем превосходило в умственном развитии другие классы общества и разделяло с ними одинаковые предрассудки. Статья о ложных книгах говорит: «суть же между божественными писан(ь)ми ложная писания — насеяно от еретик на пакость неве­жам попом и дияконом: льстивые зборники сельские и худые маноканонцы (номоканонцы) по молитвеником — у сельских, у нерассудных попов, лживые молитвы, врачевал(ь)ные, о трясавицах и о нежитех и о недузех, и грамоты трясавскыя пи­шут на просфирах⁵ и на яблоцех, болезти ради; все убо то невежди деют и держат у себя от отец и прадед, и в том безумнии гинут»⁶. В грамоте на основание Львовско­го братства (1586 г. ) сказано: «а если бы был который поп чаровник или ворожбит книжный, или ворожку и волшебницу, або чаровницу при церкви держал, или в ме­сте, или в селе, или бы сам до ворожек ходил или кого посылал... оповедати его епи­скопу, да приметь суд по правилом св. отец»⁷. Здесь, конечно, указаны случаи — не только возможные, но и бывалые в жизни. Процессы о вынутых травах, кореньях, заговорных письмах и других волшебных снадобьях составляли в XVII веке весьма обыкновенное явление. В 1666 году послан был в Кирилло-Белозерский мона­стырь, на исправление, посадский человек Аничка Громников за то, что учился «за­говорным словам» — с целию отомстить недружбу; велено было везти его скован­ным и бережно, а в монастыре держать под началом до государева указу⁸. В тревож­ное время восстания Стеньки Разина известны два случая сожжения за чародейство (1671—2 годов). Когда Юрий Долгорукий двинулся с войском к Темникову, то жи­тели вышли к нему навстречу с крестами и иконами, молили о прощении и выдали двух попов, как главных заводчиков смуты, и старицу, которая «войско себе сбира­ла и с ворами вместе воровала, да с нею же принесли воровские заговорные письма и коренья». Воевода приказал их пытать и огнем жечь, и «вор-старица в расспросе и

¹ Ак. Ист., III, 137.

² П. С. Р. Л., VIII, 33.

³ Ак. Арх. Эксп., III, 176.

⁴ Волог. Г. В. 1843, 23.

⁵ О том же упоминает и грамота 1551 года. — Ак. Арх. Эксп., I, 232.

⁶ Летопись занятий Археогр. ком., I, 41.

⁷ Памяти., изд. Киев. Врем. Коммис, III, 17—18.

⁸Доп. к Ак. Ист., V, 12.

с пытки сказалась: зовут ее Аленою, родиною де она города Арзамаса Выездные слободы крестьянская дочь и была замужем тое ж слободы за крестьянином, и как де муж ее умер — и она постриглась и была во многих местех на воровстве и людей портила; а в нынешнем 1671 году пришед она из Арзамаса в Темников и сбирала с собою на воровство многих людей... и стояла в Темникове на воевоцком дворе с ата­маном с Федькою Сидоровым и его учила ведовству». Попов повесили, а «вора-ста­рицу за ее воровство и с нею воровские письма и коренья» сожгли в срубе¹. Точно так же в Астрахани был заживо сожжен бунтовщик Кормушка Семенов — за то, что у него найдена тетрадка с заговорами². В 1674 году в Тотьме сожжена в срубе, при многочисленном стечении народа, женка Федосья, оговоренная в порче; перед са­мою казнию она заявила, что никого не портила, а поклепала себя при допросе, не стерпя пытки³. Судебный розыск сопровождался в эту эпоху страшными истязани­ями; жестокость пыток была такова, что, с одной стороны, она действительно вы­нуждала обвиняемых к оговариванию себя в небывалых преступлениях, а с другой, заставляла их прибегать к помощи чар и заклятий, дабы тело свое сделать нечувст­вительным к боли. Так, в 1648 г. устюжанин Ивашка, прозвищем Солдат, когда во время розыска вынули у него из-под пяты какой-то камень, повинился, что сидел с ним в тюрьме разбойник Бубен и учил его ведовству — как от пытки оттерпеться; надо-де наговаривать на воск эти слова: «небо лубяно и земля лубяна, и как в земле мертвые не слышат ничего, так бы имярек не слыхал жесточи и пытки!»⁴ В разряд­ной книге 1675 года записаны два краткие известия: одно — о Григории Косагове, на которого духовник его подал извет, будто он держит у себя еретические книги, и по тому извету царь приказал Косагова послать к патриарху для исследования и оч­ной ставки с обвинителем; другое — о боярине князе Федоре Куракине, которому велено было не съезжать с своего двора до государева указу — за то, что он держал у себя в доме «ведомую вориху девку Феньку, слепую и ворожею»; самую Феньку, вместе с дворовыми людьми Куракина, велено было пытать жестокою пыткою комнатным боярам да дьяку тайных дел, и которых людей станет она оговари­вать — тем давать с нею очные ставки и пытать их накрепко⁵. В 1677 году приведен был в съезжую избу бобыль Олонецкого уезда Калинка Ортемьев, и вынуты у него из узлов: травы, коренье, табак, кость жженая с воском, змея и летучие мыши; а в расспросе и с пытки показал, что все эти снадобья дал ему коновал Симон-немчин. Велено было пытать его вторично и допрашивать с великим пристрастием и что он покажет — о том донести государю. Чем кончилось это дело? — неизвестно⁶. Дру­гой подобный же процесс, вызванный волшебными «узлами» (наузами), был в 1680 году. Иноземец Зинка Ларионов сделал донос на нескольких крестьян в лихих кореньях и подал в приказную избу поличного «крест медный да корешок невелик, да травки немного — завязано в узлишки у креста». Из числа обвиняемых Игнашка Васильев признал крест своим и на расспросе показывал: корень тот «девесилной, а травка де ростет в огородах, а как зовут ее — того он не ведает; а держит он тот корешек и травку от лихорадки, а лихих де трав и коренья он не знает и за дурном не хо­дит». По осмотру посадского человека Якушки Паутова оказалось, что корень име­нуется «девятины — от сердечные скорби держат, а травишко держат от гнетениш-

¹ Матер, для истории возмущ. Ст. Разина, 107—8.

² Ак. Ист., IV, 202, LXXV.

³ Истор. Рос. Соловьева, XIII, 167.

⁴ Ibid., X, 164.

⁵ Дворц. Разряды, III, 1288, 1428.

⁶ Доп. к Ак. Ист., VIII, 29.

ные скорби (лихорадки), а лихаго де в том ничего нет». Другой подсудимый объя­вил, что ему положили в зеп¹ травы в то время, как он был на кружечном дворе пья­ный, в беспамятстве. Крестьян, оговоренных иноземцем Зинкою, пытали, а потом били батогами, чтоб вперед неповадно было напиваться до беспамятства и носить при себе коренья².

Обвинения в чародействе нередко возникали из чувства личного недоброжела­тельства, ненависти и мести; при этом хватались за первое неосторожное слово, сказанное в раздражении, запальчивости, спьяну или ради шутки. От времен царя Алексея Михайловича дошло до нас судное дело между Никитою Арцыбашевым и Иваном Колобовым. Сначала Арцыбашев, в поданной им челобитной, обзывал Ко­лобова кудесником и утверждал, будто видел у него «волшебные заговорные пись­ма», которыми тот испортил его жену и околдовал бояр и воевод; а потом против­ники помирились и подали заявление, что желают прекратить это дело, что Никита возбудил его затейкою, исполняя свою недружбу, так как между ними и допреж се­го были многие тяжбы в поместном приказе и взаимные иски о бесчестье³. В 1636 году в ошмянскую гродскую книгу записана жалоба арендатора еврея Гошка Ескевича на крестьянина Юрка Войтюлевича: был Юрко у него в доме, пил горелку с своими знакомыми и задумал сделать ему зло — «здоровья позбавити». Как только вошел Гошко в светлицу, то Юрко «с чародейскою приправою» подал ему из своих рук стакан водки, молвя: «привитайте!» Жид взялся за стакан, но с великого страху руки у него затряслись, и он пролил горелку. Тогда Юрко погрозил ему пальцем и сказал: «это тебе не пройдет даром!», а Гошко, припомнив, что на него Войтюлевича «от многих людей поголоска идет, же чарами своими шкодит», начал протестовать перед людьми на тот случай, если бы ему, его жене или деткам учинился какой ущерб в здоровье. — Что ж с того? — отвечал Юрко: «на мне не все угонишь!» На ту пору вошел в светлицу сын хозяина, четырехлетний мальчик; люди же сказывают: «кгды чаровник при своих делах будет удареный», то его чары будут недействитель­ны, и потому Гошко бросился на Юрка и стал его бить; их тотчас же развели, и Юр­ко отправился домой. Как нарочно, к вечеру того же дня сын еврея Гошка впал в тяжкую болезнь, которая (как свидетельствует сделанный осмотр) так иссушила его, что только и остались кожа да кости. Виновником этой болезни отец признал Юрка Войтюлевича и подал на него жалобу; как велось это дело и чем оно окончи­лось? — мы не знаем. В книгу полоцкой ратуши 1643 года занесен процесс по обви­нению в чародействе Василия Брыкуна. Обвинителями его были полоцкие мещане: а) Януш, сын Толстого, жаловался, будто Василий Брыкун, прийдя на Велик день с улицы, делал на стенах нарезки и похвалкою своею чаровницкою молвил жене Яко­ва Толстого: «конечне сгинешь! не того зацепила!» Так и случилось: «мусела она на тот свет идти, нарекаючи на Брыкуна». b) Яско Павловович доносил: поссорился он с Брыкуном, и тот молвил ему в очи: «ты, Яско, сгинешь с маетностью своею, так-

¹ Карман.

² Ак. Юрид., 30; см. также в Летоп. занятий Археогр. Ком., I, 17—указание на оговор одной чере­миски в порчах отравным зельем. Замечательно, что рядом с этими преследованиями за держание при себе трав и корений — сам благочестивый царь Алексей Михайлович приказывал стольнику Матюшкину высылать крестьян в купальскую ночь для сбора сереборинного цвету, интериновой и мятной трав и дягильного корня, а сибирским воеводам предписывал разведывать про лекарственные травы и присылать их в Москву. — Доп. к Ак. Ист., III, 71; VI, 127. Такое противоречие легко уживалось, пото­му что зелья бывают разные: и лихие, и добрые, а недостаток научных сведений и дух взаимного недо­верия заставляли всякой раз, когда находили у кого-нибудь неведомый корень или траву, подозревать злой умысел.

³ Новгор. Сборн. 1865, II.

же и дом твой; будешь волочиться — где день, где ночь!» И что же? — слова эти сбылись в течение одного года, с) Иван Бык подал заявление, что Брыкун похва­лялся перед ним, его женою и детьми: «будете один от другого, увадзевшись з' со­бою, бегать з' дому своего!» — и вслед за тем двое сыновей его ушли неведомо куда, да и с женой та же беда: «бежит на лес, детей своих не любит!» Как-то Бык стал усовещевать Брыкуна: «Незбожный человече! покуль я того маю терпеть от тебе, што мои дети и жена будут бегать?», а случилось то у ворот, где были складены дрова. — Не только жена и дети, — отвечал Брыкун, — но если «скажу на тые дрова, которые склал ты под моею стеною, заразом и з'грунту выверну их вон!» — и в ту же минуту дрова действительно полетели сажени на три от земли, d) Исаку Кондратовичу молвил однажды Брыкун: «ты конечне за два годы усе твое добро з' дому як метлою выметешь, и сам вязенья натерпишься!» Так и сталося: в тот же день вечером из­дохла у него корова, а в продолжение года погибло до тридцати лошадей, коров и свиней, и сам он попал в тюрьму. А лиходей еще насмехается: «знай, говорит, Бры­куна! не сварься со мною; ото ж тобе за мое!» е) Мещане слободы Белчицкой Хома Гуща и Петр Демидович заявили, будто покойный Аникей Кожемяка хворал целый год; а умирая — говорил: «ни от кого иду на тот свет в той мое

Поиск по сайту: