XXIII. Облачные девы и жены 19 страница

¹ Ж. М. Вн. Д. 1848, ч. XXII, 130. По лужицкому поверью, ребенок, не окрещенный до шести не­дель, непременно будет подменен. — Neues Lausitz. Magazin 1843, III—IV, 332.

² Громанн, 115.

³ Новгор. сборн. 1865, 1, 284.

⁴ Статья Кукулевича, 91, 100.

⁵ Стр. 121—2, Пантеон 1855, V, стат. Вагилевича о гуцулах, 50.

⁶ Родильницы.

⁷ Высматривают.

⁸ Безобразное, горбатое и кривоногое.

⁹Подкинутое.

¹⁰ Сжались.

¹¹ Похищают.

¹² Громанн, 13—14, 114; Beiträge zur D. Myth., II, 245.

щенного младенца лешие кладут в колыбель связку соломы или полено, превращая ту и другое в живого ребенка¹; иногда же оставляют свое родное детище — безобраз­ное, глупое и обжорливое. До одиннадцати лет подменыш только ест, пьет, спит и оглашает избу пронзительным криком, не обнаруживая никаких признаков ума; но зато бывает силен, как добрый конь. Когда ему исполнится одиннадцать лет, он обыкновенно убегает в леса; если же и после того остается между людьми, то дела­ется страшным колдуном и губителем христианских душ. Малорусский рассказ² дает подменышу черты, отождествляющие его с эльфами: «з' одною жинкою було ос яке привидение. Що пийде в поле жать, або брать конопли, да поставить у печи страву, дак хтось повiймае з' печи горшки да-й повиjидае все чисто. Думала-дума­ла, щоб воно значило? — нияк не збагнула. Прийде — двери позамикани, а в хати тилько й зоставалась що мала дитинка, може в пив года, у колисци», и не смотря на то, все кушанья съедены. Бросилась к знахарке; эта послала ее в поле, а сама спря­талась в хате и смотрит: «коли ж дитина скик из колиски! Гляне, аж то вже не дитина, а дид — сам низенький, а борода оттакéлезна!» Повынимал из печи горшки, по­ел все яства и снова сделался ребенком. «Тоди знахарка за его; поставила на деркач (голик, веник) и почала обрубовать деркач пид ногами. Воно кричит, а вона рубае; воно кричит, а вона рубае. Дали бачить, що попавсь у добри руки, зробивсь изнов дидом дай каже: вже я, бабусю, перекидавсь не разь дай не два; був я спершу рибою, потим изробивсь птахом, мурашкою, звирукою, а се ще попробував буть чолови­ком. Так нема лучче, як жить миж мурашками, а миж людьми — нема гирше!» За­хватывая детей, лешие уносят их в густые дебри или скрывают в подземных пеще­рах, где они становятся такими же лесовиками, если не будут освобождены вовре­мя; взрослые девицы принимаются лешими в жены. Чтобы освободить этих несча­стных — единственное средство служить молебны (поверье, возникшее уже в хри­стианскую эпоху); такое средство действительно лишь в том случае, если они во все время пребывания своего между лешими ни разу не отведают их пищи. Только тог­да выдают лешие своих пленников и выносят их на то самое место, откуда похити­ли; но и воротясь в людской мир, эти невольные соучастники иной жизни между духами надолго сохраняют следы их рокового влияния: подобно тем, которыми ов­ладевают эльфы, они бывают дики, угрюмы, слабоумны и насилу привыкают к че­ловеческой речи³. По указанию хорутанской приповедки дитя, которому случилось погостить у вил («vu pušine»), долго потом носило на себе вилинский дух⁴. Так как стихийные духи постоянно смешиваются с нечистою силою, то рядом с приведен­ными поверьями существует убеждение, что и самые черти похищают и подмени­вают младенцев. Убеждение это, общее всем индоевропейским народам, послужило источником многих сказок, в которых нечистый дух, являясь к отцу, не ведающему о беременности своей жены, вызывается помочь ему в нужде, если он отдаст ему то, чего не знает дома⁵. Черти уносят детей — или еще не окрещенных, или прислан­ных матерями, или пораженных родительским проклятием. Рассказывают даже, что если обряд крещения будет почему-либо не докончен или совершен пьяным попом, то ребенок делается полонянником «чернородных демонов»⁶. Присланный

¹ Сравни с сказаниями о происхождении человека из обрубка дерева. — т. II, 239—246.

² Кулиш, 11, 34.

³ Памяти, книжка Архангел, губ. 1864, 52—53; Абев., 234; Совр. 1856, XI, смесь, 28, 33, 38; О. 3. 1848, IV, Смесь, 138; Рус. Дневник 1859, 37; Н. Р. Ск., VII, 33.

⁴ Сб. Валявца, 60—62.

⁵ Н. Р. Ск., V, 23; VI, 48, 49; Н. Р. Лег., стр. 177-180; сб. Валявца, 193; Семеньск., 33—34; Иллюстр. 1848, № 27 (литовский рассказ о Румшисе); Нар. сл. раз., 78—79; Гальтрих, 26; Вольф, 199; Ск. норвеж., I, 9.

⁶ Щапов, 32, 36—37; Ж. М. Н. П. 1840, XI, 81.

(задавленный во сне) младенец достается нечистым; чтобы освободить его, мать должна простоять три ночи в церкви — в кругу, очерченном рукою священника, и тогда в третью ночь, как только пропоют петухи, черти отдадут ей мертвого ребен­ка¹. О проклятых, отверженных родителями, в нашем простонародье ходит много рассказов, как они пропадали и потом были освобождаемы. Жил в Заонежье старик со старухою, кормился охотою, и была у него собака — цены ей нет! Раз попался ему навстречу хорошо одетый человек: «продай, говорит, собаку, а за расчетом при­ходи завтра вечером на Мянь-ropy. Старик отдал собаку, а на другой день отпра­вился на верх горы и очутился в большом городе, где живут лембои (черти); оты­скал дом своего должника: тут гостя накормили, напоили, в бане выпарили. Парил его молодец и, покончив дело, пал ему в ноги: «не бери, дедушка, за собаку денег, а выпроси меня!» Дед послушался: «отдай, говорит, мне добра молодца: заместо сына у меня будет». — Много просишь, старик! да делать нечего, надо дать. По возвраще­нии в село сказывает молодец старику: «ступай ты в Новгород, отыщи на улице Рогатице такого-то купца». Старик пошел в Новгород, попросился к купцу ночевать и стал его спрашивать: «были-ль у тебя дети?» — Был один сын, да мать в сердцах крикнула на него: лембой те возьми! Лембой и унёс его. «А что дашь, я тебе ворочу его?» Оказалось, что добрый молодец, которого вывел старик от лембоев, и был тот самый купеческий сын. Купец обрадовался и принял старика со старухою к себе в дом². Одна мать прокляла свою дочь на Светло-Христово Воскресенье, и нечистая сила похитила девушку. Случилось как-то бедному солдату раздуматься о своем житье-бытье: «эх, сказал он, плохое житье! хоть бы чертовка за меня замуж пошла!» И явилась к нему ночью эта самая девица; он сейчас крест ей на шею и повел ее в церковь. Нечистые начали пугать солдата разными страхами; виделось ему, будто горы на него катились, провалы разверзались, кругом все пожаром охватывало, да он не убоялся — шел себе бодро, привел девицу в церковь и ранним утром обвен­чался с нею. Вот еще любопытный рассказ, записанный во Владимирской губер­нии: жил старик со старухою, и был у них сын, которого мать прокляла еще во чре­ве. Сын вырос большой и женился; вскоре после того он пропал без вести. Искали его, молебствовали об нем, а пропащий не находился. Недалеко в дремучем лесу стояла сторожка; зашел туда ночевать старичок-нищий и улегся на печке. Спустя немного слышится ему, что приехал к тому месту незнакомый человек, слез с коня, вошел в сторожку и всю ночь молился да приговаривал: «Бог суди мою матушку — за что прокляла меня во чреве!» Утром пришел нищий в деревню и прямо попал к старику со старухой на двор. «Что, дедушка! — спрашивает его старуха, — ты чело­век мирской, завсегда ходишь по миру, не слыхал ли чего про нашего пропащего сынка? Ищем его, молимся о нем, а все не объявляется». Нищий рассказал — что ему в ночи почудилось: «не ваш ли это сынок?» К вечеру собрался старик, отпра­вился в лес и спрятался в сторожке за печкою. Вот приехал ночью молодец, молит­ся Богу да причитывает: «Бог суди мою матушку — за что прокляла меня во чреве!» Старик узнал сына, выскочил из-за печки и говорит: «ах, сынок! насилу тебя оты­скал; уж теперь от тебя не отстану!» — Иди за мной! — отвечал сын, вышел из сто­рожки, сел на коня и поехал; а отец вслед за ним идет. Приехал молодец к пролуби и прямо туда с конем — так и пропал! Старик постоял-постоял возле пролуби, вер­нулся домой и сказывает жене: «сына-то сыскал, да выручить трудно; ведь он в воде живет!» На другую ночь пошла в лес старуха и тоже ничего доброго не сделала; а на третью ночь отправилась молодая жена выручать своего мужа, взошла в сторожку и спряталась за печкою. Приезжает молодец, молится и причитывает: «Бог суди мою

¹ Абев., 197; Иллюстр. 1846, 332.

² День 1862, №52, стр. 14.

матушку — за что прокляла меня во чреве!» Молодуха выскочила: «друг мой сер­дечный, закон неразлучный! теперь я от тебя не отстану!» — Иди за мной! — отве­чал муж и привел ее к пролуби. «Ты в воду, и я за тобой!» — говорит жена. — Коли так, сними с себя крест. Она сняла крест, бух в пролубь — и очутилась в больших палатах. Сидит там сатана на стуле; увидал молодуху и спрашивает ее мужа: «кого привел!» — Это мой закон! «Ну, коли это твой закон, так ступай с ним вон отсюдова! закона разлучать нельзя». Выручила жена мужа и вывела его от чертей на воль­ный свет1. Если мы сличим эти сказания с народными преданиями о стихийных духах, подпадающих в зимнюю пору заколдованию или проклятию и до возврата весны томящихся в царстве нечистой силы (в облачных горах и источниках), то необходимо должны прийти к заключению, что те и другие имеют одинаковые ми­фические основы. По русскому поверью, младенцы, проклятые родителями или умершие некрещеными, захватываются демонами и обращаются в кикимор. В их сообщество поступает также и гоша — мертворожденный ребенок, недоносок, вы­кидыш, уродец без рук и без ног, который поселяется в избе и тревожит домохозяев своими проказами (II, 54)².

¹ См. подобные же рассказы в Н. Р. Ск., V, 48; VIII, 19.

² Абев., 218; Пузин., 126; Иллюстр. 1845, 298.

XXV. Девы судьбы

Облачные девы, как хранительницы живой воды, наделяющей мудростью и предведением, как спутницы бога грозовых бурь, призванные, с одной стороны, приносить на землю младенческие души, а с другой — увлекать души усопших в загробное царство, явились в народных представлениях устроительницами судьбы человеческой. Согласно с этим, древние племена присваивали им эпитеты, обозна­чавшие их вещий характер и влияние на рождение, смерть и вообще на всю жизнь человека. Такие эпитеты впоследствии стали употребляться, как имена нарицатель­ные, и мало-помалу приняты были за прозвания особенного разряда божественных существ. Тем не менее предания и доныне удерживают многие черты первоначаль­ного сродства их с облачными и грозовыми нимфами. У славян девы эти называ­лись рожаницами, так как они присутствуют при рождении младенцев и определя­ют их судьбу при самом появлении на божий свет. Прежде всего обратим внимание на свидетельства азбуковников и Паисьевского сборника (XIV века). В последнем памятнике находим «Слово св. Григория о том, какое первое погани суще языци кланялися идолом и требы им клали»; в этом слове читаем: «извыкоша влени класти требы Атремиду и Артемиде, рекше Роду и рожанице; тации же египтяне. Також и до словен доиде се слов(о), и ти начаша требы класти Роду и рожаницам»¹. Желая указать на языческое происхождение веры в Род и рожаницу, проповедник сближает их с подобными же мифическими представлениями у других народов. По его мнению, Род и рожаница значили у славян то же, что у греков Артемида; для полного соответствия он придает ее имени и мужское окончание: Артемид², и про­тивопоставляет это новое имя — Роду, божеству мужеского пола. Одно из главней­ших свойств, приписанных Артемиде, касалось деторождения. Она считалась по­кровительницею женщин и брачных союзов, заведовала родами, разрешала пояс родильницы, играла роль повивальной бабки и кормилицы и вместе с тем была до-

¹ Поездка в Кирилло-Белозерск. монастырь, Шевырева, II, 33—34; Москв. 1851, V, ст. Срезневск., 52—64; Архив ист.-юрид. свед., II, полов. 2, 64—65.

² «Атремиду» поставлено, конечно, по ошибке писца вместо: «Артемиду».

брою пряхою, как бы одною из парк. Греки давали ей название Είλείυυια = рожа­ница¹: Гомер же знает не одну, а многих είλείυυιαι и видит в них дочерей Геры². С Артемидою сродна латинская богиня Natio (Nascio), которая, по свидетельству Цицерона, названа так потому, что ее попечению вверены роды жен (partus matronarum)³. Хотя Артемид, о котором упоминается в Паисьевском сборнике, и не существовал в греческой мифологии; но зато греки присвояли эпитеты рождаю­щих, производящих и Зевсу, и Посейдону. Та же творческая, призывающая к жиз­ни сила принадлежала Роду и рожаницам, на что указывают самые названия их, от­носящиеся к одному корню с словами: рожать или рождать, родитель, родильница, родной, рожèный, родина, роды, на-род, за-родыш, у-рожай, по-рода, родник и мн. др. Роже(а)ница в словаре Памвы Берынды определена так: «матиця, породеля, по­роженица». Словом род в древних памятниках означаются: родственники и потом­ки, земляки и целый народ, как образующийся чрез нарождение⁴; от теснейшего смысла слово это восходило к более широкому, по мере того, как человек от тесных, исключительно семейных и родовых связей переходил к связям и отношениям бо­лее широким — племенным и общинным. Но все эти понятия, усвоенные роду, вы­текли из того первоначального, основного его значения, по которому под ним разу­мелась производящая сила природы вообще. Еще теперь в народной речи слышит­ся выражение: «земля принялась за свой род»⁵. По указанию старинных азбуковни­ков, рожаницами «еллиньстии звездословцы наричють седмь звезд, глаголемых планиты, и кто в кую планиту родится — и по той планите любопрятса предвозвещати нрав младенца или к коим похотем естеством уклонителен будет. И того ради рождьшагось, якоже они мнят, в планиту Арис предглаголют тяжела быти нравом, яра же и гневлива и дерз(к)а во бранех; а в планиту Афродиту рождьшагось сласто­любива предглаголют быти и удобна на блудное смешение; сице же и в прочая пла­ниты рождьшихся предглаголют нравы, а не хотят окоянии они звездом-законицы разумети, яко не по естеству в человецех лежит злое, но по произволению». Назва­ния «планиты» и «зодий» так объяснены в азбуковниках: «планиты суть седмь звезд, иж на аерных седми поясех, кояждо на особом поясе: 1) Арис (Марс), 2) Ермис (Меркурий), 3) Завес (Юпитер), 4) солнце, 5) Афродита (Венера), 6) Крон (Са­турн), 7) Ккати ( Έχάτη ), еже есть луна. Сими звездами окаяннии звездословцы мнят ся угадывати человеческие нравы и счастие». «Зодиями наричют звездослов­цы дванадесять звезд, их же глаголют суща на седмом поясе аерном (следуют на­звания знаков зодиака). Сими звездами умовреднии астрологи мнятся угадывати счастия и добродейственное и злоденственное житие человеком»⁶.

Приведенные нами свидетельства, приписывая рожаницам влияние на рожде­ние, характер и счастие человека, вместе с тем указывают, что эти мифические де­вы стояли в таинственной связи с звездами. Простой, не просветленный наукою взгляд наблюдателя не различает планет от звезд, и если рожаницами названы в аз-

¹ Рожденная прежде своего брата-близнеца (Аполлона), Артемида тотчас же исполнила в отноше­нии к нему обязанности повивальной бабки. — Der Ursprung der Myth., 115.

² Илиада, XI, 270; XIX, 119.

³ Баски до сих пор верят в богиню судьбы (Sorsaina — от sors, sortio), как в «esprit qui préside à la naissance des enfans». — Архив ист.-юрид. свед., II, стат. Срезнев., 111.

⁴ Тюрина: Обществ, жизнь и земские отнош. в Др. Руси, 26—27; Сахаров., II, 89.

⁵ Обл. Сл., 192.

⁶ Мы пользовались рукописными азбуковниками из хранилища г. Погодина; сличи с текстом, на­печатанным у Сахарова, II, 159, 177—8, 182, и в Архиве ист.-юрид. свед., II, стат. Срезнев., 105: «рожденици — кумири елленьстии, их же погани влшением рождение нарицаху быти»; «рожденицы — свято дня рождениа младенца; в кой-же дьнь кто родится, той нрав и осудь (судьбу) приемлет».

буковнике собственно планеты, то такое ограничение было следствием того средне­векового астрологического учения, которое перешло к нам сравнительно уже в поз­днейшее время — в переводных книгах, известных под названиями: Астрономия, Зодий и др. Но как самое астрологическое учение возникло из древнейших народ­ных верований, общих всем племенам и востока и запада, — из верований, утверж­дающих зависимость жизни человеческой от сияния звезд; то понятно, почему оно всюду так легко было принимаемо и всюду пользовалось сочувствием массы. Оно ничего не говорило такого, что бы противоречило национальным преданиям. Этим объясняются и те постоянные протесты, с которыми вынуждена была выступать церковь против так называемого «звездословия». Древний переводчик хроники Григория Амартола употребляет выражение рождественное волшение — в смысле искусства предсказывать судьбу по звездам. «Немврод (читаем в этом памятнике), персомь старейшина бывь, наоучив тех звездочьтию и звездословью... От них же еллини рождьственное вльшвение навыкше, начешэ рождаемых под звездным дви­занием принашати, не бо звездочьтие и звездословие же и вльшвение от магоусей (магов) или персень начета быс»¹. То же значение придавалось словам: родословие, рожение и рождество. В старинном индексе, между книгами «отреченными», упо­минаются книги: а) Звездочетец, в которой «безумнии ищут дни рождения своего, санов получение и урока житию и бедных напастей, различных смертей и казней, в службах и в куплях и в ремеслах» и b) Рожденик, в которой указаны добрые и злые дни и часы и влияние их на судьбу нарождающихся младенцев². Кормчая книга (по рязанскому списку 1284 г. ) заносит на свои страницы запрещение 6-го вселенского собора (правило 61), направленное против тех, «иже в получаи верують и в родо­словие, рекше в рожаница»³. Подобные запреты и осуждения повторялись в различ­ных памятниках допетровской Руси. Иосиф Волоцкий, в обвинениях своих против жидовствующих, говорит: «и баснословна некаа и звездозакониа оучахоу и по звез­дам смотрити и строити рожение и житие человеческое, а писание божественное презирати, яко ничто же суще»⁴. Максиму Греку принадлежат «слово о том, яко промыслом божиим, а не звездами и колесом счастия вся человеческая устрояют­ся» и другое «противу тщащихся звездозрением предрицати о будущих»⁵. Поучение митрополита Даниила между другими, подлежащими церковному осуждению, суе­вериями упоминает: «случай, получение и рожение по звездословию»⁶. Автор До­мостроя упрекает своих современников: «в получая веруют, и в родословии, рекше в рожаницы, и в обаяние по звездословию»⁷. В одном поучительном слове конца XVI или начала XVII века читаем: «неразумнии человецы несвершеным своим разумом уверяют себе в преходныя звезды, рекше в зодейныя, и в том звездном хожении мятутся и гадание творят по сему, понеже безумнии людие верують в дванадесять преходных звезд и семь звезд больших планид; в них же невегласи веруют и волх­вуют, понеже ищут дней рожении своих и санов получение, в них же ищут рока жи­тию и бедных напастей и различных смертей и казней, в службах и в куплех и в ремеслех и в' ыных строениях»⁸. По древнеарийскому воззрению, душа представля-

¹ Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Срезнев., 106.

² Иоанн, экзарх болгарск., 211; Лет. рус. лит., т. IV, отд. 3, 109.

³ Летопись занятий Археограф. Коммис. 1861, 1, 29.

⁴ Правосл. Собесед. 1855 («Просветитель», 60).

⁵ Ibid., 1860, IV, 399; Описан, рукоп. синодальной библиот., II, отд. II, 582.

⁶ Пам. стар. рус. литер., IV, 202.

⁷ Времен., I, 42—43.

⁸ Лет. рус. лит., т. V, отд. 3, 100.

лась искрою небесного огня или звездою, возжигаемою при самом рождении мла­денца; как скоро звезда эта погасала, вместе с нею погасала и жизнь человека, а по­ка она горела — ее блеском и мерцанием условливались все его житейские радости и печали (= его светлые и черные дни). И доныне народные поверья связывают за­рождение младенца и его будущую судьбу с звездами. Над чьим домом упадает звезда, в той семье (по мнению поселян) девица утратила девственность = сделалась беременною. В одной песне сын, жалуясь на свою долю, обращается к матери с эти­ми словами:

Ты скажи-скажи, моя матушка родная,

Под которой ты меня звездой породила,

Ты каким меня счастьем наделила?

Богатырь Добрыня упрекает мать, что породила его несчастливого, а та отвечает:

Видно, ты, чадо мое милое,

Зародился ты в ту звезду,

В ту минуту бессчастную, не в таланную!

Василий Буслаевич говорит в сказке: «не даром мне моя счастливая звезда дала силу богатырскую»¹. Вера в таинственную связь рождения с звездами, в благое или враждебное действие этих последних на участь отдельных людей, была распростра­нена у всех индоевропейских народов; думали, что звезды, сиявшие при рождении человека, берут его под свою охрану и что рожденные под благоприятным влияни­ем этих светил должны быть непременно счастливы, и наоборот. До сих пор в рус­ском языке сохранились выражения: «он родился в добрый, счастливый час, под счастливой звездою (планидой)» или «в недобрый час, под злую, лихую годину, под несчастной звездою»; сравни нем. «zu glücklicher, guter stunde geboren werden», «unter einem guten, glücklichen stern geboren werden». Выражения: «прости, моя звезда!», «закатилась моя звезда!» употребляются в том же смысле, как и выражение: «зака­тилось мое счастие!»² Простолюдины убеждены, что в течение дня или года бывают такие минуты, когда всякое высказанное желание, всякое благословение и прокля­тие мгновенно исполняются; почему, передавая собеседникам о каком-либо несча­стии, они спешат оговориться: «в добрый час сказать, в худой помолчать!» — «дай Боже! у добрый час говориць, у благи маучаць!» — «нехай не в пору буде сказано!» — «на задние (прошлые) дни нехай будзець помянуто!»³ Сербск. «добре часе давати» означает: желать счастия. На Украйне рассказывают о бабе, которая, рассердив­шись на теленка, крикнула на него в одну из роковых минут: «о чтоб ты пропал!» — и теленок тотчас же издох. Баба бросилась к окну и отметила углем тень, какую в то время делало солнце. В следующие дни, как скоро солнце доходило до намеченной черты, она начинала проклинать своих недругов и таким образом многих сгубила. Другой рассказ: пришел жид в хату к мужику. Хозяйка работала, а дети шумно ре­звились и мешали матери. «Скажи, чтоб у них глаза повылезли!» — молвил жид. — Пусть лучше у тебя повылезут! — возразила с гневом хозяйка. И что же? как только сказала, очи у жида в ту же минуту выскочили вон⁴. Точно так же различаются и дни: счастливые слывут легкими, несчастные — тяжелыми и черными: «береги де­нежку про черный день»; у древних бьши свои dies atri и dies albi: первые отмечались

¹ Сахаров., I, 205; Собрание Каиновых песен, 116; Рыбник., III, 85; Рус. сказки Сахарова, 246.

² Послов. Даля, 28—29.

³ Приб. к Изв. Ак. Н., II, 179; Зап. Р. Г. О. по отдел, этногр., I, 351; Киевлян. 1865, 52.

⁴ Lud Ukrain, II, 88, 108; Срп. pje4HHK, 125; D. Myth., 684.

в календарях черными знаками, как дни несчастий и неудач, а последние — белы­ми¹. «Отреченные» сочинения, наполненные толками «о добрых и злых часех», «о нарождении человечестем — в которую звезду или час: добр или зол», постоянно подновляли и укрепляли в народе эти суеверные мнения. По расположению звезд при рождении младенца астрологи предсказывали его судьбу, будет ли он добр или злобен, ожидает ли его долгая жизнь или краткая, богатство или нищета, и т. дал. В одной рукописной астрономии XVII века сказано: когда звезда Чигирь будет в та­ком-то месте, тогда «с женами не спи: аще родится сын, ино будет курчя и бесплодны»². В чешской думе о битве христиан с татарами упоминаются знахари = звездочеты (hwezdari); их обыкновенно называли rodowestnik, rodowestec = тот, ко­торый «štastny aneb neštastny rod z hwezd hada»; польск. rodowieszczek — звездочет, астролог³. Представление души звездою заставило наших предков верить, что рож­дение и смерть каждого человека обусловливаются появлением и падением при­надлежащей ему небесной звезды. Верование это народная фантазия связала с теми божественными девами, которые являлись с своим светочем возжигать жизненное пламя в новорожденном младенце и потом тушили его на одре смерти, которым вверила она начало и конец человеческого бытия. Хорутане убеждены, что всякий человек, как только родится, получает на небе свою звезду, а на земле свою рожани­цу, эта последняя определяет и предсказывает его судьбу⁴. У белорусов сохраняется предание, что всякий человек имеет свою Зирку, которая, как дух-хранитель, неот­ступно находится при своем избраннике. Собственно зирка значит: звезда; но в на­роде под этим именем слывет богиня счастия. Есть поговорка: «что из него будет, коли он не в милости у Зирки!» Зирка, по мнению поселян, является на свет вместе с человеком и назначается для его охраны⁵. Вот почему в азбуковниках слово «ро­жаница» истолковано звездою (планетою). Подобные верования находим и у дру­гих народов. Я. Гримм⁶ приводит следующее свидетельство из одного поучитель­ного слова XI века: cavete, fratres, ab eis, qui mentiuntur, quod quando quisque nascitur, Stella sua secum nascitr, qua fatum ejus constituitur, sumentes in erroris sui argumcntum, quod hie in scriptura sacra dicitur «Stella ejus»⁷. С падением язычества, взамен мифиче­ских дев, выступают агнелы: каждая звезда (по народному поверью, общему у рус­ских с немцами) имеет своего ангела, который назначает ей место и направляет ее путь; на Руси звезды почитаются очами ангелов-хранителей, зорко наблюдающих за деяниями людей, а в блеске падающей звезды усматривают след, оставляемый

¹ Совр. 1852, V, 4. На Руси не советуют отымать детей от груди в дни, посвященные св. мученикам; иначе ребенок будет томиться, мучиться.

² Очерк домашн. жизни великор. нар., 186; Шевырева: Поездка в Кирилло-Белозер. монастырь, II, 22; Лет. рус. лит., т. IV, отд. 3, 106; Оп. Румян, муз., 15.

³ Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Срезнев., 119.

⁴ Срезнев., 7.

⁵ Приб. к Ж. М. Н. П. 1846, 12.

⁶ D. Myth., 820.

⁷ Перевод: Остерегайтесь, братия, тех, которые думают, что когда кто родится, то с ним нарожда­ется и его звезда, устрояющая его судьбу, принимая за доказательство своего заблуждения сказанное в священном писании: «звезда его», т. е. ссылаясь на появление новой звезды, предвозвестившей рожде­ние Спасителя. До сих пор на Руси накануне Рождества Христова не вкушают до восхода первой звез­ды, а в самый день праздника носят по домам «вертеп» и «звезду». В вертепе представляются события, какими сопровождалось рождение Спасителя; звезда делается из бумаги, укрепляется на шесте — так, чтобы она могла обращаться, и освещается внутри зажженной свечою. — Москв. 1852, VI, 82; Шафонского: Черниговск. наместничества топографич. описание, 28; Этн. Сб., I, 320; Херсон. Г. В. 1844, 52.

ангелом при полете его за душою усопшего¹. У румынов место богини Зирки зани­мает дух Арминдян, обитающий на той звезде, под которою родится его клиент. Эта родная звезда имеет непосредственное влияние на всю жизнь человека: от нее зависят все счастливые и несчастные приключения, и румын в песнях своих и в бе­седах то благословляет, то клянет ее².

По литовскому преданию, как скоро родится младенец, тотчас же Верпея (Werpeja = пряха, от werpju — пряду), восседающая на небесном своде, начинает прясть нить его жизни; конец этой нити она прикрепляет к новой звезде, которая непременно является в минуту рождения человека. Когда же наступает его послед­ний час, Верпея перерезывает нитку: звезда упадает, гаснет в воздухе, и человек умирает: поэтому в каждой из падающих звезд видят знамение чьей-либо смерти¹. Здесь слиты воедино два мифические представления: а) возжжение пламенной, звездоподобной души и b) пряденье жизненной нити. Народившийся младенец только тогда вступает в среду живущих, когда его пуповина будет перевязана, или, выражаясь пластически: когда он будет привязан к жизни выпряденною ниткою, что у славян обозначается словом повить (повой, повитуха, повивальная бабка; сравни выше стр. 78). Облачные девы, как мы видели, признавались пряхами; яв­ляясь при родах, влагая в ребенка «душу живу», они в народных верованиях получи­ли характер повивальных бабок и помощниц при разрешении беременных жен. Как своим светочем они таинственно возжигали в ребенке огонь жизни, так своею пря­жею, незримо для смертных, привязывали его к бытию, и пока связь эта оставалась крепкою — душа не могла отрешиться от тела; но едва Смерть или девы судьбы разрывали ее, человек немедленно умирал — точно так же, как умирал он вместе с угасшим пламенем души: это две различные метафоры, выражавшие одну и ту же идею. Отсюда, во-1-х, течение человеческой жизни стали уподоблять тянущейся нити, а затруднения, ожидающие человека на жизненном пути, представлять узла­ми, которые надо распутывать (завязка и развязка события). Выражение «нить жизни» пользуется гражданством почти во всех индоевропейских языках; счастли­вый ход жизни соответствует ровной, гладкой нити, и, наоборот, жизнь, исполнен­ная страданий и бедствий, тянется суровою, узловатою нитью, опутывает человека словно сетями и налегает на него тяжелой обузою. Во-2-х, образовалось убеждение, что девы судьбы суть вечно работающие пряхи; своими руками они прядут жиз­ненную нить и вплетают в нее все, что должно совершиться с человеком во время его земного существования. Под влиянием означенных воззрений повой младенца получил религиозный характер; дело это поступило в руки вещих жен, служитель­ниц богов, и нет сомнения, что в отдаленной древности оно сопровождалось свя­щенными обрядами; существительное бабка имеет при себе глагол бáбкать — на­шептывать, ворожить; в одной болгарской рукописи осуждаются жены, «кои завезують деца малечки»⁴. Кроме указанного предания о мифической пряхе, литовцы рассказывают еще о семи богинях (dejwes walditojes), из которых первая (= Верпея) прядет человеку жизнь из кудели, данной верховным божеством; другая мотает вы-

Поиск по сайту: