Ни чести, ни славы, одни синяки, причем в самых неподходящих местах 11 страница

Следующее схождение длилось всего несколько минут хотя и этого времени вполне хватило, чтобы они успели обменяться вихрем молниеносных ударов. Щиты у обоих так и трещали, на землю летели щепки, клинки скрещивались со звоном, а тела противников то и дело, изгибаясь, взлетали в воздух.

И на этот раз результат оказался таким же, как предыдущий. Эрагону удалось обмануть бдительность Арьи ловким прыжком и моментальным движением кисти, а потом нанести ей резкий рубящий удар поперек груди.

От этого удара Арья пошатнулась, упала на одно колено и некоторое время оставалась в таком положении, хмурясь, тяжело дыша и гневно раздувая ноздри. Она сильно побледнела, лишь на скулах горели два алых пятна.

«Еще раз!» – приказал Глаэдр.

Эрагон и Арья подчинились, не прекословя. После двух одержанных побед настороженность Эрагона несколько ослабела, хотя примерно то же, как ему казалось, можно было сказать и об Арье.

В следующем поединке явного победителя не было. Арья собралась, сосредоточилась, и теперь ей удавалось отразить любое обманное движение Эрагона. Он, впрочем, ей не уступал. Они много раз сходились, но, в общем, безрезультатно, и наконец оба почувствовали себя настолько уставшими, что продолжать поединок уже не хотелось, и они остановились, опираясь на мечи, которые вдруг стали необыкновенно тяжелыми. Оба противника тяжело дышали, пот так и струился по их лицам.

«Еще раз!» – тихим голосом приказал Глаэдр.

Эрагон поморщился, вытаскивая Брисингр из земли. Чем сильнее было чувство усталости, тем труднее ему было удерживать свой разум в состоянии полного покоя, защищать его от проникновения посторонних мыслей. Еще труднее было не обращать внимания на боль, терзавшую его тело. Эрагон был уже не в состоянии сохранять присутствие духа и не поддаваться дурному настроению, которое обычно охватывало его, когда ему необходим был отдых. Научиться справляться с этим было частью тех необходимых умений, которым пытался обучить его Глаэдр.

Плечи у Эрагона прямо-таки ныли от усталости, даже меч и щит держать было трудно, и он позволил себе опустить их на уровень талии, надеясь, что успеет поднять в случае необходимости. Арья сделала то же самое.

Сходились они на редкость медленно, словно исполняя какой-то торжественный танец, и это было совсем не похоже на их предыдущие, весьма ловкие и стремительные схождения.

Эрагон чувствовал себя совершенно вымотанным, но сдаваться и не думал. Получилось так, что этот тренировочный бой стал чем-то большим, чем просто «пробой пера». Пожалуй, он стал для Эрагона истинным испытанием. Испытанием его характера, силы, стойкости и умения сопротивляться. И у него не было ощущения, что это Глаэдр испытывает его, скорее это делала Арья. Она словно чего-то от него добивалась, требовала, чтобы он что-то доказал ей… Но что? Этого он не знал. Он только хотел выглядеть в ее глазах наилучшим образом. Сколько бы она ни пожелала с ним сегодня сражаться, он будет продолжать этот поединок, как бы ему ни было плохо или больно!

Капля пота упала ему в левый глаз. Он сморгнул ее, и в эту секунду Арья с громким криком сделала выпад. Они снова сошлись в своем смертельном танце и снова замерли друг напротив друга. Усталость брала свое, движения обоих стали менее ловкими, замедленными, и все же они продолжали кружить, время от времени делая выпады и не позволяя друг другу одержать победу.

Закончилось все тем, что они сошлись буквально нос к носу, скрестив мечи почти у самой гарды и собрав последние силы, попросту толкая друг друга.

И во время этой их безуспешной попытки побороть друг друга Эрагон вдруг сказал тихо и свирепо, глядя Арье прямо в глаза:

– Я… тебя… вижу!

В ее глазах промелькнула яркая искра и столь же быстро погасла.

От сердца к сердцу

Глаэдр заставил их сходиться еще дважды. И каждый поединок кончался вничью, что огорчало золотистого дракона куда больше, чем Эрагона или Арью. Глаэдр бы, наверное, заставлял их биться до тех пор, пока не будет ясно, кто из них лучший, но к концу последнего поединка они настолько устали, что просто рухнули на землю.

Эрагон и Арья лежали рядом, тяжело дыша, и даже не думали подниматься, так что Глаэдру пришлось признать: было бы не просто бессмысленно, но и вредно заставлять их продолжать сражения. Когда оба встали с земли, Глаэдр велел им идти в палатку Эрагона. С помощью позаимствованной у Сапфиры энергии они излечили наиболее болезненные свои «ранения», а затем отнесли разбитые щиты оружейнику Фредрику, который хоть и выдал им новые, но все же прочел целую лекцию о том, что следует бережнее относиться к оружию.

Когда Эрагон и Арья вернулись в палатку, то обнаружили там Насуаду, которая поджидала их вместе со своими Ночными Ястребами.

– Ну, наконец-то, – сухо заметила она. – Если вы оба все-таки решили разрубить друг друга на куски, то давайте хоть поговорим сперва. – И она первой нырнула в палатку.

Блёдхгарм и его эльфы тут же окружили палатку со всех сторон и, похоже, заставили этим охранников Насуады почувствовать себя не в своей тарелке.

Эрагон и Арья последовали за Насуадой, а затем и Сапфира, к их удивлению, просунула в палатку свою огромную голову. Внутри сразу запахло дымом и паленым мясом.

При виде чешуйчатой головы Сапфиры Насуада, похоже, слегка растерялась, но быстро взяла себя в руки и, обращаясь к Эрагону, сказала:

– Это ведь был Глаэдр? Я его сразу почувствовала. Это был он?

Эрагон глянул в сторону входного отверстия, надеясь, что Ночные Ястребы достаточно далеко и подслушать не смогут, затем признался:

– Да, он.

– Я так и знала! – с глубоким удовлетворением воскликнула Насуада и неуверенно спросила: – А я могу поговорить с ним? Это… разрешено? Или же он имеет право общаться только с эльфами и Всадниками?

Эрагон колебался. Он посмотрел на Арью в поисках подсказки, но она молчала, и он сказал:

– Не знаю. Он, по-моему, еще не совсем в себя пришел, и, возможно, не захочет…

«Я буду говорить с тобой, Насуада, дочь Аджихада, – прогремел у них в ушах голос Глаэдра. – Задавай свои вопросы, а потом оставь нас, ибо у нас еще очень много дел; нужно успеть подготовить Эрагона к грядущим испытаниям».

Эрагон никогда еще не видел Насуаду настолько потрясенной и испуганной.

– А где же… – только и сумела вымолвить она, беспомощно разведя руками.

И Эрагон указал ей на земляной пол в углу палатки.

Насуада удивленно подняла брови, потом кивнула и встала, почтительно поклонившись в ту сторону и приветствуя невидимого Глаэдра. Затем они мысленно обменялись обычными светскими любезностями. Насуада поинтересовалась здоровьем Глаэдра и спросила, не могут ли вардены обеспечить его чем-то для него необходимым. Эти вопросы заставили Эрагона изрядно понервничать, но Глаэдр вежливо объяснил ей, что здоровье у него в полном порядке, а что касается помощи, то ему ничего от варденов не нужно, однако же ему весьма приятно, что Насуада проявляет о нем такую заботу.

«Мне ведь больше не нужны ни еда, ни вода, – сказал он ей. – Чаще всего я просто сплю, но не в том смысле, в каком вы понимаете сон. Мое единственное удовольствие теперь и единственное утешение состоят в том, что я хоть чем-то могу способствовать свержению проклятого Гальбаторикса».

И Насуада ответила, что прекрасно понимает его чувства, ибо и сама их испытывает.

Затем она спросила у Глаэдра, не знает ли он какого-нибудь способа, который мог бы помочь варденам захватить Драс-Леону, не положив при этом несметного количества людей и, как она выразилась, «не отдавая Эрагона и Сапфиру на растерзание Гальбаториксу и Муртагу, точно связанных и приготовленных для жарки цыплят».

Она довольно долго разъясняла Глаэдру сложившуюся ситуацию, пользуясь при этом массой специальных терминов, и он в итоге ответил ей так:

«К сожалению, простого решения этой проблемы у меня нет. Но я еще подумаю над этим. В данный момент я вообще не вижу для варденов простого пути к победе. Если бы Муртаг и Торн были сами по себе, мы с Эрагоном и Сапфирой легко сумели бы одержать над ними верх уже в поединке разумов. Но Гальбаторикс снабдил их множеством Элдунари – мне со столькими драконами одному не справиться. Даже если мне будут помогать Эрагон, Сапфира и эльфы».

Явно разочарованная его ответом, Насуада некоторое время молчала. Затем, прижав ладони к груди, она поблагодарила Глаэдра, распрощалась со всеми и ушла, осторожно обойдя голову Сапфиры, лежавшей у входа, и стараясь к ней не прикасаться.

Эрагон был отчасти даже рад, что она ушла, и, вздохнув с облегчением, сел на краешек своей лежанки, а Арья устроилась на низеньком трехногом табурете. Эрагон вытер ладони о штаны, чувствуя, что они, как, впрочем, и все его тело, липкие от пота, протянул Арье бурдюк с водой, который она с благодарностью приняла. Когда она утолила жажду, Эрагон тоже с наслаждением сделал несколько больших глотков. После их затянувшейся тренировки ему ужасно хотелось есть. Вода немного приглушила чувство голода, но живот все равно продолжал гневно бурчать. Эрагон очень надеялся, что Глаэдр не слишком задержит их своими наставлениями. Ему хотелось съесть что-нибудь горячее до того, как сядет солнце и повара, загасив костры, уберутся на ночь в свои палатки. Иначе им с Арьей придется удовольствоваться черствым хлебом, вяленым мясом и овечьим сыром, а также, если повезет, парой луковиц. Подобная перспектива его не слишком радовала.

Когда они оба уселись, Глаэдр начал вещать, рассказывая Эрагону о принципах ведения «поединка разумов». Эрагон был уже неплохо знаком с принципами мысленного боя, хотя слушал внимательно и без лишних вопросов и жалоб выполнял все требования золотистого дракона.

Вскоре они перешли к практическим занятиям, и Глаэдр начал с того, что испытал способность Эрагона устанавливать мысленную защиту, при этом постоянно усиливая свой натиск. Это привело к нескольким достаточно сложным «поединкам разумов», во время которых каждый стремился занять доминирующее положение и подчинить себе мысли соперника хотя бы на несколько секунд.

Пока они вели эти сражения, Эрагон лежал на спине с закрытыми глазами, всю свою энергию сосредоточив на той схватке, что шла между ним и Глаэдром. Предыдущие физические упражнения отняли у него слишком много сил, да и голова после поединков с Арьей варила плохо. Зато Глаэдр казался полным сил и хорошо отдохнувшим, не говоря уж о том, что разум его был куда сильнее разума Эрагона, так что тот в лучшем случае оказывался способен лишь обороняться.

К счастью, дракон все же с некоторым снисхождением отнесся к его состоянию, не преминув сказать, правда, назидательным тоном:

«Ты должен быть готов защищать свое внутреннее «я» в любой момент, даже когда спишь. Очень даже может случиться, что тебе придется вести бой с самим Гальбаториксом или с Муртагом и как раз в такой момент, когда ты будешь настолько же измотан физически, как сейчас».

После еще двух таких мысленных поединков Глаэдр сменил свою роль на куда более спокойную роль зрителя и наставника, и его место заняла Арья. Она устала не меньше Эрагона, но ведь тогда, в тюрьме Гилида, когда им довелось «скрестить клинки» собственных мыслей, она чуть не убила его, хоть и находилась в тот момент под воздействием колдовского зелья. Мысли Глаэдра отличались четкостью, дисциплинированностью и точной направленностью, однако даже он не мог, пожалуй, сравниться с Арьей, ибо она управляла собственным сознанием поистине железной рукой.

Кстати, как заметил Эрагон, искусство владения собой было чертой, весьма среди эльфов распространенной и культивируемой. Особенно этим отличался Оромис. Он столь безукоризненно владел собой, что его не способны были поколебать никакие сомнения и тревоги. Эрагон считал сдержанность эльфов не только общим свойством этого народа, но и естественным результатом их довольно сурового воспитания, широчайшей образованности и владения древним языком. Говорить и думать на языке, не позволяющем лгать – да еще и сознавая при этом, что любое твое слово способно выпустить на свободу некие магические чары, – было не просто нелегко. Это не позволяло проявлять ни малейшей беспечности ни в мыслях, ни в речах, воспитывало некий внутренний запрет на демонстрацию собственных чувств, не позволяя выплескивать эмоции наружу. И, как правило, эльфы обладали куда более высоким уровнем самообладания, чем представители других рас.

Несколько минут они с Арьей мысленно сражались друг с другом – он пытался уйти от ее железной хватки, способной сломать любые преграды, а она стремилась поймать и удержать его, дабы иметь возможность мысленно навязать ему свою волю. Несколько раз она его ловила, но ему все же удавалось вывернуться и уйти, хотя он понимал: если бы она действительно желала ему зла, спастись было бы невозможно.

Все это время их души находились в самом тесном соприкосновении, и Эрагон постоянно чувствовал, как некая диковатая музыка волнами проходит через темные пространства сознания Арьи и уносит его куда-то, разделяя его разум и тело, грозя поймать его в силки каких-то странных колдовских мелодий, для которых на земле не нашлось бы аналога. Если честно, Эрагон с наслаждением отдался бы на волю этой колдовской музыке, если бы не сознавал, отбивая непрекращающиеся атаки Арьи, что люди редко хорошо кончают, попав под влияние эльфийской души. Он мог бы, разумеется, выйти из этого поединка и невредимым. Ведь в конце концов он все-таки был Всадником! Он был иным, чем другие люди. Но все равно риск в этом был, а до такой степени рисковать Эрагону не хотелось – во всяком случае, пока ему хотелось сберечь собственное душевное здоровье. Он же знал, как суровый страж Насуады Гарвен, проникнув в разум Блёдхгарма, превратился в мечтательного, придурковатого губошлепа.

И Эрагон, как мог, сопротивлялся искушению поддаться воле Арьи, подчиниться зову этой таинственной музыке мыслей.

Затем к их борьбе присоединились Глаэдр и Сапфира – иногда противостоя Эрагону, иногда его поддерживая. Старый дракон сказал Сапфире:

«Помни, Сверкающая Чешуя, ты должна быть в этом столь же умелой, как и Эрагон».

Помощь Сапфиры оказалась для него весьма существенной. Вместе они вполне – хотя и не без труда – могли противостоять мысленным атакам Арьи. А два раза им совместными усилиями даже удалось подчинить себе эльфийку. Но если Сапфира оказывалась на стороне Арьи, они обе настолько превосходили Эрагона силой своего разума, что он, оставив любые попытки атаковать, уходил все глубже «в тыл» – внутрь собственного «я», – сворачиваясь там в клубок, точно раненый зверь, и лишь повторял про себя обрывки стихов, выжидая, когда улягутся волны мыслительной энергии, которыми эльфийка и дракониха хлестали его.

Наконец, Глаэдр велел им разделиться, а сам объединился с Арьей против Эрагона и Сапфиры. Они провели еще один тренировочный бой – точно встретившиеся в бою два Всадника, каждый на своем драконе. В течение первых, весьма напряженных, мгновений казалось, что силы их примерно равны, но в итоге сила, опыт и хитрость Глаэдра в сочетании со строгой и точной тактикой Арьи оказались для Эрагона и Сапфиры непреодолимыми, и они были вынуждены признать свое поражение.

Чувствуя, как сильно недоволен этим боем Глаэдр, Эрагон пообещал старому дракону:

«Завтра мы постараемся сражаться лучше, Учитель».

Настроение Глаэдра после этих слов стало еще более мрачным. Похоже было, что даже он несколько устал.

«Ты и так хорошо сражался, младший брат, – сказал он Эрагону. – Я не мог бы требовать большего ни от тебя, ни от Сапфиры, если бы вы оба на Врёнгарде были моими учениками. Однако я совершенно не представляю, как за какую-то неделю обучить вас всему, что вам знать и уметь было бы необходимо. Время утекает сквозь зубы, как вода, и скоро его совсем не останется. На то, чтобы обрести мастерство в бою умов, требуются годы, десятилетия, сотни лет! Но даже и тогда еще есть, чему поучиться. Есть, что открыть для себя нового – и о себе, и о своих врагах, и обо всем на свете». – Глаэдр еще что-то сердито проворчал и умолк.

«Что ж, значит, мы научимся тому, чему успеем, а дальше пусть судьба сама решает, – сказал Эрагон. – И потом, хоть Гальбаторикс и тренировал свой разум и силу целых сто лет, все же с того времени, как ты давал ему уроки, тоже прошло немало времени, и он наверняка кое-что успел за это время и позабыть. Так что я уверен: с твоей помощью мы сумеем его победить!»

Глаэдр фыркнул:

«А твой язык становится все более гладким, Эрагон Губитель Шейдов!»

Однако чувствовалось, что он явно доволен. Он разрешил всем своим «ученикам» поесть и отдохнуть и прервал свою с ними мысленную связь, не прибавив более ни слова.

Эрагон был уверен, что золотистый дракон попрежнему наблюдает за ними, однако его присутствия больше не чувствовал, и ему вдруг показалось, что его окружает какая-то холодная пустота. Холод этой пустоты обволакивал его руки и ноги, ознобом пробегал по спине.

Вместе с Сапфирой и Арьей он продолжал сидеть в полутемной палатке, чувствуя, что никому из них ни о чем говорить не хочется. Затем Эрагон все же заставил себя подняться и сказал:

– Ему, похоже, стало лучше. – Он сам удивился, как странно ломко звучит его голос, словно он очень давно им не пользовался; он потянулся к бурдюку с водой.

– Все, что сейчас происходит, очень хорошо для него, – кивнула Арья. – И ты для него очень подходишь. Иначе – при полном отсутствии цели в жизни – горе просто убило бы его. То, что Глаэдр вообще как-то выжил, уже само по себе… потрясает. Я восхищаюсь им. Мало кто – люди, эльфы или драконы – может продолжать нормальную жизнь после такой утраты.

– Бром смог.

– Бром по-своему был не менее выдающейся личностью, чем Глаэдр.

«Если мы убьем Гальбаторикса и Шрюкна, то как, по-вашему, отреагирует на это Глаэдр? – спросила мысленно Сапфира. – Будет ли он продолжать жить или же просто… уйдет в пустоту?»

В глазах Арьи блеснул отраженный свет факела, когда она посмотрела на Сапфиру и сказала:

– Только время может ответить на этот вопрос. Надеюсь, что он продолжит жить. С другой стороны, если мы с триумфом войдем в Урубаен, одержав победу над Гальбаториксом, Глаэдр, вполне возможно, сочтет, что его миссия выполнена и жить без Оромиса ему более не имеет смысла.

– Но мы же не можем просто так позволить ему сдаться! – воскликнул Эрагон.

«Согласна», – сказала Сапфира.

– Мы не имеем права останавливать его, если он сам решит уйти в пустоту, – строго сказала Арья. – Выбор за ним. И только за ним одним.

– Да, но мы можем попытаться убедить его, помочь ему понять, что жизнь стоит того, чтобы ее продолжать!

Арья на какое-то время словно застыла в глубоком молчании, лицо ее казалось странно торжественным и суровым:

– Я не хочу, чтобы он умирал. Никто из эльфов этого не хочет. Однако каждый миг после пробуждения от снов для него мучителен, так не лучше ли, если он обретет избавление от этих мук?

Ни у Эрагона, ни у Сапфиры ответа на этот ее вопрос не нашлось. Они еще некоторое время продолжали обсуждать события минувшего дня, затем Сапфира вытянула свою голову из палатки и стала устраиваться на своей травянистой полянке.

«У меня такое ощущение, будто я лиса и голова моя застряла в кроличьей норе, – пожаловалась она. – У меня даже чешуя чешется, когда я не могу увидеть, не подкрадывается ли ко мне кто-нибудь сзади».

Эрагон ожидал, что и Арья тоже уйдет, но она, к его удивлению, осталась и, похоже, с удовольствием. Они продолжали болтать о всяких пустяках, и он был несказанно этому рад, даже терзавший его голод куда-то испарился. Возможно, виной тому были мысленные схватки с Арьей и Глаэдром. Впрочем, Эрагон в любом случае с радостью пожертвовал бы самым сытным горячим обедом ради одной тихой беседы с Арьей.

Ночь уже со всех сторон окутала их палатку, в лагере стало совсем тихо, а они все продолжали свой разговор, легко перескакивая с одной темы на другую. У Эрагона уже слегка кружилась голова от усталости и возбуждения – ему казалось, что он выпил слишком много крепкого медового напитка. Однако он заметил, что сегодня и Арья чувствует себя в его компании гораздо свободнее, чем обычно. Они говорили о Глаэдре и своих фехтовальных упражнениях, об осаде Драс-Леоны и о том, что тут можно было бы сделать. И о других, менее важных вещах они тоже говорили, например, о том журавле, которого Арья видела во время охоты в тростниках на берегу озера, и о выпавшей чешуйке на морде Сапфиры, и о том, что лето кончается, а дни опять становятся холоднее… Но, словно ходя по кругу, все время возвращались к одному и тому же: к грядущему сражению с Гальбаториксом и тому, что ждет их в Урубаене.

Рассуждая насчет различных магических ловушек, которые может устроить для них Гальбаторикс, и как лучше этих ловушек избежать, Эрагон вдруг вспомнил вопрос, который Сапфира задала ему о Глаэдре.

– Арья…

– Да-а? – Она почти пропела это короткое словечко.

– А чем бы ты хотела заняться после того, как все это будет кончено? «Точнее, если все мы останемся живы», – подумал он.

– А ты?

Эрагон потрогал пальцем рукоять Брисингра.

– Не знаю… Я пока не позволяю себе думать о чем-то более далеком, чем поход на Урубаен… И потом, важно еще, чего захочет Сапфира. Мне кажется, мы с ней могли бы вернуться в долину Паланкар, я бы построил большой дом в предгорьях Спайна, где-нибудь на вершине холма. Мы, конечно, вряд ли много времени проводили бы там, зато всегда могли бы туда вернуться, когда нам не нужно было бы летать по всей Алагейзии из конца в конец. – Он усмехнулся. – Не сомневаюсь, дел у нас хватит, даже когда Гальбаторикс будет мертв. Однако ты мне так и не ответила: чем ты будешь заниматься, если мы победим? Должна же ты была думать об этом. Причем времени у тебя на подобные размышления было куда больше, чем у меня.

Арья приподняла одну ногу, поставила ее на табурет и, обхватив согнутое колено руками, оперлась о него подбородком. В полумраке палатки ее лицо на темном фоне войлочной стены странно качалось и расплывалось, словно лицо явившегося в ночи призрака.

– Я провела гораздо больше времени среди людей и гномов, чем среди эльфов, – сказала она, – и давно к этому привыкла. Пожалуй, мне уже и не хочется возвращаться в Эллесмеру и постоянно жить там. Там происходит слишком мало событий. Иной раз кажется, что целые столетия пролетают незаметно, пока сидишь и смотришь на звезды. Нет, скорее всего, я продолжу служить своей матери в качестве посла. Я ведь когда-то оставила Дю Вельденварден именно потому, что мне хотелось способствовать установлению в мире некоего равновесия… Ты правильно сказал: дел у нас хватит, даже если нам удастся одолеть Гальбаторикса. В этом мире многое нужно исправить, и мне бы хотелось стать частью этого процесса.

– Ясно – Это был не совсем тот ответ, который Эрагон надеялся от нее услышать, но, по крайней мере, он давал ему возможность надеяться, что и после Урубаена они не расстанутся навсегда, что связь их не прервется, что он сможет хотя бы иногда видеть ее.

Если Арья и заметила его разочарование, то ничем себя не выдала. Они поговорили еще несколько минут, затем Арья извинилась и встала, собираясь уходить.

Когда она шагнула мимо него, Эрагон протянул было руку – чтобы остановить ее, но не решился, лишь воскликнул:

– Погоди… – Он и сам не знал, на что надеется, но все же надеялся. Сердце у него билось так сильно, что его стук отдавался в ушах; к щекам прилила кровь.

Арья чуть помедлила, стоя к нему спиной у выхода из палатки, потом сказала:

– Спокойной ночи, Эрагон, – и выскользнула наружу, тут же исчезнув в ночной темноте. А он остался сидеть один в пустой палатке.

Открытие

Следующие три дня пролетели для Эрагона незаметно, а вот остальные вардены продолжали маяться затянувшимся бездельем. Стояние у стен Драс-Леоны продолжалось. Некоторое оживление возникло, когда Торн переменил привычную позицию над центральными воротами и сместился на сотню футов вправо, устроившись на стене близ одной из сторожевых башен. После долгих споров и длительного совещания с Сапфирой Насуада и ее советники пришли к выводу, что Торн переместился исключительно из соображений большего удобства для себя, поскольку в этом месте стена была более гладкой и широкой. Но если не считать этого перемещения, осада явно затягивалась.

Каждое утро и вечер Эрагон подолгу и весьма интенсивно занимался с Глаэдром, а днем упражнялся в фехтовании с Арьей и другими эльфами. Теперь его сражения перестали быть столь затяжными и напряженными, как тот первый поединок с Арьей – было бы глупо каждый день изматывать себя до изнеможения. А вот Глаэдр по-прежнему стремился спустить с него три шкуры и никогда не упускал возможности еще немного прибавить к его знаниям и умениям, но никаких скидок на случайные ошибки или усталость не делал.

Эрагон с удовольствием отмечал, что наконец-то способен до конца сохранить достоинство, сражаясь с эльфами. Но сохранить позиции во время этих поединков было непросто – стоило ему хоть на секунду ослабить сосредоточенность, как меч противника утыкался ему в грудь или был приставлен к горлу.

Во время занятий с Глаэдром ему удавалось делать весьма ощутимые успехи – но это если оценивать их с точки зрения обычных обстоятельств. Однако в данной ситуации и его самого, и Глаэдра приводило в отчаяние то, как медленно идет обучение.

На второй день во время утренних занятий Эрагон сообщил старому дракону:

«Учитель, когда я впервые прибыл в лагерь варденов в Фартхен Дуре, меня заставили открыть свои мысли близнецам. Они сказали, что должны выяснить, каковы мои познания в области древнего языка и магии».

«Ты ведь уже говорил об этом Оромису, так зачем же ты теперь повторяешь мне то же самое?»

«Потому что… Видишь ли, близнецы попросили меня тогда вызвать к жизни истинную форму серебряного кольца, а я в те времена еще не знал, как это делается. Это уже Арья мне потом объяснила, как с помощью древнего языка можно воссоздать суть любого предмета или существа. Но Оромис никогда ни о чем таком мне не рассказывал, и я все думал… почему он не говорит об этом?»

Глаэдр словно слегка вздохнул и сказал:

«Воссоздать истинную форму предмета – это весьма сложная магия. Чтобы этого добиться, нужно понимать всю важность, весь смысл существа или вещи – в точности, как если бы ты пытался узнать чье-то истинное имя. Кроме того, практическая ценность подобных действий весьма мала. И они очень опасны. Очень! Дело в том, что подобное заклинание воплощается в жизнь, как некий последовательный и непрерывный процесс. Ты не можешь произвольно остановить действие этого заклятия. Либо тебе удастся вызвать истинную форму того или иного объекта… либо нет, и тогда ты умрешь. Так что Оромису попросту незачем было учить тебя столь рискованным вещам. К тому же в те времена ты еще слишком мало знал, и даже обсуждать с тобой подобную тему было бессмысленно».

Эрагон внутренне содрогнулся, понимая теперь, почему Арья пришла в такое бешенство, когда близнецы потребовали, чтобы он вызвал к жизни истинную форму кольца. Потом он вдруг сказал:

«А знаешь, Учитель, теперь я, пожалуй, хотел бы это попробовать», – и сразу почувствовал, с каким пристальным вниманием посмотрел на него дракон.

«Зачем это тебе?»

«Хочу узнать, обладаю ли я тем уровнем знаний, чтобы понять сущность хотя бы самого маленького предмета».

«И снова я спрашиваю: зачем это тебе?»

Но найти нужные слова, чтобы более внятно объяснить свое желание, Эрагон не сумел и просто направил всю сумятицу собственных мыслей в сознание Глаэдра. Тот довольно долго переваривал этот невнятный поток идей и ощущений, но ответил ему так:

«Прав ли я, полагая, что ты связываешь это с возможностью одержать победу над Гальбаториксом? Ты думаешь, что если тебе удастся должным образом применить заклинание и остаться в живых, то ты сумеешь и его одолеть?»

«Да», – с облегчением выдохнул Эрагон. Он не сумел столь четко определить свои намерения, как это сделал дракон, но это было именно так.

«И ты решительно настроен попробовать?»

«Да, Учитель».

«Это может убить тебя», – напомнил ему Глаэдр.

«Я знаю».

«Эрагон! – воскликнула Сапфира, хотя голос ее звучал совсем слабо, отдаленно, ибо она в этот момент летала высоко над лагерем, высматривая, не грозит ли откуда опасность. – Это слишком опасно. Я бы никогда тебе этого не разрешила».

«Я должен это сделать», – упрямо заявил он.

И Глаэдр, обращаясь одновременно и к Эрагону, и к Сапфире, сказал:

«Хорошо, если ты настаиваешь, попробуй сделать это в моем присутствии. Если у тебя не хватит знаний, я смогу тебе подсказать и тем самым спасти тебя».

Сапфира, услышав ответ старого дракона, что-то сердито прорычала, чуть не оглушив Эрагона. Возле палатки послышались громкие крики людей и эльфов, шелест крыльев, и Сапфира, спикировав, приземлилась столь стремительно, что чуть не снесла палатку вместе с Эрагоном.

Потом она просунула в «дверь» свою огромную голову и сердито воззрилась на Эрагона. От горячего ветра, вырывавшегося у нее из ноздрей, у Эрагона зашевелились волосы на голове, а глаза начали слезиться; к тому же Сапфира недавно пообедала, и он задыхался от сильной вони горелого мяса.

«Ты также туп, как какой-то кулл!» – заявила Сапфира.

«Не тупее тебя!»

Губа драконихи изогнулась в подобии хищной усмешки.

«Так чего же мы ждем? Раз ты собрался непременно попробовать свои силы, так начинай скорее!»

Поиск по сайту: