Место Н.М. Карамзина в русской культуре. Становление историка

Между началом и концом XVIII столетия в исторической науке России —

колоссальная разница. В первой четверти века мы видим практический утилитарно-

националистический взгляд на задачи истории, смешение источника с исследованием,

определение начала истории в современной терминологии, произвольную этнографическую

классификацию и некритическую передачу разных летописных вариантов в одном сводном

изложении. Но через все столетие проходит одна идея, общее стремление к реальному

пониманию прошлого, к объяснению его из настоящего, и наоборот. Не слава и не польза, а

знание истины становится задачей историка. Вместо ______________изложения источника все большее

место занимает основанное на нем исследование. Постепенно уходят патриотические

преувеличения и модернизации. Специальное изучение летописей, лингвистических,

археологических и этнографических памятников повышает научные требования,

Вырабатывается научная классификация и критические приемы изучения источников. И

наконец, ученый кругозор значительно расширяется введением в изучение истории нового

актового материала. Внимание историков все больше привлекает внутренняя история

России.

В то же время ломоносовское — риторическое — направление с литературным

взглядом на задачи историка продолжало существовать, вероятно, в связи с глубочайшими

фольклорными традициями. Исторические корни оказывали свое воздействие на развитие

литературы и поэзии. Может быть, именно поэтому литературный взгляд на историю не

только пережил XVIII в., но и был увековечен в сочинениях Карамзина, который соединил в

своей «Истории...» крупный литературный талант с самостоятельной переработкой новых

исторических источников. «С Карамзиным мы переходим из летописного мира русской

историографии, где все мало кому известно и понятно, в другую область, где все знакомо,

где живет устная традиция сказов и былин, где литература стоит вровень с использованием

источников». Вот почему появилась эта знаменитая фраза А.С. Пушкина: «Все, даже

светские женщины, бросились читать историю своего Отечества, дотоле им неизвестную...

Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Колумбом». Друг историка,

поэт П.А. Вяземский писал: «Карамзин — наш Кутузов 12-го года — он спас Россию от

нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас есть отечество». Об этом же

говорил и В.А. Жуковский: «Историю Карамзина можно назвать воскрешением прошедших

веков нашего народа. По сию пору они были для нас только мертвыми мумиями. Теперь все

они оживают, поднимаются и получают величественный, привлекательный образ».

Однако, что очень примечательно, рядом с восхвалением громко раздавались и

критические отзывы. Эти отзывы исходят от специалистов-историков, младших

современников Карамзина, представителей новой исторической науки буржуазного

направления XIX в., которые шли по линии углубления и расширения критики источников.

М.И. Каченовский прямо говорил об отсталости методологических позиций Карамзина, о

том, что его «История...» содержит даже не историю государства, а историю государей, в

которой «деяния государей» заменили «ход происшествий государственных». Н.А. Полевой

писал: «Карамзин есть писатель не нашего времени...». И даже наиболее близкий к Николаю

Михайловичу по направлению политического консерватизма М.П. Погодин считал, что

«Карамзин велик как художник, живописец, но как критик он только мог воспользоваться

тем, что до него было сделано, а как философ он имеет меньшее достоинство, и ни на один

философский вопрос не ответят мне его истории».

По мнению П.Н. Милюкова: «Карамзин писал не для ученых, а для большой публики,

как критик он только воспользовался тем, что было сделано до него; образцами для

Карамзина остались историки XVIII в., с которыми он разделял все их недостатки, не успев

сравниться с достоинствами; прочитайте его 12 томов и вы убедитесь как было чуждо

Карамзину понятие об истинной истории. Карамзин не начал собою нового периода, а

закончил старый, и роль его в истории науки не активная, а пассивная».

Мы видим, что в творении Карамзина — «История государства Российского» —

слились воедино две главные традиции русской историографии: методы источниковедческой

критики от Шлецера до Татищева и рационалистическая философия времен Манкиева,

Шафирова, Ломоносова, Щербатова и др. О личных достоинствах Карамзина-литератора

лишний раз не приходится говорить, ибо язык его произведений и сегодня доставляет

живейшее наслаждение. В этом отношении он продолжил традицию, начатую Ломоносовым,

— художественного изложения истории — и стал непревзойденным ее мастером во всей

русской историографии. Можно сказать, что как ученый он точен, как философ —

оригинален, а как литератор — неповторим».

Уже в наши дни выдающийся исследователь и знаток русской культуры Ю.М. Лотман

мудро заметил: «Критики... напрасно упрекали Карамзина в том, что он не видел в движении

событий глубокой идеи. Карамзин был проникнут мыслью, что история имеет смысл. Но

смысл этот — замысел Провидения — скрыт от людей и не может быть предметом

исторического описания. Историк описывает деяния человеческие, те поступки людей, за

которые они несут моральную ответственность».

Время не властно над именем Карамзина. Причина этого необычайного общественно-

культурного феномена заключается в огромной силе духовного воздействия на людей его

научного и художественного таланта. Его труд — это работа живой души. Ключ же к

пониманию личности ученого в природных наклонностях и талантах, в обстоятельствах его

жизни, в том, как формировался его характер, в семейных и общественных отношениях.

Николай Михайлович Карамзин родился в Симбирской провинции в деревне

Карамзиновке. Волжское название деревни и фамилия будущего историографа имеют явный

оттенок восточного происхождения (кара...). Отец, Михаил Егорович — отставной капитан,

мать писателя умерла рано, мачехой стала тетка Ивана Ивановича Дмитриева. Таким

образом, породнились две будущие знаменитости. Николай сначала учился дома, затем — в

Московском пансионе; с 15 лет — в Петербурге в гвардейском Преображенском полку, в 17

лет выходит в отставку поручиком и живет в Москве. В 23 года отправляется в заграничное

странствие и возвращается оттуда с «Письмами русского путешественника», пишет

сентиментальные повести, поэтические сборники.

Заметим, что меланхолия была свойственна Карамзину с детства и, видимо, перешла к

нему от рано умершей, склонной к ней матери. Отсюда, вероятно, и резкие перемены

жизненного пути и интересов. В 18 лет он — любитель света и развлечений, но, сблизившись

с Н.И. Новиковым, вступает в масонскую ложу (Юнга), включается в просветительскую

деятельность, занимается переводами, пишет стихи, редактирует журнал «Детское чтение».

В это время ему еще присуща жизнерадостность с долей некоторого лукавства и самолюбия.

По его мнению, назначение искусства в том, «чтобы распространять приятные впечатления в

области чувствительного». В Москву из-за границы приезжает веселый развязный молодой

человек с шиньоном, гребнем и лентами в башмаках. К 30 годам Карамзин — совсем другой

человек. В это время он пишет: «В самом грустном расположении, в котором цветы разума

не веселят нас, человек может еще с каким-то меланхолическим удовольствием заниматься

историей. Там все говорит о том, что было и чего уже нет». Приступая к своему знаменитому

труду, он прежде всего ищет утешение своей душе, не зная еще, что входит в бессмертие.

Отношение Карамзина к масонству сложное. Собственно говоря, он никогда не

разделял масонских взглядов. Идеология Карамзина была проникнута рационализмом XVIII

в. и решительно отвергала мистику масонства. Но в то же время нельзя не заметить, что

морализующая и филантропическая тенденции масонства внутренне соответствовали

«чувствительности» его натуры, на которую неоднократно указывал он сам впоследствии.

Чувствительность натуры и морализующая тенденция у Карамзина могли создать

своеобразную связь между его первоначальной близостью к масонскому кружку Новикова и

последующим влиянием па него западноевропейского сентиментализма. Но и отношение

Карамзина к сентиментализму, в свою очередь, двойственно. Сентиментализм на Западе

имел определенную социальную направленность, он отражал начало буржуазного

направления в литературе, вводя в литературу на место героизации и идеализации

привилегированной общественной верхушки личную жизнь и душевные переживания

обыкновенного среднего человека. Карамзин как представитель русского сентиментализма

взял и от этого направления только морализирующее чувствительное начало, но извратил его

социальную значимость; сентиментальная повесть у него превратилась в идиллическую

картину крепостного быта.

Страсть к «сочинительству» особенно проявилась у Карамзина после сближения с

московскими литераторами сподвижниками Новикова. В его мироощущении с этого времени

преобладают просветительские принципы с их культом независимой и неповторимой

человеческой личности. Не случайно он навсегда остался интеллектуалом-одиночкой.

Путешествие за границу отразилось в блестящем литературном памятнике эпохи —

«Письмах русского путешественника». Первое их полное издание вышло в свет в 1801 г.

Последнее письмо содержит такие строки: «Берег! Отечество! Благословляю вас. Я в

России... Всех останавливаю, опрашиваю, единственно для того, чтобы говорить по-русски и

слышать русских людей... Трудно найти город хуже Кронштадта, но мне он мил. Здешний

трактир можно назвать гостиницей нищих, но мне в нем весело». Таков результат его

восприятия остального, отличного от России, мира в сопоставлении с российской

действительностью.

Во время своего путешествия он посетил страны, где формировалась

просветительская философия, литература, эстетика, политэкономия, история. Он чувствовал

пульс гуманистической мысли, беседовал с И. Кантом, стоял у дома и видел Гете, входил в

келью Лютера, был гостем философа Лафатера и поклонился праху Вольтера. Карамзин

посещал библиотеки, музеи, театры, государственные учреждения, слушал лекции в

Лейпцигском университете, многие часы провел в Дрезденской галерее. В Национальном

собрании революционной Франции слушал Мирабо, бывал в якобинском клубе, во время

литургии видел Людовика XVI и Марию-Антуанетту. В Англии в Вестминстерском

аббатстве слушал «Мессу» Генделя и изучал работу парламента. Будущий историк сделал

вывод: «Всякие гражданские учреждения должны быть соображены с характером народа».

Революции не способствуют прогрессу человечества. По существу, в «Письмах русского

путешественника» Карамзин уже наметил программу развития России: живительный

патриотизм, критическое восприятие отечественной истории и сопоставление ее с историей

других стран. По возвращении он полон литературных и издательских планов, готовит к

публикации «Письма...», выпускает «Московский журнал», где публикуется «Бедная Лиза»,

имевшая шумный успех во всех слоях общества.

1793 год стал поворотным в его жизни. Ужас якобинской диктатуры, сомнения в

идеалах Просвещения, которые предвосхитили наступление этой революции, пессимизм

овладевают молодым литератором. Смерть нежно любимой им супруги Елизаветы

Протасьевой окончательно повергла его в меланхолию.

Восшествие в 1801 г. на престол либерала Александра I вызвало энтузиазм

просвещенного русского общества, воспрянул духом и Карамзин. В это время он уже

признанный российский писатель и мыслитель. Николай Михайлович периодически

выступает с публицистическими очерками по проблемам русской истории в созданном им в

1801 г. журнале «Вестник Европы». С ним сотрудничают Г.Р. Державин, И.И. Дмитриев,

В.А. Жуковский. В это время он пишет: «Я по уши влез в русскую историю, сплю и вижу

Никона с Нестором...»

Поиск по сайту: