Ломоносов и деятельность Академии наук в области изучения истории

До конца своей жизни ученый интересовался и занимался историей и заботился о

судьбах исторической науки. В проект нового регламента Академии наук (1764) им внесен

специальный параграф о должности историографа, обязанного собирать исторические

сведения о России и издавать труды по русской истории. Этому историографу должны быть

доступны государственные архивы, но надо заботиться, чтобы он был человеком «надежным

и верным», русским по национальности, не склонным в своих исторических сочинениях «ко

шпынству и посмеянию».

Ломоносов выступал против назначения Г.Ф. Миллера академиком. Он не доверял

Шлецеру и глубоко переживал, что в руках последнего окажутся судьбы русской

исторической науки. Известен его отрицательный отзыв о составленной Шлецером русской

грамматике, где русские слова искусственно сопоставлялись с немецкими («дева» и «Dlieb»

— вор; «князь» и «Knecht» — холоп и т.д.). В поведении Шлецера он видел неуважение к

русскому народу и использовал это как аргумент в пользу и необходимость создания

национальных научных кадров, в том числе и историографов.

Итак, мы видим, что норманнисты способствовали движению вперед народившейся

русской исторической науки. В тоже время основной проблемой историографии XVIII

столетия стал варяжский вопрос, который вышел из бироновских кругов как антирусское

явление. В чем же состояли сильные и слабые стороны исторической концепции академиков-

немцев — Байера, Миллера и Шлецера — и противостоявшей им концепции Ломоносова?

Академики-немцы продолжили и довели до конца критику легендарных исторических

теорий о происхождении русских царей от императора Августа; подвергли критике

представление о мирном, добровольном и всенародном призвании варяжских князей;

утверждали, что приход варяжских князей знаменовал собой начало Русского государства;

считали себя основоположниками русской исторической науки.

У антинорманнистов, возглавляемых Ломоносовым, тоже были сильные и слабые

стороны. Заслуга знаменитого ученого заключалась в том, что он первым подошел к

коренному вопросу всей проблемы — вопросу об уровне развития восточнославянского

общества и о создании Русского государства. В противоположность норманнистам для

Ломоносова история была прежде всего историей народа, который прошел длинный и

сложный путь развития задолго до появления у него государства. Произведения античных

писателей от Геродота до Прокопия Кесарийского, а также средневековых западных авторов

от Гельмольда до Муратори стали для него основными свидетельствами по истории славян.

Ученый доказал, что славяне прошли стадию родового строя, далеко продвинулись в своем

общественном развитии и у них не было той «тьмы невежества» о которой твердили

норманнисты.

Подводя итог «вечной» и жгучей «норманнской проблеме», или «варяжскому

вопросу», следует отметить, что историография этой темы весьма значительна и результат

очевиден. Исследования Б.Д. Грекова, Л.В. Черепнина и особенно Б.А. Рыбакова показали,

что для исторической науки гораздо более важным и актуальным является вопрос, не кто

создавал, а как создавалось Русское государство.

Литература

Джаксон Т.Н. Герард Фридрих Миллер//Историки России XVIII—XX вв. Вып. 1. Архивно-

информационный бюллетене № 9. Приложение к журналу «Исторический архив». М.,

1995.

Джаксон Т.Н. Август Людвиг Шлецер // Там же.

Некрасова М.Б. Михаил Васильевич Ломоносов // Там же. Славяне и Русь: проблемы и идеи.

М., 1998.

Черепнин Л.В. А.Л. Шлецер и его место в развитии русской исторической науки (из истории

русско-немецких научных связей во второй половине XVIII — начале XIX в.) //

Международные связи России XVII—XVIII в. М., 1966.

2.5. Просветительская историография во второй половине XVIII века

Для Европы XVII в. был по преимуществу веком «английским», поскольку передовая

европейская мысль в основном концентрировалась вокруг проблем Английской буржуазной

революции. Век XVIII стал веком «французским» потому, что французское Просвещение

стало тем эталоном, по которому определялся характер Просвещения в других странах.

Великая французская революция наложила свой отпечаток не только на XVIII, но и на

следующие два столетия.

То, что историческая инициатива перешла к французам, стало очевидно уже в первой

половине XVIII в. после атеистического выступления французского философа П. Бейля

(1647-1706). Затем последовало «Завещание» глашатая крестьянской революции, также

французского философа-материалиста Ж. Мелье (1664-1729), в котором отразился протест

народных масс против феодальных порядков. Ожидание революции во Франции нашло свое

отражение и в историографии. Уже в 20-е гг. XVIII столетия развернулась полемика вокруг

вопроса об истоках французской истории. Идеолог дворянства граф Буленвилье в работе

«История древнего правительства Франции» поднял вопрос о том, что Франция вышла из

германского завоевания Галии в V в. Следовательно, французский народ имеет все права

свергнуть своих узурпаторов. Так родилась германо-романская проблема, сыгравшая

впоследствии крупную роль в историографии Франции, Германии и России XVIII-XIX вв.

Таким образом, постановкой вопроса о революции с насильственным свержением

феодального строя началась идеологическая подготовка буржуазного переворота во

Франции. Задолго до самого переворота идейным обоснованием Французской революции

стала апелляция к истории.

Просвещение XVIII в. стало развитием исторических идей гуманистов XVI и

рационалистов XVII в. Как и их предшественники, просветители XVIII в. боролись за

человека, который находился в центре всех их исторических построений. Просветители

стремились вырвать человека из тисков феодальных корпораций (цех, гильдия, сословие) и

рассматривали его как индивида, равного всякому другому. Христианская идея всеобщего

равенства перед Богом была опущена с неба на землю и использована для того, чтобы

сломать сословные перегородки. XVIII в. был периодом возрождения античного духа в

противовес христианскому мировоззрению. Французы стали представителями античного

принципа внутри христианства. Человеческая личность противопоставлялась феодальному

корпоративизму как форма буржуазного мировоззрения. Для того чтобы подкрепить данную

историческую концепцию, дополнительно использовались идея примата человеческого

разума, которая доказывала, что исторический процесс не нуждается в Божьем руководстве,

а церковь лишь тормоз в развитии истории; идея естественного права, согласно которой

равенство людей по рождению представлялось естественным основанием равенства

политического; теория общественного договора: равные люди могут основать общество и

государство только путем взаимной договоренности.

Однако народ, с точки зрения просветителей, — это невежественная, инертная масса,

неспособная к самостоятельному развитию. Все благодеяния, которые может дать народу

исторический прогресс, должны последовать сверху, и чем могущественнее правитель, тем

он имеет больше возможностей излить на своих подданных поток благодеяний и свет разума.

Идея «просвещенного абсолютизма» выросла именно на этой почве. Просвещенный монарх,

окруженный философами, — идеал, естественно выраставший из идеологии Просвещения.

Свою задачу просветительство видело в распространении взглядов, согласных с

требованиями всемогущего разума. По мнению поборников просветительства, прогресс

состоял в усвоении этих взглядов как можно большим числом людей. Однако надо иметь в

виду, что просвещение отбрасывало все многообразие исторического процесса и обедняло

его, подходя к нему с единственным мерилом — разумом. Если в области естествознания

передовое место в XVIII в. занял материализм, то в области общественных наук оно остается

за рационализмом. Самыми крупными деятелями и идеологами революционного

французского просвещения были Вольтер (1694-1778), Ш.-Л. Монтескье (1689-1755), Г.Б.

Мабли (1709-1785), Ж.Ж. Руссо (1712-1778) и Ж.А. Кондорсе (1743-1794).

В отличие от боевого накала французских просветителей их английские соратники

исповедовали исключительно концепцию разума и научного знания. Среди последних

наиболее яркими фигурами были Д. Юм (1711-1763), У. Робертсон (1721-1793) и Э. Гиббон

(1737-1794). Не осталась в стороне от волны просвещения и Германия. Целью немецких

просветителей было достижение национального единства и политическая свобода

буржуазии, которая в конечном итоге оказалась неспособной подняться на борьбу с

феодализмом и раздробленностью своей родины. Однако просветительский порыв молодых

поэтов и мыслителей нашел свое выражение в удивительно плодотворном соединении

литературного таланта с ученостью. Позиции немецкого просвещения провозгласили и

отстаивали Г.-Э. Лессинг (1729-1781), Ф. Шиллер (1759-1805), И.-Г. Гердер (1744-1803).

В результате общей деятельности французских, английских и немецких

просветителей их идеи и труды стали общеевропейским явлением, захватившим и Россию.

Россия XVIII в., и в особенности его вторая половина, — это время формирования

русской исторической науки, начало которому положили В.Н. Татищев и деятельность

Академии наук. Ее подъем был связан и с интересом к истории императрицы Екатерины II,

что способствовало выдвижению профессиональных историков.

Российское просветительство в значительной степени находилось под влиянием

западноевропейской просветительской литературы, произведений Вольтера, Дидро,

Д'Аламбера, Мабли, Руссо и др. Начало распространения просветительской идеологии было

положено русскими правящими кругами во главе с Екатериной II. Обедневшее дворянство,

разночинная интеллигенция и даже некоторые крепостные увлекаются переводческой

деятельностью, часто превращая ее в профессию и источник дохода. Во второй половине

XVIII в. было переведено колоссальное количество не только французских литераторов, но и

исторических произведений. Русский читатель впервые мог познакомиться не только со

всеобщей историей, но и с историей славянских народов, а также Англии, Америки, Японии,

Египта, Швеции, Турции, Китая и др.

В России XVIII в. историческая литература довольно широко была представлена

переводами произведений античных писателей. В 60-е гг. XVIII в. в связи с общим подъемом

культуры и науки в России, в том числе исторической, появляются переводы классических

исторических источников, без которых невозможно было изучение древнейшего периода

отечественной истории. В 1763-1764 гг. вышел перевод «Истории» Геродота, сделанный

А.А. Нартовым. Крупным событием в научной жизни России явилось издание И.Г.

Штриттером своего рода хрестоматии из византийских авторов, писавших о древних народах

на территории России. Известный историк, впоследствии автор учебника по русской

истории, данное издание сделал по примеру парижского «Corpos» византийских историков.

В связи с этим событием в «Санкт-Петербургских ученых ведомостях», выходивших под

редакцией Н.И. Новикова, была помещена развернутая рецензия с очерком историографии

античных свидетельств о России.

Характерным явлением для большинства стран Европы того времени было издание

энциклопедий. Во второй половине XVIII в. в России также выходит сравнительно большое

количество энциклопедий, словарей, лексиконов по самым различным отраслям знаний и

большое количество словарей или лексиконов иностранных языков, в том числе и языков

народов, России. Появилось несколько географических и исторических словарей. Лучшими

из них были «Географический лексикон Российского государства», выпущенный Ф.А.

Полуниным и Г.Ф. Миллером (1773 и 1788-1789), и незавершенное произведение В.Н.

Татищева «Лексикон Российский, исторический, географический, политический и

гражданский» (1793). Новиковский «Опыт исторического словаря о Российских писателях»

(1772) впервые представил биографии лиц из различных слоев общества и положил начало

демократизации исторических персонажей в русской историографической литературе. Во

второй половине XVIII в. в России исторические знания становятся более близкими к

запросам практической жизни, с одной стороны, и к науке — с другой.

В 60-е — первой половине 70-х гг. литературой и историей стали заниматься

представители самых различных общественных слоев — от крепостных крестьян и

разночинцев до вельмож и императрицы. 60-е гг. XVIII в. являются тем историографическим

рубежом, который определил принципиально важные изменения в развитии и

распространении исторических знаний в России. Происходит расширение круга историков в

социальном отношении. Наряду с историками из дворян появляются историки из

купеческого сословия или среды разночинцев. В это время столкнулись исторические

концепции, выражавшие взгляды различных социальных групп, зарождается буржуазная

историография и в некоторых трудах появляется критика крепостного строя. В свою очередь,

дворянские историки пытаются осмыслить происходящее и укрепить позиции своего

сословия, обращаясь к историческому опыту.

А.И. Мусин-Пушкин

Определенный подъем был связан с пробуждением так называемого «любительского

интереса», который понимался исключительно как любовь к родной истории. «Любителями

истории», знавшими и понимавшими ее вкус, были И.Н. Болтин, И.П. Елагин, Н.Н. Бантыш-

Каменский, А.Ф. Малиновский, А.Н. Оленин. К этой когорте принадлежал и А.И. Мусин-

Пушкин. Видный сановник, владелец одной из самых знаменитых в России библиотек и

древнерусских рукописных собраний, крупный знаток российских древностей и языка,

издатель ряда исторических памятников и автор исторических исследований, он особенно

трепетно относился к историческому источнику. Это выразилось в собирании,

коллекционировании письменных и материальных памятников, их критическом

использовании и осмыслении.

Алексей Иванович Мусин-Пушкин родился 16 марта 1744 г. в доме капитана гвардии,

а скончался в 1818 г. Его имя навсегда вошло в русскую литературу и историографию как

Имя человека, открывшего бесценное «Слово о полку Игореве». В ореоле этого события как

бы в тени остались другие стороны жизни и деятельности Мусина-Пушкина. Он занимал

руководящие посты в учреждениях, которые определяли правительственную политику в

области просвещения и науки. Управляющий корпусом чужестранных единоверцев (создан в

1775 г. для обучения детей, репатриированных после русско-турецкой войны 1768-1774 гг.),

обер-прокурор Синода, президент Академии художеств — эти должности предоставляли ему

широкие возможности для формирования источниковой базы отечественной истории.

B.O. Ключевский, анализируя подъем национального интереса к отечественной

истории в екатерининскую эпоху, очень точно определил, что основы самобытного взгляда

на русскую историю лежали в изучении источников. Цель деятельности Мусина-Пушкина

была не просто научная, а нравственно-патриотическая — собирательство древнерусских

памятников, их изучение и издание как противопоставление иностранным влияниям в

общественно-научной жизни.

В обществе второй половины XVIII в. утверждается следующий взгляд на русскую

историю; если у нас были темные стороны, то они были и у других. Довольно мы гнулись

под чужую мерку, пора нам жить самобытно и выработать свой характер. Да он уже и есть,

но закрыт привозной маской. Чтобы его открыть, нужно начать изучение русской истории.

При таких взглядах и настроениях особое значение получили па мятники русской истории:

«свитки и рукописи хранят черт русского национального характера».

Мусин-Пушкин, обладая немалыми средствами, принялся за собирание памятников

старины с того, что приобрел все книги и бумаги Петра Крекшипа — автора записок о Петре

I. Среди прочего там оказался древнейший из известных списков летописи —

Лаврентьевский. Многие, зная его страсть, дарили ему рукописи, в том числе и Екатерина II.

Будучи обер-прокурором Синода, он издал указ об извлечении из монастырских архивов

старинных документов и среди прочего нашел там список «Русской Правды». Когда Алексей

Иванович обнаружил| «Слово о полку Игореве», он сразу понял его значение и тут же издал

знаменитый памятник. И, видно, не зря, ибо громадную коллекцию Мусина-Пушкина

постигла печальная судьба. Весь дом его с библиотекой сгорел в Москве в 1812 г.

Мусин-Пушкин издал также «Русскую Правду», «Поучение Владимира Мономаха». В

примечаниях к этим изданиям, прежде всего, порицалось увлечение иностранным. Подобное

отношение к источнику было характерно для всех издателей того времени — М.М.

Щербатова, Н.И. Новикова, И.Н. Болтина. Они даже не ставили своих имен на публикации,

дабы ничем не заслонять сам памятник. В 1767 г. вышел первый том «Библиотеки русской

истории». В нем был помещен Кенигсбергский, или, как его еще называют, Радзивиловский

список летописи; биография Нестора и инструкция для издания памятников. Тогда же были

изданы Никоновский список летописи, Царственная книга и летопись по Воскресенскому

списку. Помимо Мусина-Пушкина, в кружок любителей русской истории при дворе

Екатерины II входили граф Н.П. Румянцев — один из организаторов археографической

работы в России, граф А.Р. Воронцов и др.

М.М. Щербатов

Носителем идей аристократической части дворянства в области исторической мысли

был князь Михаил Михайлович Щербатов (1733-1790) — общественный деятель, историк,

публицист. Щербатов происходил из древнего и богатого рода князей Оболенских и вел '

свою династическую линию от Михаила Черниговского. Его отец М.Ю. Щербатов (1678-

1738), архангельский губернатор, генерал-майор, участвовал в Северной войне и был

сподвижником Петра I. В раннем детстве М.М. Щербатов был записан в Семеновский полк,

получил прекрасное образование, владел несколькими иностранными языками. После него

осталась библиотека в 50 тысяч томов, множество древних рукописей и собственных

сочинений.

Воспользовавшись Манифестом о вольности дворянской, Щербатов в 1762 г. вышел в

отставку в чине капитана. В 60-х гг. он написал ряд статей, в которых наметилась его

социально-политическая доктрина: отрицание равенства людей, требование сильной

государственной власти, критика правительства с позиций дворянской аристократии.

В 1767 г. в качестве депутата от дворян Ярославской губернии Щербатов участвует в

Комиссии по составлению нового Уложения, выступая с историческим и политическим

обоснованием привилегий дворянства против притязаний купечества и крестьян. В это же

время Щербатовым была проведена большая работа в деле научной публикации

исторических источников. Среди них такие значительные издания как «Царственная книга»,

«История Свейской войны», «Летопись о многих мятежах», «Царственный летописец» и др.

В 1768г. Щербатов работал в Комиссии о коммерции, в 1771 г. был назначен

герольдмейстером; в 1773г. получил придворный чин действительного камергера, в 1775 г.

заведовал секретным делопроизводством по военным делам, в 1778 г. получил чин тайного

советника и был назначен президентом Камер-коллегии, а в 1779 г. стал сенатором.

В 1778 г, Щербатов ушел с гражданской службы и до конца своих дней занимался

публицистикой и литературной работой. Его многочисленные сочинения посвящены

законодательству, экономике, статистике, просвещению и всякого рода «рассуждениям» и

«размышлениями». В конце 80-х гг. он завершил мемуарный памфлет «О повреждении

нравов в. России» и издал утопический роман «Путешествие в землю Офирскую», в котором

иносказательно воспевал старые порядки Руси. Свои взгляды на историю Щербатов выразил

и обосновал в «Истории Российской от древнейших временя» Этот труд особенно ценен тем,

что насыщен большим количеством разнообразных источников. С 1770 г. было напечатано

18 книг «Истории...», за которые автор получил звание историографа и почетного члена

Петербургской Академии наук (1776).

Щербатов занялся изучением истории не без участия Екатерины II, которая назначила

его историографом, открыла доступ в архивы и библиотеки и поручила разобрать архив

Петра Великого. В «Истории Российской»... Щербатов довел повествование до избрания

Михаила Романова. К работе приступил он без достаточной учено-технической подготовки и

поэтому допустил немало ошибок, например, не различал двух Переяславлей — Южного и

Залесского и т.д. За это ему немало досталось от современников. Важно другое: Щербатов не

просто излагает события, он их обсуждает и сопоставляет с событиями западноевропейской

истории, которую, кстати, знал лучше русской. Сравнением он старался подметить

особенности русской жизни. Щербатов первым в историографии попытался изобразить

внутреннюю жизнь общества. Как образно выразился В.О. Ключевский, «Щербатов удачнее

угадывал вопросы, чем их разрешал, и в этом его главная заслуга». Несмотря на то, что его

«История...» написана тяжелым языком, она имела определенный успех в обществе.

В своих сочинениях, прежде всего Щербатов был защитником крепостного права и

дворянских привилегий. Историческими ссылками и своими рассуждениями он обосновывал

необходимость сохранения в России крепостного права: «Земли, па которых живут

крестьяне, принадлежат дворянам... которые их приобрели, жертвуя своею жизнью и

здоровьем». Самодержавие нуждается в содействии со стороны дворянства. Примером

государя, уважающего привилегии дворянства и охранявшего их права на участие в

государственной жизни, Щербатов считал Петра I. Голос дворянства проявляется через

Сенат, который служит хранилищем законов. Монархия, опирающаяся на старинное

родовитое дворянство, — вот политический идеал Щербатова.

Вопрос о происхождении государства Щербатов решал исходя из

рационалистических предпосылок. Человеку присущ дар разума, который должен его вести

по прямому пути и стезе добродетели. Никакое общество, даже самое малочисленное, не

может существовать без правил и законов, которые определяют поведение людей.

Необходимость государства объясняется потребностями человеческой природы и велениями

разума. Существуют четыре формы правления: деспотическое или самовластное,

монархическое, аристократическое и демократическое. Последние два возникают в

результате недовольства вельмож и народа действиями деспотов. В монархических

государствах люди честолюбивы, в аристократических — горды и тверды, в

демократических — смутнолюбивы и увертливы, а в деспотических — подлы и низки.

Активное участие в управлении аристократии проявляется, прежде всего, в сфере

законодательной. Главной положительной чертой государственного строя Щербатов считал

обеспечение возможности вельможам сдерживать власть царскую и дерзость народа.

Щербатову принадлежит также интересный опыт изучения современной ему России

(географическое положение, экономика, административное устройство, состав населения),

который он осуществил в труде «Статистика в рассуждении России» (1775-1777). Работа

содержит целый ряд исторических сведений относительно прошлого городов и губерний,

происхождения тех или иных учреждений.

Рационалист XVIII в., воспитанный на французской просветительной философии,

усматривающий в историческом процессе показатель успехов человеческого разума и

развития просвещения, Щербатов всегда видел перед своими глазами призрак крестьянского

бунта. Он восклицал: «Не ______________так легко и не так полезно просветиться народу, как думают, ибо

малое просвещение ведет к заблуждению и к духу не подданства. Подлый народ не должен

рассуждать, ибо это опасно для дворянского государства. И если подлый народ просветится,

и будет сравнивать тягости своих налогов с пышностью государя и вельмож, не зная нужды

государства и пользы пышности, тогда он будет» роптать на налоги и произведет бунт».

В своем сочинении «О повреждении нравов в России» Щербатов писал о падении в

его время моральных устоев и принципов (почтения к родителям, любви между супругами,

патриотизма, твердости духа). Истребление благих нравов грозит падением государству.

Причина всех указанных явлений в развитии сластолюбия. После Петра I история России —

это история правления пороков, излишеств в пище и одежде, которые воспитали стремление

к роскоши, корыстолюбию и лести.

Автор дает беспощадные характеристики правителей послепетровского периода:

Анна Иоанновна «от природы нраву грубого, который не был смягчен ни воспитанием, ни

обычая ми века». Бирон — это «человек, одаренный здравым рассудком, но без малейшего

просвещения, горд, зол, кровожаден и непримиримый злодей своим неприятелям». Елизавета

Петровна — «женщина отменной красоты, набожная, добрая, одаренная от природы

разумом, но без образования. Веселая нравом, всегда искала веселий, чувствуя свою красоту,

всегда старалась ее умножить. Была ленива, роскошна и любострастна». Петр III — «человек

с добрым сердцем, но без разума и нравов». Екатерина II «великодушна, сострадательна и

трудолюбива ко славолюбию. Даже когда ее голову покрыли седины, не уменьшилось ее

любострастие».

Говоря о методе исторического исследования, Щербатов выдвигает два понятия:

«приключение» и «причину». Историк обязан уловить эту взаимосвязь. Выяснение причин

событий — это установление между ними чисто прагматической связи в виде внешнего

воздействия одного на другое Исторический процесс представляет собой последовательно

сменяющиеся события, которые происходят под воздействием людей, «тайные пружины»

поступков которых историк обязан выяснить.

В области источниковедения Щербатов развивал идеи Байера и Миллера,

демонстрируя критический подход к источникам. Он выдвинул определенные критерии

выбора наиболее достоверных летописных списков и правила их палеографического анализа,

обосновал некоторые приемы изучения актового материала (духовных и договорных

грамот), необходимость знания хронологии. В основе периодизации, которой придерживался

Щербатов, лежит развитие самодержавия и изменение его взаимоотношений с

аристократией. Например, недоверчивость Ивана Грозного к знатным боярам «отнимала у

них возможность отечеству услуги показать».

Статья Щербатова «О древних чинах, бывших в России и о должности каждого из

них» посвящена рассмотрению придворных чинов и преследовала цель — исторически

обосновать права «благородного сословия». В целом труды М.М. Щербатова — важный этап

в русской историографии. Его творчество оказало заметное воздействие на исследования

И.Н. Болтина, Н.М. Карамзина и С.М. Соловьева.

И.Н. Болтин

Первый из них, Иван Никитич Болтин (1735-1792) стал оппонентом и критиком

Щербатова. Будучи почти сверстником Щербатова, он прошел служебную карьеру, довольно

далекую от его трудов, Болтин родился в старинной дворянской семье, получил домашнее

воспитание и поступил в Конногвардейский полк. В полку стал близким товарищем Г.А.

Потемкина, который впоследствии всегда помогал Болтину. После военной службы (18 лет)

он поступил на таможенную службу, затем был прокурором Военной коллегии и, наконец, ее

советником вплоть до самой смерти.

Потемкин очень дорожил умом и обширными практическими сведениями Болтина.

При заселении Новороссии он вызвал Болтина в Крым для советов. Иван Никитич был

одним из самых образованных и начитанных людей своего времени. В духе XVIII столетия

он оставался умеренным вольтерианцем, хорошо знал французских историков и публицистов

XVI в. (Бадена, Беллярмина, Потчицера), но любимыми его писателями и философами были

Бейль, Мерсье, Вольтер. Опираясь па их воззрения, Болтин считал, что история движется

климатом, религией и образом правления.

Во время своей служебной деятельности Болтин много путешествовал по России,

поэтому оценивал современный ему государственный строй не в качестве наблюдателя со

стороны, а как непосредственный участник административной машины.

С таким запасом знаний и наблюдений Болтин приступил к занятиям по русской

истории. Как историк, в противоположность Щербатову, Болтин не выступал с обобщающим

трудом по русской истории. След в историографии он оставил двумя произведениями,

посвященными критике работ своих современников: француза Леклерка, врача по

профессии, написавшего книгу «История естественная, нравственная, гражданская и

политическая древния и нынешния России», и М.М. Щербатова, Построение критики у

Болтина своеобразно. Оно дано в виде последовательно расположенных выписок из трудов

Леклерка и Щербатова и примечаний к ним, представляющих развернутые ответы Болтина.

Отсюда заглавия работ Болтина: «Примечания на «Историю древния и нынешния России» г.

Леклерка, сочиненные генерал-майором И. Болтиным» (1788); «Критические примечания

генерал-майора Болтина на (первый и второй) том «Истории» князя Щербатова» (1793-1794).

Довольно легкомысленный и склонный к авантюризму француз Леклерк (1726-1798)

приезжал в Россию в 1759 и 1769 гг. Он был врачом при Кирилле Разумовском, лейб-

медиком при цесаревиче и занимал определенное положение при дворе. Всего прожил в

России около 10 лет. В то время в Европе читали екатерининский Наказ и, соответственно,

все, что касалось России, и особенно ее история, пользовалось большим спросом. Этими

обстоятельствами решил воспользоваться Леклерк. Собрав наскоро материалы, в 1775 г. он

вернулся во Францию, где с 1783 г. стал издавать большой труд под названием

«Естественная, политическая и гражданская история России» в 6 томах. Это были своего

рода путевые заметки, которые можно назвать образцом среди «иностранных историй» о

России. Недобросовестное отношение к фактам и источникам, враждебность сочинителя к

России вызвали ответную реакцию русских читателей. Потемкин подсказал Болтину идею:

выступить против Леклерка в печати. Таким образом и появились «Примечания Болтина» в

двух больших томах — более 500 страниц. По общему определению Болтина, книга

Леклерка «вовсе не история, а сельская лавочка, в которой можно найти и бархат, и помаду,

и микроскоп, и медное кольцо».

Комментарии Болтина к «Истории Российской...» Щербатова во многом были

преувеличенной цитированной критикой, однако автор обнаружил в «Истории...» довольно

много ошибок и небрежностей, неправильное понимание всей древней истории, незнание

исторических приемов и неумение разбираться в фактах по степени их важности.

Комментарии имели важное научное значение, поскольку способствовали развитию

углубленного анализа источников и становлению вспомогательных исторических

дисциплин.

Задача «Критических примечаний...» — прежде всего, восстановить правильность

исторического факта, затем наметить пути установления этого факта и, наконец, дать

характеристику и оценку отдельных сторон исторического процесса. Замечания Болтина

остры и язвительны по форме и серьезны по существу. Леклерка он считает (с достаточным

основанием) невеждой, не знающим источников, излагающим историю по чужим трудам,

дающим извращенное представление об историческом прошлом русского народа.

Отрицательно оценивает Болтин (не всегда в одинаковой мере убедительно) ряд выводов и

наблюдений Щербатова, считая, что они являются плодом авторского произвола в

обращении с источниками, а не их научного анализа.

Болтин излагал свои взгляды на задачи исторической науки, подчеркивая, что

достоинство историка составляет «избрание приличных веществ» (т.е. нужных и

доброкачественных источников), «точность, безпристрастность в повествованиях, дельность

и важность в разсуждениях, ясность и чистота в слоге и проч».

Автор указывал на трудность написания истории, требующего больших

профессиональных навыков: «Всякую Историю вновь зделать, а особливо зделать хорошо,

очень трудно, и едва ли возможно одному человеку, сколь бы век его ни был долог, достичь

до исполнения намерения таковаго, при всех дарованиях и способностях, к тому потребных».

Основным требованием к историку является, по мнению Болтина, правдивость в

изображении фактов прошлого, отказ от таких стимулов в освещении исторического

процесса, как стремление показать в благоприятном свете родину, забота о репутации

друзей, родственников и т.д. «Сказанное правило, что историк не должен иметь ни

родственников, ни друзей, имеет смысл такой, что историк не должен закрывать или

превращать истину бытии по пристрастию к своему отечеству, к сродникам, к друзьям

своим; но всегда и про всех говорить правду, без всякаго лицеприятия». Сам Болтин,

конечно, далеко не всегда соблюдал это правило, не был свободен от «пристрастий»

характера классового, национального, фамильного, однако девиз, им выдвинутый,

несомненно, заслуживает внимания как показатель тех требований, до которых доросла

историография второй половины XVIII в.

Точность воспроизведения исторического факта, по Болтину, зависит от уровня

источниковедческой методики, а последний определяется не только числом привлеченных

памятников, но и умением их использовать в целях исторического построения. «Весьма те

ошибаются, — пишет Болтин, — кои думают, что всякий тот, кто по случаю мог достать

несколько древних летописей и собрать довольное количество исторических припасов,

мажет сделаться историком; многого еще ему недостанет, если кроме сих ничего больше не

имеет. Припасы необходимы, но необходимо также и умение располагать оными, которое

вкупе с ними не приобретается».

Собственно говоря, здесь Болтин повторяет мысль Татищева, который служит для

него образцом историка, критически изучающего источники. Очень высоко ставит Болтин в

качестве источниковеда и Миллера, который «имел к тому способность, чтоб из великих

кучь дрязгу избирать драгоценнейшие зарытые в них перла».

Наконец, следуя Шлецеру, Болтин говорит о трех этапах в работе источниковеда,

предшествующей историческому построению: 1. Следует произвести сличение летописных

текстов и устранить погрешности, вкравшиеся при многократной их переписке

(«рассмотреть летописи, сличить их между собою, исправить погрешности, учиненные

переписчиками, и привесть их в тот вид, в каковом они от сочинителей их были изданы»). 2.

Уяснить смысл текста, освобожденного от вкравшихся при переписке ошибок («второй труд

— в объяснении исправленных уже летописей, сиречь в истолковании слов, вышедших из

употребления, дабы можно было понимать точный смысл ими сказуемого»). 3. Исторические

сведения и наблюдения пополнять данными географического характера («Третий труд — в

собрании известий, относительных до Географии; ибо История с Географиею столь тесно

связаны, что не зная одной, писать о другой никак не может»).

Помимо использования русских памятников («домашнего источника»), Болтин в

целях всесторонней проверки фактов считает необходимым привлечение «известий из

чужестранных историков и летописцев, не только соседних нам государств, но и самых

отдаленных».

Таким образом, Болтин пытается поставить на должную высоту проблемы

источниковедения, считая, что «приуготовление к Истории не меньше есть важно и трудно,

сколь и самое ее сочинение».

Разбирая различные неверные или сомнительные утверждения Леклерка или

Щербатова, Болтин неоднократно подчеркивает необходимость отбора источников, умения

отличить правду от вымысла. «Не всему без разбора, что путешественники рассказывают,

должно верить, но тому только, что похоже на правду и что верояти достойно». Требуется

«великой труд и внимание» исследователя, «чтоб в толикую запутанность приведенное

разобрать и привесть в надлежащий порядок». В то же время, толкуя «темные места

летописей», историк должен опасаться уклониться «от подлинного их смысла» и не имеет

права писать «чего ни есть с обстоятельствами времени или местоположения несогласного».

Болтин в своих «Примечаниях на книгу Леклерка» много места уделяет переводу статей

договоров России с Византией X в., «Русской Правды», «Судебника» 1550 г., «Соборного

Уложения» 1649 г.

При отборе фактов для исторического труда, говорит Болтин, надо помнить, что

история как наука — это не летопись, «не имеет она нужды в таких мелочах, кои в летописях

были помещены...». Историк должен останавливаться лишь на самом главном.

При изучении исторических явлений Болтин исходил из предпосылки о том, что

общность человеческих нравов определяет близость общественного развития различных

народов. «Писавшему историю какого ни есть народа надобно ежечасно помнить, что он

человек и описывает деяния подобных себе человеков». «Пороки и добродетели суть общи

всем земнородным. Во всяком обществе есть люди добродетельные и порочные, благие и

злые». Мысль об одинаковом «свойстве человеческого естества», как определяющем

факторе исторического процесса, не новая. Она типична для дворянской историографии

XVIII в. Интересно другое: это представление широко используется Болтиным для

исторических аналогий, к выявлению которых он был подготовлен вследствие хорошего

знания всеобщей истории.

Но в поисках факторов общественного процесса Болтин уже не ограничивается

наблюдениями над сущностью человеческой природы, в общих чертах везде одинаковой. Он

останавливается на роли в общественной жизни таких условий, как климат, воспитание,

форма правления и т.д. Он выдвигает мысль о том, что «главное влияние» на людей и

общество имеет климат, остальные же причины «суть второстепенные или побочные: они

токмо содействуют или, приличнее, препятствуют действиям оного». Идея о значении среды,

географических условий в общественной жизни получила большое распространение в

последующей историографии.

В связи со своим представлением о роли климата в истории отдельных человеческих

обществ Болтин выдвигает понятие «национальный характер», который, по его мнению,

зависит во многом от климата. Перенос внимания с человеческих нравов на естественную

среду, на них воздействующую, при всей механистичности понимания этого воздействия

был шагом вперед в попытке осмыслить исторический процесс.

Стремление определить общие линии исторического развития ряда народов

сочеталось у Болтина с идеей своеобразия их исторической жизни. Так, он писал, что судить

о России, «применяяся к другим государствам европейским, есть тож что сшить на рослого

человека платье, по мерке снятой с карлы. Государства европейские, во многих чертах

довольно сходны между собою; знавши о половине Европы, можно судить о другой,

применяяся к первой, и ошибки во всеобщих чертах будет не много; но о России судить,

таким образом, неможно, понеже она ни в чем на них не похожа...»

Наряду с поисками в историческом прошлом народов факторов, определяющих черты

как сходства, так и своеобразия их общественной жизни, Болтин подчеркивал значение в

истории счастья, фортуны — понятий, которые в конечном итоге ассоциируются с

представлением о божественном промысле. Так причудливо в миросозерцании дворянского

историка сочетались идеи человеческого «естества», естественной географической среды и

божественного промысла как причин, влияющих на ход исторических событий.

Представление о близости прошлого России к прошлому других стран и

одновременно о его своеобразии Болтин использует для обоснования своей концепции

исторического развития России. Эта концепция характеризуется патриотической

направленностью. Автор стремился опровергнуть утверждение Леклерка, изображающего

русский народ примитивным, долгое время лишенным оседлости, разбойничьим. В то же

время Болтин защищал историческую схему, отвечающую интересам дворянства,

обосновывающую целесообразность крепостничества и самодержавия.

Крепостной строй для Болтина — это порядок, который можно обосновать, исходя из

«естественного разумения о вещах». Если «вольный человек» не может быть «без

собственности», то крестьянин не может быть без помещика. Болтин проводит мысль о том,

что вольность приносит пользу далеко не каждому народу. Для того чтобы ею пользоваться,

необходимы особые личные качества, исторический опыт и другие условия. «Не всякому

народу вольность может быть полезна; не всякий умеется снести и ею наслаждаться;

потребно к сему расположение умов и нравов особливое, которое приобретается веками и

пособием многих обстоятельств».

По Болтину, «умоначертания о свободе» — это свойство «народов диких, живущих в

совершенной и полной независимости от всякого народа, власти, закона обычая».

Европейцам «свойственнее ... ограниченная вольность», а не «их [диких народов]

бсзпредельная»: «...мы [европейцы] их [дикарей] свободы не снесем», а «они нашею

довольны не будут».

Защищая крепостнический строй России, Болтин подчеркивал также, что он в

большей мере отвечает интересам русского народа, чем современные ему порядки,

господствовавшие в других странах. «Земледельцы наши прусской вольности не снесут,

германская не сделает состояния их лучшим, с французскою помрут они с голода, а

английская низвергнет их в бездну погибели». «Рабство народа в России», по мнению

Болтина, менее тягостно, чем положение крестьян в других странах. «Земледелец в России

меньше гораздо несет тягости, нежели во Франции, Англии, Германии, Голландии и других

государствах».

Оправдывал он и такие явления, как рекрутчина. В данном случае он исходил из

аналогии между человеческим организмом и политическим строем. «В теле политическом,

яко и в теле человеческом, имеются некоторые проходы, чрез которые низвергаются

непотребные влажности... Надобно, чтоб в каждом обществе гражданском был такой ров,

коим бы стекали пороки». Рекрутские наборы Болтин расценивает как «вертеп, в которой из

политического тела низводятся излишний и вредоносные мокроты», т.е. крестьяне,

сдаваемые помещиками в рекруты, «понеже в сии редко отдают людей, обществу нужных и

полезных, разве по необходимой нужде...».

Излагая общественно-политическую историю России, Волгин исходил из

предпосылки о том, что славяне «издревле жили под правлением монархическим», но

первоначально власть князей была ограничена: «вельможи и народ великую имели силу в

определениях о вещах важных». В «общенародных собраниях всякой гражданин имел право

подавать свой голос...».

В период политической раздробленности Руси усилилась власть удельных князей и

боярской аристократии. «Самосудная власть вельмож начало свое возымела от уделов

княжих; их примеру следуя, бояры и прочие владельцы равномерную власть во владениях

своих себе присвоили».

Важным выводом Болтина было признание наличия в России феодальных порядков.

Русское поместье он сопоставляет с французским феодом. Как «вид платы или награждения

за службу, тоже самое, что нате поместье, поместной оклад: сии поместья зделалися по

времени все наследными вотчинами. Очень ценно определение «феодального права» как

«права помещика в деревне своей над его подданными».

Рассматривая феодализм как явление права, относя его господство ко времени

политической раздробленности и наличия на Руси удельной системы, Болтин связывал конец

феодализма с реформами Ивана IV. В личности и деятельности последнего он находит много

общего с Людовиком XI французским.

Политическим идеалом Болтина является крепкая самодержавная власть. Поэтому он

в противоположность Щербатову — стороннику участия в правительстве аристократии -

сочувствовал политике Ивана Грозного. По мнению «дворянства русского, — указывает

Болтин, — власть единаго несравненно есть лучшая, выгоднейшая и полезнейшая как для

общества, так и для каждого особенно, нежели власть многих».

Касаясь вопроса о происхождении крепостного права, Болтин рисует крестьян до

конца XVI в. вольными людьми. «Земля была собственностию владельческою; а плоды труда

и промыслов — собственности» крестьянскою. Собственность того и другого была

охраняема законом». Вольные крестьяне «имели владельцев и имели собственность, не имев

земли; а помещики владели крестьянами, не имев власти учинить их невольниками;

получали с них оброки, не могучи их грабить». «Запрещением крестьянам перехода от

одного помещика ко другому, — писал Болтин, — положено начало их рабства».

Болтин поднимал важный для России вопрос о завоеваниях территории. Его

концепция сводилась к оправданию внешней политики России. Сопоставляя ее с политикой

Римской империи, он выдвигал следующий тезис: там было завоевание, Россия производит

мирную ассимиляцию народов присоединяемых территорий.

Следует сказать несколько слов об отношении Болтина к религии, церкви и

духовенству. Он проводит мысль о том, что «для народа просвещенного духовенство

просвещенное полезно; для народа же непросвещенного духовенство просвещенное

бедственно и гибельно». Власть просвещенного духовенства приводит к тирании (подобной

господству папства в Средние века), а «легче суеверие истребить, нежели из-под

тиранического ига власти духовны» свободиться______________». Он резко критиковал католическую

церковь и противопоставлял ей церковь православную.

Таковы исторические взгляды Болтина. В них много нового, оригинального. Болтин

— человек образованный, начитанный, мыслящий. Это — один из наиболее крупных

представителей дворянской историографии второй половины XVIII столетия.

Поиск по сайту: