Вот что нам говорит древняя и новая история. И несмотря на то, в силу ошибки мышления, поистине трагической, в то время как государство представляет самое ужасное орудие для обнищания крестьянина и рабочего и для обогащения их трудом господина, священника, буржуа, финансиста и всей привилегированной своры правителей, именно к этому буржуазному государству, эксплуататору бедных и защитнику эксплуататоров, обращаются демократы, и радикалы, и социалисты, требуя защиты их от монополистов-эксплуататоров! И когда мы говорим, что нужно стремиться к уничтожению государства, нам отвечают: «Уничтожим сначала классы, и когда это будет сделано, тогда мы сможем отправить государство в музей древностей вместе с каменным топором и прялкой!»
Таким несерьезным возражением обходили в пятидесятых годах прошлого столетия обсуждение, которое Прудон старался вызвать, говоря о необходимости уничтожить самое учреждение государства и указывая способы достичь этого. То же самое повторяют и теперь, в наше время: «Давайте завладеем властью в государстве — говорят рабочим, причем под этим подразумевается современное буржуазное государство, — и тогда мы сделаем социальную революцию!» — таков теперешний лозунг.
Мысль Прудона была, чтобы рабочие сами поставили себе следующий вопрос: «Как могло бы организоваться общество, не прибегая к помощи учреждения, развившегося в самые темные периоды истории человечества, чтобы удерживать народные массы в экономической и умственной нищете и эксплуатировать их труд, т. е. государства?» И ему отвечали на это парадоксом, софизмом.
В самом деле, разве можно говорить об уничтожении классов, не касаясь учреждения, которое было орудием для их основания и которое остается орудием для их увековечения? Но вместо того, чтобы глубже разобрать этот вопрос, поставленный перед нами всем современным развитием, — что делают люди?
Первый вопрос, который должен был бы поставить себе социал-демократ, реформатор, — следующий: «Может ли государство, которое выработалось в истории цивилизаций, чтобы придать законный характер эксплуатации масс привилегированными классами, быть орудием их освобождения?»
С другой стороны, не нарождаются ли уже в развитии современных обществ другие группировки, кроме государства, которые могут внести в общество стройность, гармонию отдельных усилий и сделаться орудием освобождения народа, не прибегая к подчинению всех пирамидообразной власти государства? Коммуна, например, т. е. община, объединенная по ремеслам и профессиям, рядом с союзами по кварталам и улицам, которые предшествовали государству в вольных городах; тысячи обществ, возникающих теперь для удовлетворения тысячей общественных потребностей; федеративное начало, которое мы видим в приложении в современных объединениях, — разве эти формы организации общества не представляют собой поле деятельности, обещающее гораздо более для наших освободительных целей, чем усилия, покаченные на то, чтобы сделать государство и его централизацию еще более могущественными, чем теперь?
Не правда ли, что это вопрос первостепенной важности, который социальному реформатору следовало поставить себе раньше, чем выбрать свою линию поведения?
А между тем вместо того, чтобы углубить этот вопрос, демократы-радикалы так же, как и социалисты, не знают и не желают знать ничего другого, кроме государства! И не государство будущего, не «народное государство» их прежних мечтаний, а современное государство, со всеми его прелестями, одно слово — государство! Оно должно завладеть, говорят они, всею жизнью общества: деятельностью экономическою, воспитательною, умственною и организаторскою; промышленностью, обменом, образованием, судом, администрацией, управлением — всем, что наполняет общественную жизнь!
Рабочим, которые добиваются своего освобождения, говорят: «Дайте только нам добраться до власти в современной форме управления, выработанной господами, буржуями, капиталистами для вашей эксплуатации!» Это говорится в то время, когда из всех уроков истории мы очень хорошо знаем, что новая форма экономической жизни никогда не могла развиться без того, чтобы новая политическая форма, развившаяся в то же время, не была выработана теми, кто стремится к освобождению.
Крепостное право — и абсолютная королевская власть; корпоративная организация — и вольные города, республики от XII до XV века; господство торгового класса — и те же республики под властью правителя и солдат; империализм — и военные государства XVII и XVIII веков; царство буржуазии — и представительное правление; все эти формы идут рука об руку, не есть ли это поразительное доказательство?
Для того чтобы быть в состоянии развиться до теперешней своей силы и удержаться у власти, несмотря на все успехи науки и демократических веяний, буржуазия выработала с большой ловкостью, в течение девятнадцатого века, представительное правление.
И лозунги современного пролетариата так робки, так мелки, что они даже не пытаются разрешить задачу, поставленную революцией 1848 года, а именно: какую новую политическую форму современный пролетариат должен и может развить, чтобы добиться своего освобождения? Как постарается он организовать две важнейшие потребности всякого общества: общественное производство необходимого для жизни и общественное потребление произведенных продуктов? Как он обеспечит каждому — не только на словах, но и на деле — весь продукт его труда, обеспечив ему благосостояние в обмен на его труд? Какую форму примет «организация труда», которая не может быть совершена государством, но должна быть выполнена самими рабочими?
Вот что французские пролетарии, наученные опытом прошлого, с 1793 по 1848 год, требовали от своих умственных вождей.
Но какой им дали ответ? Им умели только повторить эти старые, ничего не говорящие слова, избегающие определенного ответа: «Завладейте властью в буржуазном государстве, употребите ее на то, чтобы расширить права современного государства, — и задача вашего освобождения будет разрешена!»
Еще раз пролетариат получил камень вместо хлеба! и на этот раз — со стороны тех, кому он отдал свое доверие... и свою кровь!
Требовать от учреждения, которое представляет исторически выросший организм, чтобы оно служило разрушению тех привилегий, которые оно старалось развить, — это значит признать себя неспособным понять, что такое в жизни обществ исторически выросшее явление. Это значит — не знать того общего правила всей органической природы, что новые отправления требуют новых органов и что эти отправления сами должны выработать эти органы. Это значит признать себя слишком ленивым и слишком трусливым духом, чтобы мыслить в новом направлении, которое требуется новым развитием.
Вся история наглядно доказывает ту истину, что каждый раз, когда новые общественные слои начинали проявлять деятельность и понимание, отвечавшие их собственным потребностям, каждый раз, когда они стремились развить творческую силу в области экономического производства, преследуя свои интересы, вместе с интересами общества, — они находили новые формы политической организации; и эти новые политические формы давали возможность новым общественным слоям отметить своими особенностями эпоху, которую они открывали. Разве социальная революция может быть исключением из этого правила? Разве она может обойтись без этой творческой деятельности?
Так, восстание коммун в 12-м веке (в Италии в одиннадцатом веке) и уничтожение крепостного рабства в этих коммунах, которые освободились от епископов, феодальных баронов и короля, отмечает собой выступление в истории нового класса. И этот класс — мы видели это в предыдущем очерке, — работая над своим освобождением, создает скоро новую цивилизацию и в то же время учреждения, которые позволили развить ее.
Ремесленник занимает место крепостного. Он становится свободным человеком, и под защитой стен своей коммуны он дает оживляющий толчок техническим искусствам и науке, которая, начиная с Галилея, открывает новую эру для освобожденного человеческого духа. С помощью мыслителей и художников, которые широко пользуются зародившеюся свободой, чтобы развивать свои способности по новым путям умственной свободы, человек вновь открывает точные науки и философию Древней Греции, забытые и потерянные во тьме Римской империи и варварской эпохи, завершившей дело разложения империи. Он создает грандиозную архитектуру, которую мы еще не превзошли до сих пор; он открывает способы и приобретает необходимую смелость для развития дальних морских плаваний. Он открывает эпоху Возрождения с ее гуманитарными, высокочеловеческими стремлениями.
Так подумайте: разве наши предки могли бы совершить все эти чудеса, если бы они робко цеплялись за учреждения, существовавшие в Европе с пятого по двенадцатый век? Остатки самодержавия Римской империи, смешанные с умирающими учреждениями прошлого рабства, задушили бы живящий федеративный дух, уважающий индивидуальность, который принесли с собой так называемые «варвары» — скандинавы, галлы, саксонцы и славяне. И неужели человек, стремившийся освободиться, должен был цепляться за эту гниль, как это делают теперь глашатаи народных масс?
Конечно, нет! А потому граждане освободившихся городов стремились немедленно, с первого же дня, создать своими «соприсягательствами», то есть взаимной присягой, новые учреждения внутри стен своих укрепленных городов. Они организовали различные элементы городского населения по приходам, признанным тогда независимыми, суверенными «державными» единицами; по улицам, «кварталам» или «концам» (то есть по федерациям улиц), а с другой стороны — по гильдиям или, говоря теперешним языком, по профессиональным союзам так же совершенно независимым, — по «искусствам», как тогда говорили, организованным и суверенным (имеющим поэтому каждое свой «суд», свое знамя и свою милицию); и, наконец, посредством форума, веча, народного собрания, представлявшего федерацию, союз приходов, улиц, ремесел и гильдий. Целый ряд учреждений, совершенно противных духу Римской империи и теократической империи Востока, был развит таким образом на протяжении трех или четырех последующих веков.
Этими учреждениями и создалась сила независимых городов и их громадное значение в умственном развитии человечества.
Кто же может, если только он не предпочитает ничего не знать о жизни свободных общин того времени (как это делают наши государственники, достойные ученики и воспитанники одуряющих государственных школ), — кто же может сомневаться хоть на минуту, что именно эти новые учреждения, вышедшие из федеративного начала и уважавшие личность, дали возможность средневековым общинам развить среди мрака эпохи богатую цивилизацию, новые искусства и новую науку, которые проявились в Европе в пятнадцатом веке?