Предыстория российского чиновничества

Государственная служба в России имеет глубокие исторические корни, а ее традиции уходят в глубины времени более чем на тысячу лет.

От дружинной "администрации" к дворянской

В Древней Руси закладывались основы государственного управления и государственной службы, которые первоначально были нераздельны с военной организацией и строились на принципах вассалитета. Западный институт вассалитета хотя и предполагал неравноправие сторон, но включал понятие свободы. Вольный сеньор на оскорбление со стороны короля имел право ответить объявлением войны. Подданные западноевропейских монархов имели привилегии, а сам король был лишь "первым из дворян". Он мог, например, распорядиться жизнью и смертью дворянина, но не мог его ударить. Вассальные отношения были отношениями двух юридически значимых сторон, каждая из которых была связана взаимными правами и обязанностями. Такой же тип отношений складывался и в Киевской Руси.

Великий князь в решении вопросов государственного управления. защиты территории и др. опирался на дружину — вооруженный конный отряд, который всегда находился при князе (дружинники жили или на княжеском дворе, или компактно в специальных поселениях). Дружина делилась на две части. Наиболее опытные и авторитетные воины составляли "большую'', иди "переднюю", дружину, которая имела значительное влияние на великого князя и его политику. Младшая, или "молодшая", дружина была составлена из отроков, детей боярских. Боярских и княжеских сыновей уже в трехлетнем возрасте сажали на коня, а с 12 лет они участвовали в военных походах. Таким образом, младшая дружина была своеобразной школой подготовки великокняжеских служащих. Как правило, дружинники были из числа знатных бояр, но многие имели простое происхождение и на службе князю доказали свою преданность и воинскую доблесть.

Дружинники служили князю опорой, им отводились наиболее почетные и ответственные должности: воевод, тысяцких, сотских и т. д. В XI—XII веках многие дружинники становились слугами при дворе и в княжеском хозяйстве (тиуны), а также сборщиками налогов (вирниками), писцами. Весь обиход от княжеского дворца до границ княжества находился под контролем дружинной "администрации", обязанной наряду с управлением защищать с оружием в руках интересы князя. Самый приближенный к князю дружинник имел чин огнищанина. Так первоначально назывался младший дружинник, который являлся хранителем огня. Но в XI—XII веках этот скромный чин приобрел совсем другое значение — старший дружинник, ближайший советник князя. Как правило, он был из знатных бояр. Княжий муж — так его еще называли. Дружинники участвовали в заседаниях совещательного органа при великом князе, который получил название Боярская дума (в нее входили также земские бояре — родоплеменная знать, а иногда и митрополит). Князь совещался ("думал") с дружиной и принимал решения о походах, сборе дани, строительстве крепостей. городов и по другим вопросам.

В соответствии с нормами "Краткой Русской правды" дружинники пользовались привилегиями как "лучшие люди". За убийство огнищанина полагалась двойная вира (двойной штраф — 80 гривен вместо 40, которые взимались за убийство простого свободного человека). Существовала своеобразная дружинная идеология, зафиксированная в летописях, древнем эпосе (в "Слове о полку Игореве" и др.). Главные принципы ее состояли в следующем. Князь обязан любить свою дружину, одаривать ее членов, устраивать пиры, которые символизировали единение князя и дружины. Дружинники же стремились своими подвигами прославить князя, а себе добиться чести. В реальности взаимоотношения князя и его дружины были сложными, нередко возникали противоречия и даже противостояние. Известны случаи, когда некоторых князей покидали их дружины, оставив в трудное время на произвол судьбы.

Князь заботился о содержании, "кормлении" дружины, которая обеспечивалась за счет военной добычи от завоевательных походов, отчислений от дани, судебных сборов и пр. Главные средства на содержание дружина получала в виде военной добычи, но дружинники постепенно обрастали собственностью. С XII века им давались волости в "кормление" и управление. По мере приобщения к собственности для старших дружинников все большее значение приобретала хозяйственная деятельность, они покидали князя. Их место заняла младшая дружина, которая приобрела большое значение и влияние.

Местное управление было в руках местных князей и их администрации — посадник в городах, волостель в сельской местности. Местные, князья разных племен превратились в вассалов великого князя и обладали большими правами, даже. участвовали во внешнеполитических акциях. Княгиню Ольгу, например, в Константинополь сопровождали послы от земель, которые участвовали в составлении договора с Византией. По мере укрепления государства традиционные племенные границы постепенно стирались. Низшими административными работниками являлись биричи, которые объявляли княжеские указы, собирали подати, вызывали ответчиков в суд и т. д. За свою работу все эти должностные лица на местах получали "корм" за счет специальных сборов с населения. Так складывалась система кормлений.

Постоянное отслоение значительной части дружины, отход от практической управленческой и военной деятельности вызвали потребность в формировании профессионального слоя вольных военных слуг (служащих). В конце XII века на смену дружинной организации управления пришла иная, основу которой составляло дворянство. В период раздробленности каждое княжество, земля представляли собой суверенное политическое образование. В состав княжеской и вотчинной администрации, составлявшей в совокупности "княжий двор" — аппарат управления, входили военные, административные, финансовые, судебные, хозяйственные и другие кадры (воеводы, наместники (глава местного управления), посадники, волостели, тысяцкие и т. д.). Высшие, наиболее значимые должности занимали бояре, остальные — дворяне (люди княжеского двора). Материальное обеспечение их осуществлялось за счет передачи им части доходов от управления ("кормления") или же пожалованием земель в вотчину (наследственная собственность).

Республиканская администрация

В Новгородской земле с 1136 г. был особый политический строй — республика. Должностные лица были выборными: посадник — административное управление, тысяцкий — руководитель ополчения (в мирное время он возглавлял суд по торговым делам, который тоже был выборным, осуществлял контроль за налоговой системой), старосты районов города (концов). Должностные лица избирались из самых влиятельных бояр. За всю историю Новгородской республики должности посадника, тысяцкого, а также кончанских старост (старост районов города) занимали представители 30—40 боярских фамилий (300 "золотых поясов") — элита Новгородской земли. Князь приглашался для выполнения определенных функций (военных, судебных (но вместе с посадником), на его имя шла дань и т. д.). Несмотря на то что все высшие должности в республике находились в руках знати, а к концу существования Великого Новгорода усиливались олигархические тенденции, выборность должностных лиц формировала иную, чем в других русских землях, культуру управления. Новгородская республика просуществовала до 1478 г. Сходная система управления, правда в течение менее продолжительного времени (с XIV в. до 1510 г.), существовала в Псковской земле.

"Государева служба" в Московском государстве

С татаро-монгольским нашествием Северо-Восточная Русь попала в зависимость от Золотой Орды, однако управление сохранилось в руках русских князей, хотя наследственность в передаче власти была утеряна (князей назначали ханы с помощью ярлыков — специальных грамот). Отношения зависимости, гнета, разрушение в результате нашествия значительной части хозяйственного и культурного потенциала, гибель людей, тяжелая дань и повинности — все это истощало русские земли, создавало тяжелую в целом ситуацию в княжествах.

Выделение управленческой деятельности в важную самостоятельную профессиональную сферу, появление многочисленного слоя государственных служащих произошло со становлением централизованного русского государства (XV—XVII века) и формированием самодержавия (царства). Общественная система в период Московского государства строилась на принципах подданства — как на Востоке, а не вассалитета — как в Древней Руси. К концу XV века произошла сакрализация власти на основе православных постулатов. Великий князь, а затем царь рассматривался как наместник Бога на земле. Формула из послания апостола Павла отражала эту ситуацию: "Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению" [1]. Сакрализация власти полностью выводила властителя из-под контроля общества, ставила его над обществом на недосягаемую высоту. Любое несогласие, а тем более выступление против власти рассматривались как выступление против Бога. Соответственно и для государственных служащих полное подчинение государю было обязательным. Барон Сигизмунд дер Герберштейн (1486—1566), дважды (в 1517 и в 1526 гг.) побывавший в России в качестве посланца от двора Священной Германской империи, так писал о своих впечатлениях: "Из советников, которых он (Василий III. — Л. С.) имеет, ни один не пользуется таким значением, чтобы осмелиться разногласить с ним или дать ему отпор в каком-нибудь деле. Они открыто заявляют, что воля государя есть воля божья и что ни сделает государь, он делает по воле божьей" [2].

Вассалитет, утвердившийся в русских землях в древности, постепенно был ликвидирован. Князья и бояре лишились иммунитета (права осуществлять некоторые властные функции на местах, иметь соответствующие вооруженные силы, местный суд, право сбора налогов), было отменено право вассала менять сюзерена. Право отъезда (смена сюзерена), опиравшееся на многовековую традицию, было уничтожено не законодательным путем, а практикой государевых опал и крестоцеловальных записей. Князья, заподозренные в намерении покинуть Россию (перейти на службу к литовским князьям и т. п.), под клятвой обещали верно служить государю и выставляли многочисленных поручителей.

Впрочем, по инерции некоторые элементы неавторитарного правления, коллегиальность определенное время еще сохранялись. В XV веке все дела князь еще решал совместно с думой. Великие бояре, так называли думцев, не были послушными и безгласными исполнителями воли князя. Дворянин И. Берсень-Беклемишев, сделавший придворную карьеру, вспоминал на склоне лет, что Иван III любил и приближал к себе тех, кто ему возражал: "Против себя стречу любил и тех жаловал, которые против его говаривали" [3|. Однако в XVI веке многое изменилось. Великий князь, недовольный какими-либо действиями члена думы, как бы он ни был знатен и родовит, мог казнить его или заточить в монастырь, конфисковать имения и т. п. в любой момент. Тот же И. Берсень-Беклемишев с осуждением говорил, что Василий III не проявляет уважения к старине, все дела делает не с Боярской думой, а с избранными советниками в личной канцелярии.

Высший слой "служилых людей" формировался в рамках института, который назывался Государев двор. В XIV—XV веках в процессе становления государства произошло слияние дворов удельных князей с двором великих князей московских и образование Государева двора первоначально как некоторого подобия единого госаппарата, а затем как объединения высших государственных служащих. Этот институт сохранялся на протяжении всего периода существования Московского государства, до начала XVIII века. Он делился на чины: думные (члены Боярской думы), высшие придворные чины (дворецкие, казначеи, кравчие, постельничие, ловчие, сокольничие, ясельничие), московские чины (стольники, стряпчие, "большие" дворяне, дьяки, шатерничие, жильцы) и "выбор из городов" (представители дворян от уездных корпораций).

Формируется сложная иерархия чинов в Московском государстве. Конюший становится старшим боярином. Окольничий первоначально занимался организацией переговоров с иностранными послами, сопровождал князя во время переездов и т. д. В XIV—XV веках этот чип превратился в один из важных государственных чинов. Имевшие чин окольничего входили в Боярскую думу, из их числа назначались начальники приказов. В иерархии окольничий следовал сразу за боярами. Множество должностей было связано с ритуалом царского двора. Спальники находились в подчинении постельничего, дежурили в комнате государя, раздевали его, сопровождали во время поездок. Обычно спальниками были молодые люди знатного происхождения. Чашник ведал погребами, прислугой, отвечал за праздничные обеды и т. д. Стольник обслуживал князя за обедом. Сокольничий заведовал царской охотой. В этих должностях больше всего ценилась близость к властвующей особе. Они считались особенно почетными. Стольники на первый взгляд занимались не очень престижной работой. Однако на самом деле они были государственными служащими высокого ранга, близкими к царю, и часто назначались воеводами.

В Государев двор до конца XVI века по особым спискам входили служилые князья и представители княжеских территориальных корпораций. Представители Государева двора занимали высшие и средние командные должности в армии, возглавляли центральные и местные органы власти. Представителями власти великого князя, а затем царя на местах стали наместники в крупных землях (часто ими были бывшие удельные князья или дети великого князя) и воеводы в волостях, уездах. Они были полными хозяевами подвластных территорий. Так, боярин Я. Захарьин-Кошкин, назначенный наместником Новгорода после его падения, устроил грандиозный разгром и грабеж города под видом искоренения измены. Он облагал жителей штрафами, ставил на правеж. Попытка новгородцев обратиться к Ивану III ничего не дала, он занял сторону Захарьина. Наместничество и воеводство держались на кормлениях — системе содержания и материального поощрения государственной бюрократии, занятой в органах управления на местах в период становления Московского государства. Наместник или воевода получал не жалованье, а "корм", т. е. все необходимое для жизни (безбедной жизни!), от местного населения. Кормленщик получал "корм" на год-два, редко на более длительный срок. Обычно 2—3 раза в год население поставляло наместнику хлеб, мясо, фураж и прочее. Он управлял территорией, судил население и "кормился", взимая поборы в свою пользу. Это открывало безграничные возможности для грабежа населения. В середине XVI века кормления были отменены. Со второй половины XVI века члену Государева двора полагались определенные нормы поместных окладов (земля) и денежное жалованье. Члены Двора имели исключительное право владения подмосковными поместьями.

Государственные служащие рекрутировались преимущественно из высших слоев русского общества. Для боярства, объединявшего родовые корпорации знати, наибольшее значение имели два признака: 1) древность рода (некоторые родовые корпорации вели свою историю с IX—Х веков); 2) знатность рода, которая определялась принадлежностью к княжеским фамилиям. В Москве постепенно утвердился главный принцип боярской иерархии: знатность рода имеет преимущества перед древностью. Большинство в боярстве принадлежало к титулованным княжеским родам, которые потеряли свои великокняжеские и удельные столы, принадлежавшие им в период раздробленности, и перешли на службу к московскому великому князю. За малым исключением это были ветви древнего рода Рюриковичей и литовского великокняжеского рода Гедеминовичей (к примеру, князья Шуйские, Долгорукие, Одоевские — Рюриковичи; князья Мстиславские, Хованские, Голицыны — Гедеминовичи). Титулованное боярство занимало все высшие должности в государственном управлении. Оно рассматривало это как свое наследственное право. Среди титулованного боярства, т. е. на самом верху социальной лестницы, из нетитулованного удержались только Захарьины (Кобылины-Кошкины, позднее за этим родом закрепилась фамилия Романовы). Захарьины не являлись ни древним родом (Романовы ведут свой род с XII века от Андрея Кобылы, который пришел в Москву то ли из Литвы, то ли из Пруссии), ни знатным, но заняли видное положение благодаря тонкой политике и родственным связям. Нетитулованные роды составляли как бы нижний слой боярства и занимали в госаппарате посты второго ряда.

Постепенно высший слой "государевых слуг" сформировался в самостоятельную сословную корпорацию — дворянство. Термин "дворяне", т. е. люди из двора, обязанные князьям военной или другой службой, известен с XII века. В XIII— XIV веках дворяне занимали административные должности среднего уровня и за службу получали небольшие поместья на правах владения (а не собственности). В XV веке поместный принцип утвердился как основной во взаимоотношениях государства и его служащих. В зависимости от уровня службы (статьи) полагалось жалованье и поместье определенного размера с крестьянами, которые обрабатывали землю на условиях барщины.

Присоединение удельных княжеств и республик сопровождалось созданием государственного фонда земель за счет конфискации части вотчинных и общинных земель. Например, присоединение Ярославского княжества сопровождалось описью земель. По летописи, руководил переписью некто Иван Агафонов и проводил это с пользой для государства: "...у кого село добро, ин отнял, а у кого деревня добра, ин отнял да описал на великого князя, а кто будет сам добр, боярин или сын боярский, ин его самого записал"[4]. "Добрые" бояре и дети боярские — это те, кто был записан на государеву службу, у неслужилых села и деревеньки отписывались в казну.

Ростовские князья решили эту проблему более выгодно для себя. В 1474 г. летописец записал, что они продали Ивану III "половину Ростова". Иначе говоря, казна предоставила князьям выкуп за половину земель. В Новгороде после падения республики была конфискована основная масса земель, принадлежавших частным собственникам. Экспроприация позволила сосредоточить в руках государства огромные материальные ресурсы, и в результате был создан фонд государственных земель в центральных районах, который и стал основой поместной системы. С XVI века дворянство наряду с боярством составляло высший слой общества, который повторял внутреннюю иерархию боярства (знатные — верх, менее знатные — низ). Дворяне постепенно вбирали в свой состав переходящих на госслужбу из высшего сословия (боярство) и из средних (городовые дворяне). Главной для дворян была военная служба. Каждый дворянин, получивший от государства поместье, был обязан по требованию великого князя явиться "конно, людно и оружно", т. е. быть на коне, в полном вооружении и с определенным числом вооруженных людей. Дворянская конница составляла главную военную силу Московского государства в XV—XV11 веках. В XVI веке обязанность служить государству распространилась не только на дворян, но на всех владельцев земель независимо от вида землевладения (вотчинное или поместное). Вотчинники (бояре и дети боярские) и дворяне обязывались выставлять определенное число экипированных и вооруженных людей в зависимости от размеров земельных угодий.

Местничество

Права аристократических родов занимать определенные места на государственной службе регулировались традиционной иерархией родов и обычаем местничества. В случае их нарушения бояре и дворяне вступали в споры, тяжбы, добиваясь безусловного следования традиции. Каждому роду было четко определено его место -- разряд с записью в разрядных книгах. Специальный Разрядный приказ ведал делами служилых людей, назначениями, выдачей жалованья за службу, вел разрядные книги и т. д. Разрядные книги велись погодно. В 1556 г. была составлена официальная разрядная книга — Государев разряд, который восходил к 1475 г. Росписи обязанностей и их персональных исполнителей составлялись по каждому поводу и событию в жизни государства или царского двора с учетом старшинства и первенства родовых корпораций знати. В случае войн составлялись росписи, кто на какие должности, в какие полки, на каких условиях назначается. Тот же процесс предшествовал царским свадьбам, похоронам, торжественным обедам, приемам послов и т. д.

Часто возникали споры из-за старшинства или первенства родов, порой по пустяковому поводу, который рассматривался как оскорбление родовой чести. Приведем один пример. В 1578 г. в правление Ивана IV Б. Годунов и князь И. Сицкий по росписи были назначены стоять у государева стола во время праздничного обеда по случаю Рождества Христова. Князю такое назначение Б. Годунова показалось умалением его родовой чести, и он подал в суд на Бориса. Годунов в свою очередь принес в суд челобитную, в которой толково, со знанием истории родов и назначений, доказывал, что на протяжении нескольких поколений род Годуновых был выше рода Сицких. Для проверки сведений царь сделал запрос в Разрядный приказ, и дьяк Василий Щелкалов сведения Бориса подтвердил. В последующем историки докопались, что Годунов в своей челобитной слукавил, надеясь на то, что Сицкий не очень разбирается в истории родов и назначений, и оказался прав. Дьяк же, видимо, не захотел раскрывать истину и подыграл царскому родственнику — шурину сына Ивана Грозного. Борис, выиграв спор, получил "правую грамоту", которая утверждала первенство Годуновых не только перед Сицкими, но и перед находившимися с ними в родстве Телепневыми, Овцыными, Елецкими.

Большое значение при занятии должностей имели родственные связи и система продвижения целых семейных кланов. Это обусловливалось сохранением и большой ролью в управлении родовых корпораций знати. Яркий пример — возвышение рода Годуновых и венчание на царство Бориса в 1598 г. Начало этому возвышению положил дядя Бориса Дмитрий Иванович, который с 1567 по 1573 г. был царским постельничим. Должность постельничего была особой. В его обязанности входило организовывать спокойный сон государя, следить за опрятностью постельного белья, обеспечивать охрану покоев в ночное время и т. д. Таким образом, постельничий был очень, можно сказать, интимно близок к царю, и в этой должности мог быть только человек, пользовавшийся полным доверием. Благодаря близости дяди к государю началась придворная карьера Б. Годунова. Но настоящий взлет произошел после женитьбы царевича Федора на сестре Бориса Ирине. Все Годуновы получили в связи с этим повышение по службе и вошли в состав двора Федора. Дядя стал боярином, Борис получил должность кравчего, троюродный брат Степан Васильевич стал окольничим и т. д. Есть предположения, что одновременно Годуновы входили в особый Государев двор Ивана IV. После воцарения Федора Ивановича в 1584 г. родовая корпорация Годуновых превратилась в главную опору трона. Дядя Бориса Дмитрий Иванович стал наиболее влиятельным боярином в Думе и доверенным лицом царицы Ирины. Борис получил чин конюшего (старшего боярина), но занял место ниже дяди. Григорий Васильевич Годунов стал дворецким, приняв управление всем царским имуществом. Степану Васильевичу Годунову стали поручаться важные дипломатические дела. Иван Васильевич возглавил Разрядный приказ. Все три брата вместе с дальним родственником Б.Ю. Сабуровым получили боярские чины. При дворе оказалось и множество других Годуновых и Сабуровых. Возвышение Годуновых проложило Борису дорогу к царскому престолу, когда иссякла московская ветвь рода Рюриковичей (у Федора Ивановича не было детей). Этот пример ярко характеризует роль родственных связей в занятии государственных должностей.

Права родов занимать государственные должности негативно сказывались на эффективности управленческой деятельности, качестве корпуса чиновников. Б. Годунов, став царем, попытался ограничить местничество, права родов на занятие должностей. В 1601 г. он собрал Освященный (церковный) собор и Боярскую думу и объявил, что из-за своеволия бояр, не желающих служить там, где им предписано, он не может успешно организовать оборону государства. Царя поддержал патриарх русской православной церкви Иов и стал упрекать бояр, что они делают "худо и оплошно". В итоге летняя военная служба 1601 г. была объявлена "без мест". В 1602 г. царь вновь объявил службу "без мест", посылая служилых людей туда, куда считал нужным, без учета родовитости и заслуг предков. Новая система назначений по деловым качествам вызвала недовольство родовых корпораций. Непокорных сажали в тюрьму и даже понижали в звании. Однако Борис правил недолго. Высший слой государственной бюрократии формировался родовыми корпорациями знати на основе норм местничества вплоть до конца XVII века (своеобразная "родовая номенклатура").

Государь и "государевы слуги"

При такой системе замещения должностей профессиональные, деловые качества не имели существенного значения. Более того, часто хорошие профессионалы имели печальную судьбу. Алексей Федорович Адашев, инициатор и организатор важных реформ в начале царствования Ивана IV, сделал блестящую карьеру благодаря способностям к государственной деятельности. Первоначально он занимал пост постельничего при молодом царе, но вскоре занял видное положение в государственном управлении, был введен в состав Боярской думы, получил чин окольничего. С конца 40-х годов XVI века Адашев руководил восточной политикой Московского государства, а с середины 50-х годов возглавил всю внешнеполитическую деятельность. Иван Грозный высоко ценил деятельность А. Адашева в период реформ: "Взял я тебя из низших и самых молодых людей. Слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей ради помощи душе моей" (1550 г.). Деятельность А. Адашева высоко оценивалась современниками и вошла в историю Московской Руси яркой страницей. Видный полководец А. Курбский так говорил о нем: "Адашев собирает к царю советников, мужей разумных и совершенных, в военных и земских вещах ко всему искусных". Однако по мере укрепления самодержавной власти Иван Грозный все меньше нуждался в инициативных людях. А. Адашев был отправлен в Ливонию. В 1560 г. умерла любимая жена Ивана Грозного Анастасия. Царь обвинил А. Адашева (наряду со своим духовником Сильвестром) в отравлении царицы. Он был осужден, заключен в темницу, где и умер в 1561 г. Иван Грозный уже иначе говорил о нем: "Собака Адашев был поднят из гноища полновластным государем" (1570 г.). Такова была судьба многих ярких людей, которые хотели проявить себя на службе Отечеству.

Помимо материального содержания за службу давались и награды. Высшим орденом в XVI веке был Золотой португал (в виде золотой португальской монеты). Летом 1561 г. под стенами Москвы показались войска крымского хана Казы-Гирея. Хан не решился напасть на город и ушел без боя, но за организацию обороны Москвы последовали награды. Золотым португалом были награждены Ф. Мстиславский, главный воевода объединенного войска, и Б. Годунов, второй по росписи воевода. В качестве награды жаловали также дорогие шубы, кубки золотые и серебряные, денежные суммы. Так, те же Мстиславский и Годунов помимо ордена получили по дорогой шубе из большой казны, по кубку ценой 12 гривен и по золотой гривне (шейное украшение).

Смута начала XVII века, в которой дворянство принимало активное участие, показала, что в государственной службе необходимы изменения. В государственном управлении появились элементы светскости. Царь Алексей Михайлович попытался опереться на лучшую часть государственных служащих, выдвигал умных, сведущих людей независимо от их происхождения. В его царствование выдвинулась целая плеяда талантливых государственных деятелей: Ф.М. Ртищев, А.Л. Ордин-Нащокин, А.С. Матвеев и др. Роль местнических законов несколько ослабла. В то же время государственная "бюрократия" выросла в числе. Если в 1640 г. служилых людей в центральном аппарате насчитывалось 1611 человек, то через пятьдесят лет — в 1690 г. — уже 4657 человек |5|. Это почти трехкратное увеличение.

Для контроля и борьбы со злоупотреблениями чиновников был учрежден Приказ тайных дел со значительными функциями и широкими полномочиями. В его задачи входили обеспечение слаженной работы механизма самодержавной власти, борьба за точное выполнение указаний царя, пресечение казнокрадства, злоупотреблений властью. Подьячие Тайного приказа сопровождали бояр-послов за границу, следя за точным соблюдением инструкций, данных царем. Они ведали политическим сыском, расследовали дела о злоупотреблениях властью, волоките и т. д. Вот как описал Г. Котошихин деятельность этого Приказа: "Приказ тайных дел, а в нем сидит диак, да поьячих с 10 человек, и ведают они и делают дела всякие царские, тайные и явные, и в тот Приказ бояре и думные люди не входят и дел не ведают, кроме самого царя... А устроен тот Приказ при нынешнем царе для того, чтоб его царская мысль и дела исполнялися все по его хотению, а бояре б и думные люди о том ни о чем не ведали..." [б]. Тайный приказ подчинялся непосредственно царю. Через него самодержец сосредоточил в своих руках контроль за деятельностью государственных служащих сверху донизу. Положительным явилось и то, что во второй половине XVII века взаимоотношения власти и общества регламентировались светскими законами, закрепленными в Соборном уложении 1649 г. Однако этих изменений было недостаточно. Нужны были глубокие реформы государственной системы.

Примечания

1. Новый Завет: К римлянам. Киев, 1991. С. 200.

2. Герберштейн С. Записки о московитских делах // Новокомский П.И. Книга о московитском посольстве. СПб., 1908. С. 23—24.

3. Цит. по: Скрынников Р.Г. Третий Рим. СПб., 1994. С. 47.

4. Там же. С. 32.

5. Вопросы истории. 1989. № 12. С. 6.

6. История Отечества. IX — сер. XIX в.//Хрестоматия. М., 1996. С. 76—77.

2. "Табель о рангах" как зеркало российской бюрократии

Сущность "Табели", ее достоинства и недостатки

Как известно, в нашем массовом сознании прочно укоренен стереотип — все благие и вообще крупные начинания в российской истории связывать с именем и царствованием Петра I. В полном соответствии с этой традицией и начало государственной службы в России тоже часто отсчитывают от Петра, а именно — от 24 января 1722 г., когда он ввел в действие подготавливавшуюся несколько лет знаменитую "Табель о рангах всех чинов воинских, статских и придворных, которые в каком классе чины". (Таково ее с трудом воспринимаемое современным ухом полное наименование.) "Табель" установила три иерархические, как бы параллельные лестницы чинов для гражданской, военной и придворной служб, по 14 ступеней в каждой. Подробный рассказ о "Табели", ее исторической судьбе и порожденных ею последствиях пойдет ниже. Пока же лишь заметим, что, как и в большинстве других случаев исторического мифотворчества вокруг петровских деяний, приписывание "Табели" какого-либо революционного значения, если и справедливо, то только отчасти. Представляется, что это был лишь очередной шаг в деспотическом стремлении власти регламентировать, подчинить единому распорядку всю жизнедеятельность общества.

Московское государство всегда старалось максимально подчинить себе "все силы и средства общества, не оставляя простора частным интересам отдельных лиц и классов" [l]. Уже в XVI веке Иван Грозный создал для контроля над "государевыми служивыми людьми" специальное учреждение — Разряд, который в середине его царствования вел "личные дела" 22—23 тысяч человек. Из них 2—3 тысячи были внесены в московские послужные списки, т.е., говоря современным языком, составляли некое подобие столичной "номенклатуры", а прочие входили в списки других городов, т.е. в местные "номенклатуры" [2]. Разумеется, основная часть этих служивых людей привлекалась государством для военных нужд. Но поскольку тогда не делалось строгого различия между военной и гражданской царевой службой (не случайно даже управлявшие сугубо внутренними российскими территориями наместники назывались воеводами), то из списков черпались "кадры" для любых царских назначений. Существовали и аналоги чинов. Правда, тогда их иерархия была меньше: судья, думный дьяк, дьяк, подьячий.

Обычно при назначениях принимались в расчет три фактора: родословная ("порода") кандидата, его чиновность (служебный титул) и разрядность (предыдущие должности). Так что уже задолго до Петра существовали и предтечи чиновничества (служивый класс), и предтечи номенклатуры (разрядные списки). Равно и другое приписываемое Петру изменение — отмена безоговорочного приоритета породы перед службой — в основе своей было сделано до него. Еще в 1682 г. по представлению Комиссии под председательством В. В. Голицына было отменено "богоненавистное и враждотворное местничество". С этого момента, как отмечает Ключевский, "совершенно изменилось отношение сословного положения служивого лица к служебному чину. Прежде этот чин определялся принадлежностью лица к известному генеалогическому слою; теперь, наоборот, приобретение известного служивого чина вводило в состав высшего служивого класса, какого бы оно ни было происхождения" [3]. Эта мера разрушила прежнее — родовое — основание лестницы чинов. А Петр своей "Табелью" лишь завершил дело, к тому же внеся в него, как и во многих других случаях, свое тоталитаристское стремление максимально поставить подданных под контроль полицейского государства [4].

Более того, именно Петр проявил беспокойство, что гражданская служба может стать слишком легким путем для перехода людей из "подлых" классов в дворянское сословие, и своим Указом от 31 января 1724 г. предписал "в секретари не из шляхетства (дворянства) не определять, дабы потом не могли в асессоры, советники и выше происходить" [5]. Впрочем, "лазейку" в виде производства особо отличившихся из "подьяческого чина" с предоставлением им шляхетства он оставил. Его наследники усовершенствовали механизм регулирования ограниченного доступа представителей низших классов в дворянство через государеву службу: так, Екатерина [1 своим Указом 1790 г. "О правилах производства в статские чины" установила, что право на потомственное дворянство дает лишь 8-й класс "Табели", для перевода в который недворянам надо было прослужить в чине предыдущего класса не менее 12 лет.

Упомянутый Указ вместе с Указом Павла I от 1797 г. "О наблюдении, при избрании чиновников к должностям, старшинства мест и чинов" и изданием уже при Александре, в 1801 г., так называемых чинопроизводственных правил в определенной мере подытожили продолжавшуюся в течение всего XVIII столетия шлифовку "Табели", правил поступления на службу и прохождения по ее ступеням. Основным путем продвижения являлась выслуга лет, досрочный же перевод в высший класс был исключением из правила, как бы наградой за особые заслуги, присуждавшейся поличному решению монарха. Впрочем, верхней ступенькой для продвижения по принципу выслуги был 5-й класс; пожалование в более высокие чины производилось лишь по усмотрению императора.

К началу XIX века "Табель" приобрела следующий вид [6]:

При этом 1-й класс был исключительным: за всю историю им были пожалованы лишь 11 человек. Чины 11-й и 13-й существовали лишь номинально, а соответственно в 1811 и 1834 гг. были упразднены. Так что реально лестница состояла из 11 классов. Дополнительно к "Табели о рангах" существовали еще и высшие почетные звания: статс-секретарь Его Величества, член Государственного совета, сенатор, почетный опекун, а также так называемое внетабельное чиновничество — низшие канцелярские служащие (копиисты и пр.). Сетка должностей корреспондировалась с лестницей чинов, но не жестко — допуская определенный "люфт", так что чин мог как бы опережать должность, а мог и отставать (примерно как в нынешней военной службе). Соответственно и шкал привилегий было две — по должностям и по чинам. Форма обращения к чиновнику — "титулование" — также подчинялась табельной иерархии: к 1—2-му классам надлежало обращаться "Ваше высокопревосходительство", к 3—4-му — "Ваше превосходительство", к 5-му — "Ваше высокородие", к 6—8-му — "Ваше высокоблагородие", к последующим — "Ваше благородие". По своей многомерности, детализированности и дробности система была беспрецедентной. Тут мы определенно переплюнули Запад, хотя и заимствовали у него ряд названий.

Все чиновники носили мундиры, а зимой и шинели, по которым можно было установить ведомство, где они служили, и чин. При этом чиновников разных ведомств можно было различить и по пуговицам, и даже "с изнанки": сановники первых пяти классов имели цветную подкладку шинелей, цвет которой зависел от ведомства: в телеграфном — желтая, путейском — зеленая, внутренних дел — красная... [7]. В своем стремлении к "оказениванию" всего общества, включая даже те профессии, которые, казалось бы, по самому смыслу своей деятельности должны иметь независимый статус, правительство и на них распространяло чиновничье-мундирные "привилегии". Так, Павел I ввел почетные звания мануфактур-советника и коммерции советника для лиц, успешно занимавшихся промышленностью и торговлей; они были приравнены к 8-му классу гражданской службы. Ученые ценились дешевле: "профессорам при Академии" и "докторам всяких факультетов" давался чин 9-го класса, т.е. титулярного советника (которого в известном романсе прогнала генеральская дочь, сочтя его объяснение в любви дерзким нарушением социальной иерархии). Сам Ломоносов, высказывавший обиду за отнесение российских ученых к столь низкому рангу, был в конце своей жизни пожалован "либеральной" Екатериной II в статские советники, т.е. аж в 5-й класс. Чины присваивались и выборным деятелям органов самоуправления — предводителям дворянства, а позднее городским головам и председателям земств.

Мундиромания, оказенивание общественного сознания дошли до такой степени, что мундиры в XV111 веке носили даже служители муз — члены Академии художеств. Ношение мундиров было обязательным. Разработка их эскизов, периодическая перемена фасонов в соответствии с веяниями моды, детальная регламентация знаков отличия и правил их ношения всегда считались одними из важнейших государственных дел, в подробности которых лично вникали сами императоры. Любое, даже мельчайшее изменение в форменной одежде требовало высочайшего утверждения. И это было далеко не просто формальностью. Императоры, как правило, помнили детали форменной одежды всех высших и средних чинов и замечали малейшие отклонения от регламентов, причем наказания за отступления от правил раздавали не только самодур Павел и символ "мундирной России" Николай I, но и "либерал" Александр I. Существовало семь (!) вариантов форменной одежды: парадная, праздничная, обыкновенная, будничная, особая, дорожная и летняя и подробное расписание, что в какие дни надлежит носить.

Свои — еще более сложные и гораздо более престижные — шкалы чинов и мундирных различий были также в придворной и военной службах (последняя подразделялась на армейскую и флотскую) — между родами войск и даже полками. Не случайно статские чиновники хотя бы по внешним атрибутам стремились походить на офицеров: правительству неоднократно приходилось издавать специальные указы, запрещавшие штатским лицам именоваться военными чинами. И все-таки мания казаться военными была непобедима. Даже на исходе XIX века многие чины высшей гражданской иерархии велели прислуге именовать их генералами [8].

Иногда гражданские чиновники получали в виде особого отличия свитские, т.е. придворные, чины. Известный американский исследователь России Р. Пайпс, думается, справедливо замечает, что "Табель о рангах" "превратилась в настоящую хартию служивого сословия... Поступление на службу и служебное продвижение сделались в России родом национальной одержимости, особенно в низших классах. ...Импульс, который в странах коммерческих устремлялся в накопление капитала, в императорской России направлялся обыкновенно на обзаведение чином" [9]. Правда, с суждением Пайпса, что "московский служилый класс, от которого произошло по прямой линии дворянство эпохи империи и коммунистический аппарат Советской России, являет собою уникальное явление в истории общественных институтов" [10], вряд ли можно согласиться без серьезных оговорок. Даже в абсолютных монархиях континентальной Европы, не говоря уже о Китае и других вариантах "азиатской" модели, можно найти немало подобий и аналогов нашему чиновничеству.

Петр I "обогатил" отечественную, "почвенную" традицию необузданного деспотизма власть имущих рационализаторскими механизмами деспотизма западного. Главным таким механизмом, "идеалом его было, как он сам выражался, регулярное — правильное — государство, где вся жизнь регламентирована, подчинена правилам, выстроена с соблюдением геометрических пропорций, сведена к точным, однолинейным отношениям... Идеал "регулярного государства"... вначале имел известные резоны, но очень скоро он породил одно из основных зол и вместе с тем основных характерных черт русской жизни — ее глубокую бюрократизацию" [11]. Это обстоятельство имело для российского общества глубокие и устойчивые, даже до сих пор далеко не преодоленные последствия, в том числе нравственно-психологического характера.

Гипертрофия чина

Чувства чести, личного достоинства, уважения подменил ЧИН, а богатство и полутона социальной структуры, даже межличностные отношения людей втискивались в ячеи наброшенной на всю страну сети — ранжиров единой "Табели о рангах". Один из западных путешественников, посетивших Россию в царствование Павла I, метко заметил: "Здесь все зависит от чина... Не спрашивают, что знает такой-то, что он сделал или может сделать, а какой у него чин. Положение в обществе, измеряемое классами чинов, получило значение главной жизненной ценности" [12]. Пушкин точно выразил эту ситуацию в формуле:

"У нас не ум ума почитай, а чин чина почитай".

Человек без чина считался неполноценным, причем порой дело доходило до абсурда: так, никогда не служивший князь Голицын, подписывая бумаги, всю жизнь должен был вместо указания чина (что считалось обязательным) ставить перед своей фамилией слово "недоросль". Даже лошадей на почтовых станциях давали по чинам — от двенадцати для чиновников трех первых классов до одной-двух для титулярных советников. По чинам, как известно, обносили блюдами и на званых обедах.

По мнению Ю.М. Лотмана, понятие чина приобрело в петербургской имперской культуре почти мистический характер [13]. В этом отношении Пайпс, пожалуй, прав — такого в рационалистической Европе сыскать нелегко, разве что в какой-то мере в гофмановском "Крошке Цахесе".

Чин не только формировал личность и строго указывал на место человека в общественной иерархии, не только определял стиль его жизни и поведение вплоть до мелких деталей. Порой он как бы отделялся от своего материального носителя, начинал самостоятельную жизнь. Хрестоматийный пример подобной материализации — нос коллежского асессора Ковалева, принявший образ статского советника, т.е. чина, на три ступени более высокого, и благодаря этому холодно третировавший своего бывшего "хозяина". "Расколдовывание" же подобной псевдореальности воспринималось как отклонение от социальной нормы. Не случайно рассуждения о фиктивности разделения людей по чинам привели Поприщина — другого героя "Петербургских повестей" Гоголя — в известный дом. Другой хрестоматийный пример недопустимого диссидентства, отклонения от нормы — "не признающий чинов" грибоедовский Чацкий. Норма же соответственно — все прочие персонажи "Горя от ума", оценивавшие окружающих на основании их места в формальной чиновной иерархии.

Человек при поступлении на службу становился как бы казенной собственностью и так и оставался ею на протяжении всей своей жизни. Добро бы еще это привело к уменьшению злоупотреблений и произвола чиновников, к возникновению честной и эффективной администрации. Увы! "Злоупотребления росли с необыкновенной быстротой. Они были практически неискоренимы, так как государство хотя и боролось с ними, но, по существу, само же их и порождало" [14]. Регламентация формальных правил прохождения службы отнюдь не устранила общего духа государственного произвола, сформировавшего и продолжавшего "подпитывать" (в разных смыслах этого слова) российский чиновничий аппарат. Так что и этого самооправдания наше "регулярное государство" не имеет.

Впрочем, было бы несправедливым считать, что "Табель о рангах" не принесла совсем уж ничего хорошего. К- положительным чертам рассматриваемой системы, думается, можно отнести расширение возможности для вертикальной социальной мобильности, для возвышения при соблюдении определенных условий людей из низших классов. Правда, это не диктовалось какими-либо демократическими идеалами, а было во многом вынужденным: во-первых, после освобождения дворян от обязательной службы многие из них стали ограничивать свое "служение отечеству" несколькими годами в молодости, а затем выходили в отставку, предпочитая вести праздную жизнь в родовых имениях либо за границей; во-вторых, по мере разрастания "государева хозяйства" и соответственно увеличения чиновного аппарата обнаружилось, что без широкого привлечения на статскую службу недворян не обойтись. Доля поместных дворян в составе гражданского чиновничества неуклонно сокращалась. Это весьма беспокоило власть, как известно, всегда отрицательно относившуюся к размыванию межсословных барьеров. Поэтому правительство периодически принимало различные ограничительные меры, главным образом повышая уровень класса, дававшего право на наследственное дворянство. Так, к середине XIX века это право было ограничено уже лишь пятью, а при Александре II — четырьмя высшими классами. Однако саму тенденцию "дедворянизации" госслужбы государство было вынуждено принимать как данность.

В результате к началу XIX века сформировался особый социальный класс низшего и среднего чиновничества, в рамках которого фомы опискины воспроизводились от поколения к поколению. Юридическое регулирование их статуса осуществил Николай I законами от 1827 и 1834 гг., первый из которых определял порядок поступления на службу, а второй — условия дальнейшего продвижения по лестнице чинов. В основу продвижения был положен принцип выслуги лет, обеспечивавший почти автоматический медленный переход с одной ступени на другую, причем скорость этого продвижения лишь в очень незначительной степени зависела от квалификации и иных профессиональных достоинств чиновника.

При этом роль чиновников в государстве все более увеличивалась. Николай говорил, что на самом деле "моей империей управляют двадцать пять тысяч столоначальников". Маркиз де Кюстин в своих знаменитых и одиозных записках о России так описал эту ситуацию: "Здесь имеется особый класс людей, соответствующий нашей буржуазии, но не имеющий ее твердого характера — следствия независимости и ее опытности — следствия свободы мысли и образованности ума; это класс низших чиновников, как бы второе дворянство... они самые жестокие деспоты в этом деспотическом государстве; выходцы из народных училищ, вступившие в статскую службу, они правят империей вопреки императору" [15]. И далее: "Из своих канцелярий эти незаметные тираны, эти деспотичные пигмеи безнаказанно угнетают страну, даже императора, стесняя его в действиях; тот хоть и понимает, что не столь всемогущ, как о нем говорят, но, к удивлению своему (которое желал бы сам от себя скрыть), порой не вполне знает, насколько ограниченна его власть. Болезненно ощущая этот предел, он даже не осмеливается сетовать, а ставит ему этот предел бюрократия, страшная всюду, ибо злоупотребление ею именуют любовью к порядку, но в России более страшная, чем где-либо. Видя, как тирания чиновников подменяет собою деспотизм императора, содрогаешься от страха за эту страну" [16]. И это говорилось о временах правления не какого-нибудь безвольного, порабощенного собственным окружением царя типа Николая II, а самого жесткого, авторитарного и по-своему весьма эффективного властителя после петровского времени, который стремился сам, лично вникать во все дела, контролировать и решать все вопросы!

При этом любопытно, что слова Николая I о 25 тысячах столоначальников в количественном плане были не более чем метафорой: точное число чиновников в середине его царствования не было известно ни ему, ни его канцелярии, и его не смогли установить даже позднейшие кропотливые исследователи [17]. Есть данные о числе обладателей классных чинов на 1847 г. — 61 548 человек [18]; однако к ним надо прибавить еще внетабельное чиновничество, составлявшее по разным оценкам и в разное время от двух третей до четверти всего чиновничества.

Попытки отмены или ограничения "Табели"

Нельзя сказать, что правительство не пыталось бороться с порожденным им самим "гомункулусом" чиновничества. Уже Павел в конце своего царствования, в 1800 г., издал Указ об отмене наименований гражданских чинов, сохранив, впрочем, саму шкалу, только за номерами. Однако этот Указ постигла судьба большинства павловских начинаний, как правило, импульсивных, плохо продуманных, хотя часто имевших в своей основе не только самодурство (на чем обычно акцентировали внимание наши историки), но порой и прогрессивные в своей основе намерения.

"Административный романтизм" Сперанского

и бесплодный "реализм" царских "комиссий"

Первая же серьезная программа и попытка рационализации российской статской службы была предпринята в царствование Александра I и связана с именем М.М. Сперанского. Сперанский — личность для российской государственной машины исключительная. Как писал Ключевский, уже в самом конце XIX века, "со времен Ордина-Нащокина у русского престола не становился другой такой сильный ум, после Сперанского, не знаю, появится ли третий. Это была воплощенная система" [19]. (Запомним не только восторженную оценку ума Сперанского, но и последние слова характеристики.) Став одним из ближайших сподвижников молодого царя, Сперанский предложил, как известно, полную реформу всей структуры государственной власти на базе передовых идей XVIII века. Известна и печальная участь как реформы, так и ее идеолога. Из того немногого, что удалось довести до хотя бы частичного воплощения, можно назвать перестройку центрального управления — образование министерств и Государственного совета и введение в систему чинопроизводства критерия образования.

Согласно царскому Указу от 6 августа 1809 г., для производства в чины коллежского асессора (8-й класс) и статского советника (5-й класс) требовались, помимо соответствующей выслуги лет, свидетельство об окончании курса в одном из российских университетов либо сдача экзамена по прилагавшейся к Указу программе. Программа была довольно обширной и предполагала знание русского и одного иностранного языка, основательные знания в области права — естественного, римского, уголовного и гражданского, отечественной истории, экономики и статистики, а также общие познания по ряду других предметов [20]. Обращает на себя внимание акцент на отечественное образование и знание российской действительности.

Помимо прагматической задачи повышения образовательного уровня чиновников. Указ преследовал и более широкую социальную цель — стимулировать в нации интерес к получению образования. Ведь в начале прошлого столетия с открытием гимназий, увеличением числа университетов, других учебных заведений исчезли технические препятствия для распространения в стране просвещения, и предполагалось, что проблема тем самым решена. В свойственных началу царствования Александра I романтических планах даже виделось, что уже через пять лет можно будет заполнить все требующие квалификации должности в государственном аппарате лицами, окончившими учебное заведение. Однако надежды не оправдались: россияне отнюдь не ринулись изучать науки. Причем исключения не составили даже дворянские семьи, где по-прежнему предпочитали традиционную форму найма домашних учителей, которые, как известно, учили "понемногу, чему-нибудь и как-нибудь". Правда, именно в александровское и николаевское царствования патриархальная российская подозрительность и нелюбовь к "многознанию" и "высокоумствованиям" ушли, наконец, в прошлое. Но первоначальная реакция на стремление правительства сформировать корпус образованных служащих была крайне негативной.

Сперанский, при всем его блистательном рациональном, системно-аналитическим уме, похоже, не очень понимал не укладывавшийся в рациональные философские схемы характер российской реальности, и в частности менталитет российского служивого класса. В сущности, и сама идея как бы принудить дворян к получению образования угрозой в противном случае закрыть перед ними перспективы карьеры — тоже отражение перевернутой ценностной шкалы, в рамках которой образование — не самостоятельная, а всего лишь инструментальная ценность. Но даже такой утилитарный подход к образованию натолкнулся на сопротивление, причем со стороны не только закосневших в невежестве провинциальных "столоначальников" и обитателей поместных "медвежьих углов", но и петербургской элиты.

Например, сам Карамзин представил царю записку, в которой дал волю сарказму относительно Указа: "Отныне никто не должен быть производим ни в статские советники, ни в асессоры без свидетельства своей учености... председатель гражданской палаты обязан знать Гомера и Феокрита, секретарь сенатский — свойства оксигена и всех газов, вице-губернатор — пифагорову фигуру, надзиратель в доме сумасшедших — римское право, или умрут коллежскими и титулярными советниками. Ни сорокалетняя деятельность государственная, ни важные заслуги не освобождают от долга узнать вещи, совсем для нас чуждые и бесполезные. Никогда любовь к наукам не производила действия столь не согласного с их целью" [21]. В пародийной молитве того времени есть такие строки:

А что мы не знаем астрономии и по-французски "прости",

И предки наши сего не знали,

А дела вершили по справедливости.

Но по простоте нашей завидумке

Умилосердись и в ученые классы

И нас и профессоров не введи.

Нас от разорения, а профессоров от обогащения.

Да избежим тем все лукавого [22].

(Последние строчки, очевидно, содержат намек на взяточничество.)

Но дело не ограничилось ерничаньем. Министры один за другим начали "пробивать" для своих ведомств исключение из правил, причем каждый доказывал, что именно для его "отраслевой специфики" опыт важнее знаний. Царь дрогнул и начал дозволять отступления от установленного порядка для отдельных ведомств и категорий чиновников. Это вызвало новую волну ходатайств об исключениях, так что уже через несколько лет исключением стало соблюдение требований Указа. К тому же "под давлением общественности" царь вынужден был "сдать" Сперанского. (Я намеренно использую лексику наших современных, почему-то полюбивших уголовный жаргон политиков и журналистов, ибо и по существу вопроса аналогии тоже напрашиваются.) В марте 1812 г. Сперанский — человек уникальной работоспособности, честный и преданный идее повышения эффективности российской государственной машины — был отправлен в отставку и "сослан в Нижний, напутствуемый самой искренней бранью со стороны высшего общества и ожесточенной озлобленностью со стороны народа. Причины ненависти первого легко понять; менее понятен был ропот, поднявшийся против Сперанского в народе" [23]. Избегнем соблазна порассуждать на предложенную Ключевским тему народной нелюбви к эффективным реформаторам, а также поисков аналогий в нашей современной политической жизни и завершим изложение этой первой серьезной попытки создания в России цивилизованной гражданской службы указанием на упоминавшиеся выше николаевские законы 1827 и 1834 гг., даже формально похоронившие начинания Сперанского и в полном объеме восстановившие принцип выслуги лет. Об экзаменах уже и не вспоминали, а уровень образования сохранился лишь в качестве одного из критериев производства в чины, причем в ряде случаев критерия менее важного, нежели происхождение.

О крахе мечты Сперанского дать России образованное чиновничество свидетельствует проведенный П.А. Зайончковским анализ статистики образовательного уровня чиновников, привлеченных в 40-е годы к уголовной ответственности. Избрать столь оригинальный способ получения образовательной статистики ученого заставило отсутствие общих данных. Так вот, из низших чиновников (10—14-й классы "Табели"), попавших под уголовное преследование, высшее образование имели лишь 3,2%, среднее — 11,36, зато начальное — остальные 85,5%. По средним чиновникам (5—8-й классы) эти цифры составляют соответственно 6,4, 26,0 и 67,6% [24]. Разумеется, подобный метод исчисления уязвим для иронической критики: дескать, более образованные либо меньше воруют, либо (что звучит для нашего уха более правдоподобно) реже попадаются. Но общее представление о ситуации они несомненно дают, тем более, что даже полвека спустя, в 90-е годы, процент лиц с низшим образованием, принятых на государственную службу, был весьма значительным, а с высшим — не дотягивал и до 1/3. Особенно низок был уровень образования у чиновников Министерства внутренних дел, т.е. тех, кто по роду службы был призван обеспечивать соблюдение законности, "нести в массы" идею права. Не случайно в русской литературе трудно припомнить положительный образ представителя полицейской власти. Все больше держиморды да взяточники попадаются. В 1856 г. критерий образования при чинопроизводстве и вовсе был отменен под тем предлогом, что он "затягивает" в государственную службу всех образованных людей, "обескровливая" тем самым другие сферы общественной жизни. Зато сословные привилегии продолжали цвести пышным цветом: дворянину для перехода из 9-го в 8-й класс достаточно было 4 лет выслуги, тогда как недворянину нужно было прослужить все 12.

На смену "административному романтизму" Сперанского пришел охранительный административный реализм николаевского времени. Первое десятилетие его царствования было отмечено двумя упоминавшимися выше законами и утверждением "Устава о службе гражданской", который установил примерное соответствие между шкалами чинов и должностей в том виде, в каком они с небольшими изменениями просуществовали вплоть до 1917 г. Правда, в 40-е годы Николай задумал более радикальную меру — упразднить систему чинов и приоритет выслуги, поскольку в этом ему мнилась угроза возникновения относительно независимой от высшей власти бюрократии и, как следствие, вставал вечно мерещившийся ему призрак либерализма. Был создан специальный комитет для быстрого решения вопроса. Однако бюрократия нашла серьезную и весьма убедительную для престола охранительную аргументацию в пользу сохранения чинов. Ее выразил в двух записках на высочайшее имя министр народного просвещения С.С. Уваров.

Он четко обосновал пользу чина как имеющего "фантастическую силу" инструмента власти, который к тому же ничего ей не стоит. В своей апологетике "Табели о рангах" он апеллировал к разным ценностям: к "идее чести" служения государству, что якобы компенсирует в сознании чиновников их более скромные по сравнению со сферой частного предпринимательства доходы; к соображениям экономии, ибо поощрение усердия государевых слуг не деньгами, а "моральными стимулами" — чинами, орденами, почетными званиями — позволяет казне сэкономить деньги; к элитарно-сословному сознанию правящего слоя, подчеркивая, что существование лестницы чинов позволяет "не распространять до излишества класс потомственных дворян" и в то же время избежать "пролетаризации государственной службы", к базовой монархической ценности, утверждая, "что укорененная в общем уважении и совершенно согласная с монархическим духом гражданская иерархия России, оставаясь неприкосновенною, послужила бы к вящему укреплению твердыни русского самодержавия" [25]. Более того:

Уваров подвел под чины столь модную и тогда, и в последующие времена националистическую панславистскую риторику и идеологию: "Россия любит в табели о рангах торжественное выражение начал... драгоценного равенства перед законом, дорожит знамением мысли, что каждый в свою очередь может проложить себе путь к высшим достоинствам службы. Сын знатного вельможи или богатейшего откупщика, вступая на поприще государственной службы, не имеет в законах оной никакого другого преимущества, кроме преимущества настоящего усердия..." [26]. Естественно, при этом декларируемая идея правового равенства как бы незаметно подменяется идеей всеобщей обязанности "усердного служения" престолу, т.е. всемогущему государству, и соответственно всеобщего правового бесправия. (Как видно, во все времена, включая нынешние, "патриоты-государственники" используют в по сути неизменном виде все тот же переживающий века и формации трюк.) Истинную же цену этой демагогии обнаруживает ее сосуществование с сословными привилегиями и ограничениями.

Разумеется, эта аргументация убедила Николая, что чиновная "Табель" со всеми ее атрибутами — не только не угроза, но и, напротив, вернейшая опора власти, а уваровская апология чинов на десятилетия стала классикой охранительной аргументации российской чиновной бюрократии.

Однако далеко не все общество разделяло эту логику. Так, Пушкин обращал в 1826 г. внимание Николая на издержки системы чинов: "Чины сделались страстью русского народа. В других землях молодой человек кончает круг учения около 25 лет; у нас он торопится вступить как можно ранее в службу, ибо ему необходимо 30-ти лет быть полковником или коллежским советником" [27]. Правда, при этом у правительства вечно не хватало толковых чиновников, а престиж чиновной карьеры был довольно низок. Но оставим анализ этого парадокса любителям порассуждать о "загадочной русской душе". Так или иначе, карьера офицера, особенно гвардейского, либо придворного ценилась в обществе очень высоко. В кругах же нарождавшейся российской интеллигенции служение власти стало считаться после 1825 г. дурным тоном, и явное предпочтение отдавалось свободным профессиям. Как писал Белинский, "титло поэта, звание литератора у нас давно уже затмило мишуру эполет и разноцветных мундиров" [28].

Так что относились к "Табели о рангах" разные слои общества по-разному. Одно, однако, стало, по крайней мере к середине XIX века, очевидным: продвижению достойнейших она не способствует. Поэтому при каждом новом царе, начиная, как мы видели, с Павла и кончая Александром III, вставал вопрос о ее отмене. Встал он, разумеется, и в начале царствования Александра II.

При этом суровая критика системы чинов исходила не только извне, но и из самих правительственных кругов. В этой связи трудно удержаться, чтобы не повторить приводимую Шепелевым обширную выписку из записки барона М.А. Корфа, поданной им в Совет министров в 1862 г.: "По единогласному признанию, вредное влияние чинов состоит особенно в том, что они образуют из служащих какую-то отдельную, разобщенную с прочим населением касту, которая живет своею собственной жизнью, считает себя выше остального общества и на которую общество также смотрит как на что-то чуждое и почти враждебное. Среди этой касты постоянно питается и поддерживается чувство самого ложного честолюбия, жажда к повышениям и внешним отличиям... Человек, который мог бы с успехом заняться любимым ремеслом или промыслом, поступает на казенную службу и бедствует на ней десятки лет единственно потому, что эта служба ставит его на искусственные ходули в обществе и ласкает его воображение обманчивой картиной иногда отдаленных, но все-таки возможных повышений и отличий. Однажды предавшись этому влечению, однажды надев виц-мундир, он с трудом снимет его и решится сесть за рабочий инструмент или прилавок. Редко решатся на то и сын, и внук его, и таким образом размножаются целые поколения самой несчастной породы нищих во фраке" [29]. Иными сл

Поиск по сайту: