Не было не-сущего, и не было сущего тогда.
Не было ни воздушного пространства, ни неба над ним.
Что двигалось туда и сюда? Где? Под чьей защитой?
Что за вода была -- глубокая бездна?
Не было ни смерти, ни бессмертия тогда.
Не было ни признака дня (или) ночи.
Дышало не колебля воздуха, по своему закону Нечто Одно,
И не было ничего другого, кроме него.
В мировоззрении древнего человека Вечно-космическое
Постоянно сливалось с Бренно-повседневным. Дикие -- с точки
Зрения современного понимания -- обычаи переплетались с
Возвышенными и вдохновенными знаниями о Вселенной, кодировались
В устойчивых образах и символах для передачи от поколения к
поколению. В данном плане показательна судьба одной совершенно
нетипичной для славянских традиций "людоедской песни",
Уцелевшей несмотря ни на какую политическую, идеологическую и
Морально-этическую цензуру и какими-то неисповедимыми путями
Дошедшей практически до нынешних времен. Записанная и
Опубликованная в середине прошлого века в Курской губернии
Писательницей Н.С.Кохановской, эта страшная песня повергла в
Шок читательскую публику, а развернувшаяся полемика обнаружила
Среди прочего достаточную распространенность каннибалистского
Текста в разных областях России. В песне беспристрастно
Рассказывается про то, как жена вместе с подружками съела
Собственного мужа да еще попотчевала страшным угощением мужнину
сестру, подзадоривая ее загадками:
Я из рук, из ног коровать смощу,
Из буйной головы яндову скую,
Из глаз его я чару солью,
Из мяса его пирогов напеку,
А из сала его я свечей налью.
Созову я беседу подружек своих,
Я подружек своих и сестрицу его,
Загадаю загадку неотгадливую.
Ой, и что таково:
На милом я сижу,
На милова гляжу,
Я милым подношу,
Милым подчеваю,
Аи мил пер'до мной,
Что свечою горит?
Никто той загадки не отгадывает.
Отгадала загадку подружка одна,
Подружка одна, то сестрица его:
-- "А я тебе, братец, говаривала:
Не ходи, братец, поздным-поздно,
Поздным-поздно, поздно вечером".
Никто не сомневался в глубокой архаичности женских
Причитаний, но никто не мог толком объяснить их истинного
Смысла. Крупнейший русский философ и поэт Алексей Степанович
Хомяков (1804 -- 1860), посвятивший данному вопросу
Специальную заметку, уловил в русской песне древнюю
Космогоническую тайнопись по аналогии с древнеегипетскими,
Древнеиндийскими и древнескандинавскими мифами. Более того, он
назвал странную песню "Голубиной книгой в ее окончании". Чем же
Руководствовался Хомяков и каков ход его рассуждений?
Мыслитель-славянофил напоминает, что северная мифология и
Космогония строила мир из разрушенного образа человеческого --
Из частей великана Имира, растерзанного детьми Первобога Бора.
В восточных мифологиях и космогониях Вселенная также строилась
Из мужского или женского исполинского образа -- в зависимости
От того, кто был убийца-строитель -- мужское Божество или
Женское. В ходе дальнейшего космогонического процесса кости
Поверженного великана делались горами, тело -- землею, кровь --
Морями, глаза -- светоносными чашами, месяцем и солнцем. В
Соответствии с канонами и традициями мифологической школы в
Фольклористике, Хомяков делает предположение, что та же схема
Действовала и в славяно-русской мифологии, что получило
отражение и в Голубиной книге и "людоедской песне" (последняя
-- один из осколков древней мифологии, который при достаточном
Воображении можно сопрячь с некоторыми устойчивыми образами
Русского фольклора). По Хомякову, мифологические рассказы при
Падении язычества теряли свой смысл и переходили либо в
Богатырскую сказку, либо в бытовые песни, либо в простые
Отрывочные выражения, которые сами по себе не представляют
Никакого смысла. Таково, например, знаменитое описание теремов,
Где отражается вся красота небесная, или описание красавицы, у
Которой во лбу солнце (звезда), а в косе месяц. Точно так же из
Ряда вон выходящая каннибалистская песня, резюмирует Хомяков,
"есть, по-видимому, не что иное, как изломанная и изуродованная
Поиск по сайту:
|