Ограниченность наших чувств

В первой главе мы говорили о понятиях частоты колебаний и длины волн. Эти понятия взаимосвязаны. Частота определяет высоту тона или окраску цвета, а длиной волны задается рассеивание колебаний или излучений. Чем короче волна, тем точней и прямолинейней ее распространение. От этого тени будут отчетливо очерченными, контуры — резкими, а отражение от малых поверхностей — хорошо заметным.

Гуляя тихим летним вечером по лесу или лугу, мы нередко замечаем какие-то призрачные тени, скользящие в темном воздухе. Это летучие мыши. Очевидно, у них есть способность не сбиваться с пути в темноте и непринужденно избегать столкновений с ветками, проводами и прочими встречными предметами. Как же им это удается?

Нам только кажется, что тишина летних сумерек не нарушается ни единым звуком. Где нам догадаться, что воздух вокруг насыщен нечеловеческими голосами — пронзительным писком летучих мышей, частота колебаний которого лежит за пределами нашего слуха. Эти-то ультразвуки и позволяют летучей мыши свободно ориентироваться в темноте. Она различает препятствия посредством пучка ультразвуков, испускаемых ее ртом. Летучая мышь с завязанными глазами облетает препятствие как ни в чем не бывало, но с завязанным ртом она совершенно беспомощна.

Испускаемые летучей мышью ультразвуковые сигналы отражаются от окружающих предметов, а уши ее улавливают эти отражения. Время между испусканием и приемом сигнала показывает расстояния до предметов. Чуткий слух зверька отлично воспринимает ультразвуки и обладает отменной избирательностью. Словом, рот и уши летучей мыши образуют настоящий эхолокатор.

Когда звук достигает уха, в нем начинаются сложные процессы — механические и электрохимические. На основной мембране в глубине внутреннего уха расположено примерно 30 000 нервных клеток. От каждой из них отходит по отростку. Пучки таких отростков образуют слуховые нервы, уходящие в мозг. Когда звук доходит до внутреннего уха, он заставляет колебаться заполняющую его жидкость в соответствии со своей частотой. Те нервные клетки, которые чувствительны к данной частоте, возбуждаются и посылают в мозг свои разряды. Следовательно, наша способность слышать колебания в виде звуков ограничивается воспринимающей способностью указанных нервных клеток.

Чтобы воздушные колебания были услышаны нами, их частота не должна быть ниже 16-ти или выше 20 000 циклов в секунду. Более высокочастотные колебания (ультразвуки) нам совсем не слышны. Наше ухо их просто не ощущает. Но летучая мышь отлично слышит ультразвуки и ловко ориентируется по ним в самой густой темноте. Ультразвуковые волны очень коротки и поэтому с высокой точностью отражаются от небольших объектов и позволяют безошибочно определять их местонахождение.

Многие животные, птицы и насекомые чувствительны к ультразвукам. Включенный телевизор испускает попутные звуки, близкие по частоте к ультразвуковым колебаниям. Дети и подростки слышат их лучше, чем взрослые. Ультразвуки довольно опасны для всего живого: многие звери и птицы болеют и гибнут от них.

Предел способности слышать высокие и низкие колебания у разных людей различен.

И, наконец, еще одна важная особенность нашего слуха. Если записать на магнитофон чью-нибудь беседу и дать ее прослушать, то каждый собеседник легко опознает голоса других, но никак не свой собственный. Ему в записанном голосе не слышно ничего знакомого.

Другими словами, для меня мой голос, попадающий во внутреннее ухо сквозь череп и мягкие ткани, звучит совсем не так, как он слышится окружающим или записывается на пленку, разносимый воздушными волнами. Запись позволяет мне узнать, как мой голос слышится другими людьми.

Кто-нибудь может спросить: а какой из этих голосов настоящий? Такой вопрос лишен смысла. Мой голос есть мой настоящий голос, независимо от того, слышу я сам себя или меня слушают другие. Необходимо только уточнить, что при одних условиях голос звучит так, а при других — иначе.

Длина волны электромагнитных излучений может быть очень разной: от менее чем миллиардных долей миллиметра до многих тысяч метров. Все они, по сути, ничем не отличаются от света. Если облучать кожу лучами с длиной волны, чуть больше световой, то появляется ощущение тепла. Такие лучи называются тепловыми (инфракрасными ). У радиоволн и инфракрасных лучей длина волны больше, чем у света, а у рентгеновских и гамма-лучей — меньше.

В огромном спектре электромагнитных излучений свет занимает только узенькую полоску между 0,4 и 0,75 тысячных миллиметра. Самые длинные из световых лучей видны нам как красный цвет. Далее следуют оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый. Смешанные в нужных соотношениях, все семь цветов дают чистый белый цвет.

Когда говорят, что древесный лист — зеленый, то, рассуждая физически, это значит лишь, что лист поглощает и удерживает большую часть солнечных лучей и отражает вовне только лучи с волнами той длины, которые видятся зелеными.

Лист сам по себе цвета не имеет и не виден без внешнего освещения. Это мы сами проецируем наше восприятие на объект и заявляем, что лист — зеленый.

Известны животные, способные воспринимать электромагнитные излучения, невидимые для людей. Пчела видит ультрафиолетовые лучи, длина волны которых короче, чем у фиолетового цвета. С другой стороны, у гремучих змей есть особый орган, улавливающий инфракрасные лучи. Следует помнить, что чувствительность к свету так же меняется от человека к человеку, как и чувствительность к звуку. Некоторые люди чувствительны к короткой или длинной части видимого спектра.

Другое дело, насколько одинаково разные люди видят одну и ту же вещь. Если двое посмотрят на красный флаг, то оба скажут, что флаг красный, поскольку этот флаг знаком им с самого детства. Но насколько одинаково красный цвет ощущается ими, мы не знаем и не узнаем, так как невозможно измерить и сопоставить их восприятие.

Следовательно, мы скажем, что всякое частное впечатление субъективно. Строго говоря, все людские впечатления субъективны. Так называемая объективная действительность всегда выводится из чьих-то субъективных восприятий и переживаний. С точки зрения теории познания, следовало бы вместо слова «объективный» пользоваться словом «интерсубъективный».

Даже очень небольшие предметы, освещенные солнцем, отбрасывают отчетливые тени, поскольку солнечные лучи строго прямолинейны. И даже очень большие объекты — дома, деревья и холмы — не могут задержать длинные радиоволны, которые их просто огибают.

А что, если бы наш глаз был способен видеть инфракрасные (то есть более длинные) лучи? — Сразу же цвет предметов изменился бы на обратный, буквально из черного в белый. Известно, что такие черные вещества, как эбонит и обычный уголь, свободно пропускают инфракрасные лучи, а вода и стекло их сильно поглощают. Для всякого, кто смог бы видеть в инфракрасных лучах, уголь и эбонит стали бы светлы и прозрачны, а вода и стекло — непроницаемо черны.

Теперь вообразим, что зрительная способность сдвигается все дальше и дальше к длинноволновому концу спектра. Чем длиннее волна излучений, тем туманнее и неотчетливее станут зримые образы мелких предметов. Чем лучше воспринимаются длинные волны, тем хуже видны границы и детали, покуда все не исчезнет в тумане.

Продолжая фантазировать, припишем глазу безгранично растущую чувствительность к коротковолновым излучениям и бесконечную разрешающую способность. И снова произойдут изменения. Детали станут отчетливее, но целое утратит прежнюю ясность. Будут видны клетки живой ткани, молекулярные решетки твердых тел, и, наконец, должны стать видными отдельные атомы. Но тут все куда-то исчезнет. Причина в том, что объем атома, как уже было сказано, почти целиком занят пустотой. Атом устроен, подобно планетной системе — с ядром-солнцем в центре и электронами-планетами на орбитах. Электроны вращаются вокруг ядра так быстро, что их невозможно разглядеть. Только ядро атома достаточно устойчиво и неизменно, чтобы быть видным. Правда, оно неразличимо мало: если увеличить атом до размера цирковой арены, то ядро станет размером с песчинку, совершенно незаметную в таком объеме.

Итак, вот общий вывод из всего вышесказанного: если сместить нашу зрительную способность к длинной или короткой части электромагнитного спектра, то зримая картина мира начнет меняться и под конец, возможно, исчезнет совсем.

Окружающее нас пространство тесно заполнено бессчетными колебаниями или волнами механическими или электромагнитными, но только малая часть из них ощущается нами. Предполагается, что из миллиарда мимоидущих вибраций мы замечаем только одну.

Отсюда ясно, почему наши понятия о мире так неполны и однобоки. Что такое внешний мир сам по себе, по словам Канта, мы не узнаем никогда. Этот мир может быть «темен и тих как могила» и лишь пронизан бесчисленными колебаниями и волнами. Именно они действуют на наши чувства и тем создают нашу привычную картину мира. Слово картина выбрано намеренно. Мы слишком легко навязываем наши умственные картины внешнему миру. Мы, ничтоже сумня-шеся, говорим: «Это и есть действительность, так устроен этот мир».

На что способны слух и зрение

Было бы неверным ограничиться описанием одних только слабостей нашего слуха и зрения. Необходимо также рассказать и об их достоинствах, например, об изяществе их устройства и пригодности к работе в сложнейших условиях.

Припомним, как быстро перестраивается глазная оптика, позволяющая нам то читать книгу, то разглядывать картинку на стене, то любоваться садом, то всматриваться в отдаленные горы. Чувствительность глаза к свету столь же быстро приспосабливается к яркости источника, будь то кусочек фосфора, карманный фонарик или мощный прожектор, а ведь последний в миллион раз ярче первого!

Глаз настолько знает свое дело, что воспринимает не просто яркость каких-нибудь объектов, а скорей соотношение их яркостей. Если бы этого не было, цвет и облик вещей изменялся бы время от времени, отчего выходила бы опасная путаница. Но этого не бывает. Например, печатные строки выглядят черными, а книжный лист — белым и рано утром, и в полдень. Но точные измерения показали, что черные буквы отражают в полдень больше света, чем отражал утром белый лист. А мы видим все ту же страницу и утром, и в полдень.

И все это — лишь малая часть ежедневной работы нашего зрительного аппарата, о которой мы и не догадываемся.

Широта слухового диапазона не уступает зрительному. Нам слышны и пушечный гром, и кошачья поступь. А при некоторых условиях можно услышать, как отдельные молекулы воздуха ударяются о барабанную перепонку.

Сложнейшая задача — передать колебания воздуха на жидкость во внутреннем ухе, изящно решается в среднем ухе с помощью трех маленьких слуховых косточек. Они образуют рычажное устройство в отношении 2:1, без которого невозможна верная передача звука. Чтобы устройство действовало, размеры и соположение слуховых косточек не должны изменяться на протяжении всей жизни. И действительно, у новорожденного эти косточки уже вполне развиты и больше не растут, хотя все тело растет и увеличивается.

Для большинства людей само собой разумеется, что музыкальная пьеса одинаково звучит для всех слушателей и в передних, и в задних рядах. Акустические измерения с этим не согласны. И тут опять выручает способность слуха приспосабливаться не только к характеру отдельных звуков, но и к их соотношениям.

Далее, известно, что мелодия не меняется, если ее транспонировать в другой ключ. Значит, не отдельные тона и их частоты задают мелодию. Главным является соотношение соседних звуков и способ их размещения в целом. Это и есть мелодия, которую мы слышим. Мы видим, что зрению и слуху присуща общая особенность, которая стала главным объектом изучения в гештальт-психологии, одном из направлений в психологической науке. Его сторонники считают, что наши чувственные восприятия не сводятся к пассивным, механическим усвоениям отдельных впечатлений, как полагали ранее. Наоборот, восприятие — это активный органический процесс. Мы воспринимаем целостность, и эта целостность (гештальт) всегда больше суммы своих отдельных компонентов. Возможность отдельных элементов определяется не только их собственной ценностью, но и их соотношением в целом. Целостность — важнейшее качество не только чувственного восприятия, но всей жизни организма. Тело и душа действуют как целое, а не по отдельности. Мозг — органическое целое, а не сборище специализированных отделов, порознь занятых кто зрением, кто слухом и так далее.

Психология часто пользуется термином восприятие. Восприятием можно назвать познание ближайших предметов и событий посредством органов чувств, но восприятие — это не сумма моментальных известных впечатлений, а умственный акт, в котором чувственные данные приводятся в соответствие с прошлым опытом и становятся частью целого.

Восприятие действует избирательно. Из массы внешних воздействий только некоторые окажутся замеченными нашим сознанием. После этого они перерабатываются, а потом осмысляются и переживаются в соответствии с нашим состоянием, настроением и ожиданиями. Если кто-то начитался страшных историй, то для него всякий, бегущий за автобусом, будет беглым преступником, а белье на веревке темной ночью покажется привидением.

Весьма интересно, что так называемое предпороговое восприятие, то есть те воздействия на чувства, которые наше сознание не отмечает (поскольку их интенсивность или длительность находится ниже порога сознательного восприятия), похоже, оказывает заметное воздействие на наши мнения и поступки.

Итак, в целом, наши чувства вполне пригодны для ориентирования в окружающем мире. С их помощью мы можем жить вполне благополучно. Пусть им и свойственна немалая ограниченность, но ведь и у нее есть свои достоинства. Разве не приятней, различая обычные звуки, ноты и мелодии, не замечать массы высокочастотных визгов и писков, наполняющих все вокруг? Как бы они нас раздражали и утомляли!

Что со слухом, то и со зрением. При способности усваиватьизлучения более длинноволновые, чем обычный свет, например, с длиной волны от 1 мм и больше, мы не могли бы различать мелкие предметы, вроде карандаша или проведенных им линий. Мы спотыкались бы о провода и ветки, да и вообще все вокруг стало бы смутным и неясным. А обретя способность видеть коротковолновые лучи (при большой разрушающей способности), мы задрожали бы от брезгливости, увидев массу пылинок вокруг себя и на еде или множество мелкой живности, кишащей в чистой питьевой воде.

Итак, впору подумать, что самое важное и удивительное свойство наших чувств — это как раз их ограниченность. Они чувствительны именно в той части волновых спектров, в которой создается прекрасная и согласная картина внешнего мира. Можно ли забыть снежные горы под ярким солнцем, покрытые зеленью склоны холмов, тихие воды и пенистые стремнины, скалы и острова в океанском прибое, извилистые фьорды, поющих птиц, детские улыбки и яркие цветы?

Так случайно ли то, что наше зрение и слух усваивают именно те колебания, в чьей передаче мир так прекрасен или же за этим таится некий замысел?

И все же наши чувства не позволяют нам проникнуть в глубины действительности. Мы, конечно, можем их укрепить и продолжить с помощью приборов и инструментов. Но и в этом не так много пользы. Сущность наших чувственных восприятий останется неизменной. Изучение наших органов чувств показывает нам общечеловеческую ограниченность.

Необходимо примириться с фактом, что мы не в силах вообразить того, что не воспринимаемо нашими чувствами. Например, слепому от рождения не объяснишь, что такое красный цвет. Можно часами рассуждать с ним о разных цветах, но толку все равно не будет. Слепой не может пережить цвет, пока он лишен того чувства, которое позволяет переживать цветовые впечатления. Но ведь и мы, зрячие, настолько же неспособны составить представление в вещах или явлениях, принадлежащих к иной действительности, чем та, что мы осязаем, видим, слышим и так далее.

Наши представления, следовательно, не выходят за пределы наших ощущений. И все же, сквозь облик мира, созданный нашими чувствами, все отчетливей просвечивает отблеск иной действительности. Мы уже вплотную подошли к внешнему рубежу нашего чувственного познания. Остановившись здесь, мы вглядываемся вдаль.

Поиск по сайту: