Первородное исчадие греха

Пришел однажды Иисус Христос в Капернаум, вошел в дом и стал поучать народ с такой сладостью, с такой силою, что привлек почти весь город в тот дом: «И абие собрашася мнози, якоже ктому не вмешатися при дверех» (Мк. 2; 2). Здесь исцелил он расслабленного одним всемогущим Словом Своим: «возстани, и возми одр твой, и иди». Вместе с здравием телесным подал ему и здравие душевное: «отпущаются тебе греси». Чем же отблагодарили Его за все это жители Капернаума? Народ весь удивляется, славит Бога. А книжники, блюстители закона, осуждают Его как богохульника: «что Сей тако глаголет хулы?» Христос учит, Христос творит чудеса, а книжники соблазняются, говорят, что Он богохульствует... Что это значит? Откуда такие речи? — Это говорит зависть, ненавидящая все доброе. Зависть, порицающая и слова, и чудеса воплотившегося Бога! Зависть есть семя всякого зла, первородное исчадие греха, первая ядовитая скверна, растлившая небо и землю, первый тлетворный пламень, от которого зажжен огонь вечной муки адской. Завистью помрачился великий начальник Ангелов, верховный денница. Увидел он неизреченную красоту трисолнечного Божества и позавидовал, и возомнил в сердце своем: «Взыду выше облак, буду подобен Вышнему» (Ис. 14; 14). Но вместо неба, он ниспал в преисподнейшую бездну, был Ангелом света и стал страшным диаволом тьмы, променял высочайшую честь на вечные муки и стал противником Богу, сатаною. Ничего не успел он против Бога и обратил свое оружие против образа Божия — человека. Увидел он человека в раю сладости, царем всей видимой твари, славою и честью увенчанным, — и уязвился завистью, соблазнил, прельстил праотцев наших, и возрадовался, когда увидел, что они изгнаны из рая и осуждены на смерть. Но когда опять увидел, что Адам и Ева не тотчас умерли после нарушения заповеди Божией, то напоил ядом зависти сердце Каиново, вооружил его против брата Авеля, и начала земля оскверняться человеческой кровью. Так, завистью диаволею вниде в мир смерть. Слышал диавол, что человек приговорен Богом на смерть, и не мог дождаться исполнения этого, и научил Каина убить Авеля. И пусть бы еще умер отец — Адам прежде сына: нет, сын умирает раньше отца. Но пусть бы он умер естественною смертью: нет, он умирает насильственно. Но пусть бы убил его кто-нибудь чужой, а не родной брат: нет, убивает родной брат. Видите, сколько зла в одном зле? Видите, что может делать зависть? Как диавол удовлетворил своей ненасытной злобе!

Итак, все зло, какое произошло на небе между ангелами, — что пал денница в бездну, что погубил с собой множество духов, что воспламенился в аде огонь вечных мук — все это произошло от зависти! Что наши праотцы изгнаны из рая сладости, что Адам осужден в поте лица есть хлеб свой, а Ева в болезнях рождать детей, что они — бессмертные — стали смертными, что мы, их несчастные потомки, наследовали их грех, а за грехом и Божий гнев, Божию клятву — все это произвела зависть! Что брат возненавидел брата и бесчеловечно убил его, что осквернил он кровью невинной чистую землю — все это сделала зависть, эта начальница противления Богу, учительница преслушания, мать братоубийства, ходатаица смерти, корень всех зол. Зависть, говорит святой Василий Великий, есть печаль о благополучии ближнего. Есть семь грехов смертных: гордость, сребролюбие, чревоугодие, уныние, блуд, злопамятство и зависть. И хотя каждый из сих семи грехов извергает яд, убивающий душу, однако яд зависти пагубнее всех других. Все другие смертные грехи имеют в виду какое-нибудь удовольствие, например, гордый хочет, чтобы его прославляли, сребролюбец желает обогатиться, чревоугодник — послаще есть, ленивый — ничего не делать, блудник — наслаждаться грехом, злопамятный — отомстить. А завистник ничего себе не ищет: он только имеет в виду одно зло ближнему, желает видеть почитаемого в бесчестии, богатого — убогим, счастливого — несчастным. Все другие смертные грехи доставляют какую-нибудь радость грешнику, а зависть не только не доставляет никакого удовольствия, но еще томит человека печалью. Что Иаков получает благословение и честь первородства от отца, — это печалит Исава, который ищет убить Иакова. Что Лия многочадна, — это печалит бездетную Рахиль, которая сетует на мужа и хочет от печали умереть. Что Иосиф видит пророческие сны о своей будущей славе, — это печалит его братьев, и они продают его в рабство, чтобы он больше не был у них на глазах. Что Давид убил Голиафа и тем прославил народ свой, — это оскорбляет завистливого Саула, который не раз покушается на его жизнь: то бросает в него копьем, то гоняется за ним и, конечно, убил бы его, если бы не сохранил его Божий покров. Что Христос Спаситель проповедует истину, исцеляет больных, прощает грешных, — это огорчает завистливых книжников и фарисеев, которые называют его богохульником. Приходит к Иисусу Христу женщина, страдающая 18 лет: она скорчена, не может поднять головы, едва дух переводит. Господь сжалился над ней и исцелил ее. Народ радуется милости Божией, но начальник синагоги гневается: "Шесть дней есть на то, чтобы приходить и исцеляться, а не в день субботний". Да разве в день субботний запрещены были чудеса? Разве в субботу закон запрещал больным лечиться? — Вовсе нет, но начальник синагоги завидует славе Чудотворца. Сатана, который прежде связал эту женщину болезнью, переходит теперь в этого лицемера и вяжет его завистью. Но то счастие, которое ожидало Иосифа, не было ли счастьем и для братьев его? А слава Давидова разве не была в то же время и славою Саула, врагов которого он побеждал? Или чудеса Иисуса Христа разве не были благодеяниями для самих евреев? Но завистник не смотрит даже на собственное добро, а смотрит только на добро чужое, какое ему видно, и печалится, и старается превратить это добро в какое-нибудь зло, и только в этом находит утеху в печали своей.

Горел в пламени неугасимом тот немилосердый богач, о коем повествует в притче Своей Господь. Возвел он очи свои и увидел убогого Лазаря на лоне Авраамовом и воззвал жалобно: Отче Аврааме, помилуй мя, — пошли Лазаря, чтоб он, омочив конец перста своего в воде, пришел хоть немного прохладить язык мой! Братие мои! Эта просьба богача кажется мне подозрительной. Для человека, который весь горел в пламени, дышал пламенем, что была бы за прохлада от той капли воды, которой Лазарь смочил бы свой перст? Все воды источников и рек не могли бы прохладить его пламени, а он так мало просит воды... Нет, ему хочется чего-то другого. Это объясняет святитель Златоуст: "Видит он, что Лазарь, когда-то нищий и убогий, теперь во славе, когда-то обиженный и весь в ранах, теперь во свете Божественном наслаждается вечной жизнью, когда-то желавший насытиться от крупиц, падавших с его стола, теперь блаженствует на лоне Авраама, — видит он все это и горит от зависти своей больше, чем от всего пламени геенского. И вот он зовет Лазаря к себе, по-видимому, — для того, чтобы прохладить его язык, а на самом деле — для того, чтобы и он с ним мучился в геенне, и если бы это сбылось, то он, действительно, получил бы себе некую отраду". Слышит богач от Авраама, что это невозможно, и начинает снова просить: «Молю тя, отче Аврааме, посли его в дом отца моего». Как бы так говорил: если уж нельзя прислать его сюда, чтобы он мучился со мной, то, по крайней мере, пошли его в прежнюю жизнь, в прежнюю бедность, только чтоб он был удален от тебя, не блаженствовал более на лоне твоем! Не лучше ли бы этому богачу самому проситься на лоно Авраамово, нежели звать Лазаря к себе в муку? Конечно, лучше. Но завистник сей не думает о своем благе, — как бы самому стать счастливым; он думает о зле, как бы другого сделать несчастным. Он лучше желает видеть Лазаря во аде, чем себя в раю. Почему? Да потому, что зависть есть печаль при виде благополучия ближнего. Вот почему богословы говорят, что для грешников самое большое мучение будет видеть блаженство праведных и славу Божию, коей они будут лишены. Эта мука будет для них мучительнее всякой другой муки. Из всех грехов зависть есть самый, так сказать, несправедливый и вместе самый справедливый грех. Он несправедлив потому, что творит зло другим, он справедлив потому, что мучит самого завистника. Так называет ее святой Григорий Богослов. Ржавчина не съедает так железа, как зависть терзает сердце завистника. Какая это несчастная душа, душа завистника, которая мучится и в здешней и в будущей жизни! Не нужно завистнику никакого наказания в настоящей жизни, не нужно и никакой муки в будущей. Довольно с него, чтобы видел он счастие ближнего. Довольно, если он будет смотреть на блаженство праведных так, как смотрел богатый на блаженство Лазаря в недрах Авраамовых.

Одного мудреца спросили: какие глаза лучше видят — мужские или женские, человеческие и скотские? Он отвечал: глаза завистливых людей, ибо они видят дальше всех, видят самые малые вещи, видят даже то, чего нет, одного только не видят — добра, или, лучше сказать, видят и добро, но тогда плачут, и чтобы не видеть его, закрываются. Прячься, куда хочешь, запирайся в своем уединении, беги в пустыню, — и там достанут тебя глаза завистника и увидят, что ты делаешь. Нет человека, самого добродетельного и святого, который не имел бы какого-нибудь недостатка. Один Бог без греха. И эти ничтожные недостатки видят глаза завистника. Но пусть бы уж видели только то, что есть. Нет, они видят и то, чего нет. Но довольно. Я сказал то, что мог, пусть докончит слово святой апостол Павел: «Не бываим тщеславни, друг друга раздражающе, друг другу завидяще. Всякий знай самого себя, не осуждай другого, не завидуй ему. Аще же друг друга угрызаете и снедаете, — говорит он, — блюдитеся, да не друг от друга истреблени будете» (Гал. 5; 26, 15). И если мы друг на друга будем вооружаться, то не нужен будет для нашей погибели даже диавол, как говорит святитель Златоуст...

Братие мои! Не станем заниматься пересудами о пороках и грехах ближнего, друг друга раздражающе, друг другу завыдяще, чтоб не радовались враги наши, как видимые, так и невидимые. Будем больше молчать, прощать, иметь доброе расположение к ближнему. А зависть — она умеет только порицать, раздражать, осуждать. Кто питает ее, тот недостоин называться человеком, не стоит имени христианина. Аминь.

(Из "Поучительных слов" святителя Илии Минятия)

Осенние думы

Есть что-то невыразимо грустное в созерцании осенней природы. Тоска невольно щемит сердце при виде пожелтевших и опустевших полей, при виде леса, потерявшего свою пышную летнюю одежду, при частом ненастье, при свисте и завывании ветра... Давно ли веселили сердца яркие, сияющие дни, — и вот теперь нависло серое небо, обложили его низкие, тяжелые, мрачные тучи. Давно ли я наслаждался в знойный полдень прохладой могучего бора, его свежим, чистым воздухом, в котором раздавалось пение птиц? Как приятен был шелест листьев, когда ветер пробегал по вершинам деревьев! Но вот старые деревья давно облетели, и только кое-где на молодых еще мелькают увядшие желтоватые листочки, как бы напоминая о минувшем лете. Лишь изредка заблестят они румянцем и золотом, когда коснутся их лучи невысокого осеннего солнца... Давно ли разноцветный ковер расстилался на лугах под ногами, веселя зрение и услаждая обоняние? И вот теперь на земле всюду — иссохшие листья, мягкие и пухлые от сырости, да пожелтевшая трава... Унылая пора! Но отчего же тем не менее эта навевающая тоску осенняя природа так много говорит сердцу, — гораздо яснее, чем светлые летние дни? Не правда ли, есть какое-то своеобразное наслаждение в этом зрелище осеннего замирания? В самом деле, природа не говорит ли нашему сердцу больше и сильнее в грустные дни? Или, быть может, невольно чувство грусти, навеваемое осенней природой, более сродни нашему сердцу, чем беззаботное веселье, и слезы полезнее, чем смех? Стоишь, не отрываясь очами от грустной дали потемневших полей, слушаешь — не наслушаешься завываньем осеннего ветра, — и мысль невольно устремляется к грустным, печальным сторонам жизни, в душе возникают образы и картины давно минувшего, вновь звучат отголоски каких-то забытых, но хорошо знакомых вздохов и стонов...

Невольно вспомнишь о всем том, что крушит и омрачает твою жизнь, о дорогих, невозвратимых утратах, о горьких разочарованиях и разбившихся в прах мечтах, и невольно припомнишь слово Премудрого: суета сует! Не пойдут на ум в это время веселые песни — нет! Скорее вспомнишь слово другого мудреца, который утверждал, что доля каждого человека есть скорбь и страдания... Так, бесспорно, скорбь и страдания — наш удел на земле.

Но посмотри внимательно кругом: среди омертвелых полей ты заметишь свежую зелень новых посевов — залог будущей жизни. Пройдет осень вместе с зимой, и природа воскреснет к новой жизни. Так и христианин, среди горя и страданий земной жизни, не должен забывать о великих обетованиях Божиих. Скорби и страдания очищают душу и приготовляют ее к новой жизни, где уже не будет ни печали, ни воздыхания. Вспоминай это чаще, христианин, и твоя скорбь растворится радостью, и ты согласишься с тем, что никогда нет такого горя, в котором не было бы и радости. Научившись безропотно переносить страдания, ты приобретешь то терпение, то спокойствие духа, которые не возмутятся земными невзгодами, потому что взор твой сквозь свинцовые тучи скорбей проникнет туда, где сияет вечно солнце, где царит мир и невозмутимая радость. Тебе грустно смотреть на увядающие цветы, на облетевшие листья? Все это напоминает тебе об увядшей красоте, об отлетевших надеждах? Но кто же сказал тебе, что вся жизнь твоя будет одной вечной весной, непрерывающимся праздником, что ты живешь только затем, чтобы есть, пить и веселиться? Если уж о чем жалеть и сокрушаться, то вовсе не о потерянных благах, а скорее о том, что ты не сумел, как следует, воспользоваться ими. Может быть, при виде поздней осени, ты вспомнишь о ранней весне твоей жизни — о счастливом детстве? Может быть, при виде убогих хат, темнеющих вдали, ты вспомнишь о тихом родительском крове, и в душе твоей промелькнет кроткий образ любящей матери, склонявшейся над твоим изголовьем, отца, который так заботливо, с такою любовью внушал тебе строгие правила истинно христианского поведения? Вспомнишь, может быть, и о том, как ты был чист и незлобив душой в невозвратимые дни золотого детства? О, ты будешь счастлив, если эти светлые воспоминания не омрачатся тотчас же другими, — горькими, печальными...

Но много ли таких счастливцев? Много ли таких, которые могут сказать о себе, что они рано научились ценить любовь родительскую, что они не причинили им горя непокорностью, грубостью, самоволием, дурными привычками? Многие ли сумели ценить труды и заботы родительские, отвечая на них добрым поведением и нежнейшим чувством благодарности? Не чаще ли дети смотрят на заботы и жертвы для них родителей, как на что-то должное и необходимое, и не умеют понять и почувствовать истинной, чистой и бескорыстной любви? Слезы матери, ее бессонные ночи, ее беспокойные мучительные думы... О, как я желал бы теперь исправить и загладить все горе, причиненное родителям в моем детстве, с какой любовью приник бы к сердцу матери, с какими сладкими слезами целовал бы ее руки, не знавшие усталости в уходе за детьми! Увы, все это невозвратимо и непоправимо... Дети, берегите дни детства! Только раз в жизни мы вкусим нежные ласки матери, считайте минуты этих ласк за великое счастие, дорожите им. Только раз в жизни все дышит в нас чистотой сердца, невинностью. Постарайтесь на всю жизнь сохранить эти свои добрые качества, без которых нам не отверзутся райские двери, да не омрачат ясного неба души вашей мрачные тучи нечистых помыслов, да не возмутят его ваши капризы — эти зародыши сердечной порчи, и тогда вы избегнете горечи поздних слез раскаяния и сожаления о невозвратимом прошлом, этих жгучих мучительных слез.

Без конца тянутся по небу мрачные осенние тучи, гонимые ветром, вереницей встают воспоминания... Была пора детства, настала весна юности. Как в природе в майские дни все дышит полнотой жизни, так душа в юные годы была полна надежд и стремлений... Молодые силы как бы рвались на простор. Чудные, прекрасные годы! Сколько было хороших планов, благих предначертаний! Но вместе с добрыми порывами незаметно развились во мне дурные наклонности, вырвались на волю страсти, и сколько сил потрачено совершенно бесплодно! И вот, когда настала пора зрелого возраста, то у меня не оказалось ни достаточно терпения, ни трудолюбия, ни самых необходимых познаний, ни сознания долга, ни любви к ближним... Это грустное поле, на котором так еще недавно красовалась нива, — теперь пустое, оно представляется мне верным образом моей жизни. Но ведь с этого поля уже собрали плоды. Вон там, близ жилья, темнеют высокие одонья и скирды хлеба, которыми будут кормиться люди до будущего урожая. Где же плоды моей деятельности? Где те планы и мечты, которыми так красна была весна моей жизни? Где добросовестное исполнение своего долга? Где добрые посевы для будущего? Увы, их очень немного или и вовсе нет! Как увядшие листья, отлетели когда-то гордые надежды и мечтания, и вместо них тянется ряд серых будничных дней — с жалкими самолюбивыми расчетами, с мелкими интересами, со всей бестолковой суетой нашей жизни, с нажитыми дурными привычками, с темными пятнами на совести... И говорит мне замирающая осенняя природа, что и этому скоро настанет конец, и это все скоро так же исчезнет для тебя, как исчезнут под снежным покровом зимы эти иссохшие листья, эти пожелтевшие поля... И тебя самого пожнет неумолимый серп смерти, подобно колосьям, когда-то весело шумевшим на этом поле...

Грустно! Но не падай духом, не приходи в отчаяние! Бесконечно милосердый Отец Небесный еще длит дни твоей жизни и не отвергает пришедшего к Нему даже и в единонадесятый час. Постарайся, по крайней мере, дорожить остальными днями и, умудренный горьким опытом, исправь, что возможно: вытри, если можешь, слезы обиженных, поддержи ослабевшего брата, а главное — принеси слезы искреннего раскаяния и моли, моли со всей силой и теплотою души, чтобы всемогущий Творец помог тебе провести остальные годы твоей жизни в мире и покаянии, в мире с Богом и с ближними, и сподобил тебя честной старости. Смотри, — это помертвелое поле вновь оживет и зашумит светлыми колосьями, этот обнаженный лес вновь оденется в недавнюю красу и вся природа пробудится к новой жизни. Моли же Господа, чтобы и для тебя настала весна новой жизни, чтобы, очистившись от всего земного, тленного и грешного, и ты воскрес для новой блаженной и никогда не стареющей жизни.

(Из "Душеполезного чтения", 1893)

Поиск по сайту: