Оценка социологического метода Дюркгейма

Из этого краткого изложения видны существенные пороки дюркгеймовского понимания «общества» как предмета научного исследования. Это, во-первых, чисто механическое понимание общественной структуры как некоего конгломерата простейших частей; во-вторых, тенденция рассматривать каждое такое «общество» как независимую единицу, в отрыве от всяких других «обществ», и потому принципиальный отказ от всемирно-исторической точки зрения; в-третьих, наконец, абсолютно идеалистическое понимание «социальных фактов» как явлений чисто морального порядка. «Общество» для Дюркгейма — это не система материальных, трудовых, производственных отношений, а лишь совокупность психических связей.

Однако в основе своей предложенный Дюркгеймом метод исследования был плодотворным. Очень важен был прежде всего призыв изучать объективно сами общественные явления, а не наши понятия о них. Этот призыв, по существу, и сейчас еще далеко не устарел. Очень существенно и верно также методологическое требование Дюркгейма: не смешивать причину общественного явления с выполняемой им функцией, иначе говоря, не подменять каузальное (причинное) объяснение функциональным. Показать, чему служит данный факт, не значит объяснить, как он возник или как он стал тем, что он есть, — совершенно правильно заметил Дюркгейм. Функция предмета может меняться, а предмет оставаться самим собой. Дюркгейм предостерегает от принципиальной ошибки, которая впоследствии действительно совершалась, особенно английскими функционалистами (Малиновский и др.), ставившими функцию общественного явления на место его причины.

Уже в самой ранней своей работе - «Коллективые представления» Дюркгейм пустил в обращение одно очeнь важное понятие, которое в дальнейшем среди единомышленников и последователей Дюркгейма нашло себе широкое применение: понятие «коллективного сознания» (conscience collective). Позже Дюркгейм заменил его выражением «коллективные представления» (representations collectives) Совокупность верований и чувств, писал он, общих в среднем членам одного и того же общества, образует определенную систему, имеющую свою собственную жизнь; ее можно назвать коллективным, или общим, сознанием. В нас есть два сознания, говорится в другом месте: одно содержит только состояния, свойственные лично каждому из нас и характеризующие нас; между тем как состояния, обнимаемые вторым, общи всей группе. Коллективным сознанием, или коллективными представлениями, Дюркгейм называл те представления, которые не заимствуются человеком из его непосредственного опыта, а как бы навязываются человеку общественной средой. Более специальному обоснованию этого понятия посвящена особая статья Дюркгейма «Индивидуальные и коллективные представления».

Хорошую иллюстрацию применения Дюркгеймом социологического метода представляет его «социологический этюд» о самоубийстве. В этой книге автор на основе обширных статистических данных о самоубийствах в разных странах исследует соотношение этого явления с разными сторонами общественной жизни: семейное положение самоубийц, национальность, вероисповедание, род занятий, уровень образования и пр., а также общий характер социального строя, эпоха, состояние экономики в каждый данный момент и пр.

Методологические промахи во взглядах Дюркгейма: его механическое понимание структуры общества, тенденция рассматривать каждое «общество» (т, е. каждый народ, племя и т. п.) как замкнутую, изолированную единицу. Наконец, самый общий методологический грех Дюркгейма — это односторонний «социоморфизм» его концепции: однобокое и преувеличенное представление об «обществе» как о некоей всесильной и самодовлеющей субстанции. Хотя Дюркгейм и делал порой оговорки, что человеческое общество есть часть природы, но в ходе своих рассуждений он сам об этом, видимо, забывал. Человек у Дюркгейма целиком подчинен действию социальных сил, на него как будто не действуют силы природы. Отсюда и слишком поспешное отбрасывание «натуристического» понимания корней религии (в котором ведь была доля истины), и одностороннее выведение законов логики из одних только условий социальной жизни, как будто непосредственный практический опыт каждого отдельного человека не имел тут никакого значения.

Место Дюркгейма в истории определяется, однако, не только написанными им книгами и статьями. Дюркгейм был основателем целой научной школы, воспитателем плеяды талантливых исследователей. Еще в 1896 г. он основал периодическое издание «Социологические ежегодники» («Annee Sociologique»), которое, хотя и с перерывами, выходило и продолжает выходить до наших дней. Там печатались статьи учеников и единомышленников Дюркгейма — Анри Юбера, Марселя Мосса, Жоржа Дави и др.

«Социологическая школа» в этнологии.

Самым крупным из продолжателей Дюркгейма считается Марсель Мосс (1872—1950). Племянник своего учителя, подобно ему чисто кабинетный ученый, никогда не ведший полевой работы, Мосс вначале покорно шел по стопам учителя, но в более поздних своих работах сумел в значительной мере освободиться от односторонности взглядов Дюркгейма и попытаться проложить новые пути науки, расширяя сферу приложения социологического метода и включая в круг своих интересов значительно более разнообразные вопросы.

Ранние работы Мосса были посвящены вопросам духовной культуры. Вместе с Анри Юбером он напечатал в «Annee Sociologique» в 1897—1898 гг. этюд о жертвоприношении, а в 1902—1903 гг. с тем же соавтором — о магии. Последний очерк особенно интересен. Авторы пытаются в нем преодолеть видимое противоречие в дюркгеймовском понимании магии и ее отношении к религии, согласно которому магия есть своего рода антитеза религии, ибо религия есть явление сугубо социальное, а магия — дело личное, индивидуальное и как бы антисоциальное.

В 1906 г. Мосс напечатал очень интересную статью о сезонных изменениях в структуре эскимосского общества в зависимости от сезонного чередования хозяйственных занятий. Наибольшую известность приобрел труд Мосса о дарении. Это один из первых в буржуазной науке опытов этнографического изучения ранних форм экономических отношений. Автор пытается уяснить себе особенности обычаев дарения, связанных с ранними формами обмена: обмен — не между индивидами, а между коллективами; он принимает форму обязательного «дарения» и окружен особыми церемониями с элементами соперничества (потлач в Северо-Западной Америке); предметы обмена — не только материальные вещи, но и нематериальные ценности (обряды, праздники). Мосс называет это явление «тотальными поставками» (prestations totales). Современные западноевропейские этнографы считают, что именно работа Мосса о дарении послужила первым толчком, породившим позже и «функционалистское», и «структуралистское» направления.

Наконец, еще более своеобразна статья о «технике тела» («La technique du corps»), где Мосс трактует уже совсем непривычные, никем не затрагивавшиеся вопросы об этнических (а также половых, возрастных) различиях в элементарных бытовых действиях людей: способы ходьбы, бега, прыжков, плавания, разные способы держать руки, носить, толкать, бросать, поднимать вещи, сжимать кулаки, разные положения при родах, разные способы кормить и носить детей, приемы личной гигиены, техника еды и питья и пр. Мосс ставит вопрос о закономерности этих различий, о зависимости их от социальных условий, от воспитания, от религиозных доктрин.

В постановке всех этих столь разнообразных проблем Мосс пошел значительно дальше Дюркгейма и действительно указал направления исследования, до тех пор никем из этнографов не замечавшиеся.

Очень показателен «Учебник этнографии» Мосса («Manuel d'ethnographie». P., 1947) — запись его университетских лекций, читавшихся с 1926 по 1939 г. По нему воспитывалось не одно поколение французских этнографов, учатся по нему и сейчас. Наряду с очень полезными советами по методике полевой этнографической работы (требование тщательного внимания к мельчайшим деталям, точной записи наблюдений, строго объективной их фиксации без привнесения собственных понятий и оценок, охвата явлений со всех их сторон), Мосс излагает здесь и свое принципиальное понимание социальных явлений. Это тот же дюркгеймовский позитивизм и эмпиризм со всей его противоречивостью, старание понять объективную связь явлений.

Совсем особняком стоит в этой плеяде французских социологов-философов-этнографов Люсьен Леви-Брюль (1857— 1939), труды которого, однако, невозможно рассматривать вне связи с идеями Дюркгейма и его последователей. Леви-Брюль не может считаться учеником или продолжателем Дюркгейма: по возрасту он был на год старше последнего, да и печататься начал раньше него. Но первые труды Леви-Брюля, посвященные чисто философским вопросам, были далеки от всякой этнографии. По собственному позднейшему признанию ЛевиБрюля, две книги толкнули его на путь изучения особенностей мышления внеевропейских народов, и это были не книги Дюркгейма, а «Исторические записки» китайского историка Сыма Цяня и «Золотая ветвь» Фрэзера». Под их впечатлением он занялся изучением духовной культуры «примитивных народов» и специфических черт их мышления и, начиная с 1910 г., напечатал об этом предмете целую серию книг. Наиболее известна первая из них: «Мыслительные функции в низших обществах». Все работы пронизаны одной общей идеей — о своеобразии «первобытного мышления» (mentalite primitive), качественно отличного от нашего «логического» мышления.

Исходное понятие всех исследований Леви-Брюля — это понятие «коллективных представлений» (representations collectives), выработанное школой Дюркгейма. Напомним, что коллективными представлениями последователи этой школы называли те идеи (верования, моральные понятия и пр.), которые не заимствуются человеком из его собственного жизненного опыта, а внедряются в сознание человека через общественную среду — воспитание, общественное мнение, обычаи. Однако Дюркгейм и его ученики хотя и пользовались часто понятием «коллективных представлений», но не исследовали их специально и не ставили вопроса об особых законах, ими управляющих. Именно эту задачу и поставил перед собой Леви-Брюль.

Леви-Брюль решительно восстает против перенесения законов индивидуальной психологии на коллективные представления. «Коллективные представления имеют свои собственные законы», и их надо изучать специально. Этнографы, исследовавшие до сих noip умственную жизнь отсталых народов (Тэйлор, Фрэзер и др.), искусственно подгоняли ее под наши нормы мышления, исходя из постулата одинаковости законов мышления у всех людей и на всех стадиях развития. Но этот постулат, «ли эта «аксиома», нуждается, по мнению Леви-Брюля, в доказательствах. Задача «объяснить» первобытные верования, мифы и пр. не так проста, как думали названные выше этнографы. Они исходили из индивидуальной психологии человека, тогда как все эти верования, мифы и прочее суть социальные явления и потому связаны не с индивидуальными, а с коллективными представлениями. Кроме того, Тэйлор и другие ссылаются на чисто интеллектуальные идеи «первобытных народов», тогда как, по мнению Леви-Брюля, верования, магия, мифы, обряды этих народов основаны скорее на аффектах, на «коллективных чувствах», чем на чисто умственной деятельности.

Критикуя, таким образом, своих предшественников, Леви-Брюль приходит — на основе самостоятельного изучения обильных фактов — к радикально новому выводу: законы, управляющие «коллективными представлениями» отсталых народов, совсем не похожи на наши логические законы мышления. Во-первых, эти представления отнюдь не отделены от эмоций и волевых актов, а, напротив, включают их в себя. «Коллективные представления», особенно когда они касаются религиозных обрядов, действуют резко возбуждающе на нервную систему, заражая человека эмоциями страха, религиозного ужаса, страстного желания, надежды и пр. Во-вторых, эти виды психической деятельности мистичны в смысле веры в таинственные силы и в общение с ними. Для первобытного мышления с его «коллективными представлениями» сама внешняя реальность мистична. Первобытный человек вовсе не ищет «объяснения» явлений окружающей действительности (как думали этнографы классической школы), ибо эти явления он воспринимает не в чистом виде, а в сочетании с целым комплексом эмоций, представлений о тайных силах, о магических свойствах предметов.

В связи с этим восприятие мира при господстве «коллективных представлений» совсем иначе ориентировано, чем наше восприятие: мы стремимся к объективности познания, а там, напротив, преобладает субъективизм. Поэтому «первобытные люди» смешивают реальные предметы с нашими представлениями о них, не различают, например, сновидение и реальность, человека и его изображение, человека и его имя, человека и его тень; отсюда боязнь околдования через имя. По той же причине первобытное мышление не чувствительно к опыту. Опытная проверка не может разубедить первобытного человека в его вере в колдовство, в таинственные силы, в фетишей. Мышление первобытного человека «непроницаемо для опыта».

Словом, в первобытном мышлении господствуют свои особые законы. Место наших логических законов тождества, противоречия и прочих там занимает явление, которое Леви-Брюль назвал «законом сопричастия» (loi de participation). Предмет может быть самим собой и одновременно чем-то иным. Он может находиться здесь и в то же время в другом месте. Например, люди племени трумаи (Бразилия) верят, что они — водяные животные, а люди бороро — что они красные попугаи. Человек чувствует себя как-бы «мистически единым» со своим тотемом, со своей «лесной душой» и т. д. Такой тип мышления Леви-Брюль обозначил как «дологическое» (prelogique), оговариваясь, впрочем, что это не то же самое, что «нелогическое» или «антилогическое»; это мышление просто «не стремится... подобно нашему избегать противоречия», и оно «подчинено закону партиципации». Присутствующие в нем идеи Леви-Брюль называет «предпонятиями» (prenotions) или предсвязями (preliaisons).

Леви-Брюль не раз повторял во избежание недоразумений оговорку, что все эти особенности «первобытного мышления» присущи только «коллективным представлениям», а не вообще мышлению отсталых народов. В сфере своего личного практического опыта «первобытный человек» рассуждает и действует вполне аналогично нашим рассуждениям и действиям. «Если он, например, убил две штуки дичи и подобрал только одну, то он задаст себе вопрос, куда девалась вторая, и всячески будет ее искать. Если его захватит врасплох дождь, то он станет искать убежище. Если он встретит дикого зверя, то он постарается убежать от него, и т. д. и т. д.». Но лишь только дело коснется «коллективных представлений», тут логика пасует и вступает в силу «дологическое мышление» с его «мистицизмом» и «законом сопричастия».

Большую часть своих работ Леви-Брюль посвятил выяснению того, как действует и как проявляется «дологическое мышление» в разных сферах жизни и сознания отсталых народов, или «низших обществ

По мнению Леви-Брюля, «коллективные представления» вовсе не исчезают и в нашем европейском обществе. У людей всегда останется потребность в непосредственном общении с окружающим миром, общении, которое не заменяется чисто научным его познанием. Наука объективирует мир и тем самым как бы отделяет его от человека. Человек же стремится к живому общению с предметом. Больше всего эта потребность сказывается в религии и в области моральных понятий и обычаев, где крепче всего удерживаются как раз «коллективные представления». Лев-и-Брюль считает поэтому, что «дологическое» мышление может существовать и будет существовать наряду с логическим, что «закон сопричастия» и «мистическая» настроенность и впредь будут удовлетворять неискоренимые потребности людей.

Таким образом, по Леви-Брюлю, как и по Дюркгейму, — «коллективные представления» налицо в любом обществе, включая и современное. Но место, занимаемое ими в мышлении «низших обществ», относительно гораздо больше. Как и Дюркгейм, Леви-Брюль считал, что разным типам обществ присущи и разные типы мышления. «...Человеческие общества, как организмы, могут иметь структуры, глубоко различные между собой, а следовательно, и соответствующие различия в высших умственных функциях».

Теория «дологического мышления» Леви-Брюля произвела большое впечатление в науке. Однако наиболее известные ученые высказались против нее — одни резко, другие более осторожно. При этом на вид Леви Брюлю ставили не только действительно слабые места его взглядов, но и то, что было скорее неверным пониманием его мыслей. В чрезмерном схематизме и односторонней характеристике умственной жизни отсталых народов упрекали Леви-Брюля и другие ученые: Боас, Лоуи, Гольденвейзер, Риверс, Малиновский.

Леви-Брюль под конец своей жизни постарался смягчить, отчасти под влиянием критики, некоторые свои утверждения. В опубликованных после его смерти Морисом Леенгардтом «Записных книжках» Леви-Брюль дает более уклончивое выражение своим идеям, например, предпочитает говорить не о «законе сопричастия», а о «акте сопричастия». Но такие смягчения, не меняли существа его взглядов.

Несмотря на множество возражений, которыми была встречена концепция Леви-Брюля, ее влияние на науку было заметным и положительным. Это влияние испытали на себе многие ученые и в Европе, и в Америке. Под сильным влиянием идей Леви-Брюля находился, например, академик Н.Я.Марр с его теорией «космического мышления». Можно, пожалуй, сказать, что идеи Эмиля Дюркгейма и его школы в целом повлияли на этнографическую науку больше через труды Леви-Брюля, чем через книги и статьи самого Дюркгейма и его ближайших учеников.

Поиск по сайту: