Бегство Чайнатаунского Бандита 4 страница

— Позвольте, я провожу вас в покои вашего отца, — предложил Го.

Новаки, прижавшись головой к груди Го, слышала, как его голос раздается сверху, и в то же время ей было слышно, как этот же голос отдается в его теле. Она надеялась, что он не чувствует, как у нее колотится сердце. Новаки закрыла глаза и попыталась успокоить дыхание. Бояться нечего. Все идет хорошо. Она с легкостью ускользнула от своей няньки. Старуха с каждым годом становилась все более рассеянной, и отделать от нее не представляло труда. Без этого Новаки не удалось бы раньше, еще летом, пофлиртовать с Нобуё или с Кодзи. Оба они были симпатичными молодыми самураями, но и только. Вскоре они вырастут и с неизбежностью сделаются такими же, как их отцы. Тупыми, вечно пьяными, неотесанными, хвастливыми мужланами.

Но сейчас Новаки казалось, будто все это минуло давным-давно. Го держал ее в объятиях! Он не заметил, как она следовала за ним. Новаки собрала все свое мужество и вышла ему наперерез, столкнулась с ним и притворилась, будто ушиблась. Хватит ли у нее храбрости на все прочее?

Новаки с детства слыхала истории о грозном варваре-монголе, состоящем на службе у господина Масамунэ. Когда ее отец заключал союз с Масамунэ, все с трепетом превозносили безграничное мужество Го, его сверхчеловеческую силу и неимоверное умение управляться с лошадьми. Когда два правителя делались непримиримыми врагами — ими они бывали столь же часто, сколь и верными друзьями, — говорили о его бессердечной жестокости, зверином коварстве и чудовищной порочности. И те, и другие рассказы зачаровывали Новаки. Ее жизнь в глуши была очень скучной — такой же скучной, каким грозило стать и будущее. Ее отец был мелкопоместным землевладельцем, и перспектив у него было до обидного мало. И то же самое можно было сказать про всех их соседей. Старших сестер Новаки повыдавали замуж за фигляров наподобие ее отца и братьев — господ грязной земли и вонючей рыбы. Все они лишь едва-едва умели писать. Никто из них даже отдаленно не походил на утонченных, тонко чувствующих, романтических героев «Записок у изголовья» или «Повести о блистательном принце Гэндзи».

Го тоже не походил на этих героев, но он, по крайней мере, был издалека. Он скакал по степям Азии с Хубилаем, великим ханом, повелевающим ордами монголов. Он видел изукрашенные драгоценностями города Китая, земли ледяных людей, обитающих на далеком севере, небывалых зверей южных джунглей, вершины гор Тибета. Сама Новаки никогда не бывала восточнее Внутреннего моря и западнее Акаоки. Если она поведет себя так, как от нее ожидают, то вскоре окажется обручена с кем-нибудь из этих деревенщин. Хиронобу был наилучшим кандидатом, но он ведь шестилетний сопляк! Ей несколько лет придется исполнять при нем роль няньки, а затем ей придется посвятить его в тайны плотской жизни, родить ему наследника, и так оно и покатится. Ей до конца жизни придется слушать его пьяное вранье вместо побасенок отца. Или, быть может, другой отцовский план принесет свои плоды, и ее отдадут в жены или наложницы какому-нибудь вельможе из императорского двора в Киото. Она однажды видала такого вельможу, принца, который приехал просить у ее отца помощи в каком-то деле. Это был бледный, напудренный слабак, разнаряженый куда причудливее самой Новаки. Он говорил по-японски так нарочито ритмично и женственно, что Новаки едва-едва его понимала. Он сказал, что путешествие из Киото сюда было таким тяжелым, что едва его не убило. А затем он прикрыл лицо рукавом и захихикал, словно девчонка. Да она лучше умрет, чем позволит подобному недоумку прикоснуться к себе, каким бы он ни был высокородным!

Затем она как-то в начале лета отправилась в одну из самых больших деревень во владениях ее отца; ее сопровождали Нобуё и Кодзи, исполнявшие при ней роль телохранителей — очень забавно, если учесть их опасную близость с нею. Обуреваемая скукой Новаки остановилась у хижины одной старой карги, пользовавшейся славой ворожеи. Старая мошенница устроила настоящее представление. Едва лишь Новаки перешагнула порог, как эта женщина, якобы бывшая слепой, уставилась в ее сторону, разинув рот, выронила горшок, который держала в руках, и, споткнувшись, отлетела к дальней стене.

«Это ты!» — сказала женщина.

«Да, это я, — согласилась Новаки, изо всех сил стараясь не рассмеяться, но ей это не вполне удалось. — А ты знаешь, кто я такая?»

«Я слепа, но я могу видеть», — зловеще произнесла старуха.

«В самом деле? И что же ты видишь?»

«Не столь много, сколь увидишь ты».

Вот теперь ей действительно удалось завладеть вниманием Новаки.

«А я много увижу?»

«Много», — отозвалась старуха.

«Что я увижу? — Новаки надеялась, что старуха заговорит о далеких странах. Если бы она так и сделала, Новаки охотно бы поверила, что эта старуха и вправду провидица. — Говори скорее!»

«Ты увидишь…» Старуха смолкла, так и не закрыв рот. Губы ее дрожали, веки трепетали, а впалые щеки подергивались.

Новаки терпеливо ждала. Пока что эта старуха заслуживала некоторого терпения. Даже если она и не умеет взаправду предсказывать будущее, она — очень хорошая актриса, и она, подобно всем хорошим актерам, имеет свое чувство времени, умение выбрать нужный момент, и его следует уважать. В этой глухой деревушке она просто пропадает зря. Живи она где-нибудь в Киото или Эдо, у нее, несомненно, было бы множество клиентов.

Старуха сказала: «Ты увидишь то, чего никто никогда еще не видел — и не увидит при твоей жизни, — за одним-единственным исключением».

Новаки радостно захлопала в ладоши. Исключение, о котором говорила старуха — это наверняка Го. Он был единственным, о котором, насколько было известно Новаки, можно было сказать, что он видел нечто такое, чего никто никогда еще не видел. И вот теперь она тоже все это увидит!

«Спасибо! Спасибо тебе большое! — кланяясь, сказала Новаки. — Когда я вернусь в замок, я пришлю тебе рис, сакэ и рыбу».

Старуха вскинула руки, как будто защищаясь от чего-то, и покачала головой. Она по-прежнему продолжала сидеть на корточках у дальней стены, на том же месте, куда упала. «Нет-нет, ты ничего мне не должна!»

«О, но я все-таки пришлю, — сказала Новаки. — Ты сделала меня очень счастливой».

Тем же вечером она начала обдумывать, как бы ей встретиться с Го и соблазнить его. Да, правда, она еще очень молода, но она внимательно прочла все классические труды по обольщению и уже успела попрактиковаться на Нобуё и Кодзи. Конечно, с Го будет потруднее. Но Новаки была уверена, что найдет способ добиться своего, если только ей представится такая возможность.

И эту возможность дало ей празднование победы, одержанной Хиронобу в лесу Мурото.

— Я не хочу идти к родственникам, — сказала Новаки. — Там все пьяны и только и делают, что повторяют те же самые глупости, которые они всегда рассказывают, когда напьются.

— Они праздную великую победу, — сказал Го, — и потому имеют полное право напиться.

— Но ведь эту победу одержали вы, а не они, — сказала Новаки, взглянув на него снизу вверх. — Благодаря монгольской тактике и монгольскому мужеству.

Новаки напряглась. О, нет! Она снова совершила ту же самую ошибку и назвала его монголом! Как он там себя назвал? Иностранные слова так трудно запоминаются. На-лю… а дальше как? Новаки стало страшно: а вдруг она рассердила его и все испортила? Она притворилась, будто ей больно, и сильнее оперлась на Го. Видимо, ее притворство сработало, поскольку, когда Го заговорил, в голосе его не было гнева.

— Победа принадлежит господину Хиронобу, — сказал Го; когда она изобразила слабость, он поддержал ее чуть сильнее.

— Господин Хиронобу — шестилетнее дитя, — возразила Новаки, — едва ставшее достаточно взрослым, чтобы самостоятельно сходить в туалет и не провалиться туда.

Го рассмеялся.

— И тем не менее, победа принадлежит ему. И ему не вечно будет шесть лет. С вашей стороны было бы разумнее взглянуть на него в ином свете. Вскоре он станет не только правителем, но и мужчиной, и будет искать себе достойную жену. Он был удостоен великого знамения, примчавшегося к нему на крыльях птиц.

— Я не верю в знамения, — сказала Новаки. — А вы?

Сверкнула молния, следом за ней последовали долгие секунды жутковатой тишины.

По небу прокатилась волна света.

Сделалось настолько светло, что на плиты дворика упали тени — и снова растворились во тьме, что словно бы ринулась в их сторону.

А затем небо наконец-то раскололось, и с него извергся грохот рушащихся небесных гор.

Через несколько месяцев после возвращения госпожи Новаки с праздника у господина Хиронобу стало ясно, что она понесла ребенка. Хотя Новаки всегда была тихой и послушной дочерью, она наотрез отказалась назвать отца ребенка, поскольку знала, что ее отец и братья наверняка убьют его. Когда они пригрозили, что устроят ей выкидыш, Новаки пообещала в таком случае покончить с собой. Господин Бандан казнил няньку дочери — за то, что недостаточно внимательно приглядывала за ней. Однако Новаки по-прежнему отказывалась говорить. Он казнил двоих собственных людей, которых подозревал в излишне теплых чувствах к дочери. Однако госпожа Новаки по-прежнему продолжала безмолвствовать.

— Просто ума не приложу, — сказал господин Бандан.

В разгар этих перипетий с дочерью он наведался в замок «Воробьиная туча», чтобы просить совета у госпожи Киёми. Хотя он был ненамного старше ее, из-за того, что большую часть жизни он провел в военных походах, внешностью и поведением господин Бандан напоминал седого старого воина, принадлежащего к предыдущему поколению. Женщины его интересовали только с точки зрения зачатия, рождения и выкармливания возможных наследников, а потому он почти ничего и не знал о женщинах, за исключением основных деталей анатомии. Внезапная своенравность и упрямство дочери целиком и полностью сбили его с толку. Мать девушки умерла родами, а другой женщины, с которой он мог бы поговорить настолько откровенно, в его замке не было.

— Почему бы ей просто не сказать мне, кто отец ребенка? Я же больше ничего не хочу. Неужели я прошу слишком многого?

— А что вы сделаете, если она вам это скажет? — поинтересовалась госпожа Киёми.

Господин Бандан грохнул кулаком по столу; служанки тут же ринулись вперед и подхватили чашки, не позволяя им опрокинуться и выплеснуть все содержимое на циновки.

— Я убью его! — прорычал господин Бандан. — И смерть его не будет быстрой!

Госпожи Киёми прикрылась рукавом и рассмеялась.

— Я что, пошутил? — Господин Бандан озадаченно нахмурился. — Я не хотел.

— Господин Бандан, неужели вы действительно ожидаете, что молодая девушка откроет имя своего возлюбленного отцу, чтобы тот смог замучать его до смерти? Тогда ее ребенок осиротеет, еще не появившись на свет.

— Но он обесчестил всех нас, кто бы он ни был.

— Госпожа Новаки не думает о чести. Она думает о любви. Все, чего вы добиваетесь своим гневом и угрозами — вы не даете молодому человеку пойти дальше и попросить у вас запоздалого благословения.

— Вы знаете, что это — молодой человек?

— Я ничего не знаю. Но вашей дочери всего четырнадцать лет. Маловероятно, чтобы она влюбилась в кого-нибудь намного старше ее самой. — Лицо госпожи Киёми потемнело. — Надеюсь, это не был один из тех двух самураев, которых вы казнили.

— Не был. Она плакала, когда я показал ей их головы, но не настолько сильно, как плакала бы, если бы это был один из них.

Госпожа Киёми сощурилась.

— Вы показали ей головы?

— Да, чтобы подтвердить свои слова. Иначе она могла бы подумать, будто я ее обманываю.

— Господин Бандан, ни один человек, знающий вас, никогда не заподозрит вас в обмане. Представлять столь ужасные доказательства было совершенно излишне.

— Так она мне не скажет, получается?

— Нет, не скажет.

— Тогда что же мне делать? Позор сделается нестерпимым. У моей дочери — ребенок, отца которого я не знаю. Во имя всех богов и будд, что за прегрешения я совершил в прошлых жизнях, чтобы заслужить подобное наказание? Хоть бери и строй храм, и молись там денно и нощно. Просто не знаю, что еще остается делать.

— Возможно, это выход, — кивнула госпожа Киёми.

Теперь уже господин Бандан рассмеялся.

— Вот на этот раз я пошутил. Я воин, а не священник. Я не стану молить небеса о милости. Я сам разберусь со своими трудностями. Что-нибудь да придумаю.

— Вы уже все придумали. Стройте храм.

Господин Бандан нахмурился.

— Если боги не сумели сберечь ее добродетель прежде, вряд ли они теперь отдадут мне виновного, даже если я построю храм — да хоть десять!

— Стройте храм, но не для себя, — пояснила госпожа Киёми, — а для госпожи Новаки. Пусть она удалится в этот храм, скажем, на два года. Она сможет произвести ребенка на свет так, чтобы это не стало пищей для сплетен; у нее будет возможность восстановить душевное равновесие и привыкнуть к требованиям материнства. А когда она вернется, она не будет уже жертвой любопытства и злорадных рассуждений. К тому времени, скорее всего, отец ребенка сам даст о себе знать, — скорее всего, посредством бегства, из-за ваших угроз прикончить его самым мучительным образом. После этого вы…

— …догоню его, словно собаку — да он и есть собака! — и спущу шкуру! — объявил господин Бандан.

— …простите его и ее за их юношеский проступок, ибо понимаете порывистость молодости…

— Простить его? Да никогда!

— …и запомните, что, лишь приняв отца ребенка в семью, вы сможете окончательно оставить скандал позади, — твердо завершила мысль госпожа Киёми.

Господин Бандан уже открыл было рот, приготовившись разразиться дальнейшими протестами, но остановился, так и не произнеся ни слова. Он закрыл рот и поклонился.

— Вы совершенно правы, госпожа Киёми. Это — единственный возможный способ. Благодарю вас за то, что вы уделили свои мудрые наставления невежественному воину. Я уже знаю подходящее место. Мой двоюродный брат, господин Фумё, владеет землями на севере, вполне подходящими для наших целей.

Той зимой госпоже Киёми начали сниться странные сны. Самым странным в них было то, что она потом не могла их вспомнить — совершенно ничего, кроме потрясающе красивой молодой женщины, и того, как она обращалась к госпоже Киёми. Она называла ее «госпожа матушка». Так женщины обращаются к своим свекровям. Уверовав в то, что ей снится будущая жена Хиронобу, госпожа Киёми начала вглядываться в лицо каждой маленькой девочки, силясь распознать в нем женщину из своих снов. Хотя сны продолжались, она не могла ничего из них вспомнить, как ни старалась. И хотя она искала эту женщину в каждой встреченной девочке, она так ее и не нашла.

Следующей весной, за несколько дней до своего седьмого дня рождения господин Хиронобу одержал вторую великую победу, на этот раз — на склонах горы Тоса. В то же самое время в соседнем княжестве госпожа Новаки произвела на свет дочь. Дитя было необычайно тихим — настолько тихим, что мало кто вообще верил в то, что оно выживет. Хотя девочке дали имя, подобающее ее благородному происхождению, все называли ее Сидзукэ — Тихая.

Она не умерла. И она недолго оставалась тихой. Начиная со второй недели жизни она принялась кричать и плакать почти безостановочно. Она останавливалась, лишь когда окончательно выбивалась из сил, или чтобы поспать урывками, или чтобы с неистовым безрассудством пососать грудь, и все это длилось недолго. Она была младенцем, а младенцы не умеют видеть, и все же то, чего она не могла видеть, приводило ее в ужас. Ее глаза лихорадочно метались из стороны в сторону.

Она кричала.

Она не умерла и не перестала кричать.

Теперь все называли ее Сидзукэ, иногда — из надежды, иногда — от отчаяния, но все чаще и чаще это звучало как ругательство.

В следующем году, когда госпожа Киёми посетила монастырь Мусиндо, ей предоставилась возможность поразмыслить над недавним прошлым. Прошедшие четыре сезона сплелись в самый странный и самый беспокойный год ее жизни. Теперь она поняла, отчего случается, что люди вдруг бросают все и уходят от мира, удаляются в монастырь. Если бы у самой госпожи Киёми были подобные наклонности, Мусиндо отлично бы для этого подошел. Он находился слишком близко от дома, так, чтобы его было легко навестить, но не настолько далеко, чтобы это стало вовсе невозможным. Это означало, что друзья и родственники из той, прежней жизни, не станут постоянно появляться здесь и то и дело нарушать священное одиночество, но в то же время связи не прервутся полностью. Это было бы не сострадательно. Когда кто-то уходит от мира, тем, кто остается позади, зачастую труднее, чем уходящему.

Мусиндо был расположен достаточно близко к северной границе, чтобы создавать ощущение опасности, а с ним и обостренное восприятие бытия — полезная черта для тех, кто ищет пробуждения на путях Будды. Однако же, земли варваров-эмиси находились не настолько близко, чтобы угроза нападения сделалась реальной. До ближайшего населенного пункта, деревни Яманака, был час ходьбы: деревня притулилась в долине у подножия невысокой горы, на которой стоял монастырь. Это тоже было идеальным, поскольку соседство позволяло по первому требованию получать оттуда предметы первой необходимости и рабочую силу, но в то же время расстояние препятствовало излишнему взаимодействию, и деревня была достаточно велика, чтобы поддерживать небольшой монастырь без чрезмерных трудностей.

В целом, события, приведшие к постройке монастыря, несомненно, были несчастливыми; конечно, все могло закончиться и хуже, но вряд ли намного.

Госпожа Киёми сидела в монастырском садике, ожидая госпожу Новаки; из ближайшей рощи доносился голос Хиронобу и приглушенные ответы Го.

Еще одно лето настало и почти прошло, и все стало другим. Всего лишь год назад ее супруг, правитель Акаоки, владел несколькими земледельческими и несколькими рыболовецкими деревушками, маловажным уголком острова Сикоку. Теперь же ее сын, Хиронобу, в свои семь лет правил землями, расположенными по обе стороны Внутреннего моря. Он принял клятву верности от господ Бандана и Хикари, и тем самым возвысился до статуса князя. В ходе двух молниеносных кампаний войска ее мальчика нанесли такой урон режиму Ходзё, что многие уже предрекали ему скорое падение.

Год назад госпожа Новаки была четырнадцатилетней девственницей, настолько красивой, что ее родственники стремились через нее породниться с императорской фамилией в Киото. Теперь же она была пятнадцатилетней матерью безумного младенца, затворившейся в монастыре вдали от дома, в монастыре, построенном специально для того, чтобы предоставить убежище ей и ее несчастному отпрыску. Из-за изъянов ребенка было очевидно, что ни ему, ни матери не суждено когда-либо покинуть монастырь.

Год назад госпоже Киёми и в голову не пришло бы отправиться так далеко на север. На самом деле, до сих пор она пересекала Внутреннее море, лишь когда покинула свой дом в Кобэ, чтобы выйти замуж за Хиронобу, а затем — раз в год, чтобы навестить родню. Теперь же она пообещала господину Бандану, что будет проведывать его дочь дважды в год, весной и осенью, проверять, все ли у нее хорошо. Поскольку она теперь была матерью князя и сам князь сопровождал ее во время этих визитов, это было большой честью для господина Бандана, хоть она и была вызвана неприятными обстоятельствами. Это простое проявление доброты привязало его к Хиронобу куда крепче, чем все требования чести и взаимные обязательства.

Поскольку госпожа Киёми фактически исполняла обязанности регента при сыне, ей необходимо было учитывать подобные тонкости. Официальный регент, генерал Рюсукэ, хотел лишь добра, но для правления не годился. Он и регентом-то стал лишь потому, что этого от него, как от старшего из оставшихся в живых военачальников клана, этого ожидали — и потому, что ему хватало ума понять, что он недостаточно умен, чтобы на самом деле исполнять эти обязанности. В противном случае его пришлось бы убить, поскольку попытки обойти его были бы столь вопиющим оскорблением, что он просто обязан был бы, вне зависимости от собственного желания, устроить заговор против госпожи Киёми и Хиронобу. Конечно же, она не стала бы делать это сама. Только ведьмы убивают своих врагов собственноручно, обычно посредством яда, или тонкой проволоки, или иглы в висок, или удушения. Последние два метода почти не оставляли следов, и потому пользовались особенной любовью у ведьм, спящих со своими жертвами. Но одна лишь мысль о том, чтобы лечь в постель с тупицей наподобие генерала Рюсукэ заставила госпожу Киёми скривиться. Уже одного этого хватило бы, чтобы остановить ее, даже если бы она была ведьмой. На самом же деле, если бы убийство сделалось необходимым, его совершил бы Го. Хоть он и варвар, его верность так же нерушима, как и у любого самурая. Ей и ее сыну необычайно повезло, что у них есть Го.

Со стороны монастыря послышались неистовые детские крики. Сидзукэ проснулась.

Хиронобу взобрался на каменный выступ и спросил:

— Го, если бы тебе потребовалось оборонять этот монастырь, что бы ты стал делать?

— Во-первых, я перестал бы изображать из себя такую легкую мишень для вражеских лучников, — заметил Го.

— Но сейчас вокруг нету никаких вражеских лучников, — возразил Хиронобу. — Я имел в виду — «если».

— Вы — князь, — сказал Го. — Если вы желаете строить предположения, исходя из существующих условий, с вашей стороны разумнее будет всегда предполагать, что опасность наличествует всегда.

Удрученный Хиронобу сошел с камней на мягкую лесную подстилку.

— Так что, мне следует постоянно беспокоиться о том, не убьют ли меня?

— Вам никогда не следует беспокоиться об этом, — отозвался Го, — но вам всегда следует осознавать такую возможность. Вы захватили пятнадцать владений силой своего оружия, и тем самым приобрели кровных врагов в лице вассалов и родичей тех правителей, которым вы помогли отправиться в Чистую Землю.

— Они дали клятву повиноваться мне, взамен за сохранение жизни.

— Неужели вы и вправду настолько молоды, мой господин?

— Мне семь лет, — возразил Хиронобу. — Это не так уж мало.

Внезапно из-за стен монастыря донесся пронзительный вопль.

Хиронобу придвинулся поближе к Го.

— Кого-то мучают. Но ведь нехорошо кого-то мучать в святом месте, разве не так?

— Никого там не мучают. Это кричит младенец.

— Младенец? — Хиронобу снова прислушался. На лице его отразилось явственное сомнение. — Я слыхал, как кричат младенцы. Это звучит совсем иначе.

— Это младенец, — повторил Го. В груди у него было холодно и пусто, и он почти слышал, как его слова отдаются в этой пустоте. «Это младенец», — сказал он, но подразумевал: «Это ведьма».

Как это случилось? Го сам толком не понимал. Он раз за разом прокручивал ту ночь в своей памяти, и все равно не понимал.

Вот только что он помогал дочери господина Бандана добраться до его покоев. А в следующее мгновение он уже лежал с ней в развалинах старых укреплений, оставшихся от варваров-эмиси — а развалины эти находились в часе езды от замка. Он воспользовался ее юностью и неопытностью — это Го понимал. Но он не хотел этого, совершенно не хотел. Сперва они просто пошли пройтись, потом решили прокатиться на его жеребце, а потом спрятались в этих развалинах, спасаясь от налетевшего шквала. А потом… Слишком поздно думать. Сделанного не воротишь.

Го не боялся смерти. Он думал, что умрет на берегу залива Хаката, когда высадился там вместе с монголами десять лет назад — и, возможно, лучше бы ему и вправду было умереть там. С тех пор каждое мгновение его жизни было даром богов. Теперь же приход смерти превратился лишь в вопрос времени. Девушка обещала никому ничего не говорить, но, в конце-то концов, она всего лишь девушка. Рано или поздно она кому-то проболтается, а тогда это обязательно дойдет до ее отца. И голову Го выставят на пике перед воротами этого замка. Возникшая в его сознании картина вызвала у Го горькую улыбку. По крайней мере, он обретет утешение в уверенности: род его матери на нем пресечется. Ведьмовской дар передается только из поколения в поколение, и никак иначе. Если от Го не родится ведьма, то потом уже не будет иметь значения, сколько дочерей будет у Чиаки и его потомков. Колдовство будет разрушено.

Но неделя проходила за неделей, а господин Бандан так и не слал к господину Хиронобу гонца, требуя отдать ему голову Го. Быть может, Новаки оказалась куда более тверда, чем ему верилось. Хоть это и казалось невероятным, она хранила тайну. Когда вести все же пришли, они дошли не с официальным гонцом, а со слухами, и слухи эти были для Го хуже смертного приговора. Госпожа Новаки была беременна. Теперь Го точно знал, что произошло. Его мать все-таки одержала победу. Она в последний раз, уже из могилы воспользовалась им, чтобы открыть путь для очередной себе подобной.

Он должен был убить ведьму. Надежнее всего было бы убить Новаки — тогда ведьма умрет прямо во чреве. Стоит ведьме появиться на свет, и ее уже очень трудно убить, даже во младенчестве. Люди вокруг нее, побуждаемые неведомыми силами, исполняют ее желания и безмолвные приказы. Его дед и его отец — оба они были могучими воинами! — превратились в сухую мякину, тень себя прежних, и все из-за требований женщины, приходившейся одному из них дочерью, а другому — женой. Всю свою жизнь — детство, юность, зрелые годы — Го страдал от ядовитых насмешек соплеменников. Ведьмин сын. Бабский пес. Евнухово отродье. Но стоило появиться его матери, и насмешники тут же съеживались и делались почтительны и покорны. Они ненавидели ее и презирали ее родню. Но когда она говорила о будущем, они внимали ей и несли подношения. Когда она творила заклинания, больные выздоравливали, здоровые умирали, к глухим возвращался слух, а ее враги слепли. Или так случалось довольно часто. Достаточно часто, как напоминала ему мать, чтобы в их очаге никогда не гасло пламя, их лошади всегда были накормлены и напоены, а их животы — набиты едой.

Но как убить Новаки? Это было нелегким делом. Она — дочь правителя, а значит, ее держат во внутренних покоях незнакомого ему замка. Лучше всего было бы пробраться туда тайком. Но, к несчастью, Го не обладал таким умением. Его искусство — это искусство кавалериста. Для него лучшая тактика — конная атака, на всем скаку, с неожиданной стороны. Неподходящая тактика для штурма женских покоев в замке. Го ждал возможности, хоть какой-нибудь возможности, но так и не дождался. Ребенок появился на свет, за два месяца до положенного срока.

И, как ждал и как боялся Го, это оказалась девочка.

— Это младенец, — сказал Го.

— Ты уверен? — переспросил Хиронобу. На лице его по-прежнему читалось сомнение.

— Да.

— Ты ее видел?

— Нет.

— И я нет, — сказал Хиронобу. — И даже моя мать. Никто не видел. Тебе это не кажется странным?

Го покачал головой.

— С этим ребенком что-то неладно, и потому родственники не слишком-то рвутся показывать его кому-то. Это вполне естественно.

Его замечание возбудило интерес у Хиронобу.

— Ты думаешь, она урод? Но не может же это быть настолько ужасно?

— Она не урод.

Младенец был безумен, и это внушало Го надежду. Конечно, все ведьму по сути своей безумны, но те, что проявляют свое безумие настолько явственно, имеют меньше возможностей обманывать людей и сбивать их с толку. Ведьма вполне может позволить себе быть уродливой. От них этого даже ждут. Впрочем, его мать уродливой не была. Даже напротив. И это помогало ей еще больше морочить людей.

— Вам лучше было бы повидаться с матерью, господин. Я думаю, она вскоре встретится с госпожой Новаки.

— А зачем это мне? — Хиронобу нахмурился. — Младенцы меня не интересуют, даже уроды — хотя если бы она была уродом, возможно, мне бы было немного любопытно. И я не хочу слушать женские разговоры. Мама с госпожой Новаки только и говорят, что про младенцев.

— Господин Бандан — ваш самый сильный вассал, — сказал Го. — Вы оказываете ему честь, навещая его сраженного болезнью потомка и выказывая сочувствие его семейству. Тем самым его обязательства перед вами становятся еще больше, а его связь с вами — еще крепче. Это — вопрос мудрого правления, а не разговоров о младенцах.

— Легко тебе говорить! Тебе-то не приходится с ними сидеть. — Но все же Хиронобу сделал, как ему было сказано, и отправился к двум дамам. У ворот монастыря он обернулся и окликнул Го: — А ты почему не идешь?

— Мне нельзя. Госпожа Новаки удалилась от мира.

— Тогда почему мне можно? Потому, что я еще маленький?

— Вам можно потому, что вы — здешний князь.

Видно было, что этот неожиданный для него ответ доставил мальчику большое удовольствие. Заулыбавшись, Хиронобу вошел в ворота.

— А вот и он, — сказала госпожа Киёми.

Хиронобу увидел свою мать и госпожу Новаки; женщины сидели в открытой комнате, выходящий во внутренний садик. Госпожа Новаки была той самой Но-тян, которая прежде часто запускала вместе с ним воздушных змеев, играла в прятки и рассказывала истории про призраков, когда им обоим уже полагалось спать. Это было до того, как он стал князем. И до того, как она так внезапно выросла. Сейчас она почти не походила на ту девочку, которую он помнил. И дело было не в ее одежде, хотя тусклое монашеское одеяние очень сильно отличалось от ярких кимоно, которые любила носить Но-тян. Ее лицо, обрамленное покрывалом, было лицом прекрасной женщины.

Госпожа Новаки поклонилась ему.

— Я сожалею, что причинила вам неудобство, мой господин.

Хиронобу поклонился в ответ.

— Я счастлив видеть вас снова, госпожа Новаки.

Поиск по сайту: