XIX. Предания о сотворении мира и человека 6 страница

¹ Громанн, 78.

² Beiträge zur D. Myth., 338.

³ 0. 3. 1818, 68; Гануш, 148; Громанн, 32.

⁴ D. Myth., 650; Сказ. Грим., II, стр. 111—2; Die Götterwelt, 103.

⁵ Beiträge zur D. Myth., II, 441; Громанн, 79.

всего мира и будешь бессмертным¹. В других славянских землях и в Германии ду­мают, что обладание змеиною короною сообщает человеку чародейные знания, по­могает находить подземные клады и наделяет бесчисленными богатствами². Меж­ду другими кладами змеи стерегут камень, с помощью которого можно оживлять мертвых, возвращать зрение и открывать золото; грозовые птицы сражаются с зме­ями и похищают у них это сокровище. В Нормандии уцелело предание, что вестни­ца весны — ласточка обладает таинственным знанием находить за морем драгоцен­ный камень, дарующий слепым зрение; если разостлать под ее гнездом красный платок, то она, принимая его за огонь, бросит туда чудный камень, и тогда легко овладеть им³; т. е. весна выводит из-за облачного моря животворное солнце, это всевидящее мировое око, прогоняющее слепоту зимы и ночи и все позлащающее своими яркими лучами. На Юре рассказывают о бессмертной, летучей змее с ал­мазным (диамантовым) глазом⁴. У армян, как свидетельствует барон Гакстгаузен, сохраняется верование, что между змеями горы Арарат есть порода, состоящая под владычеством могучей царицы, которая держит во рту волшебный камень и в изве­стные ночи бросает его высоко на воздух, где он сияет как солнце; вечное счастье тому, кто сумеет схватить его на лету⁵. У разных народов существуют рассказы о камнях, зарождающихся в голове ехидны, змеи и петуха; кто достанет такой ка­мень, тот может считать себя совершенно счастливым: все желания его будут не­медленно исполняться. Эти суеверные предания вызвали в средние века желание отыскать философский камень, обладающий силою превращать все в золото, уве­личивать продолжительность жизни и наделять мудростью (ôskas­teinn = wünschelstein)⁶. В русской сказке⁷ добрый молодец строит корабль и, нагру­зивши его угольем, плывет в открытое море — к тому острову, где было логовище двенадцатиглавого змея, который выходил оттуда пожирать народ; змей спал, и сказочный герой, пользуясь этим, засыпал его угольем, развел огонь и принялся раздувать мехами: очевидно, это богатырь-громовник, раздувающий грозовое пла­мя кузнечными мехами. Когда змей лопнул, он отрубил ему мечом все двенадцать голов и в каждой голове нашел по дорогому самоцветному камню. В Белоруссии и Литве рассказывают о необыкновенной красоте царя-змея, о чудных переливах красок на его коже и об алмазном гребешке на голове; если станут его преследовать, то он издает ужасное шипение, и вмиг со всех сторон мчатся толпы ужей на его за­щиту — и тогда беда обидчику⁸. Свист ужиного царя так громок, что его слышно по всей Литве⁹. На Украйне думают, что царь-уж или царь-змей отличается от про­стых гадюк своею громадностью и сверх того имеет на голове золотые, светящиеся рожки. При встрече с ним в лесу должно положить на дороге красный пояс или платок; увидя красный цвет, он сбрасывает свои золотые рожки, и кто сумеет захва­тить их — тот будет и здоров, и счастлив, и богат; богат — потому, что ему будут до­ступны все клады. Рассказывают еще, что у царя-змея два золотых рога, овладевши

¹ Каравел., 170.

² Иличь, 125.

³ Sonne, Mond u. Sterne, 2—4; Die Götterwelt, 206.

⁴ D. Myth., 650.

⁵ Закавказский край, II, 56—57.

⁶ D. Myth., 1169-1171; Pentamer., № 31.

⁷ H. P. Ck., VIII, 21.

⁸ Иллюстр. 1848, № 28; Семеньск., 94.

⁹ Hap. сл. раз., 121.

которыми должно закопать их под двумя еще не распустившимися дубами; один дуб засохнет, а другой покроется зеленью; рог, зарытый под первым деревом, — не­счастливый, мертвящий, а зарытый под другим — счастливый, оживляющий¹. Вы­ше (I, 348, 396—7) было указано, что, соединяя с молнией понятие об остром, на­носящем кровавые раны орудии, фантазия уподобляла ее золотому рогу или зубу, и что зуб-молния называется в народных сказках мертвым и змеиным. Два змеиные рога, оживляющий и мертвящий, вполне соответствуют представлению о Перуновом цвете, который и пробуждает от смерти, и погружает в безжизненный сон = вос­крешает природу от зимнего оцепенения и наносит смертельные удары. Нет сомне­ния, что и с змеиным камнем могло соединяться не только представление весенне­го солнца, охваченного темными тучами, но и сверкающей в них молнии. Все мо­гучие свойства, какие придаются змеиному камню: просветление очей, открытие кладов, исполнение всевозможных желаний, дарование здоровья, счастья и победы (первоначально над демоническими силами — siegstein), принадлежат и Перунову цвету, и Перуновой лозе.

Сверкающие в летние месяцы молнии исчезают на зиму, и глаз смертного не видит их более до прихода весны; вместе с тем перестают литься благодатные до­жди и зимняя стужа налагает на облака свои леденящие оковы. Явление это на древнем живописном языке обозначалось так: змеи прячутся на зиму в облачных пещерах и скалах и засыпают в них долгим, непробудным сном — до тех пор, пока не явится весна и не отопрет эти пещеры и скалы ключом-молнией. Позднее, когда затерян был смысл старинных метафор, означенная поэтическая фраза, понятая буквально, стала прилагаться к обыкновенным змеям и гадам, которых холодная зима повергает в сонное, оцепенелое состояние. До первого весеннего грома, по русскому поверью, змеи не жалят². В высшей степени интересен словацкий рас­сказ: однажды — это было осенью, в то самое время, когда змеи уходят спать в зем­лю — лежал в поле овчар и смотрел на ближнюю гору. Он увидел чудо: множество змей ползло со всех сторон к каменной горе; приближаясь к ней, каждая змея брала на язык травку, которая тут же росла, и прикасалась ею к твердой скале; скала от­крывалась, и змеи одна за другою исчезали в ее вертепах. «Надо посмотреть, что это за трава и куда ползут змеи!» — подумал овчар; трава была ему неведомая; как толь­ко он сорвал ее и дотронулся до скалы — эта тотчас же раскрылась перед ним. Оче­видно, здесь идет речь о чудесной разрыв-траве (springwurzel), т. е. о молнии, раз­верзающей облачные горы (см. стр. 203); овчар же — не кто иной, как сам Перун, пастырь небесных стад = облаков-барашков. Он вошел в отверстие и очутился в пе­щере, стены которой блистали серебром и золотом. Посреди пещеры стоял золотой стол, а на нем лежала огромная, старая змея. Вокруг стола лежали другие змеи. Все они спали так крепко, что ни одна не пошевелилась, когда вошел овчар. Долго ос­матривал он пещеру; наконец, опомнившись, хотел отправиться назад, но это не­легко было сделать; скала в ту же минуту сомкнулась за ним, как только он вступил в ее недра. Овчар не знал, как и где найти ему выход, и сказал сам себе: «если нельзя отсюда выйти, так стану я спать!» Лёг наземь и уснул. Сильный шум и шипение разбудили его; раскрывши глаза, он увидел множество змей, которые лизали золо­той стол и спрашивали: «не пора ли?» Старая змея медленно подняла голову и отве­чала: «пора!» Потом вытянулась от головы до хвоста, как гибкий прут, спустилась

¹ Lud Ukrain., I, 251—2; Пантеон 1854, VI, ст. Шпилевск.

² Эта. Сб., VI, 118.

со стола на землю и направилась к выходу пещеры; все змеи поползли за нею. Ста­рая змея прикоснулась к каменной стене — и скала немедленно отомкнулась; вы­шли змеи, вышел за ними и пастух, но каково было его удивление! Вместо осени уже была весна, природа одевалась в новую зелень, и жаворонки оглашали воздух сладкозвучными песнями. Подобно Одину (стр. 225), целую зиму проспал он не­пробудным сном в пещере облачной скалы. О старой змее (= змеином царе) преда­ние утверждает, что пробужденная от зимнего сна — она летит по воздушным про­странствам, помрачая собою светлое небо, извергая из очей искры, из открытой па­сти пламя и ударяя хвостом с такою силою, что вековые деревья гнутся и ломают­ся, как трости; земля дрожит, горы (= тучи) дают трещины, и с них падают шум­ные воды (= дождь). В такой картине рисует миф весеннюю грозу с ее громовыми ударами, сверкающими молниями, стремительными вихрями и проливными до­ждями¹. Вместе с пробуждением царя-змея начинаются и бурные грозы. Предание это известно и в Болгарии, и в России. Как скоро наступит осень (рассказывают болгары), змеи собираются около своего царя, который распределяет их на «змийща» = места, логовища, где они должны провести зиму. С каждым змеиным стадом царь отпускает по главному змею, который ложится в средине, а прочие располага­ются вокруг него. То же самое делает и царь с своею свитою, которая состоит из змей, имеющих на хвостах колокольчики²: звон — метафора грома. По русскому поверью, 14 сентября (на праздник Воздвиженья св. креста) все змеи (гадюки) ле­зут в вирий или скрываются в землю; только те, которые укусили кого-нибудь в продолжение лета, обречены: в наказание за это мерзнут в лесах. Сербы, встретив змею «по jeceн ему крстову дне (после 14 сентября), за ону се мисли да je yjелa како чел(ь)аде, па je земл(ь)а у се не пе да прими»³. В этот день змеи собираются в кучи в ямах, яругах и пещерах и остаются там на зимовье вместе с своею царицею; сре­ди них лежит светлый камень-алатырь, змеи лижут его и с того бывают и сыты, и сильны⁴. Этот облегаемый змеями камень, которому соответствует золотой стол (= трон) словацкого предания и золотое ложе Фафнира, есть метафора солнца, оку­танного тучами; по свидетельству русского заговора, змея Гарафена⁵ лежит на чер­ном руне (= символ облака), а черное руно на золотом камне⁶. Одна девица заблу­дилась на Вздвиженьев день в лесу, плутала-плутала и неожиданно провалилась в яму. «Яма така глибочённа, що й свиту не видно. Дивитця — дак там гадюк сила-силённая, мабудь вони зо всего свиту зибрались на зимовья! Так уси зразу й кину­лись до нejи, пидняли голови да й сичять. Злякалась вона... коли ж дивитця — одна така здоровенна да вся в золоти и лизе до неjи. He бийся, каже, дивчино! ничого; без мéне нихто тоби ничого не заподие, я тут найстарийша; як схочешь jисти, то он глянь — лежить каминь, ти й полижи его. Лизнула вона того каменю — и jисти вже не хоче». Так прожила она зиму с змеями. На Благовещенье (25 марта, когда при­летают птицы из вирия и приносят с собою ключи от неба), в то самое время, как уже стаял снег, велела ей золотая гадюка: «становись на меня!» Девица стала на змею, а гадюка как подкинет ее вверх — так и выкинула из ямы⁷! По другому вари-

¹ Slov. pohad., 230-8; Westsl. Märch., 116—121.

² Каравел., 170. .

³ Cpп. pjeчник, 213.

⁴ Иллюстр. 1845, 251.

⁵ Искаженное прозвание «Горыныч», с приданием ему женской формы.

⁶ Сахаров, 1, 21.

⁷ Основа 1862, IX, 104—5.

анту (Харьков. губ. ), змеи сплелись вместе и образовали столб, по которому девица и вылезла на белый свет, и воротилась она в деревню худая да бледная. Такому же усыплению подвергается и тот, кто попадает в подземные провалы, наполненные дорогими кладами¹; сравни с преданиями о заклятых героях и разбойниках, за­ключенных в скалах (стр. 225—231). Известна еще между нашими поселянами не менее интересная сказка о кривой царевне. Весельчак-пьяница вызвался вылечить ей глаза и поехал в змеиное царство; в том царстве жили одни змеи и гады. Кругом города лежала большая змея, обвившись кольцом, так что голова с хвостом сходи­лась (= Iörmungandr). Пьяница воспользовался сном исполинской змеи, сделал ве­ревочную лестницу с железными крюками на конце, накинул лестницу на город­скую стену, забрался в город и посреди его нашел камень, а под камнем целебную мазь: стоит только помазать ею глаза, как слепота тотчас же проходит. Взял он эту мазь, спрятал под мышку, сел на корабль — и в море. Пробудилась большая змея, погналась за похитителем; плывет по морю, а под ней вода словно в котле кипит, махнула хвостом и разбила корабль вдребезги. Пьянице удалось выплыть на берег; он вылечил кривую царевну и получил щедрую награду. Смысл предания следую­щий: царевна-солнце в период зимы теряет свой блеск, или, говоря метафориче­ски: кривеет (слепнет). Бог-громовник берется исцелить ее и для этого должен до­стать целебную мазь из-под змеиного камня, т. е. живую воду дождя, хранимую ца­рем-змеем; именно этим нектаром и насыщаются змеи, когда лижут камень-ала­тырь (сравни выше, стр. 76, с источниками целющей воды, текущей из-под камня-алатыря). В весеннюю пору он будит змея от зимнего сна, вступает с ним в борьбу и счастливо похищает целебное снадобье: корабль — метафора тучи, несущейся по небесному океану, и гибель его есть поэтическая картина грозы; согласно с пред­ставлением молниеносного Перуна богом, всегда готовым сосать дождевые облака и упиваться небесным вином, сказка дает своему герою характеристическое назва­ние пьяницы. Добытый им дождь проливается на землю, и царевна-солнце снова начинает блистать своим лучезарным оком. По русскому поверью, кто поймает бе­лую змею, старшую над всеми змеями, и, убивши, натопит из нее сала, и потом вымажет этим салом свои очи, тот получит дар видеть скрытые под землей клады²; т. е. дождь, проливаясь из разбитой тучи, освобождает из туманных вертепов золо­тое сокровище солнечных лучей и открывает его взорам смертных. Эпитет белый указывает на змею — хранительницу небесного золота = на тучу, озаренную солнеч­ными лучами. В Литве есть поверье, что свеча, сделанная из сала змеи или ужа, приносит своему обладателю счастье: если он зажжет эту свечу (намёк на грозовое пламя), то со всех сторон приползут на его защиту змеи и ужи, вместе с своим ца­рем, и принесут ему множество золота³. Из сказанного уже видно, что с змеем, как олицетворением дождевой тучи, неразлучна мысль о хранении им живой воды. Весьма знаменательное указание на эту связь находим в сказке о Василисе — золо­той косе, где живой (богатырской, сильной) воде придано название змеиной⁴. По

¹ Записки Р. Г. О. по отдел, этногр., I, 730: «Сбился с дороги крестьянин и бродил около большой ямы; глядит: земля отворилась и стали видны бочки с серебром и золотом. Черт ли его туда пихнул, сам ли повел — только очутился в подвале, посмотрел, как бочки на цепях висят, и хотел было вер­нуться назад, а выхода уже нет; что делать? Помолился Богу, лег спать и проспал там целый год. Как пришло время просушиваться кладу, разбудил его старичок и вывел на дорогу».

² О. 3. 1848, V, ст. Харитонова, 4.

³ Сын Отеч. 1839, X, 140; Нар. сл. раз., 122—3; Черты литов. нар., 140.

⁴ Сказ. Брониц., 25.

свидетельству русских преданий, многоглавые змеи, испускающие жгучее пламя, лежат у входа в солнцево царство (т. е. в вирий, царство вечного лета) и стерегут до­ступ к устроенным там криницам живой воды; сюда-то отправляются сказочные герои за бессмертным напитком. Так, одна народная сказка¹ говорит о чудесном саде, где растут моложавые яблоки и бьют ключи живой и мертвой воды, а вокруг того сада обвился кольцом громадный змей — голова и хвост вместе сошлись. В сказке про Ивана Голого и Марка-Бегуна² летучий змей указывает этим богатырям на два озера; пришли к одному озеру, бросили в воду зеленый прут — прут тотчас сгорел; пришли к другому, бросили в него гнилушку — она тотчас пустила ростки и зазеленела листьями. «Огненное» (мертвое, адское) озеро — поэтическое изображе­ние дождевой тучи, пожигаемой молниями (о подобных источниках см. гл. XXII). По малорусскому варианту легенды о Марке Богатом, этот богач посылает своего зятя к царю-змею попросить живой водицы. Чехи ставят дождевые ливни в зави­симость от змеиного дыхания: как скоро должен пойти дождь — из-под печи, где живет гад-господарик, исходит сильный запах³. По немецким сагам, у святых, це­лебных колодцев (heilbrunnen) лежат белые змеи⁴. У одного из источников Иггдразилли обретается змея, грызущая корень всемирного дерева-тучи. В глубоких по­гребах драконов и змеев хранятся сосуды или бочки с сильною (живою) водою, и в пылу битвы они и враждебные им богатыри бросаются туда, чтобы испить этого нектара и укрепить себя для новой борьбы. Кто из соперников успеет прежде на­питься, за тем остается и победа. Предание глубочайшей древности! Гимны Вед за­ставляют Индру пить из облачных источников небесную сому, чтобы укрепиться на битву с змеем Вритрою⁵. «Пить живую воду» или «купаться» в ней — выражения однозначительные, равно указывающие на пролитие дождей; потому одна метафо­ра легко заменялась другою. Отсюда возникло поверье, известное на Руси и в Боге­мии: кого укусит ядовитая змея, тот должен бежать к воде; если он прибежит к ис­точнику прежде змеи и омоет свою рану, то укушение пройдет без последствий; ес­ли же змея успеет окунуться в воду прежде, то человек непременно умрет⁶. По сви­детельству народных сказок, змей теряет свою могучую силу и гибнет, как скоро обсохнет от внутреннего огня или солнечного жара, т. е. змей-туча сгорает в грозо­вом пламени и иссыхает под влиянием летнего зноя (сравни выше стр. 269). Сра­жаясь с Кириллом-кожемякою, змей, когда ему становилось невыносимо жарко, спешил на Днепр и вскакивал в воду, «щоб прохлодитьця трохи». В сербской приповедке читаем: схватился змей с царевичем, «а как подне (полдень) пригpeje, онда рече aждaja: та пусти ме, царев сине, да замочим cвojy пусту главу у jeзepo, па да тебацим у небеске висине!»⁷. Русская былина о Михайле Потоке Ивановиче рассказывает, что живая вода этому витязю была принесена лютой змеей из-под земли (см. ниже); подобно тому Один выпил вдохновляющий мед, сокрытый в горе-туче, пробравшись туда в просверленное отверстие в об­разе змея (I, 200). Замечательно предание, занесенное в стих о голубиной книге:

¹ Н. Р. Ск., VII, 5, а.

²Ibid., VIII, 23, b.

³ Громанн, 78.

⁴ D. Myth., 554, 651.

⁵ German. Mythen, 96—99.

⁶ Громанн, 80.

⁷ Срп. припое., 8; Кулиш, II, 30.

У нас Индра-зверь всем зверям отец:

Была на сём свети засушейца,

Ня было добрым людям воспитанница,

Воспитанница, обмыванийца;

Iон копал рогом сыру мать-землю,

Выкопал ключи все глыбокии,

Доставал воды все кипучий;

Iон пускал по быстрым рякам

И по малиньким ручьявйночкам,

По глубоким, по большим озярам;

Iон давал людям воспитанница,

Воспитанница, обмыванийца.

Приведем варианты:

a) Куда хочет (зверь) — идет по пóдземелью, Аки солнце по поднебесью,

Он происходит все горы белокаменные,

Прочищает ручьи и проточины,

Пропущает реки, кладязи студёные:

Куда зверь пройдет — тута ключ кипит.

Когда этот зверь возыграется,

Словно облацы по поднебесью,

Вся вселенная (мать-земля под ним) всколыбается.

b) Когда этот зверь (рогом) поворотится, Воскипят ключи все подземные¹.

Священные песни Вед утверждают, что бог Индра низводит из облачных гор стремительные потоки дождя и, собирая их в особые вместилища, творит земные источники, ручьи и реки, умножает их воды, роет для них широкие русла и направ­ляет их бег². Сходство русского предания с ведаическим — в высшей степени пора­зительное! Спрашивается: должно ли индийского Индру считать за первообраз на­шего мифического зверя или в совпадении их имен следует видеть не более как случайное созвучие? В первом случае звериный тип, приданный Индре, можно бы объяснить таким же низведением этого бога в разряд демонических существ, какое постигло его в религиозных представлениях зендскои отрасли. Мы более склоня­емся в пользу второго мнения; слово Индра (другие формы, встречаемые в разных списках стиха о голубиной книге: Индрик, Вындрик, Единорог) исследователи на­ши сближают с греч. υδρα . От санскр. корня ud, und (= vad, vand) — делать мокрым образовались слова: снк. uda, греч. υδωρ, литов. wandů = сл. вода; снк. udra, литов. udrà, англос. otor, сканд. otr, др.-нем. оttаr = слав. выдра (илл. vidra) — собственно: водяное животное; греч. υδρία — водонос, υδρα(hydra) — баснословная водяная змея³. Греческий миф рассказывает о славной борьбе Геракла с лернейскою гид­рою; это была страшная змея о девяти головах, обитавшая в лернейском болоте, близ источника Амимоны; оттуда нападала она на стада (первоначально разуме­лись стада небесные) и опустошала страну. Геракл выгнал ее жгучими стрелами (т. е. молниями) из логовища и убил; совершив этот подвиг, он смочил свои стре­лы ядом гидры и с тех пор стал наносить неизлечимые раны⁴. В числе других жи-

¹ Калеки Пер., 11, 371-2.

² German. Mythen, 144—6.

³ Пикте, I, 443; Radices linguae slov., 11; звук н в слове «Индра-зверь» вставной; сличи этот — энтот (Архив ист.-юрид. свед., I, ст. Буслаев., 22).

⁴ Griech. Myth., II, 192-3.

вотненных олицетворений облачного демона он представлялся и выдрою; у змея Фафнира был брат Otur, который в образе выдры ловил в водопаде рыбу и был убит камнем (= молнией), пущенным рукою Локи, и за это убийство боги должны были поплатиться тем сокровищем, на котором впоследствии возлежал Фафнир¹. Змеи и драконы часто изображаются, как чудовища, обитающие в водах или вблизи како­го-нибудь источника. Так Тугарин-змей плывет по Оке-реке, длина ему триста са­жен, спиною валит круты берега, угрожает залить всю страну². Герои старинных былин встречают Змея Горыныча на Израй-реке и Сафат-реке³; змей, с которым сражался Кирило-кожемяка, жил на Днепре; сербская аждаjа — в озере⁴. Еще те­перь, когда неистовый поток, низвергаясь с гор, рушит деревья и скалы, в Герма­нии говорят: «es ist ein Drach. ausgefahren!»⁵ Огненному змею, приносящему людям обилие и богатство (хлеб и золото), чехи дают название plivnik, plevnik, plevel, а лу­жичане plon — от корня плу, плю: снк. plu — fluere, наше плыть употребляется и в значении течь, лить («свеча плывет»); к этому же корню можно отнести слова: пле­мя, чеш. plenny, plinny, слов, plěnny, plemenný — плодовитый, дающий много семян, пол. plenić, plonić — удобрить, сделать плодородным⁶. В некоторых вариантах стиха предание о звере-Индре связывается с священными горами: «живет тот зверь в Си­онских горах, в Фаворе или Афоне-горе, он пьет и ест во святой горе (вар. из синя моря) и детей выводит во святой же горе; когда зверь поворотится — все святые го­ры всколыхаются»⁷. Это свидетельство роднит зверя-Индру с Змеем Горынычем. Разрывая своим рогом, т. е. молнией, облачные горы и подземелья и заставляя дро­жать мать сыру землю (= потрясая ее громовыми раскатами), чудовищный зверь (= змей) дает исток дождевым ключам и рекам. Молниеносный рог, которым наде­ляют народные предания мифического царя-змея, дал повод певцам о голубиной книге подставлять непонятное для них название Индрик созвучным словом единрог. В XVII веке рог единорога считался обладающим силою исцелять тяжкие неду­ги и поддерживать цветущее здоровье в продолжение всей жизни. Царь Алексей Михайлович соглашался за три таких рога заплатить десять тысяч рублей; говори­ли, что они светятся и бывают длиною до шести пядей. Небогатые люди старались доставать какие-то кости, признаваемые за змеиные рожки; толкли их в порошок, примешивали к питью и давали это снадобье больным⁸. Как олицетворение мол­нии, змей буравит своим рогом облака, проливает дожди и производит наводнения; но как воплощение черной тучи, как существо демоническое, он сам задерживает дожди, запрятывая их животворную влагу в облачных пещерах, и причиняет засуху и бесплодие. С таким враждебным характером и является он в большинстве народ­ных сказаний. По немецким сагам, драконы отравляют колодцы и чрез то насыла­ют мор на людей и животных, особенно на коров, т. е. своим пламенным дыханием они на небе иссушают дождевые родники и изводят облачных коров, а на земле производят томительный зной, заставляют пересыхать источники, вызывают вред-

¹ Симрок, 156.

² Сказ. Сахарова, 98, 106.

³ Кирша Дан., 184, 346.

⁴ Срп. припов., стр. 57.

⁵ Der Ursprung der Myth., 59. В норвежской сказке (I, 24) пятиглавый тролль появляется из лона морских вод; на лубочной картинке (см. сказку об Еруслане) змей изображен плывущим пó морю.

⁶ Ч. О. И. и Д. 1865, IV, 275.

⁷ Калеки Пер., II, 372.

⁸ Очерк домашн. жизни и нрав, великор. нар., 194—5; Ак. Ист., II, стр. 46; IV, 242.

ные испарения и творят неурожаи; естественным же и необходимым последствием всего этого бывает сильная смертность между людьми и падеж скота. При солнеч­ных затмениях, которые издревле приписывались нападению страшного дракона, было в обычае закрывать колодцы, чтобы охранить их от порчи отравы¹. Залегая источники и реки, змеи и драконы лишают всю окрестную страну воды, томят и людей и стада смертельною жаждою. В апокрифической статье про Федора Тирона (по рукописи XVI в. ) читаем: «в граде том... бяше един кладязь кипяй водою благо: той же кладезь одержим бяше зверьми-змеями и множеством иного гаду, и даяше им царь жртву по вся лета коров 12 и оунец 80 и агнец 25, и пущаху воду, и насыщаше весь народ». Когда обычная жертва была отменена, «разгневась змей и удржа воду, и быша прискорбии людие и скоти их издыхаше»². Подобный же эпизод встречаем в малороссийской сказке: в чистом поле на раздолье стояла криница, а вокруг нее лежало двенадцать змеев, и только этот один источник и был во всем царстве; всякий раз, когда приходилось брать из криницы воду, народ должен был давать змеям по двенадцати человек на пожрание; так продолжалось долго, пока не явился богатырь, который перебил чудовищ и освободил народ от тяжелой дани³. В Новгороде сохраняется предание о чародее Волхове, который в образе крокодила (вернее: дракона) залегал водяной путь в тезоименитой ему реке и тех, кто не хотел чтить его, топил и пожирал (стр. 116). Новогреческая сказка⁴ упоминает о змее, ко­торый поселился в источнике; только однажды в год допускал он соседних жителей к воде, и то не прежде, как после привода к нему девицы, которую тут же и съедал. По древнему греческому преданию, вблизи фивского источника скрывался в пеще­ре страшный дракон, из глаз которого сыпались огненные искры; он оберегал ис­точник, не позволял спутникам Кадма черпать оттуда воду и беспощадно умерщв­лял их; Кадм выступил против дракона и убил его⁵. Такой захват и оберегание ис­точников змеями и драконами и свободный доступ к воде после их убиения соот­ветствуют усилиям Вритры задержать небесные потоки, которые, после победы над ним могучего Индры, с шумом низвергаются из облачных гор. Герои, убивающие змеев и открывающие для всех безопасное пользование водными ключами, суть представители бога-громовника, разителя туч и подателя дождей. Ту же мысль вы­ражают и мифы о драконах, приставленных сторожить золотые яблоки гесперид и золотое руно Колхиды; ибо золотые яблоки тождественны, по своему значению, с живою водою (стр. 160), а золотое руно — метафора весеннего дожденосного облака (I, 350). По белорусскому поверью: кто желает вызвать дождь, тот должен убить змею и повесить ее на березе⁶; чехи во время засухи ловят змею и вешают головою вниз на древесном суке, с полным убеждением, что через несколько дней непремен­но пойдет дождь⁷. Эсты думают⁸, что, вешая топор или змею, можно приманить ветры, пригоняющие дождевые облака (см. выше, стр. 158—159).

Народные предания утверждают, что змеи любят пить и сосать молоко. У чехов и немцев известны многие рассказы о том, как ужи и змеи являются на полях, пас-

¹ Der Ursprung der Myth., 52, 74; D. Myth., 671.

²Пам. отреч. лит., II, 93—95.

³ Кулиш, II, 53-54.

⁴ Ган, I, стр. 308.

⁵ Der Ursprung der Myth., 58—59.

⁶ Hap. сл. раз., 149.

⁷ Громанн, 52, 80.

⁸Die Windgottheiten bei den indogerman. Völkern, von Genthe, 15.

тбищах и в домах к детям поселян и пьют вместе с ними налитое в чашки молоко, причем змеиный король (или королева) слагает с своей головы золотую корону. Одна мать, отправляясь в поле, отводила своего ребенка в сад и оставляла ему кринку с молоком; странно казалось ей, что как бы много ни давала она молока — кринка всегда опорожнялась дочиста; решилась подсмотреть, что бы это значило? и вот что увидела: выползла из стены змея и вместе с дитятею принялась за моло­ко, а когда горшок опустел — легла к ребенку на колени и стала играть с ним. Здесь змее придан характер охранительного домового духа; в немецких сагах змеи неред­ко являются у детских колыбелей и оберегают младенцев. В Gesta Romanorum зане­сено следующее любопытное сказание: ежедневно утром и вечером, когда молодая коровница отправлялась доить коров, приползала в хлев большая змея с золотою короною на голове, и коровница всякий раз давала ей пить парное молоко. Случи­лось, что служанка эта должна была оставить своего хозяина; при уходе ее из дому благодарная змея подарила ей золотую корону¹. Подобные предания можно услы­шать и в русском царстве. В Новгороде рассказывают, что на том месте, где теперь стоит Перюньский (Перынский) скит, жил некогда зверь-змияка Перюн (= Пе­рун), который каждую ночь ходил спать в Ильме к волховской коровнице². Во мно­гих деревнях убеждены, что огненный змей летает по ночам к молодым бабам и со­сет у них из грудей молоко; такая женщина день ото дня все более и более слабеет, чахнет и, наконец, лишается жизниз; оборотни и ведьмы превращаются в огненных змеев и в этом виде высасывают у коров молоко. С огненным змеем, говорят про­столюдины, надо обходиться осторожно, не сердить его й, когда он прилетает на двор — ставить ему молоко; в противном случае он сожжет дом. Поверье это стоит в ближайшей связи с другим, по которому пожар, происшедший от удара молнии, можно затушить только молоком. У нас есть примета: «если молоко поставлено не­покрытое, то его пьет нечистая сила», и ходят рассказы, будто в сонных людей, при­выкших спать с разинутым ртом, вползали змеи и, поселившись внутри человека, ничем другим не могли быть вызваны назад, как только запахом парного молока⁴. Болгары уверяют, что змей-cмок сосет коров и женщин; такой беды, главным обра­зом, опасаются 9-го августа: в этот день не гоняют коров на паству, а женщины, особенно те, которые кормят ребенка грудью, не выходят из дому; бывало, что жен­щины, отправляясь в поле жать, брали с собой грудных детей, и вот когда утомлен­ная мать засыпала на ниве — тотчас приползал смок, высасывал у ней молоко с кровью, и так искусно, что она не чувствовала ни малейшей боли, а думала, что ее сосет ребенок⁵. То же рассказывают и в Германии. От этого молока змеи в короткое время становятся сильными и толстыми; а женщины, которых сосут они, сохнут и хиреют⁶. Смок, белор. цмок, пол. smok, cmok, чешcк. zmok, zmek, литов. zmakas — собственно: сосун (от smoktać — сосать, см. стр. 222); в пол. smok означает и драко­на, и водяной насос; чехи говорят: «mokrý gako zmok»⁷. Когда мы напомним, что до­ждевые тучи представлялись нашим предкам то полногрудыми женами, то дойны­ми коровами, которых сосал и доил своими молниями бог-громовержец, низводя

Поиск по сайту: